Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 140 (всего у книги 178 страниц)

– Нет, благодарю вас. – Вера, может, и выпила бы чаю, но не в такой канцелярской обстановке. – Но если не Цалле, Георгий Аристархович, то кто тогда? Я представляю события таким образом. Гардеробщик заметил, как Мейснер положил записку в карман моего пальто, прочел ее и рассказал Цалле…

– Тогда Мейснера убили бы еще позавчера вечером, по дороге домой или же дома, – перебил штабс-ротмистр. – Ночное время благоприятно для подобных дел. Фон Римша и убил бы, ему не впервой.

– Вы это точно знаете?! – ахнула Вера.

Штабс-ротмистр молча кивнул.

– Но тогда почему…

Штабс-ротмистр так же молча пожал плечами и вздохнул, давая понять, что не все в его власти.

– Вообще-то любой мог увидеть, как Мейснер запускает руку в карман моего пальто, заинтересоваться и проверить, что он мне туда подложил, – начала рассуждать Вера. – Именно подложил, потому что женщины в отличие от мужчин не привыкли носить вещи в карманах, нам удобнее пользоваться сумочкой или ридикюлем. Карманы в пальто – это так, деталь фасона, разве что перчатку туда на минутку положить или платок. Но в таком случае увидеть должен был убийца, больше некому. Гардеробщик, швейцар или кто-то из официантов могли сказать о записке только Цалле, больше никому. Если убийца не она, то это означает, что от кого-то постороннего он о записке узнать не мог…

– Почему же? – возразил Немысский. – Предположим, некто видит, как Мейснер сует сложенную бумажку в карман вашего пальто, и решает, что это любовная интрига. Он возвращается в зал и говорит кому-то, что Мейснер, мол, настолько робок, что пишет вам записки, вместо того чтобы прямо сказать о своих чувствах. Или что-то в этом роде. Как принято в салонах, спустя четверть часа эта новость уже известна всем, кроме вас с Мейснером. Убийца, у которого есть какие-то причины для подозрений в адрес Мейснера, решает прочесть записку и приходит к выводу, что от Мейснера пора избавляться. Но вечером или с утра сделать это не получается, вот и приходится действовать в последнюю минуту, иначе вместо одного человека придется убивать двоих…

Вера почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Неприятно слышать о собственной смерти, пусть даже и в таком смягченном виде.

– Дом в котором жил покойный, с одной стороны, удобен для убийства, поскольку находится в переулках, а не на Тверской, и благодаря наличию в нем винной лавки ходит мимо столько народу, что никто ни на кого внимания не обращает. Но, с другой стороны, в часы работы винной лавки часто случаются пьяные скандалы, пресекать которые от храма Вознесения Господня прибегает городовой. Городовой мог спугнуть убийцу, впрочем, незачем гадать, почему Мейснер был убит на Чистых прудах. Этим путем мы ни к чему не придем. Надо обозначить круг лиц, которые могли бы быть причастны к смерти Мирского-Белобородько…

– А полиция ведет следствие? – поинтересовалась Вера. – Или же…

– Ведет, – кивнул Немысский. – Только ведет тихо, стараясь никак этого не афишировать. Мы тоже пытаемся что-то делать, но о результатах пока говорить рано. Пока что одни вопросы и никаких ответов.

– Я уже поняла, что вопросы без ответов в вашей работе встречаются сплошь и рядом. – Это была шпилька, которую Немысский предпочел не замечать, во всяком случае, виду не показал. – Ладно – убийства, но зачем брату Мирского понадобилось устраивать скандал Вильгельмине Александровне? Не могу понять. Чем-то таким, театральным, веяло от их разговора. Я вам описала сам разговор, а про свои предположения умолчала, поскольку тогда еще не успела обдумать все как следует. Думала только о записке, о том, кто ее написал и о том, чье имя мне завтра назовут…

Штабс-капитан понимающе улыбнулся.

– А теперь вот обдумала, – продолжала Вера. – И удивляюсь. Если Мирской, который офицер, поставлял Цалле через брата секретные сведения, как это мы вскользь предположили, то зачем ему лишний шум? Зачем прилюдно намекать на то, что брат был отравлен? Зачем показывать, что они с Цалле до сих пор не были знакомы и что она вообще не хотела с ним встречаться? Настолько, что пришлось ему являться на раут? И почему бы Вильгельмине Александровне не увести сразу же Мирского куда-нибудь для приватного разговора? Согласитесь, что все это вызывает недоумение.

– Вызывает, – ответил Немысский. – У меня тоже вызвало. Позвольте узнать, к каким выводам вы пришли? У вас же есть объяснение, верно?

– Есть! – подтвердила Вера. – Петербургский Мирской действительно передавал через своего брата какие-то сведения для Цалле. Возможно, что поэт даже и не знал, что именно он передает. Всегда можно придумать какое-нибудь объяснение. Каким-то образом Цалле или Мирскому стало известно о том, что полиция знает об отравлении и ведет следствие. Сдается мне, что при большом желании это можно узнать, разве не так?

– Можно, – согласился штабс-ротмистр. – Особенно с учетом щедрости госпожи Цалле. На нее, небось, весь участок молится, как на икону, и считает благодетельницей.

– Вильгельмина Александровна может предполагать, ее салон посещается тайными агентами полиции или контрразведки…

– Просто обязана предполагать! – воскликнул штабс-ротмистр.

Судя по выражению лица, ход Вериных рассуждений ему нравился. А чего бы не нравиться, ведь иначе никак поведение Мирского-офицера и не объяснить.

– Вот она и решила устроить спектакль, отметающий прочь предположения о ее знакомстве с Мирским. Раз уж полиции, а значит, и вам известно про отравление, так может стать известно и про остальное. Почему бы не принять меры предосторожности? А что неуклюже немного, так зато естественно. Это как в гимназии – если хочешь, чтобы тебя непременно вызвали отвечать урок, то надо сидеть с растерянным видом и избегать встречаться взглядами с преподавателем.

– Совершенно верно! – рассмеялся штабс-ротмистр. – И про гимназию верно, и про Мирского с Цалле. Я с вами полностью согласен – спектакль, чистейшей воды спектакль! Мирской, кстати говоря, по случаю кончины брата испросил месячный отпуск, сославшись на то, что душевные муки будут препятствовать исполнению им своих обязанностей. Отпуск ему предоставили, повод такой, что и отказать невозможно. Он пока остается в Москве, возвращаться в Петербург не спешит. Живет в «Петергофе», обедает в ресторанах, ежевечерне наведывается в заведение Бурышкиной, это там рядом, на Моховой… Странное поведение для скорбящего брата, не находите?

– Может, он пытается забыться? – неуверенно предположила Вера.

– В объятьях девиц мадам Бурышкиной? – Немысский саркастически скривился. – Я, Вера Васильевна, благодаря моему кузену Константину, который служит на черноморской эскадре, довольно хорошо знаю наших моряков и имею представление о том, каким образом они пытаются забыть про горе. Недаром же говорится, что три беса одного моряка не перепьют и не переспорят. Нет, Мирской нисколько не скорбит. Скорее всего у него какие-то срочные дела в Москве. Не удивлюсь, если он на девятый день поминки справлять не станет. Нет, вру – справит, пусть для виду, но справит, на это у него ума хватит.

Немного помолчали, думая каждый о своем, хотя, как оказалось, оба думали об одном и том же. Вера первой нарушила молчание.

– Там есть два подозрительных человека, – сказала она, – я уже о них упоминала. Репортер Вшивиков и грузинский князь Чишавадзе…

– Я вас умоляю, Вера Васильевна, – грустно сказал штабс-ротмистр. – Кабы всего два, а не все сто.

– Тем не менее они, на мой взгляд, заслуживают того, чтобы на них обратили внимание. Чишавадзе какой-то скользкий и неприятный… Не удивлюсь, если он не тот, за кого себя выдает, а чей-нибудь шпион, живущий в Москве под видом грузинского князя. И по-русски он говорит чисто, без акцента…

– Как ему прикажете говорить, если он вырос в Саратове у бабки с материнской стороны? – хмыкнул штабс-ротмистр. – Темная личность, согласен. Посредник во всевозможных делах, далеко не всегда благовидных. Немножко шулер, немножко мошенник, на руку нечист, у актрисы Зограф-Дуловой колье бриллиантовое украл, фамильную драгоценность, а у вдовы архитектора Жолтовского – золотой портсигар, память о муже, и его же бриллиантовые запонки. И это только то, что навскидку вспоминается. Но ловок, шельма, умеет выходить сухим из воды, и покровители у него есть. Весьма высокопоставленные покровители, поверьте на слово, имен называть не стану. Такие люди, как князь, могут оказаться очень полезны в определенных случаях, потому что чести и достоинства не знают, а руководствуются только алчностью. Кстати, он настоящий князь. У нас на многое смотрят сквозь пальцы, но самозванство не поощряется. Чужие драгоценности присваивать куда безопаснее, чем чужие титулы. Не уверен, что Чишавадзе способен на убийство… Впрочем, если ему хорошо заплатят, то он может и убить. Что же касается Вшивикова, то он довольно безобидный человек, репортер из отставных офицеров. Бойкий, пронырливый, этого у него не отнять. Повсюду успел примелькаться, вся Москва его знает…

– Из отставных пластунов! – многозначительно уточнила Вера.

– Ну и что?

– Как это «ну и что»?! – возмутилась Вера. – Вы разве не знаете, кто такие пластуны?! Я, женщина, и то знаю, читала в «Ниве» про их подвиги. И Вшивиков сам упоминал в разговоре со мной про снятие постов и застав противника! Что ему стоило переодеться в женское платье и заколоть Мейснера?! Да для него это пара пустяков! Я бы на вашем месте поинтересовалась, где он был вчера в три часа пополудни!

– Интересуются, – снова и как-то устало вздохнул штабс-ротмистр. – Всеми интересуются. Ищут, а стало быть, найдут. Главное – духом не падать, а верить и надеяться.

Вид у него при этом был совсем не бодрый, и особой уверенности в голосе не ощущалось.

В душе у Веры снова шевельнулось подозрение. А в самом ли деле штабс-ротмистр Немысский хочет найти убийцу или убийц? Не водит ли он ее за нос, подобно тому как это делал Алексей?

Подозрительность – она как болото. Затягивает. Нет, скорее не как болото, а как болезнь. Подкрадется незаметно – и вот человек уже в ее власти.

8

«Позавчера была предпринята неудачная попытка похищения 10-летнего сына московского заводчика-миллионера Мясникова. Похитить ребенка, находившегося на попечении экономки и бонны, пыталась его собственная мать, ведущая с мужем бракоразводный процесс. Г-жа Мясникова явилась на квартиру мужа, находящегося сейчас во Франции, якобы для того, чтобы навестить сына. Пользуясь тем, что экономка отлучилась за покупками, бонна пила чай на кухне, а прислуга занималась уборкой, мать вывела сына из дома, но уже на улице была остановлена возвращающейся домой экономкой. С помощью вмешавшегося городового удалось предотвратить похищение мальчика».

Ежедневная газета «Русское слово», 2 апреля 1912 года

Так и подмывало тряхнуть стариной, хотя о какой «старине» может идти речь, если тебе всего девятнадцать лет? Впрочем, это как посмотреть. Кто-то из выдающихся людей (кто именно, Вера не помнила) писал в своих мемуарах, что опыт определяется не количеством прожитых лет, а их содержанием, то есть тем, что пришлось пережить.

Содержание у Веры набралось богатое. Так, во всяком случае, казалось ей самой. Всего-то три года прошло с окончания гимназии (даже немногим меньше того), а кажется, что целая вечность. Вечность, в которой чего только не было… Так что старина, она и есть старина. Есть чем тряхнуть.

Прямо с Малой Грузинской, от Немысского, Вера отправилась на Чистые пруды. Извозчика, правда, подряжала до Пятницкой. Кто их знает, этих контрразведчиков, вместе с их симпатичным и в то же время загадочным начальником? Может, кто-то тайком наблюдает за ней, с них станется. Но когда выехали на Кудринскую площадь, Вера велела извозчику ехать на Чистые пруды к ресторану «Прогресс». Наглый автомедон[349]349
  Автомедон – в древнегреческой мифологии сын Диора, возница Ахилла. Его имя стало нарицательным для обозначения искусных возниц и извозчиков вообще.


[Закрыть] попробовал было выторговать лишний двугривенный, но Вера на это сказала, что никакой прибавки не будет, поскольку до Пятницкой ехать столько же, если не больше, и, чтобы не пришлось торговаться-пререкаться всю дорогу, пригрозила нажаловаться куда следует. Оборот «куда следует» употребила не случайно, поскольку совершенно не представляла, кому жалуются на извозчиков – Городской управе или полиции. Но угроза возымела действие – вымогатель умолк и более прибавки не просил.

Возле входа в ресторан стояли двое мужчин богемной наружности. Длинные волосы, модные велюровые шляпы, подкрученные усики, реденькие эспаньолки[350]350
  Эспаньолка – короткая и узкая остроконечная бородка.


[Закрыть], яркие сюртуки – у одного синий, у другого зеленый, причем зеленый смело сочетался с красным кашне, а синий с желтым.

– Исполатовский гений! – громко говорил Синий скептически улыбавшемуся Зеленому. – Он умеет чувствовать свежие веяния. Ну, кто бы еще додумался посадить в своем синема́ рожечников вместо таперши?

– И платить три жалованья вместо одного!

– Зато не нужен дорогой инструмент! Не нужен настройщик! Разве ты не знаешь, во что превращаются инструменты под руками таперов? А про то, как публика идет на рожечников, ты забыл?

– Вот именно что на рожечников, а не на картину! Был приличный иллюзион, а стал крестьянский театр! Не «Аванс», а «Прованс» какой-то[351]351
  Игра слов, основанная на созвучии названия французской местности Прованс (Provence) и слова «провинция» (province).


[Закрыть]!

Войдя в небольшой зал ресторана, Вера изобразила растерянность и смущение – нервно оглянулась на дверь, хотя следом за ней никто не вошел, а затем опустила взор и принялась теребить сумочку.

– К вашим услугам с-с-с… – прошипел еще на ходу длиннолицый метрдотель. – Желаете расположиться с видом на бульвар или?..

Вера метрдотеля помнила – вчера, когда она уже пришла в себя, он заглядывал в кабинет и интересовался, не нужен ли доктор, а затем вместе с одним из официантов проводил ее до дверей и усадил в пролетку. А вот он Веру не узнал, и не удивительно – сегодня Вера была совсем другой. Не только иначе одетой, но и с другим выражением лица. И цвет лица был другой – обычный, а вчера, перед тем как ехать домой, Вера посмотрела в зеркальце и ахнула, ужасаясь собственной бледности. Но заодно отметила, что на «бледном фоне» глаза смотрятся очень выигрышно, большими чарующими омутами.

Щелкнув замочком, Вера достала из сумочки заранее приготовленный рублевый билет. Метрдотель сделал неуловимое движение рукой, в результате которого билет исчез, прощально хрустнув напоследок. «Каков фокусник!» – восхитилась Вера, глядя на метрдотеля, который, полусогнувшись, замер в ожидании дальнейших распоряжений.

– Я вчера была у вас. Упала в обморок на улице, вы помните?

– Как же, как же! – закивал метрдотель и сразу же озабоченно спросил: – Что-то случилось, сударыня?

– Ничего не случилось, – улыбнулась Вера. – Я пришла, чтобы поблагодарить вас… Простите, не знаю вашего имени-отчества…

– Леонтий Лукьянович, к вашим услугам. – Метрдотель постарался изобразить нечто вроде щелканья каблуками, но вышло это у него не лихо. – Не стоит благодарностей, сударыня, ибо долг наш помогать ближнему и соответственно…

На трудном слове «соответственно» он запнулся и умолк.

– Помогите же мне. – Вера снова полезла в сумочку и достала второй из трех рублевых билетов, которые она, пока ехала сюда, переложила из кошелька в кармашек, пришитый к подкладке.

Лезть сначала в сумочку, затем в кошелек – слишком долго, можно «упустить зрителя», как выражается тетя Лена. Стоять с кошельком в руке – совершенно не комильфо, слишком по-охотнорядски. И вообще, любая сцена, любое действие, требует подготовки. Играешь без подготовки, с «наскоку», походя – аплодисментов не жди. Это Вера вычитала в воспоминаниях актрисы Приклонской, умной, наблюдательной и в силу своего возраста (мемуар писался на восьмом десятке) беспощадной не только к другим, но и к себе.

Метрдотель вопросительно и немного удивленно заглянул Вере в глаза («Прогресс», несмотря на звучное название, был заведением недорогим, не «избалованным») и снова сделал давешний жест. Казалось, что билет выпорхнул из Вериной руки сам собой, словно птичка, выпускаемая на волю в Благовещение. Этот обычай, по сути своей, Вере не нравился. Фальшиво получается – сначала ловят птичек, чтобы потом их отпускать. Но радостно. Пырх – и птица взмывает в небо из твоих рук. «Надо на свадьбах завести такой обычай, чтобы птиц выпускать, лучше всего голубей, и непременно белых, в цвет невестиному платью, – подумала Вера. – Чтобы новобрачные сразу понимали, что счастье недолговечно. Упорхнет – и только вспоминай…» Печальное приходило на ум не просто так, само по себе, а по настроению. Вера заранее настроила себя на меланхолический лад. Так было нужно для дела.

– Где бы мы с вами, Леонтий Лукьянович, могли поговорить?

– Пожалуйте в кабинет, сударыня. – Метрдотель отступил в сторону и сделал приглашающий жест рукой. – Прикажете подать чего-нибудь?

– Нет, благодарю вас, – отказалась Вера и доверительно призналась: – Со вчерашнего дня кусок в горло не лезет…

– Это точно, – кивнул метрдотель. – Такие страсти! И где? Возле нашего заведения! Нет бы на пятьдесят шагов дальше, у «Абиссинии»…

«Выбрал бы Мейснер «Абиссинию», так убили бы его там», – подумала Вера.

Кабинет был не тем, что вчера, а попросторнее, на дюжину человек. Впрочем, метрдотель не выбирал, а привел Веру в ближний от входа. Усадил на стул и замер сбоку в выжидательной позе. Вера попросила его сесть, а то неловко как-то, и выдала заготовку:

– Вчера я получила на почтамте письмо от… – Наигранное замешательство намекало на то, что письмо было романтического характера, то есть важное (перчаток Вера не сняла, но обручальное кольцо проступало сквозь тонкую лайку), – …от друга, с которым нас… который сейчас далеко…

Вера посмотрела в угол, словно надеясь увидеть там своего далекого, несуществующего друга, и краем глаза посмотрела на метрдотеля. Вроде действует заготовка. Угодливое выражение на лице Леонтия (как его там по батюшке, впрочем, неважно) сменилось участливым. Вера нервным движением достала из сумочки белый кружевной платочек, но к глазам подносить не стала (все равно утирать нечего), а таким же нервным движением скомкала его в кулаке.

– Я не утерпела, начала читать прямо на улице… Шла и читала… Письмо было длинным, я не дочитала еще до половины, как увидела толпу возле вашего заведения… Надо было убрать письмо, а потом уже смотреть, что там произошло, но я… если бы я знала… – вздох, печальный взмах ресницами, – я ведь даже дочитать не успела, а там, в конце, должен быть новый адрес… Его переводят в Киев, а как мне там без адреса его найти?.. А если я не отвечу, он решит, что между нами все кончено, и как мне тогда жить?

Заламывание рук (какая же трагедия без этого?), тоска во взоре, дрожащая нижняя губа. Дрожать нижней губой и одновременно хлопать ресницами Вера научилась еще в детстве. Иногда это умение выручало ее, дома спасало от выволочки, а в гимназии от замечания или плохой отметки.

Серые глаза Леонтия повлажнели. Он шмыгнул носом и покачал головой.

«Вот умею же! – гордо порадовалась Вера. – Умею представить! Причем все сама – я и драматург, я и режиссер, я и актриса! Тонко, изящно, легкими штрихами создала образ. И человек верит! Того и гляди прослезится! А он (фамилию вредного Южина даже в уме произносить не хотелось) сказал «вы милая и на этом все ваши актерские таланты и заканчиваются»! Хорош управляющий труппой, да еще такого театра! Таланта в человеке разглядеть не может! Ничего, погодите, господин управляющий! Вы еще будете ходить мимо афиш с моей фотографией и волосы на голове рвать!»

Пророчество, если можно назвать это пророчеством, сбылось. Не в самом прямом смысле, потому что волос на себе Южину рвать не пришлось, но зато ногами он топал так, что впору было ожидать землетрясения. В декабре 1915 года расклейщик, имя которого история сохранить не позаботилась, заклеит афиши Малого театра («Премьера! Комедия Эжена Скриба «Стакан воды, или Причины и следствия». Королева Анна – М. Н. Ермолова, герцогиня Мальборо – Е. К. Лешковская, Генри Сент-Джон Болингброк – А. И. Южин») афишами фильма «Пробуждение» с Вериной фотографией и подписью «Несравненная Вера Холодная в роли Любы!». И где заклеит? На тумбах в Театральном проезде! На нескольких, не на одной! Рядом с театром! С Обоими Театрами – Большим и Малым!

При виде такого кощунства Южин впадет в буйство. Уронит с головы шляпу, раскричится, затопает ногами, попробует отодрать одну из афиш, но впустую – только ноготь сломает. А когда, обессилев, начнет хватать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, то услышит за спиной знакомый женский голос: «Хороша моя племянница, Александр Иванович, не правда ли?» Обернется, увидит актрису Лешковскую (ту самую, которая герцогиня Мальборо) – и вспомнит! Чуть более трех с половиной лет оставалось до того дня…

Сказав, что сам не видал никакого письма, Леонтий оставил Веру и отправился расспрашивать официантов. Пока он ходил, Вера, радуясь тому, что все идет, как и задумано, «надумала» выпить рюмку вишневого ликеру, дабы «успокоить» нервы, и съесть пастилы-рояль. Обеспечила себе четверть часа для разговора с метрдотелем. Время удобное – файф-о-клок, как говорят англичане. Обедать поздно, ужинать рано, метрдотель не занят, отчего бы ему не поговорить с хорошенькой и щедрой посетительницей? Вера сначала хотела искать якобы пропавшую брошь («прощальный подарок умирающего друга» – ох и ах!), но потом решила, что письмо будет лучше. Брошь и вообще все ценное наводит на мысль о присвоении, вызывает ненужные подозрения между людьми и не так хорошо располагает к общению. Проще сразу отрезать: «Нет, сударыня, не видел и не знаю!» – а то мало ли в чем обвинят. А письмо – превосходный повод. Не настораживает и никаких неприятностей не сулит.

Метрдотель вернулся без письма (странно было бы, кабы он его нашел), Вера наградила его третьим рублем и попросила принести ликеру и пастилы. Когда просьба была исполнена (с поистине сказочной скоростью – «одна нога еще здесь, а другая уже здесь», как шутил Владимир), Вера спросила:

– А что, собственно говоря, вчера случилось? Кого убили? Это, должно быть, анархисты?

Про анархистов ввернула просто так, первое, что на ум пришло.

– Про анархистов не знаю, – тряхнул головой метрдотель, – про покойника тоже ничего не скажу, потому как видел его первый раз в жизни, но вот дама эта…

Ну что за несносная привычка у некоторых людей умолкать на самом интересном месте?

– Что – дама? – нетерпеливо подстегнула Вера. – Вы про ту даму, которая убила, говорите?

– Про нее, – кивнул метрдотель. – Только это никакая не дама, а переодетый мужчина. И если человек с утра покойную родительницу помянул, в умеренной пропорции, то это еще не значит, что ему спьяну мерещится!

От такого оборота Вера забыла про ликер и пастилу.

– Мужчина?! – ахнула она. – Неужели? Вы, верно, усы с бородой из-под вуали заметили?

– Чего не заметил, того не заметил, врать не стану. Когда это случилось, я как раз на витрину смотрел, думал, посылать Пашку, чтоб протер или до утра оставить. Детишки, знаете ли, очень любят с улицы заглядывать. Ну и стекла ладошками пачкают. Если шантрапа какая-то, то мы их шпыняем, а если благородные, то тут приходится ждать, пока родители или бонны не уведут. Стекла у нас красивые, с голубым отливом, прям чистая сказка…

Ничего особенного в здешних стеклах Вера не заметила. Впрочем, некогда ей было – и вчера, и сегодня.

– Гляжу, останавливается пролетка и выходит из нее господин. Тот, которого зарезали. Это, думаю, к нам, раз уж напротив входу… А у меня вчера три года с маменькиной кончины исполнилось. Я с утра, как из дому вышел, у Троицы Живоначальной свечку за упокой маменькиной души поставил, а в полдень, она у меня аккурат в полдень преставилась, помянул ее по христианскому обычаю. Умеренно помянул, со всем сознанием, я же при деле и заменить меня некому… А господин сыскной надзиратель меня пьяной рожей обозвал. Вы ж меня вчера видели, сударыня. Разве ж я был пьян? Да ни в одном глазу!

– Я вчера сама была такая… – Вера взмахнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху. – Толком ничего не помню, но, кажется, вы были в порядке. Да, точно! Вы же меня еще в пролетку усаживали, верно?

– Усаживал, – подтвердил метрдотель. – Вместе с Гаврилой. Напраслину на человека навести проще простого…

– Так что там с женщиной, которая на самом деле – переодетый мужчина? – напомнила Вера, боясь, что разговор уйдет в сторону.

– С женщиной? А с ней ничего. Она два раза прошла туда и обратно, заметно было, что кого-то ждет. У нас это часто бывает. Многие дамы считают зазорным в одиночку в заведение заходить, вот и ждут своих кавалеров снаружи. Хотя ничего зазорного тут нет. – Метрдотель опасливо посмотрел на Веру – уж не обидел ли ненароком хорошего человека, и, ободренный ее улыбкой, продолжил: – Совсем, думаю, как Неизвестная с картины художника Крамского…

– Что, настолько похожа?

Неизвестная Вере нравилась. Она находила в ней нечто общее с собой.

– Нет, лица совсем было не разглядеть под вуалью, но тоже во всем черном и загадочность та же самая.

– Ах, загадочность… – разочарованно вздохнула Вера и пригубила ликер.

– Загадочность, – повторил метрдотель. – Сразу видно, что не просто так ходит человек, а с каким-то намерением. Но чтобы такое предположить! Я не то чтобы предположить, я и заподозрить не мог. Он с извозчиком расплатился, обернулся – а она уже рядом. Взмах рукой, – метрдотель коротко ткнул правым кулаком снизу вверх, – и бездыханное тело распростерлось на холодной земле, то иссь на тротуаре! А жестокого убийцы и след простыл…

«Возвышенный» слог, на который под конец сбился рассказчик, выдавал в нем любителя произведений господина Орловца и прочих Рокамболей[352]352
  Писатель и журналист П. Орловец (П. П. Дудоров) – автор многочисленных бульварных романов различного направления конца XIX – начала XX в., в т. ч. и приключений Шерлока Холмса в России. Рокамболь (Rocambole) – главный персонаж цикла приключенческих романов XIX в. о похождениях Рокамболя французского писателя Понсона дю Террайля.


[Закрыть].

– А как я догадался? – Метрдотель сделал загадочное лицо, то есть округлил глаза и выпятил нижнюю губу. – Она, то есть он, когда к жертве своей устремился, в подоле запутался с непривычки и едва не упал. Вот скажите мне, сударыня, разве может женщина в подоле запутаться? Даже на бегу?

– Вряд ли, – ответила Вера. – Подол рукой подобрать можно…

– Можно! – подхватил метрдотель. – Дамы так и делают, когда торопятся. Да что дамы – любая баба юбку рукой придержит при быстрой ходьбе, чтоб между ног не путалась! А у него такой привычки не было. И само убийство было не женским, а мужским. – Метрдотель снова ткнул кулаком снизу вверх. – Нет у женщин такой сноровки, чтобы с одного маху насмерть заколоть! А он мне говорит: «Что ты там выдумываешь с пьяных глаз? Зачем мужчине в женское платье переодеваться? Проще бороду нацепить, чтобы не узнали!»

Проще, конечно, если надобно остаться неузнанным. Но если хочется бросить подозрение на женщину, то тут уж, как говорится, сам Бог велел рядиться в платье. Мирского-Белобородько отравили в гостинице госпожи Цалле. Кто-то высокий и худой переоделся в женское платье для того, чтобы убить Мейснера. Кто-то очень хочет подставить под удар Вильгельмину Александровну… Зачем? С какой целью? Чем она ему так насолила? Или здесь какие-то иные соображения? Быть может, карьерные? А что? Может фон Римша мечтать о том, чтобы занять место Вильгельмины Александровны? Или не может? Вдруг у немцев принято в случае каких-нибудь эксцессов менять всю компанию, а не только самого главного? Надо бы навести справки у Немысского… Немысский, кстати говоря, высок и худощав. И Вшивиков, бывший пластун, тоже высок и худощав. И князь Чишавадзе тоже не толст, и рост у него порядочный. И Шершнев может сойти за Цалле, если переоденется в женское платье. И Эрнест Карлович Нирензее тоже…

Дойдя в своих догадках до Владимира (ревнивые мужья в авантюрных романах убивают чаще всего), Вера поняла, что немного увлеклась. Допила залпом ликер, который мягко и вкусно ожег горло, надкусила пастилу и сказала метрдотелю:

– Благодарю вас за сострадание к моему горю, Леонтий Лукьянович, – даже отчество вспомнила. – Если вдруг найдется письмо, то сохраните его для меня, я загляну к вам на той неделе.

Сказала на всякий случай. Вдруг понадобится что-нибудь уточнить или какие-нибудь новые обстоятельства откроются. А как было бы замечательно найти убийцу и, словно невзначай, привести его сюда. Вот была бы потеха! Усесться за стол, заказать что-то из еды и как бы между делом поинтересоваться у Леонтия, не узнал ли он загадочную Незнакомку. Вот будет потеха! Дело за малым – осталось убийцу найти. Найти его непросто, но у Веры в руках оказалась ниточка, пусть тоненькая, но все же ниточка. Не было никаких сомнений в том, что убийца ненавидит Вильгельмину Александровну Цалле и готов на все, лишь бы ей досадить. Причем досадить по-крупному («по-взрослому», как говорит сестра Сонечка). Шутка ли – отравить человека посреди многолюдного раута? А заколоть на людном бульваре? Вот зачем он убил Мейснера не где-нибудь, а у входа в ресторан, чтобы как можно больше очевидцев запомнили высокую женщину в черном платье. Черный, кстати говоря, любимый цвет Вильгельмины Александровны. Она только одно черное и носит. Траур? Или просто manière[353]353
  Манера, стиль (фр.).


[Закрыть] такая?

А что, если это она сама убивает? И нарочно в подоле путается, чтобы переодетого мужчину заподозрили? Как говорит Владимир: «Чересчур рьяно отталкивая от себя подозрения, люди тем самым навлекают их на себя. Самое крепкое алиби бывает только у виновных». Если можно навлекать подозрения отталкивая, то почему же нельзя отталкивать их, делая вид, что навлекаешь? Глядите все, разве я такая дура, что стану убивать Мирского-Белобородько в своем салоне?

Эх, где то золотое время, когда задачи по тригонометрии казались самыми сложными в жизни? Синус, косинус, тангенс…

Как же иногда хочется вернуться в счастливое безоблачное детство. Даже обидно – так хотелось поскорее стать взрослой, самостоятельной, а не успела вырасти, так начала вспоминать о детстве как о какой-то безмятежной поре, в которой радости были огромными, а огорчения и неприятности – маленькими. Что имеем, не храним, а как потеряем, так поздно уже плакать…

Нет, сколь бы коварной ни была Цалле, она не решилась бы действовать вот так, нарочито подставляясь в убийцы. Эта игра предполагает наличие умного противника, который сможет заподозрить чей-то тайный умысел в прямых уликах. А нападешь на дурака, так он и рад будет ухватиться за то, что ему подсовывают. В тонкости вникать не станет, умозаключений строить не захочет, а пойдет по самому простому пути. А дураков в полиции хватает, как и везде, впрочем, и Вильгельмина Александровна на этот счет обольщаться не может.

Нет, это не она убивает. Это кто-то искусно пытается выставить ее виновной.