Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 90 страниц)

Что касается до душей, то Дюзинг ничего о них не знал, и об употреблении их Сапожковым имеется показание одного Битного-Шляхто. Но это показание не проверено. Притом опасность от этого средства обусловливается продолжительностью употребления его, а в данном случае оно употреблялось только в течение двух недель, и результата никакого не последовало. После консилиума Дюзинг имел будто бы с Сапожковым разговор о спорынье, но если и действительно Дюзинг советовал употребление этого средства, то это вследствие того, что по освидетельствовании он нашел у Дмитриевой бели в таком размере, что радикальное прекращение их представлялось необходимым, а для того он присоветовал употребить спорынью как лекарство, рекомендуемое в подобных случаях многими медицинскими авторитетами и в том числе Эстерлайном. Затем, в квартире Дмитриевой не было найдено ни одного рецепта плодогонного медикамента, который был бы прописан Дюзингом. Притом спорынью можно найти во всякой лавочке, так как собирание ее не представляет никакого затруднения, и всякая деревенская баба знает ее употребление. Когда Дюзинг свидетельствовал Дмитриеву во время консилиума, она до такой степени настойчиво требовала от него произведения выкидыша, что он решил более никогда не бывать у нее и в этом смысле дал ответ Кассель, которая за ним приехала. Если Сапожков не сделал того же самого, то вследствие причин весьма понятных: во-первых, он потратил свое время и труды и не получил за них никакого вознаграждения, и во-вторых, потому что если бы он ее оставил, то она обратилась бы к первой повивальной бабке или сама проколола бы себе околоплодный пузырь.

Между тем время шло, и дело приближалось к концу. Мать зовет ее с собою в Москву; Дмитриева обещает приехать после, и у ней начинаются схватки. Требования делаются все настойчивее и настойчивее, так что, наконец, Сапожков наотрез отказывает ей в исполнении ее желания, объясняя, как показывает Дмитриева, что у него руки не поднимаются. Она говорит, что он отказал ей по недостатку мужества, но едва ли, господа, с этим можно согласиться. После этого, по ее словам, она решается поручить себя Карицкому, который исполняет ее желание. Затем все дело забывается, и уже через два года завеса, его прикрывавшая, была поднята рукой Дмитриевой, открывшей преступление и оговорившей при этом Дюзинга, Сапожкова и Карицкого.

Вы можете обвинить их, если у вас есть на то другие соображения, потому что вы судите по совести. В вашей власти стать на ту или другую точку зрения, но мое мнение таково, что верить одному оговору Дмитриевой нет никакой возможности. Я надеюсь, господа присяжные заседатели, что прежде чем разрешить вопрос о виновности или невиновности подсудимых, вы помолитесь Богу, который вам поможет разрешить эту весьма трудную и тяжелую задачу.

Защитник врача Сапожкова присяжный поверенный Городецкий заметив, что хотя в настоящем процессе интересы общественного мнения сосредоточены на двух главных действующих лицах этого процесса – Дмитриевой и Карицком, но это не дает права оставить деяния остальных подсудимых без детального обсуждения, тем более, что преступление, в котором обвиняется Сапожков, несравненно серьезнее тех преступлений, даже взятых вместе, в которых обвиняются главные лица процесса, приступил к разбору главных пунктов обвинения против Сапожкова, основанных, по его мнению, не столько на фактических данных, сколько на неясных показаниях двух-трех человек и главным образом на оговоре Дмитриевой. Верно лишь то, что Сапожков, находясь под влиянием неотступных просьб Дмитриевой и, может быть, искренно думая, что его начальник, Дюзинг, в руках которого была его карьера, желал только того, чтобы он постепенно отговорил Дмитриеву от ее решения и лишь облегчил ее страдания,– для этого прибегнул к обману и пользовался им до тех пор, пока Дмитриева не догадалась об этом и не начала упорно настаивать на произведении выкидыша, и Сапожков очутился в положении человека, вынужденного объявить, что у него не поднимается рука на такое дело. Показания Битного-Шляхто представляются защитнику маловероятными и несогласными с действительностью. В большей части показаний Дмитриевой против Сапожкова заключается не столько клевета, сколько преувеличение действительности. В действиях подсудимого Сапожкова нет элементов преступления – нет ни преступного намерения, ни злой воли, ни преступного действия. Наконец, для преступления, в котором обвиняется Сапожков, нет мотива. Единственный мотив, который можно было бы предположить,– это корыстная цель, получение денег от Дмитриевой. Но если бы Сапожков действительно получил много денег от Дмитриевой за участие в преступлении, за лечение ее детей, за бессонные ночи, которые он проводил у ее постели после произведенного у ней выкидыша, об этом было бы заявлено здесь на суде. Между тем на суде не было ни от кого слышно об этом обстоятельстве, даже сама Дмитриева ничего об этом не говорила. Поэтому защитник остается в полной уверенности, что присяжные заседатели оправдают Сапожкова.

Защитник Кассель кандидат на судебные должности Киреевский начал с объяснения, ввиду замечания товарища прокурора, почему он входил в комнату подсудимого Карицкого: одна дама, знакомая Карицкому, просила передать Карицкому завтрак, вот он и вошел. Ему неприятно, что из-за такой пустой причины прокурор дозволяет себе инсинуации и бросает в него комом грязи. Пусть лучше этот ком грязи останется на руках того, кто его бросил. Далее защитник перешел к защите Кассель и доказывал, что Кассель не знала о беременности Дмитриевой. Желая покрыть позор своей госпожи, она отнесла и подбросила ребенка – в этом ее вина. Но она это сделала из доброго побуждения, и за него едва ли ее можно обвинять. Затем стороны еще раз обменялись возражениями.

После заключительной речи председательствовавшего на разрешение присяжных заседателей было поставлено 20 вопросов (15 – по делу о вытравлении плода у Дмитриевой, 4 – по делу о краже процентных бумаг и 1 – об именовании Дмитриевой чужой фамилией), на которые присяжные заседатели после двухчасового совещания вынесли отрицательные ответы. Таким образом все подсудимые были оправданы.

Один из самых выдающихся процессов первой эпохи нового суда. Обвинялась в подлогах, мошенничестве, растрате чужого имущества дочь наместника Кавказа, фрейлина высочайшего Двора, баронесса Прасковья Григорьевна Розен, в монашестве Митрофания.

Две недели тянулось в суде это дело, в течение которых по Указу Святейшего Синода в московских церквах ежедневно служились молебны «О даровании игуменье Митрофании силы перенести ниспосланное ей испытание». Но голос церкви не проникал через тяжелые стены судебного здания – там раздавались голоса иных проповедников, бичевавших служителей церкви за их лицемерие.

За залом суда, в котором проходил процесс, впоследствии в судейском обиходе укрепилось название «Митрофаньевского». Материалы процесса запрашивались для ознакомления из-за границы.

ДЕЛО ИГУМЕНЬИ МИТРОФАНИИ

Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 5 —19 октября 1874 г.

По обвинению в подлогах, мошенничестве, в присвоении, растрате чужого имущества и в соучастии в этих преступлениях суду преданы: начальница Московской Епархиальной Владычне-Покровской Общины сестер Милосердия и Серпуховского Владычного монастыря игуменья Митрофания, Московский 2-й гильдии купец Павел Васильевич Макаров, Серпуховской 2-й гильдии купец Алексей Платонович Махалин, зубной врач Лев Данилович Трахтенберг и временно сапожковский купец Яков Григорьевич Красных.

Заседание открыто 5 октября 1874 года в Московском окружном суде по первому уголовному отделению под председательством П. А. Дрейера. Обвиняют прокурор г. Жуков и товарищ прокурора А. Д. Смирнов. Поверенные гражданских истцов: от купца Лебедева – доктор уголовного права присяжный поверенный А. В. Лохвицкий, от Солодовникова и Медынцевой – присяжный поверенный Ф. Н. Плевако, от малолетних Солодовниковых – присяжный поверенный М. Ф. Громницкий, от Тицнер – присяжный поверенный С. В. Алексеев и гражданский истец Ушаков. Защищают: игум. Митрофанию – присяжный поверенный С. В. Щелкан и присяжный поверенный С. С. Шайкевич, Макарова – Л. Г. Харитонов, Махалина – присяжный поверенный В. М. Пржевальский, Трахтенберга – присяжный поверенный князь В. А. Кейкуатов, Красных – г. Френкель.

Преступная деятельность игуменьи Митрофании и деятельность остальных подсудимых вращается около трех лиц: Лебедева, Медынцевой и Солодовникова, почему материал предварительного и судебного следствий группируется в 3 отдела:

Данные предварительного следствия, как их передает обвинительный акт, заключаются в следующем:

По делу Медынцевой. 30 марта 1873 года Московский сиротский суд уведомил прокурора Московского окружного суда, что в сиротском суде учреждена опека над имением и личностью почетной гражданки Прасковьи Ильиничны Медынцевой и что 23 февраля 1873 года один из опекунов Медынцевой, Гатцук, донес сиротскому суду, что, согласно заявлению почетной гражданки Медынцевой, ею, по убеждению опекуна Макарова, явившегося к ней с нотариусом Подковщиковым, подписано 13 февраля признание долговых обязательств на сумму 150 тысяч рублей, но так как она, Медынцева, никаких векселей не выдавала, то и просит считать это признание ее от 13 февраля недействительным. Вытребовав объяснения от опекунов Макарова и Гатцука, сиротский суд нашел, что в действиях опекуна Макарова усматривается вымогательство от Медынцевой признания ею долговых обязательств и вовлечение ее путем обмана в невыгодные сделки, почему и передал дело на распоряжение прокурора окружного суда.

Со своей стороны, П. И. Медынцева обратилась к судебному следователю с прошением, в котором объяснила, что она, состоя под опекой и желая от опеки избавиться, познакомилась с игуменьей Серпуховского Владычного монастыря Митрофанией, которая, поддерживая в ней, Медынцевой, убеждение в своей силе и могуществе, поселила ее у себя, оторвала от ее родных и знакомых и, воспользовавшись влиянием своим на нее, Медынцеву, заставила подписать бланки на листах бумаги под видом подачи прошений разным лицам о снятии опеки, которые и обратились в настоящее время в долговые обязательства, по словам игуменьи Митрофании, на 50 тысяч рублей, а как оказалось в действительности – на 300 тысяч рублей. Бланки выманены были обещанием содействия сильных людей для снятия с нее, Медынцевой, опеки, и в них вписаны долговые обязательства задними числами, то есть тем временем, когда опеки еще не существовало и Медынцева признавалась дееспособною.

Спрошенная по обстоятельствам, изложенным в отношении сиротского суда и в ее прошении, Медынцева объяснила, что в мае 1870 года она была очень стеснена в материальном отношении и по совету местного квартального надзирателя Ловягина обратилась к игуменье Серпуховского Владычного монастыря Митрофании, как урожденной баронессе Розен, имеющей большие связи, с просьбой оказать ей, Медынцевой, свое содействие в снятии опеки. С этой целью она была с Ловягиным у игуменьи несколько раз, и игуменья Митрофания, обещая ей свое содействие в снятии опеки, предложила ей переехать к ней жить, что она и исполнила, поселившись у игуменьи со своим лакеем Михаилом Ефимовым и кучером. Лакей Ефимов знает все дела ее и к ней весьма близок. Медынцева прожила у игуменьи Митрофании два года, то есть до июня месяца 1872 года. Живя у игуменьи Митрофании, она совершенно подчинилась ее влиянию. При ней не было никого из близких и знакомых: Ловягина игуменья запретила принимать и желала не только удалить от Медынцевой преданного ей Ефимова, но даже сослать, его на поселение. Жила она с игуменьей и с монахинями в Серпуховском монастыре и общине и не могла никуда выходить без провожатого. У игуменьи она содержания, назначенного ей опекой, не получала; опекун Макаров говорил, что деньги употребляются на снятие опеки, и ей выдано было за все время рублей 600. Игуменья обещала лично ходатайствовать у Государыни Императрицы о снятии с Медынцевой опеки. По требованию игуменьи Митрофании Медынцева избрала себе опекуном близкого игуменье человека – купца Макарова. Все прошения по делу о снятии опеки подавала сама игуменья; она же, Медынцева, подписывала только белые листы бумаги. Весной 1871 года игуменья повезла ее в Петербург и остановилась там в квартире доктора Трахтенберга, а она, Медынцева, в гостинице. Спустя несколько времени Медынцева просила игуменью отпустить ее в Москву. Игуменья, призвав ее к себе на квартиру Трахтенберга, согласилась на ее просьбу, но потребовала, чтобы Медынцева подписала прежде разные белые бумаги, уверяя, что все это записки к разным высокопоставленным лицам. Бумаги лежали на столе одна на другой, и по мере того, как она, Медынцева, подписывала, игуменья брала их к себе. Теперь Медынцева догадывается, что она подписала векселя. В тот же день вечером Медынцева уехала в Москву. Когда игуменья вернулась в Москву, то сказала Медынцевой, что Сенат отказал в снятии опеки и надо послать Ковалькову 50 тысяч рублей для поправления дела, а для этого потребовала от Медынцевой векселей, обещая добыть денег у евреев. Медынцева подписала пять векселей, текст которых был уже написан, но не помнит, подписывалась ли она внизу текста, или же выставила на обороте векселя свой бланк. Спустя несколько времени игуменья Митрофания снова сказала Медынцевой, что Сенат отказал в их ходатайстве и что взятые с Медынцевой векселя уничтожены. После того игуменья Митрофания предложила Медынцевой выделить часть своего имения сыну Медынцевой, обещая снова снять за это опеку. Медынцева согласилась, и игуменья заключила условие с ее сыном Николаем Медынцевым, который обязался в случае выдела пожертвовать Владычне-Покровской общине сестер милосердия дом в Москве и 50 тысяч рублей денег. Видя, что опеку не снимают, Медынцева переехала от игуменьи в свой дом в июне 1872 года. Немедленно после переезда ее в свой дом к ней приехала игуменья Митрофания и взяла с нее, Медынцевой, расписку в том, что она, игуменья, содержала Медынцеву и людей на свой счет, и что все бумаги, подписанные Медынцевой, подписаны ею в трезвом состоянии и твердой памяти. В то же время игуменья выдала ей, Медынцевой, аттестат. В настоящее время до Медынцевой дошли слухи, что существуют ее векселя на 300 тысяч рублей, и что их много у купца Сушкина. Около масляной недели 1873 г. у нее был опекун Макаров с нотариусом Подковщиковым. Последний предложил ей расписаться на какой-то бумаге и в книге, сказав что это о векселях. Она заявила Подковщикову, что векселей она не давала и без другого опекуна, Гатцука, не подпишет ничего; но Макаров стал убеждать ее, что это делается для ее же пользы, что ей бояться векселей нечего, так как они выйдут наружу не ранее 10 лет и пройдут сначала через десять судов. Посоветовавшись с Ефимовым, она подписала бумагу, которую взял к себе Макаров; здесь он заплатил Подковщикову 3 рубля. О случае этом она рассказала своему поверенному Иванову, который передал о том опекуну Гатцуку, а этот последний взял с нее новое заявление, опровергающее бумагу, ею подписанную, и донес обо всем сиротскому суду. Кроме векселей, о которых сказано выше, Медынцева по требованию игуменьи подписала еще две расписки доктору Трахтенбергу и корнету Толбузину по 6 тысяч рублей каждая. Игуменья говорила, что эти расписки выдаются за хлопоты по делу о снятии опеки. Кроме того, по словам Медынцевой, игуменья Митрофания присвоила себе кунью с собольим воротником шубу и соболью муфту, принадлежащие Медынцевой. Медынцева утверждала, что игуменья Митрофания велела ей взять к себе вышеуказанные вещи под тем предлогом, что Медынцевой придется бывать у высокопоставленных особ. Шуба и муфта были спрятаны у игуменьи, и Медынцева их более не видела. После она требовала эти вещи, но игуменья их не отдавала под разными предлогами; поверенному же Медынцевой Иванову игуменья сказала, что заложила эти вещи за 400 рублей, но у кого – не сказала.

Из копии указа Правительствующего Сената 18 марта 1871 года видно, что опека над потомственной почетной гражданкой Прасковьей Медынцевой учреждена вследствие ее нетрезвого поведения и расточительной жизни по требованию ее мужа. Распоряжение генерал-губернатора о назначении опеки Сенат признал правильным. После этого возникает ходатайство Медынцевой о снятии опеки, представляются документы о состоянии здоровья и нравственных качествах Медынцевой, добытые игуменьей Митрофанией. Документы эти доказывают, что Медынцева, будучи совершенно здоровой, обладает наилучшими нравственными качествами. Заявление Медынцевой с жалобой на притеснения мужа было снова проверено дознанием и вполне опровергнуто. Правительствующий Сенат, рассмотрев все дело, признал учреждение опеки правильным, жалобу Медынцевой неосновательной, а о поступках игуменьи Митрофании, на которую жаловался муж Медынцевой, сообщил на распоряжение Святейшего Правительствующего Синода. Указ Святейшего Синода был сообщен митрополиту московскому и коломенскому, и по нему было истребовано объяснение от игуменьи Митрофании, в котором она в свое оправдание указывает на то, что не только не содействовала семейной ссоре Медынцевых, но примирила их, уговорив Медынцеву передать все свое состояние своему сыну; ссылается на письмо мужа Медынцевой, в котором он просит оставить его жену при ней, игуменье, и на то, что Медынцева уехала на богомолье в Киев.

К делу были вытребованы и представлены 16 векселей, подписанных Медынцевой, на сумму 237 тысяч рублей. Векселя эти следующие:

1) Вексель, выданный по доверенности Смирновой девицей из дворян Харламовой (она же рясофорная послушница Магдалина) на имя купца Алексея Платоновича Махалина 1 декабря 1869 года в 10 тысяч рублей на 24 месяца. На этом векселе безоборотный бланк Махалина и бланк Медынцевой.

2) Вексель в 6 тысяч рублей, выданный Медынцевой доктору Трахтенбергу 5 декабря 1869 года. На векселе безоборотные бланки Трахтенберга, Махалина и ответственный бланк купца Богданова/

3) Четыре векселя, выданные от имени Медынцевой на имя временного купца Якова Григорьевича Красных. Все четыре векселя выданы 1 декабря 1869 года, из них три по 20 тысяч каждый и один в 16 тысяч рублей. Все имеют безоборотные бланки Красных. Предъявлены к протесту поверенным вдовы рижского гражданина Тицнера, которым и представлены к делу.

Спрошенный по поводу означенных векселей Красных объяснил, что он с Медынцевой дела не имел. Летом 1871 года купец Макаров просил его поехать в общину к игуменье Митрофании, которая будет просить его вписать тексты в вексельных бланках Медынцевой. Хотя ему известно было, что Медынцева под опекой, но он поехал. Там игуменья просила его вписать тексты в бланки Медынцевой, уверяла, что подпись настоящая, показывала какое-то письмо Медынцевой, говорила, что получила бланки за хлопоты по делу Медынцевой и что он, Красных, должен вписать тексты для пользы общины. Он писал тексты в шести векселях: в четырех по 20 тысяч в каждом, а в двух по 16 тысяч рублей в каждом. Выставив на них бланки, он оставил их у игуменьи Митрофании и уехал. Макарова в комнате не было.

4) Из остальных десяти векселей пять были доставлены столичным съездом мировых судей как принадлежащие к имуществу умершего почетного гражданина Сушкина: два векселя Курским, два векселя Орловским и один вексель Тамбовским окружными судами, куда они были предъявлены к взысканию на Медынцеву поверенными купца Сушкина.

По осмотру торговых книг Сушкина оказалось, что все десять векселей были проданы Сушкину 13 марта 1872 года Ушаковым, и за них выданы книжки на получение по ним из складов Сушкина разных товаров.

По векселям Медынцевой, перешедшим к Сушкину, существует в деле заявление Медынцевой опекунам. Из него видно, что 2 марта 1872 года Сушкин спрашивал опекунское управление о том, выданы ли Медынцевой векселя на 151 тысячу рублей, которые ему предлагают купить. Опекунское управление 4 марта 1872 года запросило о том Медынцеву, приложив список векселей. Бумага эта без номера и осталась в опекунском управлении; предоставлена она опекуном Макаровым. Несмотря на это, существует заявление Медынцевой опекунам без числа, но помеченное, как видно, Макаровым, 7 марта 1872 года, в котором он говорит, что, кроме документов на 151 тысячу рублей, она других не выдавала. Это заявление по пропуску между текстом и подписью и значком, между ними сделанным, очевидно писано на бланке Медынцевой.

Лица, на имя которых векселя написаны, показали следующее:

1) Зубной врач Лев Трахтенберг объяснил, что он получил от игуменьи Митрофании три векселя Медынцевой в 6 тысяч, в 18 тысяч и в 15 тысяч рублей. Тексты векселей на имя Трахтенберга на 6 и 18 тысяч написаны, согласно собственному показанию, купцом Махалиным.

2) Петербургская мещанка Осипова, она же рясофорная послушница Серпуховского монастыря Селафиила, умеет только читать, а писать не умеет. Она не помнит, когда, но года два тому назад (т. е. в 1871 г.) Медынцева принесла ей два листа вексельной бумаги, совершенно чистых, и просила ее выставить безоборотный бланк. Осипова отказалась, объяснив, что она не умеет писать; но мать Досифея написала на отдельной бумажке, что следовало написать, а она с этого срисовала.

Манатейная монахиня Досифея подтвердила показание Осиповой.

3) Дочь академика Елизавета Яненко показала, что бланк на векселе Медынцевой ею поставлен по просьбе опекуна Медынцевой Макарова.

4) Дочь коллежского регистратора Ираида Ивановна Харламова, она же рясофорная послушница Магдалина, келейница игуменьи Митрофании, на первом допросе показала, что она никогда не слыхала, чтобы Медынцева в доме доктора когда бы то ни было и кому бы то ни было выдавала векселя. После же допроса, живя в Петербурге на одной квартире с игуменьей, она подала заявление о том, что в мае месяце 1871 года в квартире Трахтенберга подписывала по требованию Трахтенберга и Толбузина какой-то вексель или два при Медынцевой, в отсутствие игуменьи. При предъявлении же ей векселей признала их за те, которые она в то время подписала.

Купец Богданов показал, что бланки на векселях он выставлял по просьбе игуменьи Митрофании.

Екатерина Михайловна Петропавловская, она же рясофорная послушница Феодосия, сначала показала, что бланк на векселе ее, но она денежных дел с Медынцевой не имела, выставила же бланк, может быть, по просьбе опекунов или Медынцевой, но когда и по просьбе кого – не помнит. Затем она при вторичном допросе объяснила, что будут допрошена при депутате со стороны духовного ведомства, боялась показать правду, ибо депутат все передавал игуменье, но она пошла в монастырь не для того, чтобы лгать, а потому заявляет, что бланк ею выставлен по приказанию игуменьи Митрофании, которая и Медынцевой тоже приказала подписать вексель.

5) Купцы Перепелов и Грязнов объяснили, что Медынцеву они совсем не знают и дел с нею не имели, а векселя ее им выданы игуменьей Митрофанией. При векселях дано было игуменьей и удостоверение, в котором было написано, что Медынцева просит не предъявлять этого векселя в опеку, и подписано Медынцевой, а затем удостоверено, что Медынцева подписала это в здравом уме; на удостоверении подпись игуменьи Митрофании и печать общины.

Все эти векселя писаны задним числом – временем, предшествующим учреждению опеки, что доказывается, кроме показаний свидетелей, и тем, что Медынцева до учреждения опеки не имела долгов, и у нее существовал совершенно свободный капитал. Об этом свидетельствуют первые опекуны Медынцевой, ее муж Василий Медынцев, прис. пов. Бениславский и сообщение Московского сиротского суда, уведомившего, что состояние Медынцевой заключается в недвижимой собственности, оцененной в 283 тысячи 930 рублей и приносящей дохода 21 тысячу 450 рублей, а равно в капитале облигациями кредитного общества на 16 тысяч 800 рублей, наличными деньгами с лишком в 1 тысячу рублей, в драгоценных вещах на сумму свыше 20 тысяч рублей и в векселе Карзинкина на 30 тысяч рублей, так что состояние ее превышало в то время сумму 358 тысяч рублей.

Таким образом, ясно, что векселя Медынцевой появились только в 1871 году, когда она жила у игуменьи Митрофании.

Эксперты, сличавшие тексты векселей с почерком игуменьи, признали, что тексты на векселях на имя Осиповой, Харламовой, Перепелова и Грязнова писаны игуменьей Митрофанией.

В обманном взятии векселей у Медынцевой, кроме игуменьи, принимал также участие и опекун Медынцевой Макаров.

То обстоятельство, что игуменья Митрофания не только воспользовалась указанными выше документами, но и искала возможность погасить их состоянием Медынцевой, доказывается следующими данными:

Когда Сенат в марте 1871 года отказал Медынцевой в снятии опеки, игуменья в то время, когда уже документы на Медынцеву существовали, задумала устроить выдел недвижимого имущества сыну Медынцевой Николаю Медынцеву, за что Николай Медынцев обязывался, кроме дома в Москве в 120 тысяч рублей, уплатить общине еще 50 тысяч рублей наличными деньгами.

При этом выделе в распоряжение игуменьи не только переходило имущество на 170 тысяч рублей, но в руках ее оставалась Медынцева, освобожденная от опеки, с движимостью на сумму свыше 65 тысяч рублей. Выдел этот не состоялся, ибо сиротский суд признал такое желание Медынцевой бесцельным и в удовлетворении его отказал.

После такого отказа принята иная мера. Медынцева уезжает из Москвы в Серпухов и там совершает 17 марта 1872 года новое духовное завещание у Серпуховского нотариуса. В этом завещании Медынцева завещает своему сыну все свое недвижимое имущество, кроме дома, который передается общине. Движимое имущество отдается на благотворительные цели в распоряжение игуменьи.

Сопоставляя это духовное завещание с ценностью всего состояния Медынцевой и суммою, на которую выпущено ее векселей, оказывается, что Николаю Медынцеву придется употребить все имущество матери на уплату ее долгов, да прибавить еще свыше 50 тысяч руб. из собственных его средств.

Игуменья Митрофания в неоднократных своих заявлениях говорит, что завещание это написано по ее совету и приводит его как доказательство доброжелательства своего к Медынцевым. Завещание это хранится и представляется к делу игуменьей.

Затем в июне 1872 года Медынцева уехала в свой дом и таким образом освободилась от влияния на нее игуменьи Митрофании. Тогда игуменья 13 июня 1872 года взяла расписку с Медынцевой в том, что она, Медынцева, живя у нее, никаких векселей не подписывала и не выдавала. Затем, по показанию Толбузина и Иванова, игуменья Митрофания и опекун Макаров начали хлопотать, чтобы Медынцева признала все выпущенные от ее имени векселя. Наконец, как утверждает Медынцева, путем обмана Макаров добивается подписи на заявлении, и подпись эта свидетельствуется нотариусом Подковщиковым.

Кроме обстоятельств, только что изложенных, предварительным следствием обнаружены еще данные, обличающие обвиняемых в совершении ими и других преступных деяний. Обстоятельства эти касаются расписок от имени Медынцевой Толбузину, Трахтенбергу, счета портнихи Игнатовой и присвоения игуменьей Митрофанией вещей Медынцевой.

Допрошенная в качестве обвиняемой игуменья Серпуховского Владычного монастыря и начальница Владычне-Покровской общины сестер милосердия Митрофания, постоянно противореча себе, дала в сущности следующие объяснения:

При первоначальном допросе игуменья Митрофания показала, что ни одного векселя от имени Медынцевой или с ее бланком в руках своих не имела, векселей не выманивала и не понуждала Медынцеву выдавать векселя другим лицам. Медынцеву держала она при себе и всюду возила с собой, чтобы отклонить ее от всего дурного и водворить мир в ее семье. У Трахтенберга в мае 1871 года подписывать векселя не заставляла, а слышала от Медынцевой и послушницы Магдалины (Харламовой), что Толбузин и Трахтенберг взяли с Медынцевой векселей на 50 тысяч рублей будто бы для Ковалькова. Затем, отказываясь от первоначального заявления, игуменья Митрофания созналась, что, выкупив у Трахтенберга векселей Медынцевой на 36 тысяч рублей в феврале 1872 г., она отдала, за неимением денег, два векселя на 16 тысяч рублей Лохину и из них один снова выкупила. Деньги Ковалькову, 9 тысяч рублей, по требованию Трахтенберга на дело Медынцевой посылала, но с Медынцевой векселей не требовала, а посылала из своих, дисконтировавши свои векселя. Далее игуменья снова, в противоречие с предыдущим показанием, признает, что векселя Медынцевой находились у Трахтенберга в обеспечение ее, игуменьи, долга. Игуменья признает, что бланки Махалина и Богданова поставлены по ее, игуменьи, просьбе, и что текст на векселях Петропавловской, Грязнова и Харламовой в 10 тысяч рублей писав ею; но все векселя, кроме одного, ею выкуплены и отданы лично Макарову для передачи Медынцевой, которую в это время к ней, игуменье, не пускали. Это было в июне 1872 г. От этого последнего заявления, данного в Петербурге, игуменья Митрофания отказалась, объяснив, что векселя были возвращены Макарову через какую-то монахиню. Показание Красных о том, что текст векселей от имени Медынцевой написан у нее, признала игуменья правильным и объяснила это желанием своим и Макарова выдать векселей на 10 тысяч рублей сыну Медынцевой. Все свои действия по дисконту подложных векселей Медынцевой игуменья Митрофания объясняет тем, что Медынцева состоит ей должной 33 тысячи рублей. Желая доказать, что не она, а Макаров и Трахтенберг выманили подписи Медынцевой, игуменья ссылалась на то, что векселя Медынцевой Трахтенбергу даны были ею без всякой подписи по делам ее родственниц Смирновых, а Трахтенберг заставил подписать их Медынцеву, как говорила ей Магдалина; вексель же на имя Петропавловской она отдала по тем же делам Макарову и более его не видела. Бланков ей с Медынцевой брать было не для чего, ибо Медынцева все подписывала, что было нужно, прочитав предварительно, что она подписывала.

Затем, отказываясь от сделки с Сушкиным и говоря, что векселя проданы ему Макаровым, игуменья Митрофания отвергает все возводимые на нее обвинения.

Харламова при допросе не подтвердила заявление игуменьи, но побывав в квартире этой последней, подала заявление следователю, но не о том, что Медынцева что-то подписывала, а о том, что ее, Харламову, Толбузин и Трахтенберг заставили подписывать какой-то вексель или два, Медынцева же только говорила: «Бог с ними, с деньгами, все заплачу, все отдам, только снимите опеку».