Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 90 страниц)

Таким образом, в феврале 1872 года все выпущенные в обращение векселя Медынцевой, за исключением двух, собираются снова в руках игуменьи Митрофании, и 13 марта того же года совершается самая крупная сделка – продажа всех векселей, кроме Красных, почетному гражданину Сушкину на сумму 145 тысяч рублей. В эту сделку входят, кроме указанных ранее векселей, еще вексель Яненко и не бывшие в обращении векселя Осиновой, Харламовой и Петропавловской.

Кто же заключал эту сделку? Свидетель Ушаков говорит, что векселя Сушкину были переданы им. Он получил их от Порохонцева, доверенного лица игуменьи, который просил его передать векселя Сушкину от имени игуменьи Митрофании и получить с Сушкина вместо денег книжки на забор товара. Когда Ушаков передал векселя Сушкину, то Сушкин заявил ему, что не достает векселя Трахтенберга на 6 тысяч рублей, и взял с Ушакова расписку в его доставлении. Сделка, очевидно, была заключена ранее, и Сушкину уже известно было, какие документы должны быть ему доставлены. Ушаков расписался на счете по доверенности игуменьи Митрофании. Недостающий вексель Трахтенберга был впоследствии заменен самою игуменьей подложным векселем Солодовникова. Приказчик умершего Сушкина подтвердил, что векселя были доставлены и приняты от имени игуменьи и Ушаков не соглашался принять счета на себя. Свидетелям Иванову и Гатцуку, уговаривавшим Сушкина не принимать векселей Медынцевой, сам Сушкин говорил, что векселя он принял, так как они переданы ему игуменьей. Товар по книжкам Сушкина, как вы изволили слышать, получался тремя лицами: Фриденсоном, Хином и Ушаковым. По книжкам первыми двумя товар принимался 15 марта, немедленно по выдаче книжек. И Фриденсон и Хин получили книжки от игуменьи Митрофании, причем Хин расписывался в книжках по поручению ее. Вы слышали также, что из вырученных таким образом денег игуменьей было получено свыше 100 тысяч рублей, и только 8 или 9 тысяч рублей было получено Ушаковым, который деньги эти передал Порохонцеву и Макарову.

Если мы посмотрим на эту сделку, как на совершенную игуменьей в складчину с Макаровым, так что каждый дал для продажи Сушкину векселя Медынцевой, то увидим, что и раздел вырученных денег был произведен совершенно пропорционально вкладам каждого участника. В числе векселей на 141 тысячу рублей был один вексель Яненко на 10 тысяч рублей – вексель Макаровский – и Макаров из вырученных денег получил около 8 тысяч рублей, а остальное получила игуменья. Каждый из участников сделки, со своей стороны, принимал меры добыть от Медынцевой документы, подтверждающие правильность именно тех векселей, которые были проданы Сушкину. Игуменья Митрофания заставляет Медынцеву совершить духовное завещание в Серпухове 17 марта, то есть через три дня после Сушкинской сделки, и в нем подтвердить, что векселя Медынцевой, о которых заявлено опекунам, подлежат непременной уплате. Игуменья не может отказаться от участия в составлении этой духовной. Она сама постоянно выставляет эту духовную, как свою великую заслугу перед семьей Медынцевых. Мы увидим, так ли это. Со своей стороны, Макаров обставил Сушкинскую сделку различными доказательствами. Сушкин 4 марта спросил опекунское управление о том, действительны ли векселя Медынцевой. Из дела опеки вы видели, что существует запрос Медынцевой о векселях, но бумага эта без номера и осталась в руках Макарова, то есть не была отправлена к Медынцевой; тем не менее существует ответ Медынцевой о признании этих векселей, ответ, самым очевидным образом писанный на бланке Медынцевой. Текст заявления не был пригнан к подписи, а потому между текстом и подписью сделаны разные росчерки. Вспомните, что никто на судебном следствии не возражал против этого замечания. Таким образом, Сушкинская сделка совершена общими усилиями игуменьи и Макарова, причем на долю первой выпала громадная часть барыша.

Что касается до сделки с Тицнер, то мы знаем, что этой последней были проданы векселя на имя Красных с безоборотными его бланками. Я уже не раз имел случай указать вам на то, что векселя эти были составлены Красных в квартире игуменьи и по ее требованию. Появление этих векселей игуменья объясняет ее желанием обеспечить общину деньгами в случае выдела имущества Медынцевой ее сыну. Вы слышали из показаний всех лиц, принявших участие в выделе, что никогда такого условия не существовало, и сам Красных удостоверяет, что игуменья ему говорила об этих векселях, как о векселях, данных ей за хлопоты по делу о снятии опеки. Продажа векселей г-же Тицнер была совершена посредством расписки, выданной Красных на имя Тицнер. Красных утверждает, что расписка эта взята у него Макаровым. Ясно, таким образом, что участие игуменьи в составлении векселей доказано, а если верить Красных, то доказано и участие Макарова в сбыте этих векселей.

Таковы все сделки с векселями Медынцевой. Мы знаем теперь, что все они совершены игуменьей и две из них при участии Макарова.

Выпустив векселя Медынцевой в обращение, игуменья Митрофания и опекун Макаров, естественно, должны были принять меры к тому, чтоб обеспечить по ним уплату. И действительно, с июня 1871 года начинаются хлопоты игуменьи Митрофании о том, чтобы векселя были уплачены из состояния самой Медынцевой. Впоследствии к игуменье Митрофании присоединяется и Макаров, который, со своей стороны, принимает меры к уплате по векселям из опекунского управления. Следует заметить, что все эти меры и хлопоты не ставятся в вину игуменье Митрофании, а выставляются как улики к ее обвинению. Все эти меры, как они ни безнравственны, не составляют самостоятельного преступления, а потому я и не буду долго на них останавливаться.

Вы уже знаете, что после отказа Сената в снятии опеки игуменья Митрофания вступила в переговоры с мужем Медынцевой о выделе недвижимого имущества Медынцевой ее сыну. Составлен был 12 июня 1871 года проект договора, подписанный одною Медынцевой. Первым и главным условием договора было снятие опеки с Медынцевой, после чего она обязывалась передать имущество по купчим крепостям сыну. В сущности, смысл договора такой: снимите опеку, а после мы вам ничего не дадим. Муж Медынцевой категорически от этого отказался. После этого начинаются переговоры с сыном Медынцевой по тому же предмету. Замечательно, что сыну ни слова не говорят о снятии опеки, а Медынцеву уверяют, что выдел делается только с этой целью. Условием выдела полагается выдача сыном долговых обязательств на имя Махалина на 50 тысяч рублей и пожертвование в общину дома, оцененного в 120 тысяч рублей. Переговоры ведутся самой игуменьей, и сына не допускают до свидания с матерью до тех пор, пока он не выдал требуемые с него документы. После долгих переговоров выдел этот не удался, так как сиротский суд отказал в выделе по его бесцельности. Несмотря на такой отказ суда, игуменья Митрофания, и уже через Толбузина, как свидетельствуют о том письма, представленные игуменьей, продолжает вести переговоры о выделе, но уже с опекунами, предлагая им за выдел получить обязательства, выданные сыном Медынцевой на имя Махалина, иначе сказать, подкупая опекунов. Вы слышали из этих же писем, что план весь был разрушен опекуном Гатцуком, которого подкупить не удалось.

Пока шли переговоры о выделе и немедленно по совершении сделки с Сушкиным, игуменья возлагает всю уплату по векселям на состояние Медынцевой путем духовного завещания, совершенного Медынцевой в Серпухове 17 марта 1872 года. Значение этого духовного завещания было уже мною объяснено. Им Медынцева, оставляя все состояние своему сыну, завещает ему уплатить Махалину 50 тысяч рублей, пожертвовать дом в 120 тысяч рублей общине и, кроме того, уплатить по всем документам, от ее имени выданным.

Посмотрим теперь, в чью пользу совершался выдел и написано духовное завещание. В случае выдела игуменья приобретала собственность в 170 тысяч рублей и при ней оставалась Медынцева с движимостью на сумму свыше 65 тысяч рублей. Иначе сказать, в непосредственное распоряжение игуменьи поступала вся сумма, необходимая для уплаты по векселям. В случае смерти Медынцевой игуменья также приобретала собственность в 170 тысяч рублей, а сын Медынцевой обязывался сверх того уплатить по документам своей матери капитал в 303 тысячи рублей. Состояние Медынцевой оценивается в 350 тысяч рублей, следовательно, Медынцева своим завещанием обязывала сына из его, лично ему принадлежащего состояния, заплатить по векселям капитал свыше 100 тысяч рублей. Вот какое благодеяние желала оказать Медынцевым игуменья Митрофания!

Между тем выдел не состоялся. Сроки платежей наступают; в опекунском управлении находится сознание векселей со стороны Медынцевой, но это сознание, подозрительное по своему внешнему виду, не заключает в себе всех выпущенных в обращение векселей. В него не включены векселя Красных и Карпова. Тогда Макаров принимает на себя добыть от Медынцевой новое сознание векселей и засвидетельствовать на этом новом сознании надпись Медынцевой порядком нотариальным. Вы слышали, что предварительно к игуменье вызываются депешами и записками, вам предъявленными, и Толбузин, и Иванов. Их подкупают, их уговаривают добыть признание векселей от Медынцевой. Они отказываются. Тогда Макаров является с нотариусом Подковщиковым в квартиру Медынцевой, которая уже не жила у игуменьи, и сознание векселей добывается.

Но Медынцева ушла уже из-под влияния игуменьи, и факт этот безнаказанным не остается. О выданной Макарову бумаге узнает Гатцук, доносит сиротскому суду, и дело Медынцевой переходит в руки судебной власти. Виновные не могут уже избежать ответственности.

Мне остается коснуться еще трех обвинений, направленных против игуменьи Митрофании. К опекунскому отчету за 1871 год приложены два замечательных документа: расписка на имя Трахтенберга в 5 тысяч рублей за купленные будто бы у него бриллианты и счет портнихи Игнатовой на 1 тысячу 501 рубль 25 коп. По поводу расписки Трахтенберга все единогласно утверждают, что Медынцева бриллиантов не покупала. Трахтенберг сам заявил, что признает себя виновным в том, что по убеждению игуменьи Митрофании позволил себе выдать Махалину доверенность на получение не принадлежащих ему денег. Махалин объясняет, что он делал на расписке только надписи, но денег не получал. Игуменья Митрофания, со своей стороны, и на предварительном следствии, и на суде утверждает, что расписка эта составлена заведомо ложно по совету Макарова для вознаграждения игуменьи за сделанные ею расходы по снятию опеки. Итак, путем этой расписки из опекунского управления мошенническим образом были получены деньги – об этом никто не спорит; объяснение игуменьи о том, что деньги по расписке получены за расходы по снятию опеки, неверно. Вы помните, что первый в этом отношении расход состоял, по уверению игуменьи, в уплате денег по письму Гордена. Письмо это последовало в апреле 1871 года, а доверенность на имя Махалина на получение денег по расписке выдана в феврале того же года, т. е. гораздо ранее первого расхода по делам Медынцевой.

Совершенно такой же характер имеет и счет портнихи Игнатовой, причем все участники этого дела утверждают, что счет вымышлен, и Игнатова по нему получила не 1 тысячу 501 рубль, а всего 130 рублей.

Наконец, и присвоение игуменьей отданных ей на хранение шубы и муфты должно быть признано доказанным. Как ни ничтожны сравнительно эти вещи, они были игуменьей присвоены, и этот факт весьма характеристичен; он доказывает, что все, что ни попадало в руки игуменьи, назад уже не возвращалось. Игуменья с насмешкой отозвалась на суде об этом обвинении. Она говорит, что сама своих семь муфт она подарила. Тем не менее восьмую, и притом чужую, она продала; вот чем это доказывается.

Медынцева, Ефимов, Толбузин и сама игуменья согласны, что муфта и шуба были взяты игуменьей на хранение. Когда Медынцева переехала в свой дом, она посылала Иванова вытребовать вещи от игуменьи и жаловалась всем, ее окружающим, что игуменья вещей не возвращает. Иванову игуменья заявила, что муфта и шуба заложены и Макаров их выкупит. Иванов об этом говорил Гатцуку. Против таких показаний свидетелей, как вы заметили, игуменья, конечно, не возражала. Шуба и муфта были найдены судебным следователем, и оказалось, что они проданы в 1871 году Ратнеру за 380 рублей. Продала эти вещи послушница Селафиила, уезжающая за границу всякий раз, когда она нужна к допросу, а в сущности проживающая в Серпуховском монастыре. Продала она их, по ее словам, с согласия Медынцевой, но по приказанию игуменьи. Уличенная этими обстоятельствами игуменья Митрофания созналась в продаже шубы и муфты, но объяснила, что деньги отданы Толбузину на приписку Михаила Ефимова, лакея Медынцевой, в мещане. Поверенный игуменьи поторопился представить и расписку Толбузина, откуда-то вырезанную, кончающуюся двумя точками и не совпадающую по сумме с количеством денег, вырученных за проданные вещи. Кроме того, вы убедились из документов, что Ефимов приписан в мещане в 1872 году, а в 1871 году Толбузин и Самыгин хлопотали по делу Ефимова, но не о приписке его, а хлопотали по поручению игуменьи Митрофании о ссылке Ефимова в Сибирь на поселение. Таким образом, присвоение и растрата вещей игуменьей Митрофанией стоит вне всякого сомнения.

Я окончил изложение обстоятельств дела о злоупотреблениях по опеке Медынцевой. Позвольте мне сделать несколько общих выводов. Дело это, бесспорно, доказало следующее: игуменья Митрофания, пользуясь положением Медынцевой, выставляя себя особой всемогущей, подчинила своему влиянию Медынцеву. Обольщая ее надеждой снять опеку, сообщая по сему предмету ложные сведения, она выманивала у Медынцевой долговые документы на все ее состояние и употребила эти документы на свои дела; путем обмана, путем мошенничества получила из опекунского управления Медынцевой значительные суммы и, наконец, присвоила и растратила вещи, отданные ей Медынцевой на сохранение. Будучи уличена во всех этих преступных действиях, она, не отвергая фактов, ранее мною изложенных, стремится всю вину сложить на своих сообщников и для доказательства своего оговора совершает подлоги, подделывает расписки от имени Макарова.

В своем месте и по каждому обстоятельству отдельно я указывал вам на то, кто были сообщники игуменьи. Вы уже знаете, что по сделке Сушкина, по двум векселям, отданным подрядчикам, по вымогательству сознания векселей – опекун Макаров есть прямой сообщник игуменьи. Без него игуменья не могла многого сделать, вот почему он и был выбран в опекуны. В прямую вину Макарову должен быть поставлен и вексель Яненко. Красных и Махалин виновны тем, что писали тексты на векселях Медынцевой, зная, что она по ним ничего не должна. Трахтенберг и Махалин виновны в прямом содействии игуменье в мошенническом получении денег из опекунского управления по расписке на брильянты, а последний и по счету портнихи Игнатовой.

Нас могут спросить теперь, как совместить этот ряд преступных деяний, совершенных игуменьей, с теми высокими нравственными чертами ее характера, которые старались выставить в течение всего судебного следствия? Вы слышали содержание ее формулярного списка; консистория в своем заключении вместо разбора обстоятельств дела указывает главных образок на те награды, которыми удостоена была игуменья Митрофания во время ее служебной деятельности. Этот формулярный список, действительно, составлен очень полно. В него внесены даже такие обстоятельства, которые ничего общего со служебной деятельностью не имеют: получение за выставку по отделу шелководства золотой медали и выбор игуменьи Митрофании почетным членом общества. В этом же списке перечислены и ее личные пожертвования. С формальной стороны ее аттестуют как особу с прекрасными нравственными качествами и «к послушанию способную». Путем свидетельских показаний желали указать вам на устройство ею монастыря, т. е. ее собственного дома, да притом еще и на монастырские деньги, на пожертвование всего ее состояния на дела благотворения. Какие же это пожертвования? Из формулярного списка мы знаем только о двух: игуменья пожертвовала что-то на переселение крестьян с монастырской земли и на развитие шелководства. Других нет, а список уже, конечно, по тону, в котором он написан, не преминул бы упомянуть о том. Если состояние все отдано бедным, зачем же игуменья составляла свое духовное завещание, и оно касается не маленького капитала? Откуда же это состояние взялось? Может быть, укажут на отчет Петербургской общины? Но вы уже знаете, как сдавалась община и что значит указание игуменьи на ее пожертвование. Неужели игуменью не поблагодарили бы, если бы пожертвование в 12 тысяч было бы ею сделано?

Нет, господа присяжные заседатели, этот прием употреблен только для того, чтобы возбудить в вас сострадание к подсудимой. Но он вынуждает нас остановиться на чертах характера игуменьи для того, чтобы доказать вам, что игуменья представляется таким лицом, которое могло совершить те преступления, о которых идет речь. Я не приведу ни одной черты, не сделаю ни одного вывода, который не был бы основан на факте, вполне доказанном.

Первая черта ее характера рисуется ее письмами и документами, ею самой составленными. Все они переполнены указаниями на ее высокое положение, на ее громадные связи; на каждом шагу говорится о ее высоких нравственных качествах, о тех христианских свойствах ее души, которые побуждают ее творить добро. Самовосхваление, самообожание доведено в них до крайних пределов. Самообожание это доводит игуменью до того, что она считает себя вне закона, вне всякой ответственности и высокомерно заявляет о том суду. Как подчиняется закону, правилам церкви и своему начальству это лицо, способное к послушанию? Закон воспрещает монахиням производить какую бы то ни было торговлю, кроме рукоделия, а она торгует векселями, лесом, сукном, мясом, оружием – одним словом, сознательно не подчиняется закону. Консистория вручает ей денежные книги – она их переправляя, подчищает и вносит в них ложные сведения. Перед своим непосредственным начальством она систематически лжет и ставит свое начальство в самое неловкое положение. Закон и церковь обязывают ее печься о нравственном состоянии своих сестер, быть примером монахиням, ей подчиненным, а она приучает своих послушниц к вексельным оборотам, учит их выставлять на подложных документах их бланки, приводит своих монахинь на суд и учит их лжесвидетельству, учит пренебрегать присягою, установленною законом и произносимою перед Св. Крестом и Евангелием. Вот как эта женщина способна к послушанию!..

Игуменья Митрофания – женщина, посвятившая себя служению Богу и церкви. Как же обращается она с предметами священными в своих письмах? Вот чему она поучает: св. Анастасия и Ангел-Хранитель, говорит она, научат ее подать в консисторию рапорт задним числом. Бог невидимо помогает им добывать ложные свидетельства; вы слышали, какой материал был употреблен для написания с Сущевской части подложного духовного завещания. И это монахиня! Что делает игуменья Митрофания как частный человек? Она кичится на суде тем, что пишет анонимные письма с целью унизить одного человека в глазах другого – таково ее показание по делу Лебедева. Она держит около себя женщину, погибшую от злоупотребления спиртными напитками, и из корыстных целей восстановляет около этой женщины ту обстановку, среди которой она погибла, поощряет эту обстановку и покровительствует дурным склонностям Медынцевой. Рядом с этим она клевещет, кидает грязью в мужа этой женщины, который всеми законными мерами желает спасти от окончательной гибели свою жену и свое семейное достояние. Она не пускает сына к матери до тех пор, пока не вымогает от него денежных документов. Она, игуменья православного монастыря, покровительствует в лице главного коновода гнусной ереси Солодовникова самую ересь; она желает противодействовать всем мерам правосудия, направленным против Солодовникова, и рядом с этим, пользуясь испугом Солодовникова, обирает его и содействует к получению Серебряным документов. Вы знаете, что векселя переданы Серебряному при содействии игуменьи. Кто из них получил деньги, привезенные Махалиным, это осталось тайной игуменьи и Серебряного. Дополнительную же за размен бумаг сумму получила игуменья. В бумагах, ею написанных, в показаниях, данных на суде, нет пощады никому, кто осмелился стать преградой на ее преступном пути. Она клевещет, старается заклеймить каждого позором и. возвеличить только себя. Простаков обокрал своего хозяина; Медынцев истязал и спаивал свою жену, члены Петербургской общины – люди корыстолюбивые. В ее рапорте митрополиту нет пощады тому лицу, которого уважает вся Москва, которое занимает один из высоких постов, нашему генерал-губернатору. Все чины полиции и лица купечества, производившие дознание,– люди нечестные; судебные следователи и прокурорский надзор ее истязают, вымогают показания, а судебная палата тому покровительствует, эксперты подкуплены и даже здесь весь суд над ней глумится. Какая постоянная заведомая ложь! Какое стремление оклеветать всех, кто не за нее! Трогательным тоном хотела заявить игуменья Митрофания на суде о ее презрении к высшим слоям нашего общества. Русское дворянство, говорила она, только обещает помощь бедным, но ничего никогда не дает. Она, по ее словам, предпочитает хижину «мужичка» и дом купца. Там, в этих хижинах, любила она пить чай с огородниками. Какая клевета на высшее в государстве сословие. Всякое сословие, гг. присяжные заседатели, почтенно, достойно уважения. Это сознает и чувствует каждый. Но сколько неправды, лицемерия в заявлении игуменьи? Посмотрите, как любит она мужичков и купцов, что она для них делает. Кичась и хвастаясь своими связями именно в высших слоях общества, она первым своим долгом при вступлении в сан игуменьи считает переселить, перенести столь любимые ею хижины мужичков с монастырской земли на другую. Среди вас, гг. присяжные заседатели, есть крестьяне; они знают, что такое для крестьянина переселение; они знают, что такое переселение крестьянина ничем вознаградить нельзя. Игуменья любит мужичков, с чувством: говорит она о том поте и крови, которые проливали они на постройках общины и тем добывали себе насущный кусок хлеба. Что же делают они теперь? Теряют свое время, теряют свой труд, проливают свой пот в коридорах суда, отыскивая путем суда заработанный ими насущный кусок хлеба. Они не получили расчета от игуменьи, она снабдила их заведомо подложными документами. Что сделала она для купцов; чем отблагодарила она их – своих благодетелей? Едва прикоснется рука игуменьи Митрофании к делам этих купцов, и торговля их, кредит, благосостояние – все подорвано: у Богданова опись и продажа имущества: его спасла снисходительность присяжного поверенного Соловьева. Ермолов – банкрот; Медынцева – обобрана; Солодовниковы – борются против подложных документов; Лебедев – подвергается той же участи и должен слушать клевету, расточаемую ему щедрою рукою; Махалин, Красных – на скамье обвиняемых.

Нет, господа присяжные заседатели, не это любимая среда игуменьи. Вся ее деятельность проходит среди Макаровых, Либерманов, Эпштейнов, Фриденсонов... вот ее мир, вот ее возлюбленное общество. И что же! Вращаясь среди подобных людей, среди подобной обстановки, она с необычайною дерзостью осмеливается называть и ссылаться на такие имена, перед которыми благоговеет вся Россия, которые составляют славу и гордость России – имена Особ Царствующего Дома. Вы своим приговором положите конец такой небывалой дерзости.

Путем преступлений добыла игуменья деньги. Хранит ли она их, употребляет ли всецело на дела благотворения? Мы знаем, что деньги эти, по собственным словам игуменьи, расточаются на дела Смирновых, на незаконное снятие опеки, они раздаются в долги; на них живет игуменья привольно, не стесняя себя; тратит по четыре тысячи на разъезды и экипажи; путешествует с целым штатом монахинь и своих сподвижников; и в конце концов не может сама дать точного ответа. Вы слышали из обвинительного акта – расчета вам представить не хотели, а мне помешали,– какие суммы были собраны и куда употреблены. Вы припомните, что община стоила 536 тысяч 258 рублей, долгу на ней 301 тысяча 108 рублей, значит, на общину употреблено 235 тысяч рублей наличных денег. Собрано пожертвований 275 тысяч рублей, да к этому следует присоединить суммы, вырученные от продажи документов Солодовникова и Медынцевой, хотя бы вполовину их стоимости, и мы увидим громадную сумму до 300 тысяч рублей, неизвестно куда употребленную. Еще одна, последняя черта нарисует нам нравственный образ игуменьи. Черта эта поистине возмутительна. Это подлог, совершенный игуменьей, подлог уже не с целью наживы, а с целью выбраться самой из-под суда, сложить всю вину на другое лицо – подлог Макаровских расписок. Вот что говорят нам факты о нравственных качествах обвиняемой.

С какою целью совершено преступление игуменьей? Оно совершено ради честолюбия, ради самовластия, ради привольной жизни в миру вместо монашеской кельи, ради корыстных целей. Я не могу подыскать ничего, могущего влиять на смягчение участи обвиняемой, но это дело защиты. Но неужели здесь на суде найдет себе место такая мысль, что всякие средства хороши, лишь бы они вели к хорошей цели. И цель-то здесь корыстная, и средства отвратительны. Да разве возможно обирать своего ближнего, пускать его по миру ради того, чтобы на чужой счет оказать благотворение другому? Разве можно воспитывать сирот, облегчать положение страждущих на воровские деньги, на деньги, добытые преступлением? Нет, такой повод не найдет отголоска в вашем сердце, вы с негодованием от него отвернетесь; вы подумаете о том, что бы сказали вы, если бы в вашу семью прокралась под видом благотворения такая личность, как обвиняемая, и пустила бы по миру вас и ваших детей. Вы бы сказали: это преступление возмутительно; против прямого нападения разбойника на большой дороге у нас есть физическая сила, револьвер, а против такого преступления нет защиты; карайте такую личность путем закона, защитите нас от таких гнусных нападений. А ведь к этому нападению, гнусному самому по себе, присоединяется еще обстоятельство не менее тяжкое. Все преступные деяния совершены под покровом монашеской мантии, той мантии, которая всегда была уважаема русским народом, той мантии, которая всегда была и будет выражением высоких принципов смирения, послушания и любви, той мантии, которая среди русского народа отворяет носящему ее двери каждого честного дома.

Обсудите же со всех сторон это дело, господа присяжные заседатели, карайте преступление, где бы оно ни скрывалось. Виновность лиц, преданных суду, ясна и вполне доказана. Вы убедитесь в этом еще сильнее, выслушав доводы обвинения по делу, составляющему венец творения игуменьи Митрофании, по делу о векселях Солодовникова.

Речь доктора уголовного права присяжного поверенного А. В. Лохвицкого в защиту Лебедева

Господа судьи, господа присяжные! Вы вчера выслушали представителей обвинительной власти о преступлениях, совершенных игуменьей Митрофанией. Теперь вам предстоит выслушать, как говорилось в старину, «тех разбитых людей вон», тех людей, чьих имуществ касались ее преступления. В числе этих людей находится и купец Лебедев, представителем которого я являюсь перед вами. Дело Лебедева по количеству материального вреда исчезает перед двумя такими колоссами, каковы дела Медынцевой и Солодовникова. Но здесь важно не количество вреда; вы должны отнестись к этому делу с таким же вниманием, как и к двум другим, может быть, даже с большим, так как по своим последствиям оно представляется еще более страшным, чем дела Медынцевой и Солодовникова.

Прежде чем рассмотреть обстоятельства этого дела, мне необходимо обратиться к тем явлениям, которые, не принадлежа к существу дела, тем не менее способны заслонить его существо, отуманить ваш разум и привести вас к неверным выводам. Эти явления следующие. Во-первых, то заключение консистории, которое было представлено вам перед началом прений. Из этого заключения игуменья Митрофания не только представляется невиновною, но даже требуется предание суду самого Лебедева. Я должен поэтому разъяснить вам, в каком смысле и значении вы должны принять это заключение. Может быть, вам показалось, в особенности по некоторым выражениям и приемам предшествовавших мне ораторов, что здесь происходит борьба между духовною и светскою властью. Нет, такой борьбы здесь не происходит, да у нас и никогда не происходило. У нас всегда строго отделялось Божье от кесарева. Духовная власть имеет свою независимую область, у нее ключи от рая и ада; но в общих преступлениях духовные лица подчиняются светскому суду, земной каре, потому, между прочим, что духовная власть не может изрекать земной кары. Даже и в тех случаях, когда члены духовенства призывались в качестве судей в процессах о великих государственных преступлениях, они отказывались подписывать приговоры об уголовных наказаниях, представляя, что это противно их сану. Вы не должны принимать это заключение консистории в смысле печалования духовенства за подсудимую. В старину действительно существовал обычай, на основании которого высшее духовенство печаловалось перед царем за излюбленных лиц, подпавших светскому суду, просило о помиловании их, и светский суд уступал. Но такое печалование давно прекратилось. Величайший из наших государей Петр Великий, который был проникнут христианскою идеей правосудия, отменил это печалование. Однажды, когда по повелению Петра был посажен в застенок знатный боярин, засекший несколько своих крестьян, трупы которых были выставлены возле Успенского собора, патриарх явился в застенок с образом Божьей Матери, говоря, что Пречистая пришла освободить того, кто много жертвовал в храм Ея. Государь сказал ему громовые слова: «Монах, знай, что я чту Бога и Пречистую Матерь Его, может быть, больше твоего, но я знаю те обязанности, которые наложил на меня Бог относительно моего народа,– творить правосудие. Возьми святый образ и поставь его на его место». Вы, господа присяжные, обличены здесь монархом верховною властью творить правосудие; и вы должны были бы ответить на печалование, если бы оно предъявилось, словами Петра Великого. Вот то, что я хотел сказать об отзыве консистории, утвержденном двумя архиереями, дабы он не мог смутить вашей совести. Это не решение духовного суда, которое предваряло бы и стесняло светский суд, это не печалование – это просто мнение начальства о действиях подчиненной. Разбирать его по существу мы не будем. Мнение консистории выведено на основании старого устава. По этому уставу судьи решали вопрос о виновности и невиновности не на основании внутреннего убеждения, а по наличности наперед установленных улик и доказательств. Были два свидетеля, показывающие в пользу подсудимого,– и нельзя его осудить. Вы судите не так, вы помните вашу присягу, обязывающую вас подать голос по убеждению совести, ничем не стесняемому, вы можете не дать веры 20 свидетелям и поверить одному, если видите; что он говорит правду. Может быть, консистория и могла прийти к неправильному выводу, основываясь на формальностях старого, уже отмененного закона. Во всяком случае, нельзя особенно претендовать на консисторию: она не слышала живых свидетельских показаний и прений; что она взглянула снисходительно, это тем более естественно, что самый характер духовной власти и, наконец, та цель, для которой установлено представление мнения о подсудимом духовном лице, условливает более снисхождение, чем строгость.