Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 86 (всего у книги 90 страниц)

Посмотрим, что делается на итальянском пароходе. Но тут уж придется устанавливать картину события суду. Я представлю те данные, в силу которых я составил об этом свое мнение. На предварительном следствии, которое было восстановлено на суде в этой его части, подсудимый Пеше сказал, что на вахте кроме него находились Рицо, рулевой Джуфре и матрос на мостике Коланджо. Теперь он заявил, что его, Пеше, не было, он отдыхал в каюте. На предварительном следствии рулевой Джуфре показал, что в 12 часов 5 минут он усмотрел белый огонь, о чем и дал знать вахтенному помощнику Рицо, который велел повернуть на 1 румб вправо, что он и исполнил, а матрос Коланджо на том же предварительном следствии сказал, что увидел белый огонь, но никаких сообщений по этому поводу не делал. Здесь, на суде, они обменялись ролями: Коланджо, увидев белый огонь, сообщил об этом вахтенному помощнику, а рулевой Джуфре показал, что об этом огне он узнал от Коланджо, о чем и сообщил вахтенному помощнику. Итак, сомнения в том, что каждый из них говорил неправду, быть не может. Вопрос о том, когда кто из них говорил правду, да и говорил ли ее когда-нибудь есть вопрос, подлежащий решению суда. Я думаю, что из двух показаний Рицо ближе к действительности последнее его показание. Не сомневаясь ни на минуту, что и первое показание всей команды было результатом предварительного их совещания, я думаю, что прежнее утверждение Пеше о его наблюдении за пароходом под мостиком – чистый вымысел. В этом меня убеждает и тот инцидент, который имел место в первый день судебного следствия. Убежденные в том, что Пеше раздетый мог появиться только в критическую минуту, защитники Криуна пытались установить путем допроса свидетелей отсутствие обычного костюма на Пеше. Пеше сам и в лице своего поверенного старался, в свою очередь, убедить суд в том, что свидетели приняли его парусинный костюм за нижнее белье. Скоро, впрочем, обстоятельства заставили их отказаться от этой попытки. Если бы Пеше не думал настаивать на своем бодрствовании, то вопрос о том, во что он был одет, когда спал, оказался бы вопросом для дела совершенно безразличным.

Таким образом, приходим к заключению, что у итальянцев никого, кроме Рицо, на вахте и не было и, следовательно, огни и маневры «Владимира» остались незамеченными. Криуну, между прочим, ставилось в упрек, будто он хотел «проскочить» перед носом «Колумбии». Достаточно посмотреть на Криуна, этого спокойного, скромного русского человека в почтенном возрасте и сравнить его с молодым, бойким и смелым Рицо, чтобы понять, что если кто-нибудь из них способен на удаль, в данном случае безрассудную даже, то во всяком случае не Криун.

Из показаний Джуфре и Коланджо я отдаю преимущество показаниям, данным на предварительном следствии. Хотя и те показания, как было замечено выше, были уже результатом предварительного соглашения, но, давая их на следующий день после катастрофы, они не могли предвидеть еще всех последствий каждого их, по-видимому, ничтожного для дела деяния. Да и какая надобность была Коланджо на предварительном следствии отвечать на предложенный ему вопрос о данном Рицо приказании повернуть направо, что он такого не видел и о таковом не знал, если бы в действительности поворот этот, как он показывал на суде, был ему известен.

Итак, подводя итоги только что сказанному, оказывается: на пароходе «Владимир» 4 человека следят за происходящим на море, капитан не отводит от глаз бинокля; на итальянском пароходе находившиеся будто бы на нем лица, если суд даст в этом отношении веру их показаниям, или спят, или развлекаются так, что ничего не видят и не слышат. И в этом существенном для меня отношении суд при всей своей снисходительности к итальянским показаниям не может стать на иную точку зрения, так как несомненно, что в свистках, правильных или неправильных, на русском пароходе недостатка не было. Криуну ставят, между прочим, в вину частые и непоследовательные свистки, а вышеупомянутые свидетели словно сговорились, чтобы ни одного свистка не слышать. Первоначальный огонь «Владимира» был впервые усмотрен рулевым, который мог только случайно заметить его, так как на обязанности его лежало наблюдение за компасом. Коланджо, стоявший специально для того, чтобы наблюдать за огнями, только через 4 месяца после наблюдения впервые сообщил нам о том, что он ответил как следует об усмотренном им по носу огне. Пеше же спокойно сидит в своей каюте.

Все это меня приводит к заключению, что и в этой, несомненно, верной картине пока еще счастливого плавания кроются задатки вскоре последовавшего несчастья.

Переходя к дальнейшему исследованию данных, добытых на судебном следствии, оказывается, что Криун рисует событие так: Криун говорит, что, пройдя очень небольшое пространство курсом норд-вест 60°, он увидел справа от себя, саженях в 300—400, корпус парохода, причем видел все мачты его и трубу в растворе позади топового огня. Таким образом, для него стало несомненно, что виденный им пароход шел в отношении его встречно-параллельным курсом. Он, по существующему у моряков обычаю, желая обратить внимание команды, дал несколько свистков и, спокойно продолжая курс, пошел проверять компас. Вдруг Матвеев сообщает ему о повороте встречного парохода ввиду показавшегося ясно красного огня. Быстро взглянув направо, Криун видит на расстоянии 50 сажень несущийся на него пароход, бушприт которого уже над кормой «Владимира». Едва он успел крикнуть «берегись» и «лево на борт», как последовал роковой удар.

По показаниям же итальянской команды оказывается, что соответствующее этому времени плавание было таково. После оконченного ими уже в 12 часов 10 минут поворота они перевели «Владимира» с правой стороны от себя на левую, причем увидели его красный огонь. После виденного ими красного огня глазам их представился зеленый огонь. Увидя этот зеленый огонь, Рицо тотчас же сообщил, что встречный пароход сделал неправильный маневр. Успокаивая себя тем, что маневр этот будет, вероятно, исправлен, он некоторое время (по предварительному следствию – от 5 до 7 минут, теперь время определить отказался) продолжал свой путь, после чего повернул право на борт. Из этого разноречия суд должен установить по своему усмотрению, что было в действительности, т. е. кто у кого шел по правую руку. Для этой цели суду, конечно, безразлично то мнение, к которому пришел я, представитель Русского общества. Я считаю себя вправе настаивать перед судом лишь о том, чтобы так или иначе им были подведены этому существенному в деле вопросу итоги. Делаю это в полной уверенности успеть, потому что из судебного следствия я впервые убедился в том, что один суд в этом отношении разделяет мои воззрения на судебные функции. Кроме свидетельских показаний, я должен пытаться найти какие-нибудь данные в пользу одного или другого предположения. Здесь на суде неоднократно говорилось о том, что поворот вправо итальянского парохода так же, как и поворот влево русского, если таковой был сделан, при условиях, подтверждавшихся итальянцами, есть маневр сумасшедший. Если суд, соглашаясь с этим, станет отыскивать этого сумасшедшего по производимому на суде впечатлению, я боюсь, что суждение будет не в пользу Криуна. Но я прошу не забывать одного: подавленное состояние Криуна – результат, а не причина несчастного события. Современное психическое состояние обоих капитанов легко объясняется различием их характеров и национальностей. Криун – пожилой, осторожный, задумчивый, смиренный. Рицо – молодой, энергичный итальянец. Поклонник силы во всех ее проявлениях, я любовался им вплоть до того момента, пока он не проявил своих свойств на суде в следующем памятном суду инциденте. Являясь впервые перед судом чужого государства, он резко отвечал суду на все предлагаемые ему вопросы, что он брал вправо, потому что повороты вправо во всех случаях признаются правильными, что даже Матвеев, очутившись на итальянском пароходе, дружески потрепав его, или Пеше, по плечу, стал ругать своего капитана, причем свидетель употреблял такие выученные им тут, в России, выражения, от которых и нам становилось жутко. Впрочем, я думаю, что и суд не считает ни одного из них сумасшедшим, иначе Криун не занимал бы места на скамье подсудимых. Да, кстати, и не нужно прибегать к такой резкой гипотезе, чтобы найти причину поворота и при отсутствии сумасшествия капитанов. Не отличаясь богатством воображения, я решусь высказать идеально более скромные предположения. На «Колумбии», как говорилось здесь на судебном следствии, никто не видел зеленого огня; только после столкновения свидетель Тиль упомянул о том, что им был усмотрен зеленый огонь. К сожалению, я бессилен установить существование бортовых огней; если бы я мог их представить, положение Криуна от этого значительно бы выиграло. Не думал ли командующий «Колумбией» успеть воспользоваться своим красным огнем для того, чтобы, показав его, с помощью встречного капитана благополучно разойтись? Не спала ли итальянская команда и не спросонья ли после резких свистков «Владимира» был совершен неудачный поворот? Не мнением ли итальянских моряков вообще, выразившимся в экспертизе итальянцев, может быть объяснен этот маневр? Восстанавливаю перед судом их решительное слово.

Повороты вправо всегда оправдываются и законом, и морской практикой. Давший себя разбить в правый борт, несомненно, виноват. Мне могли бы возразить на это, что и итальянский командир мог бы подвергаться риску быть разбитым, но это возражение едва ли выдерживает критику. Боязнь и предусмотрительность – свойства чисто индивидуальные, да и едва ли храброму Рицо были основания к опасению. Несчастья при столкновении с людьми на пароходе – исключительный случай. Их не боятся и более робкие люди, тем более, что итальянский пароход довольно благоприятно был обставлен в этом отношении. Пассажиров у него не было, одна команда – 28 человек, а спасательный плот и шлюпки налицо. Если прибавить к этому те прекрасные пояса фабрики Джона Буля, о которых так много говорил присяжный поверенный Холева, то опасность за людей сведется к нулю. А застрахованный пароход приносит ущерб только страховой компании, а не доверившим свои интересы господам Пеше и Рицо собственникам его. Итальянские эксперты сказали, между прочим, что закон не предусматривает возможности таких поворотов, которые можно назвать разбойничьими. Я и не решался предполагать возможным поворот такого качества, но до тех пор только, пока тот же обвинитель Криуна г. Холева, не рассказал нам о каком-то столкновении итальянского парохода с русским, когда посторонние эксперты в лице швейцарских адмиралов высказались по отношению к итальянскому капитану в весьма близко подходящем к разбою смысле.

Если бы суд, благодаря свойственному каждому судье критицизму, затруднился и при этих данных установить подлежащее установлению неизвестное событие, я решаюсь предложить следующий способ: отбросим в сторону все не вполне известное, остановимся на тех моментах в деле, которые не подлежат сомнению. Моменты эти: каждый из пароходов увидел друг друга справа по носу, пароход «Владимир» получил удар в правый борт при полном повороте его влево. Пусть суд решит, кто кого догонял, кто от кого уклонялся. Все сказанное мною приводит меня к заключению, которое, надеюсь, разделит и суд, что катастрофа произошла так:

Криун, увидя справа по носу белый огонь, 20 минут следил за ним, делая всевозможные предположения. Через 20 минут тщательного наблюдения, убедившись в том, что белый огонь приближался к нему, отходил от него вправо, дал два поворота влево. Капитан же Пеше в это время спал в своей каюте. Рицо, увидя вправо от себя зеленый огонь, положил право на борт, а капитан Пеше спал в своей каюте. Только тогда, когда раздался тот протяжный свисток «Колумбии», который, конечно, никогда не изгладится из памяти слышавших его, Пеше проснулся, влетел на мостик, схватил за руку Рицо, стоявшего у руля, скомандовал «стоп машина, полный задний ход». Но поздно: терпеливая машина «Колумбии», долго ожидавшая распоряжений опытного капитана, не послушала его поздней команды. Со стихийной силой устремилась она на правый борт «Владимира», разрушая снасти. Тут-то и настала та страшная катастрофа, от одного воспоминания о которой всем становится жутко. Вынести этот момент во всей его реальной истине не могли нервы старого капитана: Пеше бежал так, что все происходившее на «Владимире» могло быть доступно только сверхъестественному зрению свидетеля Черномордика. Но у него и сила нервов пропорциональна силе зрения.

Затем наступает момент, следующий за катастрофой, и объяснения по нем будут давать другие представители Русского общества. Я перейду к оценке деятельности обоих капитанов, считая, что и суд придет к тому же заключению в отношении фактической стороны.

Существеннейшим вопросом, подлежащим установлению суда, является вопрос о том, каковы были их курсы до преступного поворота. Только ответив на него, можно прийти к правильному заключению о том, какою из статей международного права должны бы были руководствоваться капитаны. Вопрос этот легко разрешается как сделанными уже чертежами, так и чертежами, которые не откажется сделать и сам суд, чтобы достигнуть истины. Двух ответов быть не может. Если принять курс «Владимира» норд-вест 40,5 миль от траверза Тарханкута, курс «Колумбии» зюд-ост 39,12 миль от Тендры – это встречные параллельные курсы, параллельные в смысле морской техники, так как в практике плавания обоих пароходов они никак встретиться не могли.

Приступая к анализу действий капитанов, мы имеем в своем распоряжении экспертизу и торговый устав с его законоположениями.

В течение целого процесса мы постоянно слышали о том, что поворачивающий вправо чуть ли не всегда прав. Заключение русских экспертов о том, что, видя зеленый огонь, Риццо не должен был поворачивать, встретило возражение не только итальянских экспертов, но и всех гражданских истцов, причем оно строилось ими на параграфах 15 и 18 Правил.

Теперь, господа судьи, подобно красноречивому итальянскому эксперту, я окончу в той форме мои объяснения, в какой тот ее начал. Господа судьи! Если бы вас спрашивали о том, не нужно ли изменить существующий закон, я охотно воспользовался бы советом почтенного эксперта и готов был бы согласиться с ним, что, может быть, и полезно создать закон, который, не затрудняя вас, давал бы право всегда поворачивать вправо. Может быть, столь же необходим для избежания столкновений и такой закон, который, не затрудняя вас, давал бы вам право решить дело быстро, т. е. удостовериться, в правый ли борт получена авария, и сказать: правый борт всегда бить можно. Но, господа судьи, вы призваны сюда, чтобы применить уже существующий закон к делу, а при этих условиях вы лишены возможности оказать желанное всеми нами гостеприимство мнениям гг. итальянских экспертов.

Господа судьи! У нас часто за самыми скромными интересами кроются элементы истины. Являясь здесь как гражданский истец, я преследую самые ничтожные коммерческие цели. Но приговора вашего ждем не только мы, заинтересована вся Россия, а с каким нетерпением ждут его те посвятившие себя морскому делу труженики, которые ночи простаивают на ветре и холоде, чтобы выяснить себе значение светящейся на море точки. Труд этот может увенчаться успехом лишь тогда, когда точки эти будут тем всем понятным воляпюком, которым свободно обменяются все национальности. Огонь на море тогда только станет предметом, достойным наблюдения, когда каждый моряк будет твердо уверен в том, что огонек – признак судна, управляемого, в свою очередь, опытным шкипером, сознающим, что судно дано ему не с той целью, чтобы служить ему убаюкивающим ложем отдохновения и орудием для морских упражнений тем неопытным морякам или матросам, которые управляются так, что невольно приходит в голову, не приняли ли они топовый огонь за звезду Вифлеема, а себя за волхов, руководящих иудеями.

Речь присяжного поверенного Н. П. Карабчевского в защиту Криуна

Господа судьи! Общественное значение и интерес процесса о гибели «Владимира» выходит далеко за тесные пределы этой судебной залы. Картина исследуемого нами события так глубока по своему содержанию и так печальна по последствиям, что да позволено мне будет хотя на минуту забыть о тех практических целях, которые преследует каждая из сторон в настоящем процессе. Вам предстоит нелегкая и притом не механическая, а чисто творческая работа: воссоздать эту картину именно в том виде, в каком она отвечает действительным, а не воображаемым обстоятельствам дела. Здесь немало было употреблено усилий на то, чтобы грубыми мазками вместо красок и ложным освещением представить вам иллюзию истины, но не саму истину. Это была какая-то торопливая и грубая работа импрессионистов, не желавших считаться ни с натурой, ни с сочетанием красок, ни с той житейской бытовой правдой, которую открыло нам судебное следствие. Заботились только о грубых эффектах, о первых впечатлениях, рассчитанных на вашу восприимчивость. Не в такой судебной работе хотелось бы мне явиться в настоящую минуту вашим посильным сотрудником. Рассвет, опоздавший осветить место печальной катастрофы 27 июня, конечно, навсегда останется кровавым в нашем воображении; бездна, жадно поглотившая в короткий миг между утром и ночью столько человеческих жертв, навсегда останется неизменно холодной и мрачной. Но ведь не этой потрясающей, но, к сожалению, безмолвной картины ждет от вас в настоящую минуту вся Россия, не к ней направлены теперь усилия вашего судейского разума и вашей взбаламученной судейской совести. Нам нужна картина, нестесненная никакими искусственными рамками, полная бытового правдивого содержания и правосудного освещения.

Обращаясь к материалу, данному предварительным следствием, защитник находит его недостаточным, чересчур эскизным, вследствие чрезмерной спешности, с какой производилось следствие. Не расследован такой важный вопрос, как-то: были ли закрыты иллюминаторы на «Владимире» или нет; не проверено, что было сделано во время катастрофы в машинной части, не допрошен старший механик Зданкевич.

Защитник не считает возможным винить Криуна за дурные качества команды; Русское общество пароходства и торговли имело возможность лучшим обеспечением привлечь на свою службу и лучших людей. То же следует сказать и о снабжении пароходов. Последнее составляет обязанность управления Русского общества пароходства и торговли, а не капитанов.

Остановившись затем на гражданских истцах, явившихся по настоящему делу, г. Карабчевский указывает на то обстоятельство, что они направляют свое обвинение исключительно на Криуна, оправдывая Пеше, и это потому, что за спиной Криуна миллионы Русского общества пароходства и торговли. Едва ли это сообразно со справедливостью.

После этих предварительных соображений защитник перешел к разбору обвинения, предъявленного к Криуну по 1466 ст. Уложения о наказаниях. «Чтобы признать по этому пункту Криуна виновным, суду предстоит указать в своем приговоре, какие именно постановления закона или обязательные технические правила мореплавания им нарушены. Обвинение утверждает, что эти нарушения заключаются в несоблюдении им правил и предосторожностей, предусмотренных 15 и 18 статьями Международного положения об управлении паровыми судами. Да не покажется вам это парадоксом: это первое обвинение для настоящего моряка, пожалуй, тяжелее второго. Там пойдет речь об административных и общечеловеческих его талантах и способностях. Здесь задета специально морская его честь. Все специалисты немного односторонни, но в этой односторонности их сила. Чтобы показать вам, что в лице обвиняемого вы имеете дело с настоящим моряком, а не моряком только по названию, представлю вам его биографию. Штурман по специальному образованию, служа в Черноморском флоте, он сделал множество кампаний. Плавал за границей, доплывал до Японии и Китая и избороздил Черное море вдоль и поперек. Скромный труженик, без покровителей и протекции, он обязан лично своему усердию и исполнительности переводом из штурманов лейтенантом во флот. Это всегда считалось почетным отличием. В общей сложности, в военном флоте он прослужил более 25 лет. Уже будучи капитан-лейтенантом, он перешел на службу в Русское общество пароходства и торговли. И здесь не сразу он занял видное место капитана пассажирского парохода. Никакая бабушка ему не ворожила. Некоторое время он плавал помощником, наконец, стал и капитаном. В течение 8 лет в командовании его перебывало до 16 пароходов буксирных, товарных, пассажирских, и, слава Богу, не приключалось никаких аварий. Поэтому, говоря о нем как о капитане, я вправе утверждать, что это дельный, образованный и опытный моряк. Его ценз как капитана выше всяких споров и сомнений. В чем же он погрешил как моряк в данном случае и погрешил ли действительно? Суд призывал к себе на помощь моряков-экспертов».

Останавливаясь на оценке их показаний, защитник указывает на разделение мнений, происшедшее среди экспертов разных национальностей. Но это явление, разумеется, случайное. Господа итальянские эксперты, приглашенные защитой Пеше, вопреки всем свидетельствам и данным следствия доверяют исключительно только объяснениям Пеше и Рицо. Оставаясь на этой почве, они и приходят к выводу о виновности Криуна и полной невиновности Пеше. До известной степени оно понятно. С самого начала они доверились Пеше и не могут отступиться от того положения, что каждое сказанное им слово – сама истина. В течение долгого процесса мы имели, однако же, многократные случаи убедиться в противном. Их экспертиза – талантливый и даже весьма ценный научный трактат, но, к сожалению, он отправляется от неверных фактических данных. По вопросу о столкновении он исходит из положения, что Рицо со своего левого борта видел красный огонь «Владимира» и лишь затем уже на весьма малое и притом неопределенное время увидел зеленый огонь. Между тем это не так; в действительности Рицо ни на одну секунду не видел красного огня «Владимира», а зеленый видел, и притом, со своего правого борта не менее 5—7 минут. Минуя итальянцев, русская экспертиза раскололась на две неравные части. Русские моряки огромным своим большинством, с адмиралом Кологерасом во главе, пришли к единогласному заключению, что действия Криуна по управлению пароходом безусловно правильны от начала до конца. Намеки на то, что это будто бы «товарищеская экспертиза», взявшаяся во что бы то ни стало обелить Криуна, едва ли заслуживают вашего внимания. Во-первых, все эти лица отнюдь не «товарищи» Криуну, они стоят гораздо выше его и по своему положению, и по служебной иерархии. Во-вторых, из числа этих экспертов четверо вызваны не по настоянию защиты, а напротив, по требованию господина прокурора. Стало быть, говорить о «дружбе» и «товариществе» неуместно. Защищать в лице г. Криуна «честь» военного флота экспертам также не предстояло надобности. Криун давно в отставке, и каковы бы ни были дефекты его капитанского ценза, это нималым образом не могло отразиться на нравственных интересах военных моряков; в качестве такового Криун никогда самостоятельным командиром судна не состоял. Итак, заключение этой группы экспертов стоит вне всяких подозрений. По существу своему оно представляется в высшей степени ценным, так как логически последовательно следит за каждым шагом, за каждым действием Криуна и приходит к заключению, что, находясь в положении командира «Владимира» в злополучную ночь столкновения, никто из них не поступил бы иначе. Особняком стоит эксперт Ирецкий. Сущность его заключения сводится к следующему: грубо неправ Рицо, положивший «право на борт», это движение вызвало всю катастрофу, но попутно он не одобряет и Криуна, изыскивая моменты, в которые, по его мнению, тот должен был и застопорить машину, и даже дать задний ход. При оценке фактического материала мы еще увидим, насколько прав эксперт в этих своих последних выводах, но для нас важно пока то, что и этот эксперт, которого уже совсем невозможно заподозрить в мирволении к Криуну, приходит к одному мнению со всеми остальными русскими экспертами. Он также находит, что основанием, так сказать, решающим моментом столкновения является поворот Рицо направо, когда был виден зеленый огонь «Владимира». И этот поворот вместе с другими экспертами он признает безумным и ужасным по своим последствиям. Итальянские эксперты, не отрицая некоторой рискованности маневра, но признавая его как бы вынужденным неправильными маневрами «Владимира», весьма прозрачно дают нам при этом понять и свою отправную точку зрения: «Бей в правый борт – и никогда в ответе не будешь», как бы грубо, согласно простонародному морскому выражению, резюмируют они сущность положения, изложенного будто бы в 15 ст. Правил. И у нас среди моряков известно выражение «разбить судно на законном основании». Вот здесь, собственно, гг. судьи, и должна наступить наша работа – работа юристов. Действительно ли это «законные основания» и правильно ли большинство грубых противников-моряков толкует положение ст. 15? Защитник доказывает, что этой статьей вовсе не устанавливается принципа обязательного праводержания, к которому так льнет морская практика и который представителями гражданского иска сводится даже к простейшей формуле извозчичьего правила: «Знай свою правую руку – и ты моряк». Повороты направо установлены лишь в точно определенных случаях, а не навсегда.

Обращаясь к фактам, защитник раньше всего останавливается на вопросе: были ли на «Колумбии» бортовые огни? Их не было. Невозможно даже допустить, чтобы Криун и его команда условились показывать иначе, чем было в действительности. На «Владимире» было много пассажиров, и каждый мог явиться случайным свидетелем, видевшим огни. Иное дело на «Колумбии»: там все была своя семья. Капитан мирно почивал, вахта велась небрежно, и отсутствие фонарей на 5—10 минут в то время, как их спросонок оправлял старый фонарщик Руссо,– явление возможное. Их именно и кинулись оправлять, когда заслышали свистки с «Владимира», и это было за несколько минут до столкновения. Но в интересах Криуна не важно даже, чтобы этих цветных огней не было; вовсе, напротив, было бы лучше, если бы с точностью могло быть доказано, что они были. Тогда сами собой упразднились бы некоторые старые вопросы: мог ли двигаться Криун, ориентируясь по одному белому огню, который наблюдал в течение 20 минут, и т. п., и, стало быть, бесспорность соблюдения им всех предписанных законом правил была бы очевидна.

Если проверить курсы, по которым, бесспорно, двигались оба судна, будет ясно одно: «Владимир» все время видел «Колумбию» справа, и, в свою очередь, «Колумбия» ни на секунду не могла видеть красного огня «Владимира». А если это так, все повороты влево Криуна правильны безусловно и к столкновению не вели. Стоило Рицо только продолжать свой курс, и пароходы разошлись бы правыми бортами в расстоянии 150—200 сажен. Разверните дуги циркуляции обоих пароходов, комбинируя их по расчету времени, когда Рицо говорил «право на борт», как остроумно предложил нам это эксперт Ирецкий, и вы убедитесь, что до этого злосчастного поворота ни малейшей опасности столкновения судам еще не угрожало. За каких-нибудь минуты две до столкновения Криун еще видел мачты, в растворе трубу и вправо от нее свет топового огня. Суда разошлись бы правыми бортами, как этого вполне законно ожидал Криун. Теперь взглянем, чем же оправдывается злополучный поворот «право на борт» «Колумбии». Ни Рицо, ни Пеше не отрицают, что в общей сложности ими обоими был видим один зеленый огонь «Владимира» в течение не менее 5—7 минут. Это бесспорно установлено. Чего же Рицо ждал все это время? По его словам, он ждал исправления встречным судном, как он здесь выражался, своего «фальшивого маневра». Сообразим, однако. При встречной скорости обоих пароходов в час 20 миль и законном пределе видимости отличительных огней в 2 мили, на эти 2 мили проходит 6 минут. Как же он вправе был ждать 7 минут, когда сам здравый смысл не дает более 6 минут, до истечения которых всякий маневр, имеющий в виду «встречу», должен быть полностью исполнен. На этом ловится сам Рицо. Его «право на борт» было, очевидно, не сознательным и своевременным, как он утверждает, маневром, а лишь отчаянным решением застигнутого врасплох, быть может, только что выскочившего на площадку вахтенного. Недаром Пеше, разбуженный свистком, схватился за штурвал, как бы желая остановить маневр безумца. Но было уже поздно. Оставалось только дать задний ход. Я думаю, господа судьи, с этим «право на борт» можно покончить. Все нам доказывает бесповоротно, что в нем узел и развязка столкновений. Но если это так, то в чем же, собственно, можно винить Криуна? Говорят, он не исполнил требования ст. 18 Правил, не застопорил машины, не дал заднего хода. Но когда? Когда «Колумбия» своим правым бортом была справа от «Владимира» и притом в расстоянии 200—300 саженей, еще никакой опасности не было. Пароходы расходились. Опасность явилась только тогда, когда после знаменитого «право на борт» появился впервые красный огонь на «Колумбии» и его увидели на «Владимире». Но тогда уже было поздно. Это было за 30—40 секунд до столкновения. Большинство экспертов одобряют Криуна за то, что в эту последнюю минуту, не уменьшая хода, он скомандовал лево на борт. Уменьши он ход, не сворачивая влево, «Колумбия» могла бы пополам перерезать «Владимира» и последствия столкновения были бы еще ужаснее. Теперь, чтобы покончить с этим обвинением, позвольте только в двух словах сделать характеристику Рицо как моряка. Об особой морской его опытности говорить не приходится, ему всего 26 лет. Что же касается его теоретических идей по части мореплавания, то он успел их выложить перед нами. Их немного: 1-я – «всегда направо», все прочее не есть морской маневр, и еще 2-я – «стоп машина» только тогда, когда увидишь камень или мель! Если принять при этом во внимание, что первое время огонь «Владимира» он принимал за береговой, то вы согласитесь, что багаж его познаний невелик. Пеше нам обещал представить аттестат Рицо на шкипера дальнего плавания, но так и не представил. Мы вынуждены выдать ему взамен наш собственный аттестат.

Если эту характеристику сопоставить с его действиями, будет ясно, кто «резал нос», будет также ясно, кто и кого разбил по всем морским правилам злополучного «праводержания».

Перехожу к оценке фактов, приводимых моими противниками в доказательство преступной бездеятельности Криуна. Здесь было провозглашено: «Капитан не должен теряться, кто растерялся, тот не капитан!» Положение, по-видимому, бесспорное, а между тем оно звучало фразой. Поясню мою мысль примером из области, нам близкой. Устав уголовного судопроизводства знает такое положение: прокурор не должен увлекаться, он не должен ни преувеличивать значения обвинения, ни сгущать краски в оценке фактов и улик. Но в какой мере? Разумеется, не в пределах того живого и страстного проявления человеческой натуры, которое более или менее свойственно всем, без которого невозможно себе даже представить человека. Некоторые из экспертов на вопросы, обращенные к ним по этому поводу, заявили: капитан не машина, и в пределах того тягостного и исключительного положения, в котором находился капитан Криун, он, со своей стороны, сделал все возможное. Думаю, что это и есть та точка зрения, с которой только и возможна оценка его деятельности после катастрофы.