Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 90 страниц)

Свидетель Иловайский, сын подсудимого Иловайского, служил в банке, и некоторое время – в отделении отца, в кассе. Не имея акций, участвовал в общих собраниях акционеров; фиктивным акционерам правление давало записки, кого выбирать. Свидетелю случалось делать и переводы, но больше закладных листов, потому что денег в кассе было мало. Далее свидетель рассказал историю с распиской Борисова, подлинность которой последний отрицает: при отъезде из Саратова Борисову понадобились закладные листы для выдачи ссуды Соколовскому, которые и были выданы ему из кассы, но во избежание длинной процедуры с написанием ордера и соблюдением всех формальностей свидетель написал расписку и отнес ее для подписи Борисову в квартиру Алфимова, где Борисов и подписал ее карандашом, висевшим на часовых брелках; когда же кассир не удовлетворился такой подписью, то Борисов спустился в кассу и там навел подпись чернилами. При выдаче этой расписки (на 5 тысяч 700 рублей) были Алфимов, Исаков и др.

Управляющий Саратовским отделением Волжско-Камского банка Васильев, дав объяснения о сношениях своего банка с Саратовско-Симбирским, согласные с показаниями Борисова и других подсудимых, отозвался затем об Алфимове, Трухачеве и Иловайском, что они жили не по своим средствам. «Я получаю в год 12 тысяч, проживаю 7—8 тысяч, но стеснялся принимать Алфимова – так богато он жил. Исаков человек скромный, честный, аккуратный, но бедный, нуждающийся; он все свои деньги прожил в Саратовско-Симбирском банке. Якунин – образцовый банковский реформатор. Борисов – бесспорно, умный, бесспорно, финансист. У него один недостаток: он принадлежит к числу людей, которые могут создавать идеи, проекты, но приводить их в исполнение – нет, ибо работать в деталях он не может, это для него слишком мелко...» Свидетель принимал участие в торгах на Кано-Никольское имение тем только, что был там по чьей-то просьбе для счета, как и другой свидетель, Лызлов.

Молитов, отрицая показание Девина относительно взятки в 30 тысяч, рассказал, что он часто ездил по поручению в Кано-Никольское имение, получая на расходы по этим поездкам обыкновенно от Алфимова, а однажды и от купца Томасова, на имя которого было приобретено это имение на торгах. По мнению свидетеля, удельное ведомство не купило Кано-Никольского имения не вследствие малоценности его, а по иным причинам: Россия в то время была накануне войны, у удельного ведомства не было свободных денег, имение не имело оброчных статей и проч. Само по себе имение Кано-Никольское весьма доходное, но требует предварительно затраты больших капиталов.

Князь Еникеев засвидетельствовал как один из заемщиков банка, что до вступления в правление банка Якунина им, заемщикам, предоставлялись различные льготы, со вступлением же Якунина все льготы прекратились.

Бывший член ревизионной комиссии купец Китаев, некогда богатый землевладелец, а ныне, после продажи с молотка его имения, стоившего до 100 тысяч рублей, почти нищий, дал следующее показание: «Как только-с они (т. е. Алфимов; здесь по возможности приводится речь свидетеля в оригинале, ввиду ее своеобразности и принимая во внимание, что свидетель был членом ревизионной комиссии банка) приехали, так сейчас в доме Слепцова остановились; у них совершенно ничего-с не было, можно сказать, в одном фраке прибыли, а затем годика два прожили – хорошие суммы проживать начали, тысяч по 30 в год; сегодня пирушка, завтра пирушка; сегодня пикник, завтра пикник, ну, деньги-то и выходили, а получали-то всего 7 тысяч. Ведь они что делали? У них такая лодка была на полозьях, запрягут лошадей и пойдут компанией кататься по городу, а лошадям-то лисьи хвосты понавешают; уху, раков на шампанском варили, купались, можно сказать, в шампанском!.. А откуда деньги-то явились?.. А вот, примерно, я вам скажу: теперича я членом ревизионной комиссии был, по 500 рублей в год получать должен был, а они-с мне за все три года всего 250 рублей выдали; или – имение у меня было заложено за 88 тысяч, пожелал я взять добавочную, а уплатить прежнюю-то ссуду денег не случилось, я и выдал Алфимову векселей на 105 тысяч рублей, вроде, значит, обеспечения, а как добавочную получил 7 тысяч 500 рублей, за комиссию уплатил, в чем и расписку мне выдали, векселя же и до сих пор мне не возвратили. Теперича я так живу, средств лишился собственно через них: надо было мне платить процентов 4 тысячи 800 рублей, денег-то не было, так я к Алфимову 2 пуда серебра принес, да сколько бриллиантов и других вещей, чтобы, значит, не продавали имения-то; а они все-таки продали и деньги в недоимку поворотили, вещи же у Алфимова остались, я из них и десятой доли не получил». На вопрос защитника подсудимого Алфимова господина Блюмера: «Сами-то вы эту уху на шампанском изволили кушать?» – свидетель отвечал: «Нет-с, не кушал: я из природной водицы ушицу кушаю, а это вот они (подсудимые) изволили кушать!» Относительно своего членства в ревизионной комиссии свидетель сообщил, что он как человек темный, необразованный, больше на счетах считал, чем в дело вникал: на счетах он может хоть миллион сосчитать. Членам комиссии, бывало, принесут разные книги, они и подсчитывают итоги. «Господин Фойман, действительный статский советник, они больше меня понимают, ну, они по книгам-то просматривают, а я, значит, на счетах-то итоги прокладываю, и все верно выходило. Баланцы всегда по странице проверяли».

Член Саратовской губернской управы Аничков, бывший поверенный банка, бывал членом ревизионной комиссии и постоянно все находил в порядке. Когда состоял в ревизии, то поверенным банка не был, а был «свободным гражданином». О злоупотреблениях никогда не подозревал даже, да и теперь не знает, в чем, собственно, обвиняют подсудимых. Балансов и ордеров сам свидетель не проверял, а проверяли ли другие, не знает. Аничков, имея собственное имение в Оренбургской губернии и понимая ценность тамошних земель, уверяет, что Кано-Никольская дача – золотое дно; она стоит гораздо дороже, чем выдано за нее в ссуду саратово-симбирским банком.

Свидетель Апухтин с 1876 года служил в банке поверенным по оценочной комиссии, но занимался также и по другим делам; вел, между прочим, книгу заемщиков. Некоторый порядок в банке стал водворяться со вступлением в правление Якунина, но о злоупотреблениях свидетель ничего не знал до последнего времени. Распоряжений Борисова по банку не было. Отчеты составлял бухгалтер. Закладные листы пересылались из Петербурга в Саратов различными способами, чаще по почте, а иногда и с «оказией», через знакомых; однажды партию закладных листов привезла дочь Алфимова, по мужу Аничкова, и передала их отцу. Улучшения в банке, введенные Якуниным, касались многих сторон; между прочим, им были приглашены агентами банка лица вполне благонадежные, притом они были под контролем правления Саратовского банка, и их оценки имений проверялись в оценочной комиссии. По словесному приказанию Якунина ордера не составлялись. Свидетель ездил в Кано-Никольскую дачу с поручением наложить арест на имение Борисова, но оказалось, что на заготовленные лес и дрова уже был наложен арест кем-то другим, а мебель в доме была продана. Затем свидетель подробно изложил проект Шатова относительно эксплуатации Кано-Никольского имения. Шатов обязывался ежегодно вырубать в имении не менее 900 и не более 1200 десятин леса, уплачивая за каждую десятину 65 рублей. В случае меньшей вырубки он должен был платить все же за 900 десятин, а за каждую десятину свыше 1200 – по 100 рублей. Доход этот покрывал бы платежи по имению, за исключением однопроцентного государственного сбора.

Свидетель Очкин выяснил, как поступал банк в случае невзноса заемщиками срочных платежей. Свидетель вносил проценты по заложенным имуществам 7 тысяч 200 рублей и до вступления в банк Якунина пользовался льготами, вносил, например, половину следуемых с него денег, и его имение исключалось из публикации. Потом этот порядок изменился: деньги с него брали, но из газетных объявлений не исключали и брали еще деньги за эти объявления, что удостоверяют сохранившиеся у него квитанции банка: в 1881 году за полугодие взято с него 89 рублей 10 коп., в следующем году – за одно полугодие 60 рублей, а за другое 75 рублей, тогда как в 1883 году – всего 35 рублей, так как делами банка ведало уже казенное управление.

Сторож Синин по приказанию Трухачева прятал какие-то книги в подвал дома, занимаемого банком. О том, что Марциновский увозил книги из банка, как показывал это Девин, свидетель ничего не знает.

Свидетель Смирнов, служивший в конторе у Агафонова, показал, что контора покупала закладные листы Саратовско-Симбирского банка. Происходило это обыкновенно так: контора условливалась в цене (по большей части со скидкою 1 процент с курса) с желающим купить закладные листы, свидетель отправлялся в Саратовско-Симбирский банк, вносил деньги и получал листы. Эта операция давала в год приблизительно тысяч 100.

Свидетель Гаврилов исполнял в банке самые разнообразные обязанности: он был и артельщиком, и простым рассыльным, поил служащих чаем, получал деньги с почты и сдавал кассиру без всякой расписки, получал и по чекам, и притом через его руки проходили весьма большие суммы. Лично от Алфимова поручений ему не давалось.

Протокол обыска кабинета Алфимова свидетельствует, что подлинного отчета правления Саратовско-Симбирского банка за 1874 г. и подлинных заявлений бухгалтера Трухачева по поводу неправильности в отчетах не найдено. Объяснительные же записки Трухачева, по его словам, поданные им в правление, гласят: объяснительные записки к отчету за 1875 г.: «Отказываясь от подписи отчета по тем же причинам, кои мною указаны в записке моей по отчету за 1874 г., я считаю нравственной обязанностью указать в 1875 г. на отсутствие представления отчета в денежных суммах, а равно листах Борисовым, а также и на неправильности составления им отчета: 1) Складочный и запасный капитал. Нет данных... 2) В отчетном году показано в числе выданных в ссуду излишне выпущенные листы, находящиеся у Борисова – 21 тысяча 300 рублей, а всего с прежде показанными – 143 тысячи рублей, с них излишне показаны проценты на эту сумму. 3) Неправильно исчислен расход на жалованье и весь расход на ежегодный взнос. 4) Фиктивная продажа имения Загряжского. 5) Пропажа перед продажей имения Загряжского всего дела, а равно самый расход по переукреплению имения – 120 тысяч 370 рублей 69 коп. 7) Нет отчета принятым листам на комиссию: в 1875 г. принято 2 миллиона 201 тысяча 700 рублей, из них 21 тысяча 300 рублей излишне выпущены; отчеты по этим листам не представлены Борисовым. 8) Исчисление процентов по текущим счетам и процентов по процентным бумагам сделано Борисовым самопроизвольно, вследствие чего составлен весь отчет неправильно и отчислен дивиденд неправильно».

По поводу этих записок подсудимый Борисов высказал, что они никогда не подавались в правление, а сочинены Трухачевым позднее, все в одно время, на что указывает то, что, например, в заявлении 1875 г. Трухачев говорил о фактах, относящихся только к 1876 году (продажа Кано-Никольского имения).

Из протокола осмотра книги «счет Борисова» и других документов видно, что книга «счет Борисова» представляет ряд заметок для памяти (с 1874 г. по 12 ноября 1880 г.); оказывается, что общий итог всех сумм, выданных Борисову, и вообще показанных расходов за его счет равняется 9 миллионам 112 тысячам 347 рублям 32 коп., а общий итог сумм, полученных от Борисова или за его счет от других, равен 3 миллионам 764 тысячам 261 рублю 84 коп.

Из справки кредитной канцелярии относительно количества выпущенных закладных листов Саратово-Симбирского банка оказывается, что их было выпущено в обращение на сумму 9 миллионов 996 тысяч рублей; из них не обеспеченных никаким залогом – 486 тысяч и 1 миллион 500 тысяч рублей – обеспеченных имуществами, оставшимися за банком. Общий убыток – 1 миллион 778 тысяч рублей. Прочитаны некоторые показания неявившихся свидетелей, ничего нового не представляющие. Заслуживает внимания письмо Дмитрия Алфимова к брату, подсудимому Алфимову, заключающее жалобы пишущего на тяжелое материальное положение; затем, другое письмо, написанное, по-видимому, подсудимым Алфимовым на клочке бумаги: «Якунин выставился во всей своей красе, он таким себя обрисовал, что вы представить себе не можете. Куда бы ни шло, если бы он действовал против меня: во мне он всегда встречал препятствия его отношениям к служащим; но он начал действовать и против Борисова, который не только вывел его в люди, но и дал хорошее жалованье в 15 тысяч рублей: 7 тысяч из банка, 5 тысяч за верховный надзор по Кано-Никольскому имению вместо получаемых вами 3 тысяч рублей и три тысячи из своего жалованья с Саратовской дороги. Что же он делает? Сошелся с Дараганом, раздули все дело, вывели убытки, не только настоящие убытки, но и будущие».

Из прочитанной купчей, совершенной нотариусом Дыбовым на дом Трухачева, и из объяснений последнего выяснилось, что хотя купчая и совершена на 11 тысяч рублей, но в действительности банк уплатил ему 46 тысяч. Далее, интересны два письма к Борисову: одно, писанное Алфимовым 2 ноября 1880 г., другое Исакова. Алфимов пишет: «Дело с Трухачевым едва не расстроилось; он было на попятный двор и все благодаря действиям Якунина и умнейшего Исакова. Их ведение дела страшно возмутило Немировского и даже Дыбова, которые приезжали ко мне и просили кончить дело, не дожидаясь распоряжений Якунина, уехавшего и отдавшего строгое приказание не выдавать денег до утверждения купчей и расписки в получении всех денег. Затем, опять-таки благодаря глупости Исакова, отказавшегося принять от Трухачева документы под расписку, он переслал их в правление через нотариуса. Должен предупредить тебя, что на (бранное слово) Исакова ходят в городе векселя и легко могут быть протестованы; тогда неминуемо будет арест дома. Дыбов советовал обеспечить как можно скорее закладной... Немировский говорил мне, что Трухачев более всего озлоблен на Якунина, и клялся, что он все употребит, чтобы вредить, и даже грозил, что при встрече не ручается, что он его не изуродует». В письме Исакова говорится, главным образом, о денежных затруднениях; автор письма неоднократно обращается к Борисову с просьбой о помощи, высказывает желание свидания, чтобы основательно переговорить о ссуде; затем упоминает о «шайке мошенников, не дающих покоя банку».

По вопросу о том, поступали ли отчеты от Борисова, свидетель Чиж удостоверил, что до Якунина таких отчетов не поступало, по крайней мере, свидетель их не видел. Это подтвердилось и осмотром реестра входящих бумаг, где только за 1881 год записан отчет Борисова. Однако при этом выяснилось, что бумаги и письма, посылавшиеся на имя председателя Алфимова, в реестре не записывались, поэтому, по словам Борисова, и нет его отчетов в реестре за время до вступления в банк Якунина, сделавшего распоряжение все деловые бумаги направлять в правление, вследствие чего в 1881 году его отчет значится по реестру.

В прочитанном показании неявившегося акционера Лаврова, потерявшего на акциях Саратовско-Симбирского банка значительную сумму, говорится, что с Алфимовым свидетель познакомился через Мясоедова, от которого постоянно слышал также и о Борисове. Польстившись на хороший дивиденд, Лавров приобрел акций Саратовско-Симбирского банка на 18 тысяч 365 рублей и в том же году узнал о «расхищении банка, о воровстве, произведенном Алфимовым, Борисовым и другими лицами». Не веря слухам, свидетель отправился к Борисову, у которого нашел роскошную обстановку; Борисов заявил, что о расхищении он знал раньше и хотел всю похищенную сумму пополнить; рассказал, что Трухачева подбил Немировский отдать доказательство злоупотреблений, что Трухачеву было уплачено за молчание 8 тысяч рублей. Потом оказалось, что сам Борисов свои акции Саратовско-Симбирского банка успел продать. В конторе «Юнкер» свидетель слышал, что жена Борисова продала движимого имущества из квартиры более, нежели на 100 тысяч рублей.

Оглашен протокол собрания акционеров, в котором обсуждалось предложение лесопромышленника Шотта о сдаче ему Кано-Никольского имения за 76 тысяч рублей с правом рубки не более 1200 десятин в год по выбору и усмотрению его; собрание постановило предоставить особой комиссии решить в принципе вопрос, как поступить с Кано-Никольской дачей, возложив на эту комиссию и заведование ею. Свидетель Шихов при этом заметил, что Шотт дал бы и 100 тысяч, даже при сплошной вырубке, а не по выбору, как это свидетелю хорошо известно, так как Шотт приглашал и его в компанию.

Ряд лиц свидетельствуют относительно образа жизни Сергея Борисова, вначале, приблизительно до 1872 года, весьма скромной, а затем слишком роскошной; так, по удостоверению свидетеля Гана, осенью 1880 года Борисов занимал квартиру в 3 тысячи 480 рублей в год.

Борисов по этому поводу объяснил, что до 1880-х годов, как видно из записной книги его жены, он проживал в год по 12—14 тысяч, а когда его падчерица вышла из института, он счел нужным вести более роскошную жизнь, тем более, что не стеснялся в средствах, получая жалованье за службу в банках до 25 тысяч рублей в год; кроме того, от отца он получил 100 тысяч рублей, а жена его имела имения.

Далее, удостоверен факт передачи Алфимовым после истории с Трухачевым своего завода на имя жены; из счета затрат, произведенных подсудимым на этот завод, видно, что в 1882 году им было затрачено около 70 тысяч. При обыске в квартире Алфимова был найден пустой денежный конверт на 39 тысяч рублей, помеченный штемпелем 7 декабря 1878 г.; эти деньги в кассовую книгу не записаны. Алфимов объяснил, что он действительно получил с почты 39 тысяч закладными листами, которые и раздал заемщикам.

Относительно подсудимого Иловайского прежде всего были оглашены 5 квитанций, удостоверяющих получение им страховых денег, оказавшихся незаписанными на приход. Свидетель Ефимов в письменном показании, данном судебному следователю, рассказывает, что однажды, придя часов в десять в банк, он застал там, кроме Иловайского, и сына его Николая, занимавшегося в другом отделе и обыкновенно приходившего не особенно рано. Старик Иловайский сообщил свидетелю, что только что получала деньги по купонам молодая хорошенькая барыня. Когда затем пришел на службу Исаков, Николай Иловайский подал ему счет с купонами, причем Исаков сделал ему замечание, зачем он сам пробил купоны; спустя несколько дней опять повторилось то же, после чего Николай Иловайский был переведен в канцелярию, а потом уволен совершенно. В разъяснение этого Исаков рассказал следующее:

«Когда в первый раз Николай Иловайский подал мне счет с пробитыми купонами на сумму около 800 рублей, я подписал счет, сделав ему замечание. Когда же он подал мне через несколько дней другой счет, то я хотя и подписал его, но начал сомневаться в действительности купонов. Я донес правлению и велел принести мне эти купоны. Рассматривая их, я заметил, что купоны эти были пробиты уже прежде, и по всей вероятности, в конторе Мейера, имевшей для пробивки купонов небольшую машинку, а затем на первоначальные отверстия была наложена машинка Саратовско-Симбирского банка. Я стал узнавать, кто такая та особа, которая получила по этим купонам деньги; оказалось, что это г-жа Асанова, певица одной гостиницы, где Николай Иловайский чуть не ежедневно проводит вечера. Вот эта-то хористка и приезжала со своей подругой Грушей в банк рано утром и получала от Иловайского деньги за купоны».

По показанию Москвитинова, подсудимый Исаков закладывал однажды в конторе Печенкина тиражный закладной лист, от оплаты которого Иловайский отказался.

Свидетель Маслов, имение которого было заложено в Саратовско-Симбирском банке, показал, что платежи, как за первую, так и за вторую половину 1880 года им были посланы на имя его знакомого Трухачева, бухгалтера банка; квитанцию за первую половину он получил от Трухачева, за вторую же – нет. Когда Трухачев уволился из банка, то с Маслова потребовали уплаты за вторую половину; по предъявлении же им почтовой расписки в отсылке денег на имя Трухачева член правления Якунин объявил, что числящаяся за свидетелем недоимка будет снесена на убыток. На суде Якунин объяснил, что, узнав об этой утайке, он требовал от Трухачева объяснений, но тот наговорил ему только дерзостей, почему и был составлен протокол о его увольнении со службы.

Относительно Кано-Никольской дачи свидетель Загряжский показал, что из назначенной ему ссуды под это имение в 750 тысяч рублей он получил только 615 или 620 тысяч, а остальное пошло на разные вычеты; никакого аванса от Борисова он не получал и особых переговоров относительно залога ни с Алфимовым, ни с Борисовым не имел; впоследствии слышал, что Алфимов с Борисовым каким-то образом отстранили от участия на торгах посторонних лиц и предоставили совершить покупку Кано-Никольского имения Томасову, который передал его потом Борисову. Из других показаний и документов, относящихся к тому же вопросу, видно, что тотчас после выдачи ссуды Загряжскому начались хлопоты, чтобы обеспечить банк в получении платежей; поверенному банка Мелетеву было поручено подробно ознакомиться с положением дачи на случай затруднения со стороны Загряжского в платеже, тем более, что Загряжский сам телеграммой просил Алфимова принять на себя приискание покупщиков на имение.

Вследствие непоступления платежей Кано-Никольское имение было назначено в продажу на 14, а затем на 29 января.

Из показаний Плотникова выяснилось, что с Томасовым, для которого он купил имение на торгах, он лично не был знаком, задатка 82 тысячи 655 рублей не вносил, а участвовал в торгах по просьбе Алфимова.

На торговом листе имеется надпись, удостоверенная одним Алфимовым, что имение осталось за Томасовым, и деньги 82 тысячи 655 рублей 10 коп. приняты. Относительно этих денег Алфимов заявил, что кассир передал их Иловайскому в запечатанном конверте как залог Томасова по покупке. Иловайский, подтверждая это, добавил, что Алфимов, передавая конверт, приказал хранить его, не распечатывая. Потом сумма эта была записана по рапортичке на приход, а после 11 мая списана в расход выдачей Алфимову. По поводу этого пакета над Иловайским смеялись служащие, что он принял и хранит пакет не с деньгами, а с газетной бумагой.

Из показания Синельникова видно, что между ним, Борисовым, Томасовым и Алфимовым, по доверенности дочери его Аничковой, предполагалось образовать товарищество для эксплуатации Кано-Никольской дачи. Договор был заключен, но дело не состоялось.

По условию Томасова с Борисовым, которому первый поручил продажу Кано-Никольского имения, в случае продажи имения дороже 10 рублей за десятину половина излишка должна поступить в пользу Борисова; а условием Томасова с Синельниковым определялось, что при продаже от 10 до 12 рублей за десятину последний получает за комиссию 10 процентов. Кроме того, тогда же Томасов заключил другое условие с Борисовым, по которому обязывался: 1) без согласия Борисова не продавать имения дешевле 2-х миллионов рублей; 2) выдать Борисову доверенность на получение денег от покупателей и на распоряжение ими сообразно соглашению; 3) уплатить Борисову из продажной суммы 273 тысячи 456 рублей, уплаченных им банку в счет срочных платежей по имению, за совершение данной и пр.; 4) уплатить Борисову 6 тысяч рублей в возврат залога по поставке дров; 5) Гельту – 5 тысяч рублей на поездки и по 5 тысяч рублей в год за ведение дела по имению; 6) уплатить инженеру Вейценбрейфу 3 тысячи и Томасову удержать 8 тысяч израсходованных на имение. Вырученная за сим сумма считается чистой прибылью и из нее 20 частей должно было поступить Борисову, а по две части Томасову и Гельту. Этот договор и черновик его были писаны рукою Борисова, а копия его оказалась у Алфимова.

Весь этот проект не удался, равно как и другая попытка – сбыть дачу удельному ведомству. После этого решено было перевести имение на имя Борисова, и 8 января 1888 г. [9]9
  Так напечатано. Суд был в 1887 г.– Ю. Ш.


[Закрыть] была совершена купчая крепость с переводом долга банку в количестве 755 тысяч 24 рубля 74 коп. Покупая имение, Борисов выдал правлению банка обязательство в том, что после совершения купчей крепости он должен уплатить банку в течение 9 лет 1 миллион 250 тысяч рублей сверх платежей по ссуде в 780 тысяч рублей.

Обязательство это, по заявлению Алфимова, Борисов выдал добровольно, но правлению не было сказано о нем.

По вопросу о составлении общих собраний акционеров из подставных лиц нового ничего не выяснилось; факт вполне установлен, и его не отрицали подсудимые, объясняя только (Алфимов и Борисов), что составление таких собраний вызвано было не корыстными целями, а необходимостью: действительные акционеры никогда не собирались и не считали нужным участвовать в этих собраниях, потому их приходилось составлять из служащих банка, о чем хорошо знали все, не исключая самих акционеров.

Экспертам по сличению почерков Россову и Фрейману было предложено высказать свои заключения о подлинности подписей на расписке Борисова в 5 тысяч 700 рублей, которая, по словам кассира Иловайского, подписана сначала карандашом, а потом чернилами подсудимым Борисовым, что последний отрицает, и на двух доверенностях, Власова и Вейнберга. Эксперты нашли, что подпись на расписке бесспорно подложна, сведена сначала с подлинной подписи Борисова карандашом, а затем обведена чернилами дрожащей, неверной рукой. Также подложны и подписи на доверенностях, но в них никакого сходства с рукой Борисова, Алфимова, Коваленкова или Якунина не найдено.

После допроса экспертов продолжалось чтение документов и показания свидетелей. В числе документов оглашены, между прочим, следующие записки: 1) «сим удостоверяю, что я действительно должен в кассу 1 тысячу 1 рубль 5 коп., значащиеся в частной книжке кассира Иловайского. Член правления В. Тригоров. 23 августа». 2) «Авансом на поездку в Петербург получил 300 рублей. В. Тригоров. 9 октября 1874 г.». Такие же расписки в получении авансом имеются и от других лиц. Обнаружилось, что в марте 1874 года, т. е. в начале уже открытия действий банка, в кассе его не было денег, чтобы уплатить по ссуде Острожникова 5 тысяч рублей.

Оглашено производство об обыске в квартире Борисова в Петербурге и о взломе печатей, причем защитники возражали против такого оглашения, но суд, согласно с заключением представителя обвинения, оставил заявления защиты без уважения.

Наконец суд перешел к выслушиванию заключений экспертов по вопросу о положении дел банка и о правильности действий подсудимых с точки зрения ведения банковых дел. Прежде всего эксперты определили, что по изготовленному новым составом правления, избранным уже после возбуждения следствия, балансу на 1 мая 1882 г. дефицит показан в 1 миллион 723 тысячи 90 рублей 31 коп., излишне выпущенных закладных листов – 500 тысяч 325 рублей и произведенных по ним платежей, списанных в убыток – 162 тысячи 708 рублей 75 коп. В числе убытков банка, показанных по отчету на 1 июля 1882 г. в сумме 1 миллион 911 тысяч 764 руб. 61 коп., собственно убытка от имуществ, оставшихся за банком, не заключается; за этими имуществами по отчету числится капитального долга 313 тысяч 107 рублей 60коп. и недоимок 55 тысяч 300 рублей 63 коп., всего, следовательно, 368 тысяч 107 рублей 23 коп.; при продаже означенного имущества предполагалось к получению около 200 тысяч рублей.; таким образом, убыток ожидался в 168 тысяч 408 рублей 23 коп.

Отдельно по годам дефицит показан так:

За 1882 г. в сумме 1 миллион 752 тысячи 613 рублей 91 коп., за 1883 г.– 1 миллион 759 тысяч 844 рубля 81 коп., за 1884 г.– 1 миллион 125 тысяч 21 рубль 61 коп., за 1885 г.– 1 миллион 812 тысяч 470 рублей 11 коп.

Увеличение дефицита в каждом году эксперты объясняют, с одной стороны, увеличением убытка от имуществ, оставшихся за банком, а с другой, уменьшением поступления ежегодного процентного взноса. В 1884 г. незначительное уменьшение дефицита произошло от некоторых случайных причин.

Расходы по управлению в 1880 году равняются 70 тысячам 731 рублю 54 коп., а в 1882 г.– 79 тысячам 251 рублю 98 коп.

По поводу обязанностей кассира и бухгалтера эксперты высказались, что кассир не имеет права выдавать находящиеся у него на руках суммы без ордера или расписки даже председателю; он не обязан составлять ордера и делать записи в книгах по словесному приказанию председателя, если ему известно, что операции, относительно которой составляется ордер, на самом деле не было; в случае же, если бухгалтер после узнает, что сумма, о которой им составлен ордер, в кассу не поступила, то он должен уничтожить соответствующие записи и ордер.

Счета облигационного отдела об оплате срочных купонов и вышедших в тираж закладных листов не согласуются с действительностью: купонов по счетам показано более чем на 4 тысячи 392 рубля, а закладных листов оказалось в наличности: кредитных более чем на 3 тысячи рублей, а металлических – менее чем на 2 тысячи 625 рублей.

Рассмотрев по книге ссуд платежи по нескольким заложенным в Саратовско-Симбирском банке имениям, эксперты, между прочим, пришли к заключению, что по ссуде Амброзанцева счет Алфимова разнится от действительного расчета на 7 тысяч 517 рублей 50 коп., а по ссуде Трухачева платежей не поступало со времени разрешения ссуды (со второй половины 1876 года) до перехода имения в другие руки, т. е. до 1 июля 1879 года, когда Трухачевым была выведена справка, что на этом имении недоимок не числится.

По вопросу о прибыли от эксплуатации Кано-Никольской дачи и о распределении этой прибыли на основании договора с Томасовым эксперты показали, что, за исключением всех обязательных уплат, кроме расходов и жалованья Гельта, не поддающихся и приблизительному определению, остается чистой прибыли 495 тысяч 408 рублей 81 коп., которую предполагалось распределить между Борисовым, Томасовым и Гельтом. Из документов, относящихся к расходам на Кано-Никольское имение, и из сопоставления их с кассовыми книгами банка и рапортичками кассира видно, что Борисовым было внесено на Кано-Никольское имение всего 30 тысяч рублей, из которых 20 тысяч – для перевода в Саратовско-Симбирский банк; Алфимовым внесено 29 тысяч рублей, из сумм банка по переводам через другие банки 32 тысячи 107 рублей, и Гельтом и Томасовым на одну тысячу рублей – всего 92 тысячи 107 рублей. Чистая прибыль по эксплуатации дачи в отчете Гельта показана в 119 тысяч 448 рублей 85 коп. Имеющийся при деле счет Борисова показывает, что к нему поступил один лишь платеж по Кано-Никольскому имению, а именно 31 декабря 1879 г. в сумме 65 тысяч рублей, из которых переведено 22 декабря того же года в Саратове 50 тысяч рублей и внесено в учетно-ссудный банк на оплату металлических купонов 15 тысяч рублей. По книгам и отчетам нельзя заключить, чтобы не поступившие по имению платежи сносились в убыток банка. Относительно излишне выпущенных банком закладных листов эксперты удостоверили, что по 1882 год было получено из экспедиции заготовления государственных бумаг всего закладных листов на 15 миллионов 404 тысячи 925 рубля, выдано же в ссуде 14 миллионов 891 тысячу 625 рублей, следовательно, оставалось не выданным 513 тысяч 300 рублей, но сколько из них выпущено в обращение – определить нельзя, так как к 1 января 1882 г. в кассе банка оставалось закладных листов на 224 тысячи 225 рублей, в числе которых заключались и листы досрочного погашения.