Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 90 страниц)

Рассмотрение книг по досрочному погашению привело экспертов к заключению о невозможности определить, правильно ли сделаны в них записи; сличение же с выборками из дел о досрочном погашении показало, что только за 1878 год записи книг досрочного погашения не согласованы с записями в главной книге, да за 1880 год записи не согласованы по двум суммам. Далее усматриваются серьезные неправильности по ссудам Киреева, Ларионова и Теплякова, например, не списано в убыток 33 тысячи 574 рубля 72 коп., не изъяты из обращения подлежащие изъятию металлические листы на 122 тысячи 200 рублей, при перезалоге имения Теплякова из выданной ссуды 80 тысяч рублей не погашено листов на 38 тысяч 800 рублей, издержанных на погашение первоначальной ссуды; листы эти удержаны, но не уничтожены.

По отчетам банка, на уплату процентов по излишне выпущенным закладным листам отчислено: в 1883 г.– 32 тысячи 575 рублей 9 коп.; в 1884 г.– 33 тысячи 711 рублей 40 коп., в 1885 г.– 32 тысячи 14 рублей 50 к.

Что касается счетов подсудимого Сергея Борисова, то свидетель Чиж и подсудимый Алфимов удостоверили, что такие счета поступали в банк и передавались в бухгалтерию; бухгалтер же Трухачев категорически утверждал, что никогда никаких счетов от Борисова не получал, и он, составляя отчеты, оставлял пустые места, которые правление, а иногда и сам Борисов уже заполняли цифрами.

Эксперты, кроме г. Митаревского, признали, что Борисов остается должен банку 368 тысяч 700 рублей 92 коп. вопреки заявлению самого Борисова, подкрепленному представленным им счетом, что банк ему должен на 1 июля 1881 г. закладными листами 40 тысяч рублей и деньгами 34 тысячи 105 рублей 98 коп. Эксперт Митаревский пришел к заключению, что выводы прочих экспертов неправильны вследствие неправильности приемов исследования и сличения и вследствие принятия во внимание черновых счетов и других документов, на которых нельзя основывать серьезной экспертизы. По мнению г. Митаревского, банк должен Борисову около 390 тысяч рублей.

Судебное следствие было объявлено оконченным, и начались прения сторон.

Товарищ прокурора Судебной палаты Москалев в начале своей речи сказал, что Саратовско-Симбирский банк представляет первый пример полного разрушения такого кредитного учреждения, в котором ссуды выданы были под залог недвижимой собственности и притом не в полной ее стоимости. В банках коммерческого личного кредита возможны ошибки главным образом от изменения имущественной состоятельности кредитующихся лиц. Из поземельных кредитных учреждений было хищение сумм только в Обществе взаимного поземельного кредита, но там не было полного расхищения; Общество оправилось и продолжает, существовать. До 1882 года в Саратовско-Симбирском банке было все, по-видимому, благополучно. За 1881 год чистая прибыль определялась в 147 тысяч 500 рублей, а в марте 1882 г. С. Борисов уже объяснял акционерам, что убыток банка простирается до 1 миллиона 250 тысяч рублей. Кто же из подсудимых главный виновник разрушения банка? Прежде всего прокурор обратился к председателю правления Алфимову и обвинял его в покупке до 1800 акций Саратовско-Симбирского банка на средства этого же банка с целью захватить в свои руки влияние в акционерных собраниях, чтобы противодействовать слиянию с Петербургско-Тульским банком. Акции эти в банк не поступили и деньги, затраченные на покупку их, возвращены не были. Акции в то время представлялись временными свидетельствами, оплаченными только первым взносом. Второй, третий и четвертый взносы по этим свидетельствам, до 227 тысяч рублей, вовсе не были сделаны, а между тем суммы эти были записаны на приход по книгам банка и на свидетельствах сделаны были надписи о получении означенных взносов. Книга временных свидетельств хранилась у Алфимова; к нему же поступали и временные свидетельства в обмен на акции, но ни книг, ни временных свидетельств при следствии не оказалось; по показанию Алфимова, и то, и другое было уничтожено, как ненужное. Упомянутые надписи на временных свидетельствах сделаны были с целью скрыть непоступление складочного капитала по ордерам, подписанным Алфимовым и Трухачевым. Поэтому Алфимов обвиняется в подлоге. По Уставу банка, акции выпускаются, когда все временные свидетельства оплачены взносами. Выпуск акций последовал в 1877 г., когда по большинству временных свидетельств второй, третий и четвертый взносы вовсе не поступали, а министерству финансов было донесено, что весь складочный капитал поступил сполна.

Перейдя затем к отделу о злоупотреблениях по выдаче ссуд и рассказав подробно историю выдачи ссуд по Кано-Никольской даче, обвинитель доказывал неправильность ссуд, как выданной Загряжскому, так и Борисову, результатом чего было, что имение это осталось за банком и к 1 января 1886 г. долг на имение простирался до 1 миллиона 500 тысяч рублей. В выдаче означенных ссуд Алфимов как председатель правления принимал самое деятельное участие и удостоверял в журнальном постановлении о выдаче последней ссуды в 453 тысячи 400 рублей, что доходность имения хорошо известна ему. Между тем при выдаче этой ссуды именно и не была принята в соображение, как следовало по Уставу, возможность получения дохода, достаточного для платежей процентов и погашения по ссуде. И первоначальная ссуда Загряжскому в 780 тысяч рублей была сделана неосторожно, и при этом размере ссуды платежи не поступали исправно. Раз это знали и выдали Борисову еще под залог имения 450 тысяч рублей, то выдача эта есть преступление. Чем же все это объясняется? По мнению обвинения, нужна была тут не ссуда, а нужно было скрыть недочет в банке и выпуском закладных листов на 1 миллион 200 тысяч рублей пополнить этот недочет. Но листы эти только временно пополняли кассу, потому что закладные листы тогда только представляют ценность, когда обеспечены имением, которое можно продать без убытка, когда оно приносит доход, достаточный для платежей по ссуде. Оценивать имение по материальной его стоимости без соображения с доходностью – это то же, что выстроить миллионный дворец в маленьком городе, где он дохода приносить никакого не может. Когда такое имение не идет с рук и остается за банком, он должен купить закладные листы для погашения долга. Затем, рассказав об известных из судебного следствия злоупотреблениях по ссудам Амброзанцову, Лихачеву, Китаеву, Трухачеву, товарищ прокурора обвинял Алфимова в этих злоупотреблениях и затем перешел к отделу о выпуске закладных листов, необеспеченных имуществом. В 1881 г. оказалось таких листов на 508 тысяч рублей. Откуда же взялись эти листы? Пока ссуда не состоялась, банк не может выпускать в обращение соответствующих ей закладных листов, но Саратовско-Симбирский банк не стеснялся этим правилом: как поступали к нему из Экспедиции заготовления государственных бумаг закладные листы, так он и выпускал их; заемщик отказывался от ссуды, а листы оставлялись в обращении, вместо того, чтобы уничтожить их или выдать другому заемщику. Затем, банк не производил на всю сумму погасительных денежных взносов погашения листов, и от этого оставались в обращении листы лишние. Во всем этом виновато правление, и на Алфимове как председателе лежит главная ответственность за то, что банк платил проценты по таким листам, по которым платежей не поступало. Перейдя к обвинению Алфимова в растрате сумм банка, прокурор указал, что подсудимый на средства банка купил 1 июня 1874 г. серий на 15 тысяч рублей. В том же году, получив из Волжско-Камского банка с текущего счета Саратовско-Симбирского банка 90 тысяч рублей, уплатил из них 53 тысячи рублей кредиторам Загряжского в счет ссуды, а 37 тысяч рублей показал выданными Борисову, но Борисов этого не признал. В 1877 г. Алфимов получил по переводу от Борисова 59 тысяч рублей, но по книгам банка сумма эта на приход не записана, а деньги он внес на свой счет в отделение Волжско-Камского банка. Алфимов своих средств не имел, а жил на широкую ногу, жалованья получал 6 тысяч рублей, а проживал, по показанию свидетелей, до 15 тысяч рублей, затратил на механическое заведение до 80 тысяч рублей; средства эти он почерпал из сумм банка. В банке существовали несомненные злоупотребления, но по документам и балансам это не было видно. Отчеты составлялись неправильно, как это показало судебное следствие; скрывался недостаток сумм, обнаруженный только на предварительном следствии. Алфимов принимал участие в составлении отчетов, он делал в балансах исправления своей рукой, следовательно, зная хорошо дела банка, он скрывал его действительное положение. Книги велись в страшном беспорядке. Ордера подписывались Алфимовым, и невозможно допустить, чтобы он подписывал их заведомо; это видно из того, что он сам писал черновики докладов, донесений в кредитную канцелярию. В печатных отчетах банка помещались подписи Трухачева и один раз Коваленкова, когда на подлинных отчетах этих подписей не было.

Если сравнить положение Алфимова в 70-х годах с положением его в 80-х годах, то увидим весьма значительную разницу. Прежде он был влиятельным лицом в банке, участвовал в съездах, распоряжался бесконтрольно суммами банка и оказывал влияние на созыв и состав общих собраний. К своему племяннику С. Борисову он относился со строгостью, требовательностью, делал указания на ошибки в его счетах. Но с 1880 г. влияние Алфимова утрачивается, хотя он остается председателем. Причина этого кроется в изменении его отношений к Борисову. Борисов – человек неглупый, задававшийся широкими планами, но не способный приводить их в исполнение. В 1874 г. он является агентом Саратовско-Симбирского банка. В это время средства его были малы. Сначала Борисов исправно исполнял поручения банка, но так продолжалось только до конца 1874 г., когда он получил доверенность на получение из Экспедиции заготовления государственных бумаг закладных листов на продажу и залог их. Пользуясь этой доверенностью, он стал закладывать листы от своего имени на крупные суммы, и биржевые его операции начинают расширяться; тогда и отчеты его банку перестали быть ясными и аккуратными, и отчеты к 1 марта 1876 года уже обнимали годовой период, тогда как прежде отчеты представлялись за каждые 2 месяца. Счета его стали задерживать составление отчетов банка. Но ответственность его за это является только ответственностью агента банка; но когда 30 апреля 1875 г. он был избран и членом правления, он делается ответственным и за управление банком. Борисов не отвергает теперь злоупотреблений в банке, но он оправдывает себя тем, что, живя постоянно в Петербурге, он не знал, что делается в Саратове, и когда узнал о злоупотреблениях, принял меры к исправлению. Но это не так. Его действия были тесно связаны с операциями банка; Алфимов подробно и откровенно писал ему о делах банка, как это доказывается найденными при обыске письмами. Исправления дел в банке, в сущности, Борисов никакого не сделал. Борисов видел по балансам, что у банка есть складочного капитала полтора миллиона рублей, есть погасительный фонд, но он должен был знать, что если все это есть, то банк не должен был иметь нужды в деньгах, а между тем он постоянно получал извещения Алфимова, что банк нуждается в деньгах. Почему же Борисов не задал себе вопроса, отчего у банка нет денег? В деле нет указаний, чтобы он хотя раз выразил удивление по этому поводу, а он всегда удовлетворял требованиям банка о высылке денег. Значит, он скрывал положение банка от акционеров. Он знал о выпуске излишних листов, потому что продавал такие листы. Поэтому Борисову известен был дефицит банка, но он не принимал мер к устранению дефицита, потому что это зависело от его отношений к банку. Эти отношения сказались в его обязательствах на один миллион 250 тысяч рублей на пополнение убытков банка. Борисов объясняет, что это представляет обязательство уплатить в 9 лет весь капитальный долг по ссуде по Кано-Никольскому имению, но это слишком искусственное объяснение и не согласуется с содержанием его обязательств; поправка, сделанная на нем рукой Алфимова припиской слова: «сверх», выражает ту мысль, что Борисов должен уплатить 1 миллион 250 тысяч рублей сверх долга по ссуде. Если бы это было не так, то в обязательстве должно было сказать, что за уплатой этой суммы ссуда должна считаться погашенной и запрещение снято. Наконец, в этом обязательстве означены подробности, не относящиеся к погашению ссуды. Достаточно было сказать, что Борисов обязан погасить ссуду, чем хочет, а тут сказано: деньгами. Да и как же объяснить расчет раньше срока, назначенного при получении ссуды? Вносится ведь 1 процент на погашение. Если банк желал уменьшить ссуду, то зачем погашать всю ссуду? Если имение обеспечивало платежи банку доходом, то незачем погашать всю ссуду. Если бы банк хотел развязаться с этой ссудой или Борисов хотел погасить всю ссуду, то зачем же он просит дополнительную ссуду через год? Наконец, в отчете Якунина к общему собранию в марте 1882 г. сказано, что имение лежит тяжелым бременем на банке. В 1881 г. уже Борисов не внес по означенному обязательству 60 тысяч рублей. Все это идет вразрез с толкованием Борисова.

Обязательство было выдано до начала трухачевской истории; когда она началась, нельзя было уже ждать 9 лет; нужно было действовать быстро. И вот Борисов просит дополнительную ссуду в 1 миллион 400 тысяч рублей, но получает, как уже объяснено, только 453 тысячи рублей, из которых 400 тысяч рублей дарит будто бы банку закладными листами, но это – листы ничего не стоящие, так как имение не стоило выданной ссуды. Это просто была операция для пополнения недочета. В составлении отчетов банка Борисов принимал участие, проставляя в них своей рукой цифры, до него относящиеся. Цифры эти не согласуются с его счетами, но цифры эти скрывают дефицит банка. Этим он прямо указывает, что недочет в банке связан был с его действиями. Деятельное участие Борисова в трухачевской истории достаточно известно: покупкой у него дома за слишком двойную цену Борисов старался потушить заявление Трухачева о недочетах в банке. Если б Борисов считал виновными Трухачева и Иловайского, ему не следовало бы уплачивать за молчание Трухачеву и оставлять Иловайского на службе: значит, он понимал, что недочет в банке не от вины бухгалтера и кассира. Если Борисов принимал на себя пополнение убытков банка, значит, он признавал себя виновным в них. Якунин заявлял здесь, что, поступив в правление в 1879 г., он еще не успел осмотреться к началу трухачевской истории, но он уже составлял отчет за 1880 г.; значит, ему хорошо было известно положение банка. Теперь Борисов считает за банком около 500 тысяч рублей, но к разрешению этого вопроса в деле никаких данных не имеется, кроме счета, представленного Борисовым на предварительном следствии. До 1 февраля 1881 г. счетов Борисова в банке нет. Он утверждает, что присылал счета председателю Алфимову, но что счетов Борисова в бухгалтерии не было, это несомненно. Якунин в письме к Борисову говорит, что ни в бухгалтерии, ни в облигационном отделе он не мог найти, какие расчеты у Борисова с банком. После этого оказались будто бы счета у Алфимова, но по ним Якунину нельзя было составить понятие о расчетах Борисова с банком. Если счета его хранились у Алфимова, то значит, что так нужно было; в отчетах бухгалтера проставлялись все цифры, кроме относящихся до Борисова; это проставлял в них сам Борисов. У Борисова не оказалось никаких книг по операциям банка, и он говорит, что книг никаких не вел, а составлял только счета. Вейнберг, который принял от Борисова должность агента банка и близко стоял к нему, писал правлению, чтобы оно предложило Борисову сдать ему книги. Счет, представленный Борисовым к следствию, является голословным, указывает только цифры, которые предлагается принять на веру. Высылки в нем листов и денег в банк показаны слитно. Это не документ, это письменное показание подсудимого, и этот счет должен быть отвергнут, как не представляющий достоверности. Если в этом счете сделать самые необходимые поправки, то окажется, если не считать 400 тысяч рублей закладными листами по ссуде, оставленными банку, что за Борисовым остается 360 тысяч рублей, но при этом считается 250 тысяч рублей Борисову процентами за суммы, пересланные банку, и разница по реализации закладных листов. Затем обвинитель указал на неправильность операций Борисова по продаже закладных листов банка и справками из кредитных учреждений объяснил, что Борисов сосредоточивал у себя суммы банка для собственных операций; суммы эти находились у Борисова, когда банк был в стесненном положении, когда у него не доставало денег на оплату купонов, и банк вынужден был выдавать заемщикам и из погасительного фонда, и из запасного капитала. Борисов держал банк впроголодь. К нему поступали и акции банка, и закладные листы; к нему поступил при переходе к нему от Томасова Кано-Никольской дачи и весь лесной материал, на сумму около 300 тысяч рублей, на разработку которого высылались деньги из банка. В одном из писем к Борисову, от 1 мая 1881 г., Якунин пишет: «И без того на твоем счету много, а тут еще надо выдавать за тебя авансы». А между тем по счетам 1881 г. никаких сумм за Борисовым не значится, значит, что это «много» – за прежнее время. Борисов был душою дела, хотя не подписывал ни журналов правления, ни ордеров. Из общего числа временных свидетельств на акции, неоплаченных вторыми, третьими и четвертыми взносами, свидетельства на 425 акций были заложены в кредитные учреждения по поручению Борисова Гольденбергом на свое имя, а затем, когда были обменены на акции, то акции эти перешли к Борисову по надписям, сделанным в Саратове правлением банка. Что Борисов принимал участие в составлении складочного капитала, доказывается исправлением в балансе к 1 июля 1876 г., сделанным Борисовым, причем он прибавил в баланс по этой статье 90 тысяч рублей. Значит, Борисов знал о непоступлении второго, третьего и четвертого взносов по временным свидетельствам и о подложности сделанных на них надписей. Выпуск закладных листов излишних, не обеспеченных недвижимой собственностью, не мог быть неизвестен Борисову: счет таким листам вел Шаков, человек очень близкий ему; Борисов продавал и закладывал листы банка в Петербурге, он их получал из Экспедиции заготовления государственных бумаг, а когда началось следствие, Борисов сам заявлял акционерам, что излишних листов выпущено на 477 тысяч рублей.

После этого обвинитель перешел к участию С. Борисова в залоге Кано-Никольского имения, когда оно принадлежало Загряжскому, и в получении ссуды до 1 миллиона 250 тысяч рублей, когда имение перешло к нему. Получение Борисовым ссуды по означенному имению в размере, превышающем стоимость имения, сообразную с доходностью, обвинитель объясняет желанием Борисова скрыть действительное положение банка посредством выпуска закладных листов. Говоря об участии Борисова в составлении отчетов и балансов банка, товарищ прокурора указал, что присяжным заседателям были предъявлены балансы, исправленные рукой Борисова. Поэтому Борисов знал, что и дивиденд выдавался акционерам не такой, какой следовало. Имея в своих руках акции, будучи акционером банка и получая такой дивиденд, Борисов заполучал в свои руки средства банка. За один год ему было выдано в дивиденд 75 тысяч рублей. Имея в своих руках значительное число акций, Борисов распределял их между служащими для участия в общих собраниях, чтобы влиять на ход их. Значит, заключил товарищ прокурора, связь Борисова с банком установилась прочная, сильная; с этого времени у него начинаются недоразумения с Алфимовым, и тогда явилась мысль ввести в правление Якунина. В 1879 г. Якунин вторил Борисову во всем, но обвинитель не ставит их на одну доску, не считает Якунина хищником, хотя он действовал неправильно, в личных интересах. Вступая в правление, Якунин не знал о действительном положении банка, но когда он обнаружил это положение, он не ушел из банка, прельстившись той обстановкой, которую дал ему Борисов: Якунин получал содержание до 15 тысяч рублей по должности члена правления и за наблюдение за Кано-Никольским имением. Якунин знал о существовании обязательства Борисова в 1 миллион 250 тысяч рублей, потому что первый платеж по этому обязательству в 40 тысяч рублей поступил в банк при Якунине. Якунин принимал деятельное участие в трухачевской истории. Счета с Борисовым при Якунине оставались в прежнем неопределенном виде. Якунин был требователен, строг к служащим в банке, но такой требовательности он к Борисову не проявлял. Ссуда в 453 тысячи рублей под залог Кано-Никольской дачи выдана была при Якунине. При Якунине показаны были по счетам банка акции Балтийской дороги на 237 тысяч рублей, хотя в действительности они в банк не поступали. Но корыстных целей со стороны Якунина обвинитель не находит, и так как при этом Якунин старался о приведении в порядок дел банка, то обвинитель просил выделить Якунина из среды других деятелей банка и оказать ему снисхождение.

Продолжая свою речь, товарищ прокурора дополнил обвинение Борисова тем, что он подписал кассовые книги за 1879 г., в которых заключались неверные сведения. До 1879 г. Борисов не подписывал кассовых книг. Но в 1879 г. решилась судьба Кано-Никольской дачи, что ставило его в зависимость от остальных членов правления, которые, заручаясь подписью Борисова в кассовых книгах, хотели, чтобы и Борисов был ответственным за злоупотребления в банке. После этого, изложив обвинение против Коваленкова, И. Борисова, Бока и других подсудимых, товарищ прокурора Москалев закончил свою речь выражением уверенности, что присяжные заседатели не отпустят подсудимых оправданными.

Товарищ прокурора окружного суда Волченский обратился к обвинению кассира Иловайского, бухгалтера Трухачева и подсудимых Исакова и Марциновского. Деяния их, сказал обвинитель, далеко не безупречны; без участия этих лиц хищения в банке не могли бы принять тех размеров, которые обнаружились здесь на суде. Прежде всего – Трухачев, которому была поручена бухгалтерия банка. От экспертов узнано было на суде, что всякое счетоводство должно иметь своей целью то, чтобы во всякое время на основании его можно было судить о состоянии дел известного кредитного учреждения. Что же видно из книг Саратовско-Симбирского банка? Полнейшая беспорядочность и, затем, фиктивные записи, начиная с самого основания банка и до его конца. На суде было доказано, что одна и та же сумма несколько раз записывалась в расход; записывались на расход суммы, никогда в банк не поступавшие... Удостоверено, что делал все это бухгалтер Трухачев, и эксперты указали, например, в 1874 году такую сумму в 58 тысяч рублей, в 1876 году громадную сумму за счет Борисова и то же самое в 1879 г. И эксперты удостоверили, что все эти записи фиктивные, иначе сказать – подложные. Почему книги велись именно в таком виде – этого подсудимые не говорят, они не разъясняют истины. Трухачев говорит, что он действовал по приказанию председателя; Иловайский утверждает, что он вел свои книги на основании ордеров, которые к нему поступали. Ясное дело, что такие отговорки – не оправдание, а лишь желание свалить свою вину на другого. Это доказывается и тем, что раньше, во время предварительного следствия, подсудимые были откровеннее. Трухачев, например, говорил, что он делал фиктивные записи, желая обратить внимание ревизионных комиссий на злоупотребления в банке, но последние никакого внимания не обращали... Оказывается, по его словам, что он совершал преступления для того, чтобы обратить внимание на преступления других!.. Вероятно, так, потому что, как сказали нам эксперты, составлять фальшивые ордера по чьему-либо личному приказанию бухгалтер не должен, как не имеет на это права и кассир. Понятно, что в данном случае преследовались собственные, личные цели: вписывались фиктивно и в приход, и в расход суммы для того чтобы скрыть собственные грехи и грехи других. Фиктивные записи только вводили в заблуждение ревизионные комиссии, потому что не будь их, ревизия, может быть, и была бы вовлечена в ошибку, но явные нарушения и злоупотребления должны были бы броситься в глаза. Таким образом, обвинение в составлении подложных записей в книгах вполне доказано и не отрицается самими подсудимыми, и их нужно признать в этом виновными. Было явное участие подсудимых и в фиктивных торгах на Кано-Никольское имение 29 января 1879 года, когда фиктивный залог был записан в книгах как действительно поступивший, для того, чтобы скрыть фиктивность продажи. Далее, по этому же имению никогда не поступало никаких платежей, а однако, они значились поступившими. Нам говорят, что они записывались по приказанию председателя, но ведь, как разъяснили эксперты, такие приказания не могут быть обязательны ни для кассира, ни для бухгалтера. Наконец, судебное следствие дало указание на то, что подобные подлоги делались не всегда даром. Так, в 1876 году выдана ссуда Трухачеву под имение, на котором лежал долг в 5 тысяч Шотту, и этот долг не был удержан при выдаче денег заемщику, хотя после и оказался уплаченным из средств банка. Вышло так, что Трухачеву была дана двойная ссуда, и что факт уплаты 5 тысяч Шотту существует – есть ордер на эту сумму, подписанный Алфимовым и Трухачевым, который, с другой стороны, ничем не мог доказать, что 5 тысяч им внесены в банк, ибо они нигде не записаны. Очевидно, что пред нами подлог, совершенный с корыстной целью. Далее, заложенное имение числилось за Трухачевым в течение 1876 —1877 гг., но платежей от Трухачева никогда не поступало, а между тем долг на имении не возрастал, оставаясь до конца в размере первоначальной ссуды (6 тысяч 400 рублей), как будто недоимок и не было. Трухачев утверждает, что на платежи поступало его дополнительное жалованье, 600 рублей, которое он получал в добавление к годовому жалованью в 2 тысячи 400 рублей, но этих 600 рублей и не было, записей их нигде не найдено, да и подсудимый Иловайский в данном случае не подтвердил ссылки на это Трухачева.

Затем, подсудимый Трухачев присвоил себе 1 тысячу рублей денег, присланных заемщиком Масловым для взноса в банк платежа по его заложенному имению, как обнаружил член правления Якунин, ибо сам Трухачев об этом ничего не объяснил. И это преступление представляется вполне доказанным на судебном следствии. В декабре 1881 года Маслов получил приглашение от банка сделать платежи. Маслов является и говорит, что деньги уже посланы на имя Трухачева, каковое обстоятельство было подтверждено почтовой распиской, имевшейся у Маслова, между тем как в книгах банка этих денег не было записано. Наконец, это присвоение, совершенное Трухачевым, подтверждается еще и косвенным образом: как раз около того времени, когда должны были получить с почты деньги Маслова, Трухачев внес на текущий счет в банке 1 тысячу рублей – очевидно, это были деньги Маслова. Объяснение подсудимого, что он деньги Маслова отдал Алфимову, не заслуживает внимания, так как это не подтверждается документами. Вследствие этого данное преступление должно быть вменено ему в вину.

Переходя затем к обвинению подсудимого Иловайского, г. Волченский остановился прежде всего на присвоении им некоторых сумм, находившихся в его распоряжении. Таковы суммы, полученные за сгоревшие в Оренбурге имущества в размере 20 тысяч рублей. Подсудимый Иловайский сказал сначала, что денег этих он совсем не получал, но между тем они оказались записанными. Далее, в 1874 году от Борисова для передачи Алфимову было получено Иловайским 25 тысяч рублей; на приход они нигде не записаны, и Алфимов говорит, что их не получал; если он не удостоверил, что деньги им получены, значит, они остались у Иловайского. Кроме всего этого, последний самовольно выдавал деньги из кассы как членам правления, так и другим служащим, это вполне подтверждено на следствии. Но в данном случае его можно обвинять только в том, что он поступал неправильно. Более основания обвинять его в том, что председателю он выдавал деньги даже без расписки. Так, в 1873 и 1874 годах, когда Алфимов уезжал из Саратова в Петербург, он брал с собой таким образом до 200 тысяч рублей, из которых 75 тысяч были получены не только без ордера, но и без какой-либо записи в кассе. Ясно, что Иловайский вышел из пределов прав, ему предоставленных, тем более, что он не мог не знать, куда шли эти деньги, т. е. что они шли на приобретение акций для получения преобладания в делах банка.

Вслед за тем обвинитель упомянул о подложности отчетов и об участии в этом подсудимого Трухачева. Подложность отчетов, сказал он, вполне доказана, как и то, что проекты этих отчетов составлялись именно Трухачевым, допускавшим в них подлоги и фиктивные записи. Положим, он указывает на известные свои заявления, в которых он отказывался от подписания, но тут не важно, отказывался он или нет, а важно то, что отчеты были не верны. Притом же некоторые балансы, тоже подложные, были подписаны Трухачевым.

Относительно подсудимого Исакова товарищ прокурора сказал лишь несколько слов. Прежде всего он упомянул об обнаружении двух ордеров за одним 88-м номером. Один из них был правильно проведен по книгам, другой же, на 93 тысячи рублей, ничем не оправдывается. Так как такой суммы не поступало, то Исаков говорит, что касса в предыдущем (1876 году) израсходовала закладных листов на 93 тысячи рублей более, а потому и был составлен этот ордер; предполагалось, что некоторые листы были ошибочно показаны выданными в ссуду. В другом своем объяснении он говорит, что листы на 93 тысячи рублей были получены своевременно как поступившие в досрочное погашение, но не были тогда же отмечены. Однако это ничем не подтверждается; листы отмечены фиктивно как поступившие в досрочное погашение. Это обвинение доказано. Равным образом доказано обвинение Исакова в залоге купонов в конторе Печенкина и размен тысячерублевого закладного листа на два по 500 рублей с целью воспользоваться разницей в 46 рублей.

В заключение г. Волченский остановился на подсудимом Марциновском, который, будучи бухгалтером после Трухачева, точно так же подписывал заведомо ложные отчеты, оправдываясь в этом преступлении лишь тем, что так действовал он по приказанию председателя.

Гражданский истец Плевако, явившийся в суд представителем Государственного Дворянского банка и предъявивший к подсудимым гражданский иск в сумме до 2 миллионов рублей, сказал следующее:

Несколько лет тому назад, господа присяжные заседатели, добрая половина из десятка сидящих перед вами подсудимых была сильной, славной, обладающей и властью, и средствами. Всего у них было много – и денег, и врагов, и завистников. Не одно осуждение, не одно злобное обобщение их деятельности раздавалось за их спинами, но они были свободны, крепки и им не могли вредить эти слухи, эти мнения. Теперь не то: они сидят на скамье подсудимых, крепко связанные узами карающего закона, слабые, опозоренные. Всякое лишнее, ненужное для нас, но тяжелое для них слово болезненно отзывается на них, вредит им. Поэтому здесь на суде я не позволю себе ни одного искусно связанного положения, направленного к тому, чтобы перевесить чашу весов на стороне обвинения, да оно и не нуждается в этом. Мощное, поразительное по трудолюбию, оно дало нам столько обличительных для подсудимых фактов, что если вы признаете из них доказанной лишь самую малую часть, то и тогда требования наши будут всецело удовлетворены. Кроме того, к сдержанности меня обязывают и мои отношения к этому делу, в котором я являюсь представителем Дворянского банка. Сам банк не пострадал и не повинен ни в одном из злоупотреблений погибшего банка; дело ему передано для ликвидации уже погубленное, мертвое. Те ошибки и проступки, которые допускались в правлении Саратовско-Симбирского банка, выносил другой банк, не наш; мы пред делами, до нас закончившимися, сами стоим в роли вопрошающих, сами ищем виновных, а не свидетельствуем о них.