Текст книги "Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века"

Автор книги: И. Потапчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 90 страниц)

На суде подсудимый Шеньян признал себя виновным в том, что, состоя с конца 1874 г. по февраль 1879 г. членом правления Кронштадтского банка и заведуя всеми средствами означенного учреждения, часть этих средств, в сумме нескольких сот тысяч руб., составляющую неприкосновенный складочный капитал учреждения, израсходовал на свои личные надобности и по обнаружении не возвратил означенных сумм; в том, что, истощив во время заведования банком все свободные средства в течение 1878 и 1879 гг., с целью продолжать действия банка и не имея наличных денег для удовлетворения текущих платежей, заложил сам лично или через посредство других лиц отданные в банк разными частными лицами на хранение процентные бумаги на сумму 160 тысяч рублей и по обнаружении злоупотреблений не возвратил означенной суммы.

Синебрюхов также признал себя виновным в том, что, состоя членом правления, заложил отданные на сохранение в банк процентные бумаги и в том, что в январе 1879 г. с целью скрыть действительное положение дел банка составил подложное свидетельство о принятии на хранение купленных по поручению товарищества пароходного сообщения между Кронштадтом и Ораниенбаумом процентных бумаг, каковое свидетельство и было затем передано означенному товариществу, тогда как бумаг этих вовсе не было куплено.

Остальные подсудимые не признали себя виновными в взводимых на них обвинениях, заключающихся в растратах, подлогах и других злоупотреблениях, совершенных ими в качестве служащих в банке.

Судебное следствие началось проверкою положения дел в Кронштадтском банке со времени открытия его, т. е. с 1872 по 1874 год, когда в состав администрации банка вошли подсудимые Шеньян, Синебрюхов, Лангваген и др., причем выяснилось, что дела банка были настолько хороши, что если: бы ликвидировать их, то потерь почти не было бы, хотя и в этот период существования банка были некоторые неправильные и произвольные действия со стороны директора Дружинина. Со вступлением нового правления дела приняли иной оборот, и когда банк был закрыт 3 февраля 1879 года, в кассе его оказалось всего 502 рубля наличными деньгами и несколько выигрышных билетов, а в пассиве многомиллионный долг.

Свидетель Дружинин показал, что в среде кронштадтских жителей возникла мысль об учреждении коммерческого банка; в начале 1872 г. был утвержден устав, а в октябре открыты его действия. Основной капитал банка был в 500 тысяч рублей, всех учредителей было 12 человек, в том числе и свидетель, на которого были возложены хлопоты по проведению устава; затем он был выбран директором банка и исполнял эту обязанность до августа 1874 г., когда, уступая желанию своего покойного отца, вышел из банка и сдал все дела новому правлению в полном порядке, пополнив из своих средств некоторые потери, понесенные банком за этот период. На большую часть вопросов, касающихся порядков банка, правил устава, операций по выдаче вкладных билетов под векселя, свидетель отозвался запамятованием или незнанием. Далее свидетель отрицал выдачу вкладного билета на 20 тысяч рублей за петербургские акции, хотя затем из прочтенных документов подтвердилось, что акции эти были приняты банком. Для служащих было обязательно исполнение всех законных требований членов правления и директора банка, и если бы какое-либо из этих приказаний не было исполнено, то служащий мог быть уволен. Затем из показаний свидетеля выяснилось, что члены правления пользовались кредитом банка и учетами векселей; сам свидетель учел вексель с бланком на 70 тысяч рублей.

Шебунин, также один из учредителей Кронштадтского коммерческого банка, показал, что в Кронштадте многими сознавалась надобность в кредитном учреждении и потому решено было ходатайствовать об учреждении банка. Сначала в деле принимали участие только кронштадтские жители, а потом некоторые петербургские, но Касаткин в деле участия не принимал. Состав первого правления был выбран на три года; выборы были беспристрастные, но затем вследствие некоторых недоразумений произошла перемена, и последующие выборы были пристрастные, так что в правление были выбраны лица, желавшие забрать все дело в свои руки; на общие собрания являлись фиктивные акционеры; правление действовало, как хотело. О том, что банк вступил в соглашение с обществом Боровичской железной дороги, правление общему собранию не докладывало. Дела банка были не особенно хороши, дивиденд акционеры получали очень небольшой; свидетель относил это к плохому ведению дел. Сначала свидетелем было внесено в банк на текущий счет 26 тысяч рублей, но затем в сентябре 1878 г. вследствие газетных статей и слухов, он взял эти деньги, обратил их в бумаги и положил на хранение в Кронштадтский же банк, предполагая, что если что и случится, то все-таки такого краха банка быть не может, чтобы он потерял свои бумаги, отданные на хранение, так как по Уставу банк не имел права закладывать вклады; однако предположение это не оправдалось, и свидетель понес убытку 30 тысяч рублей. Синебрюхова свидетель знал, как человека высокой нравственности, честного, которому все доверяли; о Ланге никогда худого ничего не слыхал, хотя в Кронштадте его все знали.

Из прочтенного показания Стромилова видно, что он был также учредителем банка, был выбран в члены правления, но всеми делами банка заведовал Дружинин, на которого все полагались, как на сведущего человека: на деле же оказалось, что Дружинин заодно с Синебрюховым обманывал всех, играл вместе с ним на бирже и кутил в Петербурге. Открылось это вследствие того, что Дружинин поссорился с Бреме и тот донес, что не хватает 72 тысячи рублей. Тогда свидетель поехал к отцу Дружинина и заявил, что если он не заплатит за сына, то его предадут суду; старик Дружинин выдал векселя; затем было созвано общее собрание акционеров и выбрано новое правление. Дела банка во время сдачи их новому правлению были так хороши, что убытки могли пасть только на учреждение банка и на обзаведение. На следующие общие собрания являлось много акционеров из Петербурга, и слышно было, что они подставные; таким образом, все дела решались петербургской партией, составить против нее оппозицию в Кронштадте было невозможно. В другом показании свидетеля говорится о том, что гувернантка Синебрюхова за день или за два до краха банка говорила жене свидетеля, что в доме Синебрюхова нет ни одного человека прислуги, затем спохватилась и сказала, что все посланы в деревню, а между тем свидетель слышал, что они перевозили вещи Синебрюхова в Петербург.

Затем были прочтены: протоколы общих собраний; выдержка из протокола экспертизы, из которой видно, что в марте 1874 года была произведена из банка выдача одного вкладного билета на предъявителя на 20 тысяч рублей под петербургские акции; условие, заключенное Дружининым, Шеньяном и другими лицами относительно покупки акций Кронштадтского банка, по поводу которого был передопрошен Дружинин, отозвавшийся, что хорошо этого обстоятельства не помнит. Далее были прочитаны два постановления членов правления: первое от 25 июня 1874 г., которым было постановлено пригласить Дружинина для дачи объяснений, и второе от 5 августа, из которого видно, что правление предложило Дружинину покрыть убытки на сумму 35 тысяч рублей и он, признав, что действия его были совершены без ведома банка, просил дать ему срок для пополнения.

Из показаний свидетелей Буртона, Казина и Мейера, бывших депутатами банка и производивших последнюю ревизию, раскрывшую полную несостоятельность дел банка, обнаружилось следующее: в силу параграфа 42 Устава банка, на обязанности депутатов лежит: а) пересмотр раз в три месяца всех обязательств, векселей и залогов, принятых правлением, свидетельствование наличности кассы и производство внезапных ревизий; б) наблюдение за точным исполнением правлением Устава банка и постановлений общих собраний; в) заявление правлению требований о созвании чрезвычайных собраний акционеров, когда они найдут это необходимым; г) представление обыкновенному общему собранию о своих действиях в течение года отчета, который за 8 дней перед тем должен быть доведен до сведения правления. Но ничего подобного не делалось в Кронштадтском банке; депутатами были лица, угодные правлению, зависящие от него, принятые по рекомендации того или иного члена правления; поэтому ревизии производились очень редко и только «для виду», продолжаясь, по удостоверению Казина, «не более трех часов»; касса проверялась только по книге, оправдательные документы не просматривались и не проверялись, операции с вкладными билетами не ревизовались, и вообще, если депутаты входили в рассмотрение отчета правления, «то делали это поверхностно, потому что доверие к правлению было полное». Депутат Буртон хотя и заметил, что Шеньян навыдавал векселей князю Оболенскому на несколько сот тысяч рублей, а князь Оболенский Шеньяну, под которые брались вкладные билеты, но «находил это в порядке вещей». Кроме того, обнаружилось, что два из депутатов, Казин и Мейер, были фиктивными акционерами на общих собраниях, причем на имя Казина было записано 25 акций, которых свидетель «никогда в своих руках не имел», и кто их записал, не помнит; на имя же Мейера было записано также 25 акций Шеньяном, которому они и были затем возвращены.

Подсудимые Шеньян, Синебрюхов, Лангваген, Сутугин и барон Фитингоф объяснили, как и при каких обстоятельствах они вступили в правление банка. Особого внимания заслуживает объяснение барона Фитингофа: «Я,– рассказывает он,– подвергся полнейшему разорению, когда был ограблен в Берлине. За меня в то время вступились Министерство иностранных дел и покойный канцлер князь Горчаков, посылались даже ноты, но это ни к чему не повело. По возвращении в Россию нужда меня заставила добывать средства к существованию, и вот я через посредство Штерка познакомился с Шеньяном, который предложил поступить членом правления в Кронштадтский банк и принять участие в Военном комиссионерстве. Эти две должности обеспечивали мне содержание в 4 тысячи 500 рублей в год. Я тогда же сказал, что банковского дела я не знаю, но Шеньян, Синебрюхов и Лангваген объяснили мне, что они сами знают всех лиц, которым можно доверять, и что они сами чрезвычайно заинтересованы в участи банка. Мы остановились на том, что я должен подписывать учетные листы, на что я согласился под тем, однако, условием, если учетные листы будут подписываться сначала специалистами, Синебрюховым и Лангвагеном. Как это, так и то, что они заинтересованы в участи банка, вполне гарантировало меня. О злоупотреблениях я ничего не знал вплоть до обнаружения их».

Затем суд перешел к рассмотрению последнего отчета правления Кронштадтского банка, растраты складочного капитала и позаимствования из кассы банка членами правления. Относительно отчета выяснилось, что, кроме опубликованного к всеобщему сведению, составленного бухгалтером Ланге, существовал черновой отчет, совершенно несогласный с первым. По опубликованному отчету показано векселей князя Оболенского на 775 тысяч рублей, между тем как в действительности это были не векселя, а простая вексельная бумага без текста, лишь с подписью Оболенского, а иногда с бланком Шеньяна. Спрошенные по этому поводу эксперты показали, что подобные вексельные бумаги никакой ценности не имеют.

Что касается служащих по найму в частных банковских учреждениях, то эксперт Суходольский заявил, что положение таких служащих вполне зависимое, они не имеют никакой самостоятельности и должны делать то, что им прикажет правление.

Происхождение вексельных бланков без текста князь Оболенский объяснил тем, что когда ему нужны были для сухарных подрядов вкладные билеты на большую сумму, то он выслал эти бланки с своею подписью Шеньяну, бывшему в то же время его компаньоном по подряду, предоставляя ему вписать тексты по своему усмотрению.

По вопросу о позаимствованиях из кассы банка членами правления и о растрате складочного капитала были допрошены свидетели Генниг, Веттер и Гунет. Гунет занимался операциями ссуд под процентные бумаги, иногда исправлял обязанности контролера и по приказанию директора (Лангвагена) подписывал без всяких справок вкладные билеты. «Ослушаться,– говорит Гунет,– я не мог, так как я был человек служащий, и ослушаться директора значило лишиться места». Все трое свидетелей были служащими в банке, поступили по рекомендации кого-либо из членов правления и, кроме того, задолжали банку под вычет из жалованья: Генниг – 3 тысячи рублей, Гунет – 300 рублей, Веттер не определил сумму своего долга, но тоже был должен. На дальнейшие вопросы большей частью свидетели отзывались незнанием, запамятованием или тем, что «это не наше дело было».

Свидетель Доннеберг взял из Кронштадтского банка вкладной билет в 32 тысячи рублей, который и продал за границей; Шеньяну он давал бланк на 10 тысяч рублей. Шеньян признал, что широко пользовался средствами для своих личных надобностей, благодаря тому, что все ссуды ему легко разрешались правлением, без всяких журнальных постановлений и, вообще, формальностей, по словесному распоряжению. «Все несчастие произошло потому, что у меня как хозяина банка не было настоящей деловой оппозиции; все были люди молодые, неопытные, слушались моих слов, а я был слишком слаб, доверчив».

Баров Фитингоф остался должен банку 1 тысячу 914 рублей, которые и внес, по удостоверению председателя конкурса по делам несостоятельного Кронштадтского банка, все сполна с процентами.

По заявлению Лангвагена, исчезновение основного капитала относится к 1876 году.

Участие Кронштадтского банка в постройке Боровичской железной дороги выразилось прежде всего в том, что правление внесло в Государственный банк половину акционерного капитала выданными под векселя Суздальцева билетами на сумму 321 тысячу рублей, а затем, в отсутствие Шеньяна, было заключено с Суздальцевым новое условие на выдачу 175 тысяч рублей билетами под его векселя под тем условием, чтобы Суздальцев представил облигации Боровичской дороги, чего он не исполнил. Сроки векселей Суздальцева проходили, и он давал векселя от имени общества Боровичской железной дороги без своих бланков на них. Это, главным образом, по словам Шеньяна и др., и втянуло банк в дела общества дороги, хотя уже стало ясно, что надеждам на крупные барыши для банка от дороги не суждено сбыться. Затратив крупную сумму, возврата которой не предвиделось, правление решило всеми мерами содействовать окончанию дороги; таким образом, выдачи вкладных билетов в данном случае, как говорит Лангваген, были вынужденною помощью со стороны банка Боровичской дороге с целью довести ее постройку до конца. Выдача, насколько он помнит, была разрешаема Шеньяном, и ей должна была предшествовать выдача векселей Суздальцевым, чего в действительности не делалось.

Спрошенный по настоящему вопросу свидетель Лобанов показал, что он был некоторое время членом правления банка, но потом вышел, так как правление все делало без его согласия и совета. И он был «по-видимому, совсем лишним человеком». Он был против участия банка в постройке Боровичской дороги, так как, по общему мнению, это предприятие не имело шансов на хороший успех.

Ольхин, бывший секретарь правления Боровичской дороги, удостоверил, что средства на постройку дороги выдавались из Государственного банка, всего около 800 тысяч рублей. Свидетель был акционером Кронштадтского банка, но не владел акциями; бывал по приглашению Шеньяна и Лангвагена на общих собраниях и ездил для того, чтобы подавать голос за утверждение отчета, за выбор депутатов, которых не знал лично, но выбирал, потому что ему говорили, кого выбирать; точно так же он был и акционером общества Боровичской железной дороги, получив ее акций на 5 тысяч рублей; средств на приобретение этих акций он не имел, но они записывались на его имя самим правлением.

Бывший строитель Боровичской дороги полковник Духновский заявил, что Кронштадтский банк имел сделки с правлением общества дороги, давал вкладные билеты на 321 тысячу рублей для представления их в Государственный банк вместо денег. Контракт и дополнительное условие на постройку дороги выработаны только им и Суздальцевым. Шеньян и Синебрюхов состояли директорами правления дороги, но «об акционерном участии их в деле» свидетель не знает; ему известно лишь то, что «акционерный капитал не собирался и общества не существовало вовсе». «На первое общее собрание,– показывал далее Духновский,– была приглашена целая компания, где был и я, как будущий строитель, и где было избрано правление; всех этих лиц приглашал Суздальцев, который был душою всего дела... В декабре 1874 года был устроен обед по какому-то торжественному случаю, кажется, по поводу добычи вкладных билетов Кронштадтского банка; на обеде Шеньян пил за здоровье Суздальцева, а Суздальцев – за здоровье Шеньяна». Духновский по приказу Шеньяна однажды получил из отделения Кронштадтского банка 15 тысяч рублей за счет Боровичской железной дороги. Впоследствии он предъявил к дороге иск об убытках, понесенных им в качестве строителя; иск этот был удовлетворен Судебной палатой, но решение ее кассировал Сенат.

Бывший поверенный общества Харламов подтвердил, что Суздальцев был главою предприятия и принимал деятельное участие в нем, но вел дела неправильно; до половины 1879 года в правлении общества не было правильно составленных, основанных на документах книг; долг дороги простирается в действительности до 2 миллионов 200 тысяч рублей, но так как многие претензии предъявлялись вдвойне и втройне, то поэтому и получилась сумма в 3 миллиона 886 тысяч рублей. Свидетель того мнения, что постройка дороги была бы выгодным и серьезным предприятием при условии осуществления некоторых дополнительных сооружений, как, например, моста через Мсту. Но ходатайства о том были отклонены, и это пагубно отозвалось на эксплуатации дороги.

Гласный Боровичского уездного земского собрания Кривцов и гласный Боровичской городской думы Соколов высказали, что польза от постройки Боровичской железной дороги была очевидна для всех, грузов на ней должно было быть достаточное количество, и поэтому земство и дума в свое время усиленно хлопотали о постройке этой дороги и о поддержке ее, когда дела общества пошатнулись.

Подсудимый Суздальцев показал, что он, зная о близких отношениях Шеньяна с Волжско-Камским банком по постройке Муромской железной дороги, обратился к нему с просьбой помочь реализировать капитал для Боровичской дороги; министр финансов согласился на внесение вкладных билетов Кронштадтского банка вместо денег; заключено было условие с Кронштадтским банком, который имел полную возможность следить за делами общества Боровичской железной дороги, потому что в директора правления дороги, которых по Уставу полагалось три, попали Шеньян и Синебрюхов, а так как для решения дел требуется большинство голосов, то они и ворочали им, а не он ими; зная его состоятельность и хороший личный кредит, Шеньян и Синебрюхов постоянно требовали его личных векселей; он же, стремясь довести постройку до конца, соглашался на все, и если в настоящем случае кто-либо является потерпевшим, то это он, Суздальцев, а отнюдь не Кронштадтский банк, который имел большие выгоды от операции с вкладными билетами и обеспечивал себя личными векселями Суздальцева.

Из прочитанных в дополнение к изложенному документов выяснилось, что уже в 1876 году дела банка были плохи, не уплачивалось по чекам и векселям, и Суздальцев нередко тщетно обращался с просьбой об уплате или высылке денег; между прочим, в одной из телеграмм Суздальцев просит Лангвагена привезти два срочных бланка для вкладных билетов. Утверждение Суздальцева, что он во всем действовал согласно желанию директоров Кронштадтского банка, опровергается протоколами и постановлениями правления Боровичской дороги, подписанными не Шеньяном и Синебрюховым, а Стабровским и Мейером, которые были назначены по желанию Суздальцева.

Определением С.-Петербургской судебной палаты, состоявшимся 15 февраля 1883 года, Боровичская железная дорога признана должником несостоятельным в сумме 3 миллионов 886 тысяч 140 рублей 20 с половиной коп.; на это определение дорогой подана кассационная жалоба в Сенат.

Мнения экспертов во вопросу об отношениях Суздальцева к обществу Боровичской железной дороги и Кронштадтскому банку разделились. Эксперт Суходольский признает выдачу вкладных билетов под векселя Суздальцева неправильною, причем неправильность эта впервые была допущена со стороны бывшего управляющего Государственным банком Е. И. Ламанского. Вольбрюк, поддерживая в этом Суходольского, добавил, что, по его мнению, Суздальцев состоял комиссионером Кронштадтского банка, что общества Боровичской дороги не существовало, а дорога принадлежала Суздальцеву, и он действовал за свой счет. Кожевников, признавший на предварительном следствии операцию с вкладными билетами фиктивной, на суде изменил свое заключение, заявив, что считает эту операцию «скорее неправильной, чем фиктивной»; Суздальцева по отношению к банку следует считать комиссионером для сбыта вкладных билетов, заведомо безденежных. Следующий эксперт высказал, что выражение «фиктивные вклады» он считает неверным, раз только банк принял вексель и учел его; Суздальцев был не более как посредником между обществом Боровичской дороги и Кронштадтским банком, он даже не значится в числе кредиторов банка. Последний эксперт дал заключение, что вексель, признанный правлением какого-нибудь банка благонадежным, все равно, что деньги, его можно принять на вклад и выдать под его обеспечение вкладной билет; выдача же вкладных билетов без всякого обеспечения должна считаться, безусловно, неправильной.

Относительно участия Кронштадтского банка в товариществе Военного комиссионерства подсудимый Шеньян показал, что он принял участие в товариществе по предложению Герарда и Мейеровича; цель комиссионерства заключалась в доставлении продовольствия войскам, как в России, так и за границей; дело представлялось очень выгодным и обещало дать громадные барыши; в предприятие вступили также Синебрюхов и Сутугин, и решено было взять ссуду из банка посредством учета векселей на сумму 129 тысяч. Впоследствии к ним присоединился князь Оболенский, занято было в банке 500 тысяч вкладными билетами, из которых половина пошла для военного комиссионерства, а другую половину взял лично князь Оболенский; часть этих денег была возвращена банку, так что общая сумма долга по этой операции определяется в 270 тысяч рублей. Синебрюхов, Лангваген и Сутугин в общем подтвердили показание Шеньяна.

Герард и Шорин были акционерами Военного комиссионерства. Герард потерял на этой операции 3 тысячи рублей. Сумма 8 тысяч рублей была внесена им не наличными деньгами, а вкладным билетом Кронштадтского банка, взятым под вексель. Когда конкурсное управление после объявления банка несостоятельным должником предъявило иск об уплате по этому векселю, свидетель предъявил взятый под вексель вкладной билет, и конкурс принял его, возвратив вексель. Необходимые для Комиссионерства средства поступали от Шеньяна.

Свидетель Беляев, служивший в Военном комиссионерстве, показал, что однажды личный секретарь Шеньяна Абель попросил его подписать «за контролера» вкладной билет Кронштадтского банка.

Затем были рассмотрены отношения Кронштадтского банка к операциям Путилова, умершего во время производства следствия по настоящему делу. Свидетель Бухе, душеприказчик Путилова, показал, что он занимался делами покойного в течение 10 лет, знает, что Путилов получил от Кронштадтского банка вкладные билеты, которые имел намерение все возвратить банку. Когда билеты были собраны, свидетель поехал в банк, получил оттуда все векселя Путилова, обеспечивавшие вкладные билеты, а за билетами должен был приехать Шеньян. Получил ли их Шеньян, свидетель не знает, но знает, что билеты были уложены в портфель и переданы Шеньяну, который, уезжая на дачу, оставил запертый портфель в кабинете Путилова; свидетель не допускает, чтобы Путилов мог пустить эти билеты в оборот без согласия Шеньяна, хотя отношения у них были вполне дружеские. Выдача вкладных билетов под векселя практиковалась почти во всех банках; Государственный банк знал, что билеты эти выдаются под векселя и, желая оказать помощь Кронштадтскому банку, приобретал его билеты. В 1873 году Путилов пользовался неограниченным кредитом, но в 1880 году кредит его пал, потому что предприятия его не осуществились по непредвиденным причинам.

Эксперты признали, что, как видно по книгам, операция банка с Путиловым была совершена под соло-векселя последнего, без всякого обеспечения, в книгах записывалась неправильно и не соответствовала требованиям Устава, хотя обычай, столь сильный в коммерческих делах, допускает подобные операции.

Рассмотрев указанные выше вопросы, суд перешел затем к наиболее сложному и обширному отделу о сухарных подрядах; был допрошен ряд свидетелей, близко знакомых с этой операцией и принимавших то или иное участие в ней, выслушаны объяснения и возражения подсудимых.

Свидетель Герард был поверенным Власова и К° по сухарной операции, получая 1 тысячу рублей жалованья в месяц, а в Бухаресте 3 тысячи; знал, что в деле участвуют князь Оболенский и Шеньян, но про участие Кронштадтского банка ничего не знал.

Свидетель Шорин ездил по поручению Шеньяна в Смоленск с вкладными билетами Кронштадтского банка для реализации их; вместе с ним ездил туда агент князя Оболенского Бируль, которому Шеньян не доверял, так как он дорого показывал расходы по учету векселей, около 30 процентов, а по заявлению самого Шеньяна – 80 процентов. В Смоленске билеты не удалось реализовать вследствие того, что там в Обществе взаимного кредита оказался уже большой долг по ранее заложенным билетам. В Смоленске Шорин встретил Софью Пергамент, служившую у князя Оболенского в Тульской его конторе и приехавшую сюда для получения из Городского банка разницы в 2 или 3 тысячи рублей за оплаченные Кронштадтским банком вкладные билеты. Вместе с Бирулем свидетель ездил с вкладными билетами на 80 тысяч рублей в Тулу, где банк билеты принял, выдав расписку Бирулю, а деньги обещал выслать.

Перевозчиков, служивший артельщиком при Кронштадтском банке, и другой служащий, Клычков, показали, что они возили в Петербург разные документы и в том числе вкладные билеты. Первый однажды сам доставил их князю Оболенскому, получил расписку, но векселей от князя не привозил; билеты приготовлялись по вечерам, большею частью, для чего Перевозчиков по приказанию директора собирал бухгалтера и контролеров, которым передавал или записку директора, или телеграмму, по которой требовалась высылка билетов. Писали билеты Емельянов, Ланге, Бреме, иногда Гунет, Генниг или Веттер.

Свидетель Филимонов, служа в Петербургском отделении Кронштадтского банка, часто получал поручения от Шеньяна, Лангвагена и Сутугина отвозить билеты в Москву, Тулу и Орел; поездки эти начались с 1876 года. Взамен билетов выдавались векселя или расписки; последние каждый раз с особого разрешения директора банка, испрошенного по телеграфу.

Сартори, служивший у Шеньяна, показал, что в феврале 1878 года он ездил по поручению Шеньяна в Тулу, в контору князя Оболенского, чтобы узнать, где помещены вкладные билеты на 2 миллиона рублей, список номеров которых ему был сообщен. В конторе фирмы князя Оболенского ему сказали, что случайно знают лишь о двух или трех билетах на несколько сотен тысяч, сведения же об остальных билетах можно получить только от самого князя.

По поводу этого показания князь Оболенский заявил, во-первых, что контору знали под именем «Контора князя Оболенского», потому что все сухарное дело было в его руках; на самом же деле контора принадлежала ему наравне с Шеньяном, и управляющий имел доверенность от имени их обоих; во-вторых, что тульская контора каждый месяц давала подробный отчет в каждой копейке, а потому Шеньян мог точно знать о билетах. На это Шеньян возразил, что Сартори он посылал не от своего имени, а от Кронштадтского банка, с целью проверить список вкладных билетов банка, полагая, что в книгах князя Оболенского билеты должны быть в подробности записаны, чего, однако, не оказалось; отчета в каждой копейке князь Оболенский не давал, а присылал выписки из кассовых отчетов, из которых ничего нельзя было видеть. Последнее подтвердил и подсудимый Сутугин.

Затем рассмотрен был инцидент с риго-тукумскими акциями.

Свидетель Шапиро, нуждаясь в деньгах, обратился к Шеньяну с просьбой о ссуде под акции Риго-Тукумской железной дороги и, получив обещание устроить это дело, передал подсудимому 500 акций, номинальной стоимостью по 125 рублей каждая. Через некоторое время Шеньян ему сообщил, что передал акции князю Оболенскому, который денег не достал и акций не возвратил; но путем переписки с разными лицами свидетель узнал, что акции заложены за 40 тысяч рублей и что князь Оболенский говорит, будто деньги передал Шеньяну. В деле имелось несколько телеграмм от Оболенского к Шеньяну по поводу риго-тукумских акций и расписки Вейденгаммера в получении для залога 50 временных свидетельств на названные акции. Шеньян показал, что ввиду обещания князя Оболенского заложить акции, о которых идет речь, он отправил их в Тулу; когда же Шапиро пришел за справкой, он телеграфировал Вейденгаммеру и получил ответ, что акции заложены, почему он и направил Шапиро за деньгами к Оболенскому, но князь сказал, что денег не получал. Сам он также не получал от Оболенского ничего за эти акции, и уже во время своего ареста узнал из отчета за январь 1879 года, что риго-тукумские акции заложены за 48 тысяч рублей. Князь Оболенский объяснил, что акции были получены в конторе Оболенского и Шеньяна в Туле и заложены Вейденгаммером на дело сухарной операции; Шеньяну был дан отчет в израсходовании денег.

Баранов показал, что имел сношения с Кронштадтским банком, которые заключались в получении вкладных билетов под учет векселей; билеты до разрешения министра финансов представлялись в артиллерийское ведомство, как залог по порядкам и поставкам, рубль за рубль. Шеньяна знал лет восемь; он пользовался репутацией вполне порядочного человека, имел хороший кредит, был человек доверчивый, увлекающийся разными предприятиями и, главным образом, надеялся, что Военное комиссионерство принесет хороший барыш. Свидетель имел киевский сухарный подряд, часть которого передал Оболенскому и Шеньяну, и общий баланс сухарной операции дал им барыш. Он обращался с официальным прошением в Особую канцелярию по кредитной части о разрешении выдачи вкладных билетов из Кронштадтского банка под векселя, а при свидании с министром финансов Рейтерном объяснил, что в обеспечение билетов будут представлены векселя, и под эти билеты артиллерийское ведомство выдало аванс. Министр финансов, разрешая выпуск вкладных билетов, всегда убеждался в соответствии их выпуска с основным капиталом. Вкладные билеты под векселя выдавались свидетелю из всех банков, кроме учетного, на большие суммы, до 900 тысяч рублей.