Текст книги "Лашарела. Долгая ночь"

Автор книги: Григол Абашидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 46 страниц)

договорено. Снова напоминалось о том, что епископ Саба

уже сложил свои ямбы, что они всем нравятся, но все-та¬

ки все с нетерпением ждут стихов поэта Торели. Под «все¬

ми» надо было понимать, что ждет и сама царица.

Письмо живо напомнило Торели всю обстановку двора,

в которой он столь разочаровался. Вспомнилась вся толпа

льстецов, суетящихся у подножия трона, вспомнились ли¬

цемеры, для которых нет на свете ничего святого, которые

все силы тратят на то, чтобы добиться высоких званий и

степеней, а власть используют, чтобы умножить свои до¬

ходы, нахватать взяток.

Но письмо первого министра напомнило Торели и о

другом, а именно о том, что он все же поэт и как давно

он не брал в руки пера, не сидел, не мучился над бумагой.

Уж не разучился ли он за это время писать стихи?

Торели сел писать восхваление, хотя в душе у него

не было ничего, кроме жгучей горечи за Грузию, настиг¬

нутой бедами, и кроме возмущения беспечностью нынеш¬

них правителей страны.

671

Давно не брался за перо придворный поэт Торели. Сна¬

чала отвыкшая рука никак не хотела двигаться по бума¬

ге, потому что в душе и в уме не могло зародиться ни од¬

ной строки. Потом тяжело и трудно легли первые строки,

потом Торели забылся, крылья его вдохновения снова рас¬

прямились, и стихи легко и вольно полились один за дру¬

гим. Пожалуй, никогда не писал Торели с таким подъе¬

мом и жаром. Только пе получалось у него восхваление

Русудан, заказанное царским двором, но выплескивались

на страницы сокровенные душевные скорбь и боль, кото¬

рые, как потом оказалось, были скорбью и болью всего

народа. Торели писал восхваление герою Гарнисской бит¬

вы Шалве Ахалцихели.

В первых глазах поэт воспевал сказочное мужество

Шалвы, его бескорыстие и беспредельную любовь к Гру¬

зии. В тяжелых войнах, в Басиани -и Шамхоре, во время

взятия Гандзы и Нахичевана, в далеких легендарных по¬

ходах к берегам Черного моря и в Иран, а также в жарких

схватках с монголами всегда побеждала сабля Шалвы

Ахалцихели. Один только блеск этой сабли заставлял вра¬

га зажмуриваться или отворачивать лицо, потому что она

блестела ослепительно, как солнце.

В ужасном Гарнисском бою Шалва оказался единст¬

венным из всех грузинских военачальников, кто грудью

встретил напор врага и не показал хорезмийцам спины.

И хотя убили под ним коня и сабля переломилась по са-

мую рукоятку, все же он как богатырь продолжал сра¬

жаться с врагом.

После воспевания мужества, силы и благородства Шал*

вы в поэме следовал плач по четырем тысячам месхов,

которые все до одного положили свои головы у Гарнисских

скал за родину.

Много было врагов, сто на одного месха, но месхи

не отступили ни на один шаг. Поэтому нельзя ска¬

зать, что они были побеждены. Они были просто уби¬

ты. Они на веки вечные прославили грузинское муже¬

ство.

Эти главы поэмы были особенно поэтичны. Сила так

и клокотала в них. Здесь Торели ярко живописал родную

грузинскую природу, как это полагается в плаче. Здесь же

он обрисовал и отдельных месхов, и отдельные картины

боя, те, что врезались в память, ибо поэт сам ведь был там

и все видел. С горечью и болью плакал поэт над памятью

672

павших, с гневом и яростью проклинал тех, кто должен

был помочь месхам и не помог.

В последних главах «Восхваления» Торели рассказал

о пленении Шалвы Ахалцихели, о его достойном и муже¬

ственном поведении в плену и, наконец, о принятии муче¬

нической смерти. Поэт провозглашал Шалву Ахалцихели

славой и совестью народа, героем и мучеником, умершим

за величие родины, за святую веру.

От имени Шалвы поэт призывал всех грузинских ры¬

царей, в ком бьется еще честное сердце и в чьих сердцах

живет еще хоть искра любви к Грузии, подняться на за¬

щиту родной земли.

Кончалось «Восхваление» гимном, прославляющим

Грузию.

Несколько дней Торели ходил как в тумане. Все, что

он думал и чувствовал, уже перенесено на бумагу, но все

оно еще и в душе поэта. Он ходил, бормоча свои собствен¬

ные стихи, мысленно перечитывал их, исправлял, зачер¬

кивал, писал заново. Наконец наступило великое облегче¬

ние, которого не понять тем, кто не носил в гору камней

на своих плечах, кто ие писал стихов или картин и кто не

освобождался от бремени.

Немного успокоившись, Торели переписал свое «Вос¬

хваление», сделав несколько одинаковых списков. Один

список он послал семье Шалвы Ахалцихели, второй – в

Гаги двоюродному брату Шалвы Вараму Гагели, тре¬

тий – книжиику-летописцу Павлиа в монастырь. Нес¬

колько списков он положил в дорожную суму и отправил¬

ся с ними в Тбилиси.

Всюду в столице Торели, оглядываясь по сторонам,

удивлялся переменам. Всюду чинили, латали, обновляли

разрушенные дома. Во многих местах возводились новые

здания. В торговых рядах и лавках, тоже восстановлен¬

ных, царило оживление, почти как в мирное время. II о

многие дома и целые улицы все еще стояли покрытые са¬

жей, с выбитыми стеклами и напоминали больше ямы и

логова первобытного человека, нежели жилища современ¬

ных людей.

Издали бросались в глаза поднимающиеся в небо леса

над Курой: на месте бывших палат Русудан возводились

новые, еще более пышные палаты. Бесчисленные верени¬

цы арб со всех сторон тянулись к месту стройки. Они везли

известь, камень, доски. На лесах и вокруг лесов был

22 Гр. Абашидзе

673

настоящий муравейник. Каменщики, плотники, подносчи¬

ки камней трудились там.

На узенькой улочке внимание Торели привлек отсвет

огня из гончарной мастерской. Что-то потянуло заглянуть

и в саму мастерскую. В глубине полутемного помещения

топилась печь, обжигались горшки, кувшины и миски. Не¬

далеко от порога сидел на чем-то низком по-прежнему за¬

росший бородой слепой Ваче. Он бренчал на чонгури и

низким голосом про себя напевал какую-то песню.

Торели тотчас спешился, зашел в мастерскую, обнял и

расцеловал своего несчастного друга. Ваче отложил чон¬

гури, подвинулся, давая место Торели. Поэт присел рядом

со слепцом на обрубке бревна.

–

Ну как ты, что делаешь, зачем забрел в мастер¬

скую?

–

Копчу небо. Ни один живой человек не может жить

без работы. Вот я и устроил себе эту маленькую мастер¬

скую, леплю посуду, обжигаю. Глаз у меня нет. Но во

время работы я руками вижу лучше, чем зрячий. Теперь

это уже не пальцы живописца, а пальцы гончара.

Ваче вытянул руки и поразительно быстро заиграл

пальцами, точно крутился в это время гончарный круг и

под пальцами была мягкая глина, а не пустое место.

–

Цаго,– крикнул Ваче в глубину мастерской,– Ца¬

го, покажи гостю, какие кувшины и пиалы научился я де¬

лать.

Услышав имя Цаго, Торели смутился. Ваче, должно

быть, догадался о смущении гостя. Он опустил голову и

негромко, как бы извиняясь, сказал:

–

Мою дочку зовут Цаго. Она всего лишь на два года

моложе твоего Шалвы.

У полок с готовой посудой появилась девочка. Она сни¬

мала на выбор пиалы, кувшины, суры и азарпеши. Торели

с восторгом разглядывал изящные изделия слепого. Ис¬

полненные в форме разных зверей суры и чинчилы, укра¬

шенные строгим, но красивым орнаментом пиалы были

действительно редкими образцами искусства.

–

Прекрасно, изумительно, великолепно! – то и дело

восклицал Торели.– Ты молодец, Ваче. Дар первейшего

художника Грузии не пропал и здесь.

–

Тебе и правда понравилось? – обрадовался Ваче

как ребенок, больше чем тогда, когда видные сановники

хвалили его живопись во дворце Русудан.– Тогда возьми

674

себе иа память лучшее, что здесь есть. Цаго, отложи гос¬

тю павлинью суру и чиичилу в виде маленькой лани.

Остальное пусть гость выберет сам на свой вкус.

Торели начал отнекиваться, но, видя, что подарков не

избежать, отобрал некоторые вещи, отложил их в сторо¬

ну, а сам снова сел рядом с Ваче.

–

Бренчишь на чонгури?

– А что делать, Турман. Под чонгури лучше поется.

А без песни, как и без работы, я не могу. Много горечи

на душе. Отвожу душу песней, подбираю музыку к раз¬

ным стихам.

*– Вот как! Тогда прими и от меня подарок. Я только

что закончил «Восхваление» Шалве Ахалцихели. Цаго те¬

бе прочитает, и если стихи тебе понравятся, то под чоигу-

ри будешь их петь.– Торели достал из сумы список

«Восхваления», уложил туда подаренную посуду и под¬

нялся.

–

Твои стихи, наверно, хороши, их легко будет петь

под чонгури.– Ваче стал ощупывать рукопись.– Подбе¬

ру мотив, передахМ другим слепым музыкантам, мы

здесь – друзья по несчастью – часто встречаемся друг с

другом.

–

Делай как знаешь. Я теперь пойду, но скоро я

вернусь и тебя вместе с Цаго возьму погостить к себе в

Ахалдабу.

–

Спасибо тебе, Турман, не забываешь бедного

слепца. Спасибо. – Ваче обнял плечи Торели своими

огромными руками.

Подъезжая к летней резиденции царицы, Торели

почувствовал, что волнуется. До сих пор он как-то не заду¬

мывался, зачем он едет. Теперь, когда цель поездки была

близка, на него напали сомнения. Вместо заказанного пер¬

вым министром «Восхваления» Русудан он везет «Восхва¬

ление» Шалве Ахалцихели. В его «Восхвалении» осуж¬

даются беспечность, себялюбие, корыстолюбие людей,

управляющих страной, то есть тех самых людей, которым

он везет теперь свою поэму. Вероятно, она не доставит им

удовольствия, вероятно, и царица, и все царедворцы оста¬

нутся недовольны и даже разгневаются. Торели никогда

не приходилось еще испытывать на себе высочайший

гнев.

Из буйной зелени показался вдали дворец царицы.

Царские слуги, придворные вышли встречать Торели, уже

675

раскрылись перед поэтом двери, возвращаться поздно,

надо идти вперед.

К счастью, ни царицы, ни первого министра сейчас,

с утра, не было во дворце. «По крайней, мере, не заставят

читать «Восхваление» вслух,– думал Торели.– А когда я

уйду, пусть читают и наслаждаются». Поэт оставил списки

«Восхваления» для передачи царице и Арсению, а сам,

не мешкая ни минуты, покинул дворец и заспешил к себе

в Ахалдабу.

Турман снова прочно засел в своем имении ухажи¬

вал за посевами, за виноградником, за садом. Он целыми

днями, как простои крестьянин, работал лопатой или топо¬

ром. Оп полюбил аромат подсыхающей иа сено травы, за¬

пахи свежевзрыхленг-юй земли. В эту минуту затихала

боль в сердце, притуплялась печаль, забывались все беды

и горести.

К тому же было еще одно, что скрашивало жизнь и ве¬

селило сердце. Это мальчик Шалва, растущий сильным,

стройным, трудолюбивым и умным. Шалва скоро сделался

вожаком всех деревенских мальчишек. Он командовал да¬

же ребятами гораздо старше себя. Позови Шалва, и тот¬

час все сбежались бы на его зов. Поведи он их за собой,

и все как один пошли бы. Прикажи броситься в бурную

реку, и все, ие раздумывая, выполнили бы приказ.

Торели молился на маленького Шалву, потому что это

было единственное, что заполняло отцовское сердце. Об¬

щался Торели и с крестьянами, присматриваясь к их жиз¬

ни, к их характерам, к их приемам труда. Впрочем, он сам

вскоре стал походить на крестьянина. О своей внешности

оп не заботился теперь, как прежде, отпустил бороду, ред¬

ко смотрелся в зеркало, не скрывал седин. Плечи его не¬

много опустились, а руки как будто стали подлиннее.

Пройдя через испытания, которых хватило бы иа несколь¬

ко жизней, он забыл о светском лоске и совсем потерял

вкус к придворной изысканной жизни. В гости ои ни к ко¬

му не ходил, зато и его никто не навещал в уединенном

имении в Ахалдабе.

Однажды, возвращаясь из виноградника, Торели услы¬

шал песню. По дороге гнали отару. За овцами с обеих сто¬

рон, высунув языки, бежали лохматые овчарки. Скотоводы

возвращались с летних пастбищ. Громкое блеяние овец,

разноголосое блямканье колокольчиков, шарканье бесчис¬

ленных копыт, лай собак, окрики пастухов – все это сли¬

лось в общий шум, взбудораживший деревню. Солнце за¬

ходило за край холма. Пастухи остановили отару у околи¬

цы села, чтобы расположиться иа ночлег. Утомленные жа¬

рой, пыльной дорогой и дальним переходом, овцы тотчас

сгрудились и затихли. Пыль, поднятая отарой, постепен¬

но рассеялась в воздухе. Через некоторое время, когда все

окончательно затихло и успокоилось, послышался звук

пандури и полилась песня.

Деревенские люди любят пение пастухов. Поэтому

вскоре к костру потянулись крестьяне из деревни. Торели

тоже пошел за ними. Вокруг пастухов, образовав плот¬

ный круг, стояли крестьяне. Из середины круга раздава¬

лось бренчанье струн, и сильный звучный голос певца

выводил песню. Голос поющего с каждым словом креп,

становился увереннее, песня мужественно звучала в ти¬

шине.

677

Кто говорит, что то был бой,

То с неба гром упал,

Когда стояли мы с тобой

Среди Гарнисских скал.

Узнав свои стихи, Торели вздрогнул и похолодел.

Сердце его часто забилось, к горлу певольно подступили

слезы. Кое-как справившись с волнением, он отошел в сто¬

рону и сел на камень, чтобы слушать, никому не мешая.

О горе, горе, горе мне —

Не умер вместе с ними я.

Песня все набирала высоту. Струны пандури рокота¬

ли, то осуждая, то призывая, то словно плача. Крестьяне

слушали затаив дыхание. У многих на глазах заблестели

слезы. Безвестный певец пел теперь последнюю главу из

первой части «Восхваления», пел славу Ахалцихели и от¬

ваге рыцарей-месхов. Кое-где он вставлял свои слова, но

Турман не обращал на это никакого внимания.

Все последние месяцы Торели чувствовал себя очень

одиноким, хотя, может быть, сам не признавался себе в

этом. Он чувствовал, что всеми забыт, никому не нужен,

никто больше не интересуется не только его геройством и

его подвигом во славу родины, но и его стихами.

И вот в одну секунду рассеялись все сомнения Торели.

Оказывается, его стихи поют в пароде. И уж если они

проникли в те далекие горы, откуда возвращаются теперь

эти пастухи, значит, они распространились и ближе, по

долинам и холмам всей Грузии. Они звучат на пастбищах,

по деревням, как звучат здесь, на окраинах Ахалдабы,

и призывают грузинских рыцарей на новые подвиги.

Вы слышите, Шалвы призыв

Гремит среди долин.

Жену забыв, детей забыв,

На бой вставай, грузни!

Но если стихи поют даже в далеких горах, в народе,

то, верно, они знакомы и князьям и при дворе. Там их ие

знают, конечно, наизусть, но, по крайней мере, читают.

Судя по всему, царский двор разгневан. За это время, что

Торели уединился в Ахалдабе, не однажды собирали дар-

бази. Однако Торели не получил ни одного приглашения.

Да и вообще по другим делам его тоже не приглашают.

Это молчание – несомненный признак гнева первого ми¬

нистра, а может быть, даже и царицы, Но с сегодняшнего

(578

вечера, с той минуты, как Торели услышал стихи из уст

пастуха, ему ничего не страшно, даже царский гнев. Если

народ понял и подхватил его стихи, если в глазах народа

поэт разоблачил то, что хотел разоблачить, и воспел то,

что он хотел воспеть, то, значит, ничего больше не нужпо.

Между тем наступила осень. В садах отяжелели вет¬

ви, поспел виноград. Торели давно собирался пригласить

к себе Ваче вместе с маленькой Цаго. Осень – самое под¬

ходящее время для того, чтобы звать гостей.

Родной дом Ваче после смерти его матери постепенно

пришел в упадок и теперь стоял разоренный. Ваче, навер¬

ное, сам мечтает побывать в родной деревне. Но нет у не¬

го здесь никого, к кому он мог бы приехать, негде прикло¬

нить голову, нет очага, около которого можно было бы

погреть руки.

Торели решил пригласить Ваче к себе, причем оста¬

вить его у себя надолго – пусть отдохнет в родном краю

и если не увидит родных холмов, то, во всяком случае,

подышит родным деревенским воздухом.

Оп велел заложить быков в арбу и послал человека за

Ваче и Цаго. Встречать гостей Торели вышел иа край де-

ревшг. Еще издали он увидел, что на арбе сидит одна

только маленькая Цаго, а Ваче нет. Девочка с плачем

спрыгнула с арбы и бросилась к Торели, причитая:

–

Дядя Турман, дядя Турман, они увели моего папу.

Я осталась одна. Они его увели.

–

Куда можно увести слепого человека, кто увел?

Успокойся, не плачь. Это какое-то недоразумение, все

уладится.

Но Цаго плакала пуще прежнего. С трудом удалось ее

успокоить, и тогда она рассказала, как было дело.

–

Два дня назад напа сел отдыхать у порога мастер¬

ской.– рассказывала девочка.– В руках, как всегда, ои

держал чонгури. Потихоньку он напевал те стихи, что ему

подарили вы, когда заходили к нам в мастерскую в прош¬

лый раз. Послушать песню собрались люди. Когда папа

пел, всегда около мастерской толпился народ. Слушая ва¬

ши стихи, люди становятся печальными и задумчивыми.

Так было и в этот раз. Некоторые подпевали отцу, некото¬

рые всхлипывали и вытирали глаза.

Вдруг откуда ни возьмись появился епископ Саба в

окружении свиты. Слушатели перед ним расступились. Он

подошел к моему слцу и хотел вырвать у него из рук чон-

679

гури. Но отец сильный, й вырвать у него кз рук что-нибудь

пе так просто. Старик обозлился, стал дергать за чонгури

и кричать: «Как ты смеешь при всем народе петь такие

непотребные песни о нашей царице и стране!»

Отец сначала не понял, кто это на него напал и что

нужно этому человеку. Он мирно начал просить, чтобы

его оставили в покое, что ему и без этого тошно жить на

свете. Но обозленный старик не отставал. Оп кричал, что

все равно отнимет это проклятое чонгури и разобьет его о

камни. Слушатели начали заступаться за Ваче, но только

словами, конечно. Кто посмел бы дотронуться до еписко¬

па. Епископ разозлился еще больше п стал дергать за

чонгури изо всех сил. Тогда отец, не видя и не зная, кто

перед ним, размахнется и ударил обидчика по голове.

Епископ упал без памяти. Тут подскочили царские копье¬

носцы, отцу связали руки и погнали впереди себя. Я по¬

бежала вслед за ним. Я добежала до ворот тюрьмы, а даль¬

ше меня не пустили. Отца затолкали в тюрьму и заперли

дверь. К кому бы я ни подбегала, все меня отталкивали,

никто не хотел меня слушать, и я осталась одна.

Мастеровые моего отца ходили куда-то просить, ио их

тоже ие стали слушать. Потом они взяли меня, и мы все

вместе пошли к епископу просить прощения. Я его узна¬

ла, только он лежал с завязанной головой. Он обругал нас

и велел слугам больше никого к нему не пускать. Когда

мы уходили, я все еще слышала, как ругался епископ. Он

кричал, что сгноит эту скотину в тюрьме, что не позволит

возводить хулу на царя и народ, переловит всех чонгури-

стов н волынщиков, и всех, кто развращает народ, и всех

их посадит в тюрьму, всех, кто распевает стихи хулителя

народа – Торели.

Торели возмутился и разъярился. Но он понял, что за

гг осту п ком епископа Саба, сочиняющего свои нелепые ям¬

бы, которые никто ие хочет слушать, скрывается больше,

чем простая зависть. Если бы «Восхваление» Торели по¬

нравилось и было принято при дворе, епископ никогда бы

пе осмелился поднять на него руку. И, напротив, если

епископ так смел и решителен, значит, «Восхваление»

резко осуждено, значит, царедворцы превратно истолкова¬

ли смысл содержания стихов Торели, значит, они поняли

их как направленные против царицы и народа, значит,

наконец, они успели уже восстановить против Торели са¬

му царицу.

680

Но если они сумеют и народу внушить, что Торели вы¬

ступил против царицы, то на поэта обрушится и народный

гнев, а этот гнев страшнее, чем гнев царедворцев и даже

самой венценосной Русудан.

Все это промелькнуло в голове Торели, однако главное

теперь было не в этом. Главное – любыми путями, любой

ценой помочь несчастному Ваче, невинно оказавшемуся

в тюрьме.

Торели распорядился, чтобы девочку Цаго накормили

и приласкали, а сам вскочил на коня и помчался в Тбили¬

си. Сначала он заявился к начальнику крепости. Тот при¬

нял его с большим почтением и с подобострастием, но, вы¬

слушав просьбу насчет Ваче, только развел руками: он-де

человек маленький, ему что прикажут, ои то и сделает.

Никакого самовольного поступка он совершить пе может,

а тем более освободить узника. Как ни тяжело было для

Торели идти ко двору, на поклон к первому министру, про¬

сить и умолять его отпустить на волю слепого певца —

иного пути ие было. Хотя первый министр, вероятно, зол

на поэта не меньше, чем епископ, потому что именно за¬

каз первого министра поэт выполнил столь своенравно и

дерзко.

Торели повернул коня ко дворцу.

У дверей первого министра Торели долго ждал, а по¬

том ему сказали, что у мцигнобартухуцеси много неотлож¬

ных дел и что сегодня он вряд ли освободится. Оскорблен¬

ный Торели направился прямо на царскую половину двор¬

ца. Навстречу ему попались только что вышедшие от ца¬

рицы Варам Гагели и амирспасалар Аваг. Увидев Торели,

они раскрыли ему объятья, обрадовались, расцеловались,

отвели в сторону, расспрашивая о семье, о здоровье, усе¬

лись иа скамью.

–

Твое «Восхваление», Турман, привело меня в вос¬

торг,– говорил Варам.– Немало слез пролил я, пока чи¬

тал твою поэму. Плакал над гибелью моего знаменитого

двоюродного брата Шалвы.– У Варама и сейчас готовы

были показаться слезы.

–

Ия тоже внимательно прочитал «Восхваление»,—

поддержал Варама амирспасалар.– Поэма твоя достойна

похвалы, ио многие толкуют ее так, будто бы ты косвен¬

но осуждаешь моего отца Иванэ Мхаргрдзели.– Аваг

смотрел на Турмана.

–

Недостойно подозревать меня в этом.

681

–

Вот и Варам свидетель, что амирспасалар тогда

стал жертвой предательства и только чудом остался в жи¬

вых. Мой отец не виноват в гибели передового отряда и

вообще в Гарнисском разгроме.

–

Да, это так, Турман. И я, и Мхаргрдзели, и все вы¬

сокопоставленные грузины, находившиеся в то время в

ставке амирспасалара, все мы одинаково не виноваты, ио

в то же время и виноваты в гибели месхов и в падении

Гариисских укреплений. Виноваты лазутчики, засланные

Джелал-эд-Дином в наш лагерь. Они – настоящая причи¬

на нашего поражения и падения могущества Грузинского

царства.

–

Я никого и не обвиняю,– пробормотал Торели.—

В своей поэме я только воспел геройство Шалвы, самопо¬

жертвование грузинских воинов, а также призвал народ

к встрече нового нашествия, а оказывается, мое «Восхва¬

ление» толкуют по-разному, кто как вздумает. Поэтому

я и пришел сейчас во дворец.

Варам и Аваг переглянулись.

–

Вы, наверно, слышали о судьбе бывшего царского

художника Ваче, Ваче Грдзелидзе, который расписывал

палаты Русудан.

–

О том, которому Джелал-эд-Дин выколол глаза?

–

О нем самом. Так вот, с ним случилась беда.—

И Торели вкратце рассказал все, что случилось с Ваче.

Вместо сочувствия оба князя дружно расхохотались.

Торели было не до смеха в эту минуту, по друзья смея¬

лись так заразительно, что у него отлегло от сердца.

–

Не выбил он душу из этого выскочки? – спросил

Аваг, рассмеявшись.

–

Душу не вышиб, но голову расшиб основательно.

–

Ну так плох твой Ваче, не мог ударить как следует!

–

Дело в том, что епископ сам состряпал вирши,

полные чужеземных слов. Я чуть не вывихнул язык, чи¬

тая его творения.

–

Я не мог прочитать его ямбы до конца,– подтвер¬

дил и Аваг,– а кто же в состоянии их выучить и распе¬

вать?

–

Твои стихи поют по всей Грузии, а его ямбы пе хо¬

тят слушать даже в церквах, когда он начинает читать их

во время богослужения.

–

В народе говорят так: Джелал-эд-Дин не заставил

нас отказаться от веры, а епископ Саба, вероятно, отучит

нас от хождения в церковь, если не прекратит чтения сво¬

их ямбов с амвона.– Князья снова весело рассмеялись.

–

Мне не до смеха и не до ямбов епископа,– помрач¬

нел Торели.– Они посадили в тюрьму слепого художни¬

ка, моего друга, у меня горе, и с этим я пришел к нашей

царице.

–

Ну вот, беспокоить царицу такими мелочами.

–

Начальник крепости сказал, что Ваче схвачен и по¬

сажен в тюрьму по высочайшему повелению. У кого же

просить отмены этого повеления, если не у царицы. Арсе¬

ний зол на меня и даже не принял.

–

А вот приближается к нам мой двоюродный брат

Шамше, его и попросим,– произнес Аваг так громко, что¬

бы услышал и подходивший Шамше.

После взаимных неторопливых приветов и расспросов

о здоровье и благополучии друзья рассказали Шамше о

столкновении епископа со слепым певцом, и Шамше то¬

же искренне рассмеялся.

Шамше, не откладывая дела, написал записку и про¬

тянул ее Торели.

–

Передай начальнику крепости. Я подозреваю, что

в этой истории замешан и первый министр. Ио ничего не

бойся. В его присутствии я так изложу дело царице, что

и она будет смеяться. А когда цари смеются, всякое дело

кончается благополучно.

Торели поблагодарил, распрощался со всеми и чуть не

бегом кинулся из дворца.

Немного погодя Торели и Ваче уже ехали ио дороге

на Ахалдабу.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Торели уговорил своего друга и даже помог ему про¬

дать тбилисскую мастерскую. На прежнем пепелище, то¬

же, конечно, с помощью Торели, Ваче построил новый дом,

н вот из семейного, из родового очага Грдзелидзе снова

закурился в небо голубой душистый дымок.

Посадили и новый сад, развели виноградник, и на пус¬

тыре, куда забегали только чужие кошки, вновь залаял

пес и закричал петух.

Росли, набирая кроны, молодые деревья в саду, росли

и дети. Цаго и Шалва все время проводили вместе. Торе¬

ли приглашал Цаго на уроки, которые он давал своему

сыну, ну, а в играх дети и подавно были неразлучны.

Ваче не мог видеть, как резвятся дети, но их голоса

постоянно долетали до него, и он думал в это время, что

Цаго и Шалва так же дружны, так же любят друг друга,

как когда-то дружны были он и та, другая Цаго.

До своей слепоты Ваче очень любил работать в иоле

или в саду. Теперь он не мог этого делать. Дочка подво¬

дила его к дереву, и он, шаря по ветвям, трогал плоды

или держал в ладони тяжелую прохладную кисть вино¬

града. Он шевелил губами, молясь богу о плодородии и

благоденствии.

Одиако совсем бездельничать Ваче ие мог. Гончарной

мастерской у него теперь не было, и ои догадался занять¬

ся резьбой по дереву. Сидел у себя иа крыльце и целый

день что-нибудь вырезал. Его талантливые руки, руки

настоящего художника, подчинили себе дерево так же лег¬

ко, как до этого глину. Он вырезал весьма искусные дере¬

вянные чаши, тарелки и другую посуду и утварь.

Когда Торели видел это стремление слепого хоть чем-

нибудь заполнить свою жизнь, его охватывала жалость.

Что бы ни делал Ваче, ои все-таки не жил, а влачил су¬

ществование, покорно нес тяжелую ношу жизни по доро¬

ге, доставшейся ему в удел. Да ведь и сам Торели —¦ раз¬

ве он жил теперь? Разница была только в том, что Торели

684

видел вокруг себя. Но кто знает, может быть, от этого бы¬

ло еще тяжелее.

Судьба друзей была почти одинакова. Для обоих сча¬

стье жизни, радость жизни кончилась тогда, когда погиб¬

ли их мечты и закатилось солнце их Грузии. Они были

рядом, как два дерева, которые хотя и обогревает солнце,

и омывают дожди, и обдувает ветром, но на которых не

вырастет больше плодов умиротворения и радострг.

А на Грузию между тем надвигалась новая беда. То¬

пот и ржанье некованых монгольских коней, казалось,

за многие версты достигали ушей Торели и не давали ему

уснуть.

Монголы продвигались к Грузии п с юга и с севера.

Окотай-хан направил под предводительством Чормогон-

ноиона четыре тумена иа Иран и Адарбадаган. В то время

как Чормогон-ноион покорял эти страны, в Каракоруме

иа курултае – великом собрании наследников и воинов

Чингисхана – было решено идти на Киичакию и на Русь.

Хаи Батый, внук Чингисхана, уже раньше бывавший иа

волжских берегах, снова устремился на север. Севернее

Грузии, по ту сторону Кавказского хребта, запылали бес¬

численные пожары, все перепуталось и смешалось.

Всегда, как только появлялся враг, с которым спра¬

виться не под силу, грузины обращали взоры на север.

Первыми ближайшими соседями, у которых можно было

позаимствовать военные силы, были кипчаки. Но. сейчас

им было не до грузин, у них были те же заботы, что и у

грузин.

Батый обрушился и на другого, самого могуществен¬

ного соседа Грузии, на Русь. Войсками, разорявшими

Русь, командовал талантливейший из всех монгольских

военачальников одиоглазый Субудай. Он же был самым

жестоким. Субудай громил города и крепости, жег все под¬

ряд, казалось – горит сама земля, поголовно вырезал на¬

селение деревень и сел.

И с юга и с севера долетали до Грузии стоны женщин,

плач детей, свист сабель, запах пожарищ.

Монголы разгромили все крепости в Иране и в Адарба¬

дагане. Крепостные стены сровняли с землей. Тех, кто

сопротивлялся, татары убивали в бою, тех, кто покорялся,

они убивали после боя. Народам, которые оказывались иа

пути монголов, предстоял вглбор: сопротивляться или сда¬

ваться. Но и б том и в другом случае все равно настигала

685

смерть. У соцротивляющихся было хотя бы то преимуще¬

ство, что они погибали в сражении, в горячке боя, с ору¬

жием в руках, то есть умирали славной смертью; покорив¬

шиеся же умирали бесславно, после того как у них отби¬

рали все имущество, ставили их на колени и тогда уж

рубили головы.

Как вселенский мор, катилась лавина неподкованных

коней, и оголенные сабли сверкали из облаков пыли. Впе¬

реди этой лавины катилась другая, незримая, она далеко

опережала первую, она была – страх и ужас перед мон¬

голами.

Ваче никогда не видел татар, но слухи о их беспощад¬

ности и неминучести доходили до него, и он метался, не

зная, что делать, более беспомощный, чем другие люди.

–

Что со мной, Турман,– говорил он,– я боюсь.

Я чувствую страх в своем сердце. Казалось, чего бы мне

бояться, я и так давно прошу у господа смерти. Мне без¬

различно, где она найдет меня и когда. Упаду ли я, осту¬

пившись, со скалы, или меня зарубит татарин, чего мне

бояться? Но я боюсь, или, может быть, это страх за Цаго.

Что будет с детьми, когда придут монголы и убыот нас,

з;:фослых людей?

–

Да, детей надо спрятать,– согласился Торели.—

Где-нибудь найдем надежное убежище и спрячем там.

–

Говорят, от них не спрячешься ни в каком убе¬

жище..,

Монголы заняли Тавриз, разорили Хлат п Валашкерт,

сровняли с землей Бардав и подошли к Гандзе.

После взятия Гандзы наступила очередь Грузии. Сна¬

чала монголы небольшими отрядами начали совершать на¬

беги на владения пограничных эристави, потом двинулись

внутрь Грузии, осаждая по пути города и крепости.

Монголы широко разлились по долинам Грузии.

Торели видел, что монголы пришли сюда не как хорез¬

мийцы под началом Джелал-эд-Дина. Те носились по Гру¬

зни пз конца в конец, хватали, что плохо лежит, грабили,

жгли и уносились прочь, чтобы грабить и жечь в другом

месте. А в конце концов и вовсе унеслись, оставив после

себя золу и кровь.

Монголы пришли не просто ограбить и потешиться, но

и покорить. Они обстоятельно обосновывались в каждой

завоеванной крепости, оставляли в ней войска, облагали

G86

население данью. Они устанавливали в стране такие по¬

рядки, при которых можно получить побольше прибыли.

Как видно, они не собирались уходить отсюда, напротив,

они везде говорили, что их господство пе кончится ни¬

когда.

Торели понимал также и то, что отчаянная борьба гру¬

зин бессмысленна. Свои сомнения он таил про себя, не же¬