Текст книги "Лашарела. Долгая ночь"

Автор книги: Григол Абашидзе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 46 страниц)

пронзенный копьем стражника, караулившего вход в ша¬

тер. Стражник рассказал, как было дело. Оказывается,

монгол неожиданно вырвал копье у стражника из рук,

тупой конец его опер о землю, а на острие налег животом

и пронзил себя до спины, насквозь.

Несеви взял себе то, что монгол уснел уже написать

о жизни Чингисхана, и с этими бумагами уехал в Тбили¬

си, как то предписал ему Джелал-эд-Дии.

В Тбилиси стояла жара, к тому же кругом лежал пе¬

пел. Джелал-эд-Дии приказал поставить шатер на высо¬

кой горе, подымающейся над Тбилиси. Грузины называ¬

ют эту гору Табори. Там всегда прохладно, потому что тя¬

нет свежим ветерком.

Наслаждаясь прохладой, Джелал-эд-Дин возлежал и

слушал секретаря. Несеви читал своему повелителю «Яс-

су» – книгу законов, которую продиктовал Чингисхан.

–

«Каждый, кто наведет порядок в своем доме, в сво¬

ей семье и в своих владениях, достоин быть и хозяином

целой страны. Каждый, кто сумеет объединить вокруг се¬

бя десять человек и сделать из них хороших воинов и

предводительствовать ими в бою, достоин быть предводи¬

телем к десяти тысяч».

–

Истинно говорит великий Чингисхан. Кто может

править десятью человеками, тот управится с тысячью.

А кто не может вести за собой десяток, тому нельзя дове¬

рить и одного человека. Продолжай, Несеви, мы насла¬

димся мудростью Чингисхана.

–

«О качествах мужчины нужно судить по его жене.

Если жена глупа, неразумна, плохо себя ведет, значит,

она попала в руки плохого мужчины и негодного мужа.

Горе народу, у которого сыновья не слушаются отцов,

младшие братья не слушаются старших братьев, муж не

доверяет жене, жена ие подчиняется мужу, сильный не

защищает слабого, малый не верит большому, большой не

уважает малого, вельможи пользуются богатством страны,

а сами страну не обогащают. Горе народу, который не со¬

блюдает обычаев и законов. Таким народом овладевают

обманщики и ростовщики».

–

Истину говорит великий Чингисхан. Так было все¬

гда и везде. Так будет впредь. Продолжай, Несеви, а мы

насладимся мудростью Чингисхана.

–

«Когда человек затуманивает свой рассудок виком,

он становится глухим и слепым. Он не может не только

видеть и слышать, но и отвечать. От вина не прибавляет¬

ся ни богатства, ни разума, ни здоровья, ни отваги, ни

доблести, ни добычи.

В опьянении совершаются дела, которых постыдился

бы всякий трезвый мужчина. Настоящее мужество расхо¬

дуется на бессмысленные мелочные драки. Пьяный чело¬

век лишает себя радости знаний и искусства. Властелин,

любящий вино, не совершит ничего, достойного славы.

Если же человек не в силах противостоять вину, то он

должен ограничиться тремя возлияниями в месяц. Если

же он напьется только два раза в месяц – хвала ему. Ес¬

ли же он напьется один раз в месяц – двойная хвала.

Если же он не напьется совсем, значит, он достоин ува¬

жения. Но где такой человек, покажите мне».

–

Есть такой человек,– прервал султан чтение сек¬

ретаря.– Это ты, Мохаммед Несеви. Ты не выпиваешь не

только раз в месяц, но и раз в год.

–

Да, мой повелитель, я с самого начала не пристра¬

стился к возлияниям. Мне не только противно пить вино,

но даже и видеть. Я сожалею об этом, но это так.

584

–

Не о чем жалеть. В вине и правда нет никакого

проку. Послушаем мудрого Чингисхана. Он говорит, что

такой человек, как ты, достоин уважения. Продолжай,

Несеви, а мы насладимся мудростью Чингисхана.

–

«Самое первое назначение мужчины – сокрушить

сопротивление врага, победить его, вырвать с корнем и

завладеть всем, что у него есть.

Самое первое наслаждение для мужчины – заставить

горько плакать жен врагов, заставить под собой ходить

коня, взлелеянного врагом, заставить радоваться плачу¬

щих жен врага, груди их сделать своей подушкой, касать¬

ся их щек и пить сладость из их рубиновых уст».

–

Чингисхан исполнял этот мужской закон. Ои разъ¬

езжал на лучших конях моего отца, и лучшие красавицы

из наших гаремов служили ему подстилкой.– Султан

остановился и перевел дух.– И только меня не мог иско¬

ренить Чингисхан. Он ненавидел меня, но и уважал. Если

бы я попался ему в руки, он не доверил бы никому, он

убил бы меня собственноручно.

–

И ты убил бы его, государь.

–

Убил бы и я. Но, признаюсь, Мохаммед, убивать

такого человека ие легко. Может быть, убивать его было

бы жалко. Вот пришла весть о его смерти. Я должен бы

ликовать. А я печалюсь, мне грустно, Мохаммед, мне горь¬

ко, и горечь моя неподдельна.

Горько оттого, что такой сильный человек умер, ие

довершив своего дела – завоевания мира. Горько и от¬

того, что умер он не от моей руки, не как подобает воину

и мужу, но умер в постели, как последняя баба.

Признаюсь тебе, Мохаммед, умер Чингисхан, мой вели¬

кий враг, и жить стало скучно. Разве обрадует меня побе¬

да в бою, если о ней ие узнает и ее не оценит тот, кто

лучше всех знал цену моему мужеству и моей непокор¬

ности.

–

Да, повелитель мой, но смерть Чингисхана должна

вселить в нас великие надежды. Его сыновья и наследни¬

ки не смогут держать в своих руках такого необъятного

царства, всех земель, по которым проскакали кони Чинги¬

са. Народ начнет восставать, в том числе и наша родина,

Великий Хорезм освободится от монгольского ига.

–

Освобождение может произойти, только если я

поведу войска. Разве ты не видишь, что во всех порабо¬

щенных монголами странах не нашлось, кроме меня, ни

585

одного человека, который бы до конца сопротивлялся ему.

Я мог бы возглавить теперь освобождение всех народов,

которых затоптал в земную пыль Чингисхан. Но мне, Мо¬

хаммед, больше пе хочется воевать. С кем воевать? С его

щенками? Разве они мне ровня?

–

Но, мой повелитель, наш святой долг вернуть сво¬

боду своей стране, возвратить хорезмийцам наши искон¬

ные земли. Какая разница, о чью голову ты разобьешь

паши оковы, о голову самого Чингисхана или о головы

его сыновей.

–

Так-то оно так, Мохаммед, Но лишь достойный про¬

тивник воодушевляет настоящего воина, тогда можно по¬

лучить наслаждение в бою.

–

Огромное царство Чипгиса не распадется само со¬

бой. Народам понадобится предводитель. Султан сам ска¬

зал, что у всех народов пока что не нашлось мужествен¬

ного человека, дух которого не был бы сломлен вождем

монголов. После смерти Чингисхана народы нуждаются

в тебе, султан, больше, чем при его жизии. В своей «Яссе»

Чингисхан завещал сыновьям, что они останутся непобе¬

димыми только до тех пор, пока будут чтить и исполнять

законы‘отца п пока будут продолжать его дело в завоева¬

нии мира.

Он пишет в «Яссе»: «Пролетят пятьсот и тысячи лет.

Наши потомки будут сменять один другого на ханском

тропе. Небо будет помогать им править мудро и жить ве¬

село, если они будут исполнять наши законы и не пре¬

ступать их».

Мудрость, заключенная в «Яссе», не должна достаться

лишь наследникам Чингисхана. Многое должны перенять

и мы, многому будут подражать разумные государи в бу¬

дущем. К этому я отношу прежде всего строгое соблюдение

законов и обычаев, уважение старшинства в государстве

и в армии, объединение народа вокруг вождя.

–

Надоело мне учиться, дорогой Мохаммед. Надоела

мпе и борьба. Я все чаще думаю, не прав ли был покойный

Узбег. Может быть, этот мир действительно не достоин

того, чтобы на него смотреть трезвым взглядом. Может

быть, истина в том, чтобы не противиться судьбе, а искать

счастье в забвении от всех треволнений и бед.

Надоело мне не только бороться, но и просто жить. На¬

верное, я устал. Убежать бы мне куда-нибудь на пустын¬

ный остров, как это сделал мой отец. Сабля моя не знает

586

ножен. Ии одного дня я не прожил без проклятой войны.

Теперь вот Грузия. Завоевав ее, я надеялся отдохнуть,

собраться с силами. Но отдыха нет. Золото, добытое здесь,

тает. Вместо того чтобы стать сильнее, я слабею. Я жалею,

что связался с грузинами, потому что пе вижу конца этой

войне. Ио сожалеть поздно, придется воевать до конца.

Джелал-эд-Дин прошелся по шатру и, стоя спиной к

секретарю, добавил:

–

Чувствую свою погибель, Мохаммед. Чувствую, что

умереть мне придется на этой проклятой грузинской

земле.

Торели давно не видел своего господина. Несеви воз¬

вратился из Тбилиси изменившимся. Оп похудел, осу¬

нулся, казался усталым, надломленным. Но Торели он

встретил радушно.

–

Входи, дорогой поэт. Я был в Тбилиси и привез

оттуда грузинского вина. Хочу, чтобы ты попробовал и

вспомнил вкус твоей родины. Проходи и садись за стол.

–

Вино в Грузии хорошее, это я знаю. Но какие ве¬

сти привез из Тбилиси мой господин?

Торели нетерпеливо уставился па Несеви, готовясь па

лету схватить каждое слово.

–

Вести плохие. Очень даже плохие вести, Торели.

Вкусим сначала то, что хорошо.

Несеви до краев калил чашу и протянул ее Торели. Но

Торели не смотрел на вино, он смотрел на своего господи¬

на, на его исхудалое лицо, на его запавшие глаза, оттенен¬

ные темно-коричневыми глазницами.

–

Пей, Торели, скорее, а то и я соблазнюсь. Грузин¬

ским вином не грех и соблазниться, настолько оно хо¬

рошо.

Торели отпил половину чаши.

–

Если бы вы когда-нибудь провели в плену столько

времени, сколько я, вы понимали бы мое нетерпение. Что

нового в Грузии, мой господин?

–

То и новое, что вы, грузины, своим упрямством

решили погубить и себя и нас.

Действительно, для Торели это было ново. Обычно Не¬

севи в беседах предрекал гибель только одиим безрассуд¬

ным грузинам. Теперь он проговорился и насчет возмож¬

ных неудач своего султана.

587

–

Если бы ваша царица была умнее, она давно была

бы женой Джелал-эд-Дина. Страна осталась бы цветущей,

неразоренной, жили бы все в беззаботной радости. И нам

было бы хорошо, мы не заботились бы о тыле, действова¬

ли бы в южных странах. Но она не захотела Джелал-эд-

Дина. Вы, грузины, вместо того чтобы породниться с на¬

ми, затеяли эту войну. И вот плоды. Озлобленный султан

направо и налево все разрушает и жжет.

–

Это не ново.

–

Ново то, что султан считает войну с Грузией роко¬

вой для себя и жалеет, что пошел на Грузию. С тех пор

как его нога ступила на вашу землю, он потерял покой.

Раньше ему нужно было смотреть только в одну сторону—

на монголов, а теперь приходится вертеть головой туда и

сюда, потому что вы, грузины, только и ждете случая, что¬

бы вонзить меч в спину. Эта бесконечная война, это соби¬

рание войска, эти внезапные налеты... Мало того, взялись

ссориться с султаном соседние мусульманские страны. Вы

объединяетесь с ними, чтобы вместе бороться с Джелал-

эд-Дином. Но знайте, что султан непобедим. Если он Гру¬

зию считает для себя роковой, то и грузины должны счи¬

тать роковым султана. Прежде чем погибнуть, он упичто-

жит всех грузин, так, чтобы не осталось на этой земле

человека, говорящего по-грузински, и чтобы исчезло из

памяти народов само воспоминание о них.

–

Трудно и даже невозможно уничтожить целый

народ.

–

Для нашего султана нет невозможного. У пего те¬

перь только два выбора: или грузины полностью покорят¬

ся ему, или он должен вырезать их всех до одного.

Несеви нервничал, говорил раздраженно, и хотя после

этих слов он старался изхменить направление разговора,

но все равно задушевной беседы не получилось. Торели

не прикасался к угощению. Оба чувствовали себя натяну¬

то и отчужденно. Расстались холодно.

В свою комнату Торели вернулся в плохом настрое¬

нии. Из летописцев Несеви он оставался теперь один. Дру¬

гие рабы закончили истории своих стран и народов, и Не¬

севи некоторых отпустил на свободу, а некоторые были

проданы другим хозяевам.

Торели тоже закончил описание Грузии, и делать ему

было нечего, но Несеви почему-то все еще держал его

около себя.

588

Несеви всегда вел беседу ровно, спокойно, мудро. Та¬

ким рассерженным, как сегодня, Торели не впдел своего

господина никогда. «Значит,– думал Торели,– правда

плохи дела у хорезмийцев в Грузии. Но если Несеви прав

и если султан прежде, чем погибнуть, решится на полное

уничтожение Грузии и грузинского народа, то что же мо¬

жет спасти родную страну и родной народ? Если все дело

в одном Джелал-эд-Дпие, в его капризах и в его воле, то

неужели не найдется человека, который ради спасения

целой страны не пошел бы на героическую жертву?» Торе¬

ли, пожалуй, сам решился бы на убийство султана, ио как

к нему подступиться? Султан теперь далеко, а если бы и

был близко, всегда он окружен многочисленной и надеж¬

ной стражей. Разве подпустят близко к султану пленного

грузина?

Отчаянье все больше одолевало Торели. Родину его

растерзали, из плена ему не вырваться, жизнь опостылела,

ее ие жалко. Как бы вот только отдать ее, принеся тем

самым пользу Грузии. Крепко задумался бывший при¬

дворный поэт, и в душе его зрело постепенно тайное ре¬

шение.

Победа у подножия Лихских гор окрылила грузин. На¬

дежда иа изгнание ненавистного врага сменилась уверен¬

ностью. С новой энергией они взялись за собирание и

укрепление войска. В земли, расположенные по другую

сторону Кавказского хребта, полетели гонцы. Грузины

решили нанять воинственных горцев, чтобы укрепить свою

армию. Гонцы скакали и в противоположную сторону:

к мелику Хлата и к султанз^ Иконии.

Послы под усиленной охраной повезли к будущим со¬

юзникам корону Джелал-эд-Дина, захваченную в послед¬

нем бою. Уж если султан потерял корону, значит, дейст¬

вительно ему пришлось туго, значит, победа грузин ие

выдумка, а быль.

Хлат и Икония подтвердили готовность помочь Гру¬

зии. Договорились о численности войск, которые они вы¬

ставят, условились о времени и месте сбора союзных ар¬

мий. Грузины двинулись прямо к месту сбора. Их армия

была многочисленна, потому что к отрядам грузин при¬

соединились отряды леки, аланов и других горцев. Задача

состояла в том, чтобы соединить все армии тайно, пока не

589

узнал об этом Джелал-эд-Дин, и двинуть против него

объединенные силы.

Однако лазутчики вовремя оповестили Джелал-эд-Дина.

Он поспешно двинулся наперерез грузинам, отрезал их

от союзников, которые были еще очень далеко, и навязал

грузинам сражение, напав на их лагерь под Болниси.

Грузины сражались мужественно, и очень долго побе¬

да не клонилась ни на ту, ни на другую сторону. Но у

султана войск было больше. Грузины устали, их ряды по¬

редели, а Джелал-эд-Дин бросал в бой все новые и новые

свежие и яростные отряды.

В конце концов сопротивление сломилось, и вся гру¬

зинская армия была побеждена: много было убито, осталь¬

ные попали в плен.

Без всякого промедления Джелал-эд-Дин напал па

Хлат. Он окружил город, подвез стенобитные машины и

начал осаду. Теперь султан был уверен, что никто его не

потревожит со спины, и можно было спокойно, не торо¬

пясь, разделаться с хлатцами.

Осада тянулась долго. Но все понимали, что Хлат об¬

речен. В крепости нашлись предатели, и хорезмийцы в

конце концов ворвались в город. Султан все больше по¬

ражал очевидцев бессмысленной жестокостью. Город Хлат

он уничтожил полностью и сами хлатские стены сровнял

с землей.

Хлатский мелик Эль-Ашраф все еще предавался радо¬

стям жизни в Сирии. Разрушение Хлата наконец привело

его в себя. Ему удалось убедить правителей Сирии и Ико-

IIи и, что султан, разделавшись с Грузией и ее окружени¬

ем, перекинется дальше и что лучше предупредить сул¬

тана и самим выйти ему навстречу, навязав тем самым

свою волю, чем ждать, пока султан приготовится к спо¬

койному и верному осуществлению своих замыслов. К си¬

рийским войскам Эль-Ашрафа присоединилась армия

Кей-Кубада, и поход начался.

Джелал-эд-Дин встретил этих новых неожиданных

для себя врагов около Эрзинджана. Союзные войска вы¬

строились для боя. Джелал-эд-Дин поразился не столько

численностью войска, вернее, его малочисленностью, сколь¬

ко видом. Тридцать тысяч прекрасно вооруженных воинов

сидело иа породистых арабских конях. В чем, в чем, а в

лошадях Джелал-эд-Дин понимал толк. За каждую ло¬

шадь вражеской армии султан отдал бы сотню низкорос-

590

лых хорезмийских лошадок. Да что лошадок, наложниц

из своего гарема не пожалел бы султан! Виделась даже

издали стройность и резвость арабских копей. Сбруи и вся

выкладка войск очаровала султана. Ему хотелось не сра¬

жаться с вражеской армией, а командовать ею. Да, встать

во главе этих тридцати тысяч и выйти навстречу монго¬

лам. Кто устоял бы тогда против этих всадников на копях,

которые кажутся крылатыми, настолько они легки и не¬

утомимы. Эта крылатая армия смела бы, подобно тому как

ветер сметает мусор и сухую листву, всех монголов, си¬

дящих на их кургузых, низкорослых, некованых ло¬

шадях.

Как чревоугодник мучился бы, увидев изысканную

редкую пищу, как женолюб предвкушал бы сладкую ночь

с невиданной до сих пор красавицей, так Джелал-эд-Дин

мучился от желания иметь такую армию, которая теперь

выступала против него самого.

Но вместо того, чтобы командовать столь образцовым

войском, Джелал-эд-Дину предстояло сражаться против

пего. Оно готово двинуться с минуты на минуту, ждет

только сигнала, и тогда...

Джелал-эд-Дии оглянулся на своих хорезмийцев и по¬

бледнел. Его войско перед лицом стройных и четких ко¬

лонн было похоже на сбившийся в кучу табун или, еще

вернее, на отару. Впервые в жизни султан почувствовал

около сердца неприятный, липкий, сосущий холодок стра¬

ха. Ему вдруг расхотелось принимать участие в предстоя¬

щем неизбежном сражении, ему вдруг вообще расхотелось

воевать, и, если бы была хоть какая-нибудь возможность,

султан постарался бы избежать навязанного ему сражения.

Но ничего нельзя было сделать в эту минуту, потому что

там, где стояли враги, взметнулись облака желтоватой пы¬

ли, это значит, враги пошли и нужно вынимать саблю из

ножен.

Еще пять минут назад Джелал-эд-Дпп мечтал развеять

войска монголов, подобно тому как ветер разметает сухие

листья и мусор. Теперь он убедился, что атака арабских

коней и правда похожа на сильный ветер, но только роль

сухих листьев и мусора пришлось играть хорезмийцам.

Они в одно мгновение были смешаны, сметены и обращены

в бегство.

Джелал-эд-Дяну приходилось бегать от монголов и да¬

же, как это было недавно, от грузин. Но никогда еще ои не

591

показывал спину единоверцам. Словно вихрь закружил

его в своей воронке и, безвольного, бессильного, понес по

степи, так что ничего не оставалось, кроме как надеяться

на судьбу.

Поняв лн бессмысленность всех своих войн, султан

почувствовал тяжелую тягучую усталость, от усталости

ли все его войны показались ему бессмысленными, только

султан Джелал-эд-Дин понял, что ему надоело все. Эти

нелепые сражения в горах, у жалких грузин, эти мелкие

войны с ничтожными медиками, имена которых неизвест¬

ны никому на свете, кроме подданных в их крохотных

государствах!..

Был Чингисхан, был враг, с которым надлежало сра¬

зиться, но теперь поле битвы опустело для Джелал-эд-

Дина. Конечно, можно иной раз и от ничтожества полу¬

чить пощечину, можно и наказать его примерным обра¬

зом. Но это все мелкая возня. Нет достойного противника,

нет и охоты воевать. А так как до сих пор весь смысл

жизни для Джелал-эд-Дина был в войнах и вся его жизнь

была одна беспрерывная война, то с потерей вкуса к вой¬

не отт потерял вкус и к самой жизни.

Освобождение родины и спасение исламского мира!

Эта заветная цель стала вдруг почему-то неинтересной ц

ненужной. Точно лопнула внутри какая-то жилка, какая-

то струна, и все в душе султана обмякло, ослабло и раз¬

болталось.

Перестав глядеть вдаль, султан придирался ко всему,

что было вблизи, перед глазами. Он сделался мелочным

без причин, досаждал своим приближенным придирками.

Эти придирки, подкрепленные властью, превращались в

непонятную жестокость. Если раньше придворные трепе¬

тали перед султаном, то теперь они его стали просто бо¬

яться. У султана появилась излишняя подозрительность,

он странно присматривался к каждому из приближенных,

словно бы догадывался о чем-то и опасался чего-то.

Особенно подозрительно и придирчиво относился сул¬

тан к своему старому «ангелу-хранителю», визирю Шереф-

эль-Молку. Усомнившись однажды в его верности, Дже¬

лал-эд-Дин уж не мог быть доверчивым со своим соратни¬

ком, хотя жизнь и не подтверждала затаенных сомнений.

Все, даже выражение верности, раздражало Джелал-эд-

592

Дина и приводило в ярость, которая усугублялась тем, что

ее приходилось сдерживать.

Султан замкнулся, отстранился ото всех. Все казались

ему заговорщиками, недоброжелателями, ждущими смер¬

ти своего повелителя, а может быть, даже собирающимися

ускорить ее приход. Султан с каждым днем увеличивал

охрану, а мамелюкам приказывал шпионить друг за дру¬

гом.

В Квабтахевском монастыре монахи хлоиотали над из¬

лечением раненой Цаго. Лекарь-монах не отходил от боль¬

ной, и дело шло на поправку. Рана затянулась, больная

заметно ожила, чувствовалось, что сила в ней прибывает

с каждым днем.

Но чем дальше уходила болезнь, чем здоровее стано¬

вилась Цаго, тем больше и мучительнее она думала о по¬

терянных муже и сыне. Каждый день она расспрашивала

у монахов, не слышно ли чего о судьбе родных, но никто

не мог ее обнадежить, никто не мог порадовать доброй

вестью. В конце концов она отвернулась к стене и пере¬

стала принимать пищу.

Ее пытались поить и кормить насильно. Но если уда¬

валось влить ей в рот немного влаги, то с едой было труд¬

нее. Больная начала слабеть. Совсем было зажившая рама

открылась снова. Напрасно лекарь прикладывал к рано

разные целебные травы, напрасно умащал ее разными

хитрыми мазями. Болезнь шла изнутри, от души, от серд¬

ца, и с ней ничего нельзя было поделать при помощи ма¬

зей и трав.

Цаго перестала не только есть, но и спать. Вернее, она

все время находилась в каком-то оцепенении, в полуза¬

бытьи. Иногда ей мерещились муж и сын. Она поворачи¬

валась, встрепенувшись, но, видя все того же лекаря, сно¬

ва сникала, и ей становилось еще хуже.

Иногда ей мерещился Джелал-эд-Дии с луком в руках.

Он прицеливался в нее, чтобы застрелить, и тогда она

вскрикивала в ужасе, начинала плакать и кричать, про¬

клиная себя в этих причитапиях за то, что не сумела

убить султана и упустила его из шатра живым.

Цаго чувствовала, что она не жилица на этом свете, и

ей очень захотелось увидеть свою родную Ахалдабу. Горь¬

ко было бы умереть, не взглянув еще раз на милые места,

593

где прошло детство, на отчий дом, не прикоснуться к хо¬

лодным камням порога, не прикоснуться щекой к шер¬

шавой коре старой айвы...

Больная попросила “через лекаря, чтобы пришел игу-

мсы, и, когда тот пришел, начала говорить:

–

Все равно мне никогда не отплатить вам добром за

добро, которое вы для меня сделали. Видно, уж пе успею.

А беспокойства со мной и так вам хватило. Зачем я буду

лежать здесь и утруждать вас, когда все равно конец мой

известен. Отпустите меня домой. Я возьму в дорогу ваших

лекарств, там, в деревне, у меня есть мать, она будет уха¬

живать за мной. В родном доме и стены помогают, говорит

поговорка, я верю, если я подышу воздухом моей

Ахалдабы, то мне станет легче. Отпустите меня домой.

Игумен посоветовался с лекарем. Они ушли в сосед¬

нюю келыо и долго там совещались. Лекарь сказал, что

надежды на излечение все равно нет никакой, так что

хуже не будет. Но, может быть, перемепа места отвлечет

больную женщину от ее тоски, съедающей организм, и вый¬

дет польза. Игумен возвратился в келыо Цаго, чтобы со¬

общить свое решение.

–

Мы отпустим тебя, если ты так настаиваешь. Мо¬

жет быть, и правда руки матери и воздух детства помогут

больше, чем мы и наши лекарства. Но только не отказы¬

вайся от лекарств. Возьми их с собой. Принимай, как ска¬

жет лекарь, а больше всего уповай на бога. Молись, и оп

пошлет тебе исцеление. Бог с тобой, иди с миром. Я ска¬

жу, чтобы проводили тебя.

В дороге Цаго приободрилась и уговорила провожато¬

го повернуть обратно с половины пути. Но бодрость ее

оказалась обманчивой. Постепенно долгий путь утомил

Цаго, и ей становилось все хуже и хуже. Ее начало зно¬

бить, во всем теле она почувствовала ужасную слабость,

последние силы уходили, и удержать их было нельзя.

В ушах начало монотонно звенеть, а глаза, застлало ту¬

маном.

Едва держась на лошади, с усилием поднимая голову,

чтобы оглянуться вокруг, Цаго в сумерках кое-как доеха¬

ла до Ахалдабы. Она узнала родное село. Розовели при¬

зрачные, словно висящие в небе, очертания гор, от зеле¬

ных садов тянуло душистым дымком, и на какое-то мгно¬

вение Цаго почувствовала в себе свежие силы. Губы ее

троиула слабая улыбка. Цаго отпустила поводья и распах¬

594

нула руки, словно хотела обнять и этот ветерок, и эти са¬

ды, и эти далекие горы и все, что дорого было с детства. Но

тут в глазах потемнело, горы странно покачнулись, Цаго

сползла с седла и упала на землю около смирно стоящего

коня. Конь, почувствовав недоброе, начал бить копытом,

потом громко и жалобно заржал.

На земле Цаго пришла в себя. Она лежала неподвиж¬

но, глядя в небо, в котором кое-где зажглись звезды. На

земле стояла тишина. Цаго подумала, что так неподвиж¬

но она могла бы пролежать долго, долго, что лежать так

лучше, чем ехать иа коне или делать что бы то ни было.

Прямо над Цаго мерцала голубенькая звездочка. Если она

сейчас упадет, загадала Цаго, то я умру, и стала не отры¬

ваясь глядеть иа звезду. Вдруг издалека донеслось брен¬

чание пандури и зародилась тихая песня:

Ахалдаба, Ахалдаба,

Вдали рублю врагов,

Осталась девушка одна

У милых берегов.

Цаго подумала, что это ей снится детство, и она снопа

девочка, и это звездное небо – ее вышивка, и нужно вы¬

шивать небо, расстелив, расправив его на коленях. А со¬

седский юноша Ваче поет эту песню, и можно тихонько

подпевать ему, не оставляя вышивки.

В зеленом платьице она,

Как гибкая лоза,

Нет, не враги убыот меня,

Пронзят ее глаза.

Цаго казалось, что она поет, хотя на самом деле она

только шевелила губами. Вдруг в сердце ударила такая

боль, точно снова вонзилась стрела султана Джелал-эд-

Дина. Цаго громко крикнула, а потом застонала.

Нет, песия не приснилась бедной Цаго. Слепого

Ваче прибило наконец к родному дому, и он жил теперь

в Ахалдабе. Подолгу он бродил вокруг деревни по тропин¬

кам, бренча на пандури и что-нибудь напевая. Сквозь

бренчание пан дури Ваче услышал крик и стон. Он пере¬

стал играть на пандури, перестал петь, прислушался. Сто¬

нали совсем близко, стонала женщина. Ваче расслышал

даже, что женщина назвала как будто его, Ваче, имя. Зна¬

чит, попавшая в беду женщина видит меня, подумал Ваче,

и зовет на помощь. Живее застучал он вокруг себя

палкой, обшаривая землю, выбирая путь. Вот фыркнула

595

лошадь, вот зазвенела уздечка. Каждый звук различал

Ваче. Вот снова охнула от боли женщина, и снова послы¬

шался протяжный стон.

–

Кто ты, где?

Ваче отбросил палку и начал шарить по земле руками.

Однако под руки попадали только камни да трава, про¬

бившаяся между ними. Стон раздался левее. Ваче тоже

начал шарить левее. Он полз теперь на коленях, а руками

искал, обшаривая вокруг себя и спрашивая в темноту:

–

Кто ты, где?

–

Ваче, это я. Это я, Цаго. Помоги мне. Я здесь лежу

на земле, здесь, левее, иди сюда.

–

Цаго! Что с тобой, как ты здесь очутилась?

Руки Ваче все продолжали лихорадочно шарить, а сам

он торопливо продвигался на коленях по жестким камням

и наконец упал, запнувшись за крупный камень. Но упал

он так, что его руки уже достали до бедной Цаго. Он на¬

чал ощупывать шею, уши, лицо. Лоб Цаго был весь в лип¬

кой испарине. Он поднял голову больной и уставился пу¬

стыми глазницами, словно вечпая темнота должна была

расточиться в этот миг, рассеяться как дым перед вели¬

ким, пронзительным желанием Ваче – увидеть.

Цаго открыла глаза и увидела устремленные на себя

жуткие пустые глазницы.

596

–

Ваче! Как ты был красив, какие у тебя были глаза,

Ваче!

В сознании Цаго мгновенно пронеслись картины дет¬

ства и юности, и повсюду, что бы ни вспомнилось, при¬

сутствовали глаза Ваче, прекрасные глаза, в которых все¬

гда была какая-то робость, что-то невысказанное и, кроме

того, глубокая затаенная ласка.

Цаго потянулась ладонями к лицу Ваче, чтобы загоро¬

дить ужасные пустые глазницы, но у нее не хватило сил

приподняться, она снова откинулась на спину, и руки ее

упали, как тряпочные.

–

Ваче! Я умираю, я сейчас умру.

–

Что ты, Цаго, зачем ты так говоришь. Я сейчас по¬

зову народ, сбегаю за твоей матерью, мы унесем тебя в

деревню, в твой дом.

–

Не надо, никого не зови. Пока ты сходишь, я умру.

Я не хочу умирать одна.

–

Хорошо, я не уйду, но чем же тебе помочь?

Ваче беспомощно суетился, ощупывал Цаго и наконец,

верно почувствовав что-то, замер, держа в своих руках

руку умирающей Цаго. Он услышал, как из руки уходит

жизнь.

–

Ваче, прости меня,– прошептала Цаго, и это были

ее последние слова.

597

–

За что, за что простить, что ты такое говоришь?

Разве ты в чем-нибудь передо мной виновата?

Но Цаго уже не слышала. Еще беспомощнее Ваче по¬

вернул голову к дороге. Но по дороге никто не шел и ие

ехал. Тишина стояла вокруг, только звякала уздечка да

фыркал в стороне конь. Ваче снова ощупал лицо Цаго и

понял, что она ушла. Скорее прижал он ухо к груди. Ти¬

шина стояла и в Цаго. Мертвая черная тишина воцари¬

лась вокруг. Если бы Ваче мог видеть, он увидел бы, под¬

няв голову, что как раз над умершей светится и мерцает

небольшая голубая звездочка, на которую еще так не¬

давно загадала Цаго свою жизнь или смерть. Может быть,

небо не показалось бы Ваче похожим на пеструю детскую

вышивку, но звезду он увидел бы обязательно, потому что

она стояла как раз над тем местом, где лежала Цаго, как

раз над ее лицом.

Неожиданно к Торели зашел хозяин. Обыкновенно,

если было нужно, Несеви вызывал поэта к себе. Не было

еще ни одного случая, чтобы начальник канцелярии сул¬

тана приходил в шатер к пленным. Несеви показался То¬

рели еще более хмурым и раздраженным, чем в прошлый

раз.

Торели, растерявшись, не успел даже предложить го¬

стю сесть, как Мохаммед сел сам. На стол перед Торели

ои положил большую тяжелую книгу.

–

Что тревожит моего счастливого господина? —

спросил Торели неожиданного гостя.

–

У такого верного слуги, как я, могут быть только

те же заботы, что у повелителя и господина. Я болею бо¬

лезнями султана, думаю его думами, печалюсь его пе¬

чалью. Когда бог разгневается на человека, он шлет одну

беду за другой. Мало было несчастий великому, благород¬

ному Джелал-эд-Дину, обрушилось еще одно несчастье:

умер самый любимый сын султана, и эта печаль теперь

для него острее ножа.

Торели догадывался, что султан где-нибудь здесь, по¬

близости. Каждый раз перед его приездом появлялось мно¬

го новых людей, высматривающих, выспрашивающих и

вынюхивающих все вокруг, потом появлялась и личная

вооруженная стража. Вот уже два дня, как мамелюки на¬

воднили лагерь.

598

–

Про какого сына вы изволите говорить, господин? —

спросил поэт.

–

Самым любимым сыном султана был Душхан.