Текст книги "Волгины"

Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 53 страниц)

– Голубчик, возьмите мою вторую машину и поезжайте ко мне домой. Прошу вас – поскорей. Узнайте, что с моей семьей… Если надо, помогите жене… Сделайте что нужно. Передайте, что я буду дома через два часа. Позвоните в Вороничи – я буду там…

Техник, очень спокойный румяный здоровяк, отличавшийся необычайной расторопностью и исполнительностью, невозмутимо, почтительно как всегда, ответил:

– Слушаю, Алексей Прохорович, – и выбежал из кабинета.

Алексей приказал диспетчеру пригласить всех начальников отделов и, пока тот созывал их, отдавал распоряжения по линии о подготовке к эвакуации.

С этой минуты как будто туманная завеса отделила Алексея от всего, чем жил он накануне; все стало другим: другие люди, другие разговоры, чувства, мысли, желания.

К нему являлись люди, и он отдавал им какие-то приказания, кто-то звонил ему из города и с линии, и то деланно-спокойные, то испуганные голоса раздавались в трубке. Он отвечал как можно хладнокровнее, а иногда приходил в ярость и кричал; так он накричал на Спирина, когда тот передал по телефону необоснованный слух.

Донесения, одно другого тревожнее и противоречивее, сыпались каждую минуту. Иногда то, о чем говорилось в них, все еще казалось неправдоподобным. Когда Спирин доложил, что в Вороничах пожар, что немецкая авиация обрушилась на станцию и все перепахала и исковеркала, Алексей сидел с минуту онемевший от этого нового удара. Он долго не мог представить себе, как это немцы могли разрушить то, что он видел еще вчера целым и невредимым.

Он вспомнил блистающий чистотой пассажирский зал, цветы на перроне, обвитую кумачом арку, прозрачные окна, дверные сверкающие ручки; вспомнил, как люди готовились к празднику открытия дороги, и спазмы сдавили его горло.

Только теперь он понял весь грозный смысл событий. И в то же время положение все еще казалось ему неясным, не столь угрожающим, а указания Кирилла Петровича об эвакуации преждевременными.

Он подбадривал служащих, расставлял их по местам, и за какие-нибудь полчаса перед ним промелькнуло много лиц, то мужественных, то растерянных, и приказаний было дано столько, что трудно было представить, что все они могли быть выполнены.

Домой он так и не дозвонился. Его вызвали на заседание партийного комитета новостройки. Голохвостов, как всегда пунктуальный и педантичный, уже готовился доложить о новом чрезвычайном плане работы партийной организации, когда завыла сирена и стекла окон задрожали от рева бомбардировщиков.

Члены парткома и с ними Алексей выбежали во двор управления. Над поселком и над лесом тяжело плыли десятки самолетов. От их басовитого гула дрожали ушные перепонки. Многие рабочие и служащие кинулись в единственное на весь поселок бомбоубежище, а некоторые все еще не представляли всей опасности и оставались на своих местах. Мужчины и женщины стояли у бараков и домиков, с тревогой и любопытством смотрели вверх.

– Наши… Нет, не наши… – гадали они.

Но вот самолеты пошли совсем низко, и Алексей увидел на темных, как будто закопченных плоскостях обведенные белой каймой черные кресты. Он стоял, ошеломленный, и смотрел вместе с другими, а чужие самолеты все плыли и плыли на восток угольниками, как дикие гуси на перелете, по семь машин в каждой группе.

Одно звено бомбардировщиков стало сворачивать в сторону солнца, описывая плавную широкую дугу. Вдруг передний самолет круто повернул и, повысив хриплый рев до звенящего воя и клекота, устремился с солнечной стороны на поселок. Он несся к земле, как коршун, завидевший в траве наседку с цыплятами. За ним, вытянувшись редкой цепью, быстро снижаясь, летели остальные шесть самолетов.

Женский пронзительный крик слился с ревом моторов. Кто-то крикнул рядом с Алексеем: «Ложись!», и в тот же миг еще не слыханный людьми в этих местах металлически режущий свист засверлил воздух.

Земля заколыхалась, загрохотала, застонала, оделась горячим душным облаком.

15

Алексей очнулся и долго не мог понять, где он и что с ним. Сначала ему показалось, что он только что проснулся там, в лесу, и черные самолеты, грохот и визг – только кошмарное видение…

Но вот он ощутил боль в правом плече, сернистый вкус во рту и поднял голову. Первое, что он увидел, это серый дым, застилавший то место, где за несколько минут до этого стояли опрятные веселые домики и бараки. Над землей растекались странные, желтые сумерки, как во время солнечного затмения. Алексей ничего не слышал, язык лежал во рту тяжелым бруском, тошнота подкатывала к горлу.

Он не сразу сообразил, что был отброшен от входа в управление взрывом. Пошатываясь, встал, ощупал себя. Фуражки на голове не было, китель и брюки были изорваны, в дыры проглядывали черные от пыли, разодранные до крови колени.

Оглохший, отупевший, он шел, пошатываясь, и ему казалось – земля кренилась под его ногами, как палуба корабля во время шторма. Он видел только медленно оседающую пыль взрыва, чувствовал противно-горький незнакомый запах и хрустение песка на зубах.

У конторы с начисто вырванными рамами и расщепленными, словно неровно распиленными, дощатыми стенами он увидел Голохвостова. Василий Фомич лежал у стены, книзу лицом, подогнув правое колено. На бритой голове его, цвета белого воска, чуть повыше левого уха, запекся комок черно-фиолетовой крови.

Алексей нагнулся к секретарю парткома, преодолевая собственную слабость, поднял его, окликнул неслышным для себя голосом. Тело Голохвостова было очень тяжелым. Алексей не удержался на ногах и повалился рядом с ним. Его поглотила обморочная пустота… Алексей очнулся в другой раз и увидел себя сидящим на траве, у стены конторы. Голохвостова уже не было: его куда-то унесли.

К Алексею медленно и неслышно, наподобие теней, сходились служащие управления. Среди них он узнал двух девушек-конторщиц. По движению их губ можно было заключить: они кричали ему что-то, но он их не слышал. Но вот он стал слабо различать их голоса и понемногу приходить в себя…

Где-то недалеко, в лесу, часто били зенитки, по улицам сновали санитарки-дружинницы с носилками в руках.

Несколько бараков были разнесены в щепы. На их месте зияли круглые дымящиеся воронки, чем-то напоминающие лунные кратеры. По вывернутым краям их торчали бревна, остовы железных кроватей, разный домашний хлам…

Пылали два барака. Прозрачное на солнце пламя извивалось в знойном воздухе. Глухота Алексея проходила, и он слышал теперь, как трещат горящие доски, мычат коровы, кудахчут куры, стонут раненые и плачут дети.

В небе, затянутом дымом, все еще плыл противный ноющий гул. Теперь он сливался с напряженным и злым жужжанием советских истребителей, принимающих первый воздушный бой. Три «ястребка» низко пронеслись над поселком. Алексей успел заметить на их зеленоватых крыльях алые звезды. Никогда еще не казались они ему такими близкими и дорогими, как в эту минуту.

«Значит, армия вступила в бой», – подумал Алексей, и эта мысль влила в него силы и бодрость.

Тяжело дыша, подбежал Коля. В синих глазах его застыло выражение недоумения и надежды. Он был бледен и улыбался, повидимому, обрадованный, что видит начальника невредимым. Улыбка казалась неестественной и неуместной на его покрытом пылью лице.

– Товарищ начальник, как саданул, а! Ой, гад! Сколько их высыпал! – торопливо бормотал он, озираясь.

– Давай машину, – сказал Алексей, все еще плохо слыша свой голос. – Поедем на линию… в Вороничи… потом в город.

С этой минуты Коля не отступал от Алексея ни на шаг.

Алексей собрал оставшихся начальников отделов, распределил между ними обязанности по тушению пожара, по вывозу раненых и эвакуации рабочих и служащих. Но люди уже сами делали все, что нужно. Девушки-конторщицы бегом выносили из управления какие-то папки и книги, складывали на грузовик. Незнакомые парни в праздничных костюмах рыли в лесу щели… Другая группа рабочих тушила охваченные полымем бараки. Молодой врач из поселковой амбулатории тут же, под тенью берез, организовал перевязочный пункт. Рабочие принесли сюда убитую девочку, за ней – старуху.

Раненых носили непрерывно, и тихие стоны и женские вопли дрожали в воздухе.

Пошатываясь и придерживая обвязанную бинтом голову, Алексей шел по опустевшему коридору управления.

У выхода столкнулся со своим заместителем, очень толковым молодым инженером Крыжановым. Это был скромный, всегда приветливый человек, любимый всеми в управлении.

Теперь он был неузнаваем: осанистая фигура его сгорбилась, плечи обвисли, губы дрожали.

Было заметно, как этот сильный, никогда не терявший самообладания человек хотел побороть в себе слабость, но это плохо давалось ему. Он вдруг закрыл лицо руками, склонился на подоконник.

– Алексей Прохорович! Ведь мы хотели нынче открывать дорогу… А теперь все разрушено… растоптано… Что же делать?

Алексей с силой сжал руку заместителя.

– Возьмите себя в руки. Вы остаетесь за меня здесь. Меня вызывают в город.

Ему трудно было говорить: во рту все еще хрустел песок, язык прилипал к нёбу.

– Что с телом Голохвостова? Знает ли о нем семья?

– Тело отправлено в город. Семья тоже выехала.

– Что слышно от Самсонова? – перебил Алексей.

– Пока ничего. Послал нарочного для связи. Есть тут народ с границы. Одни говорят: наши войска отбросили немцев, другие – что ихние танки в десяти километрах отсюда.

– Товарищ Крыжанов, начинайте эвакуацию, – твердо приказал Алексей.

Он хотел сказать, что возможность пропустить по дороге первый поезд еще явится, но мысль эта – такая естественная вчера – показалась теперь, после всего, что произошло, маловероятной и неубедительной.

Новый взрыв прокатился за окном, зазвенели в опустелом здании управления стекла…

– Ладно же… делайте то, что я сказал, – повторил Алексей.

– Прощайте… на всякий случай… – глухо сказал Крыжанов.

Где-то близко загрохотало, и воздух колыхнулся, как под взмахами гигантского веера… Закусив до боли губы, Алексей вышел из конторы управления. Коля ждал его со своей «эмкой» тут же, в леску, под березками.

– Алексей Прохорович, куда поедем? – спросил Коля.

– Сначала на мост! В Вороничи! – ответил Алексей и полез в кабину.

– Товарищ начальник, говорят, там уже немцы, – пошевелил бледными губами Коля.

– Поезжай! Не разговаривай! – залезая в кабину, нетерпеливо крикнул Алексей.

Машина понеслась между горящих домов и бараков. Горький дым застилал дорогу. Алексей взглянул на часы и удивился: со времени приезда его в поселок прошло два часа, но ему казалось, что только минуты отделяют его от первого грома войны, который он услышал на рассвете в лесу.

Вдруг он вспомнил о Кето, представил ее мечущейся среди: развалин и дыма с Лешенькой на руках, сжал Колино плечо, крикнул хриплым, не своим голосом:

– Коля, скорее! Скорее. Нажми!

Машина помчалась, обгоняя бредущих по лесной дороге беженцев.

16

С первыми лучами солнца отряд «юнкерсов» из числа воздушного корпуса, бомбившего утром 22 июня Вильнюс, Минск, Оршу и другие белорусские города, обрушил свои удары и на тихий городок, в котором, кроме двух швейных фабрик, не было ни одного значительного промышленного предприятия.

Кето проснулась от звона вылетевших из рам стекол. Вначале у нее мелькнула мысль о землетрясении. Когда-то, в детстве, еще маленькой девочкой, она жила у тетки в горах, и вот однажды на рассвете ее разбудили такие же судороги земли. Люди выбегали на улицу, что-то рушилось и грохотало, и было очень страшно. Но продолжалось это недолго – всего несколько секунд, и Кето восприняла землетрясение как дурной сон. Грани между прерванным сном и явью Кето долго не могла уловить и теперь.

Схватив ребенка, она, босая, в наспех надетом платье, выбежала на улицу и долго не могла понять, что же происходит.

Какой-то мужчина в милицейской форме втолкнул ее в подвал, где сбились сотни полуодетых, испуганных жителей. Скоро сюда втащили первых раненых, и подвал огласился воплями и стенаниями. Послышался крик: «Фашистские самолеты!», и Кето наконец все поняла.

Бомбежка прекратилась, но жители продолжали сидеть в подвале. Кето не могла оставаться с ними. Первой ее мыслью было: звонить Алексею.

На ее счастье Стася была дома: она никуда не убегала и все время бомбежки провела в странном оцепенении лежа у крыльца. Кето принялась звонить по телефону на новостройку, но никто не ответил ей. Мысль об Алексее повергла ее в отчаяние. Она то садилась у выбитого окна, то, прижав к груди охрипшего от крика Лешу, выбегала на улицу.

Появился знакомый мужчина в милицейской одежде и стал куда-то торопить выползавших из бомбоубежища и погребов жителей. Потом опять завыла на станции сирена, и люди побежали.

Прошло какое-то время, и Кето очутилась со Стасей во дворе облисполкома. Она так и осталась в своем домашнем легком платье, и только на ногах ее были теперь праздничные, надетые впопыхах туфли, а в руках – небольшой узелок с пеленками, распашонками, сосками и бутылочкой для молока. Это было все, что она успела захватить.

До Волковыска они ехали на исполкомовском грузовике, до отказа набитом женами и детьми городских партийных и советских работников.

Растянувшуюся на шоссе живую пеструю ленту не менее пяти раз обстреливали из пулеметов «мессершмитты». К счастью, грузовик, на котором ехали Кето и Стася, всегда оказывался в таком месте, куда пулеметные очереди не достигали. Женщины даже не успевали спрыгнуть и залечь у дороги, как самолеты, расстреляв все патроны и вдоволь натешившись зрелищем разбегавшихся по полю, падавших под пулями людей, со свистящим шумом и завыванием улетали, чтобы через некоторое время вновь появиться над толпой.

Как только грузовик почему-либо останавливался, до слуха сидевших в нем людей докатывался непрерывный глухой гром. Тяжелые зловещие удары непрестанно, со страшной силой, точно сотни огромных молотов, долбили землю.

Люди прислушивались, затаив дыхание, и взоры их устремлялись на запад, где висела плотная завеса желтого дыма.

Но вот грузовик въехал на главную улицу маленького городка. Образовавшаяся из подвод и автомобилей «пробка» преградила беженцам путь. Грузовик упорно пробивался через плотные ряды крестьянских подвод, ища каждую лазейку, и каким-то чудом, немыслимым в обычное время, проезжал там, где, казалось, трудно было проехать ручной тележке.

И все-таки «пробка» окончательно притиснула грузовик к каменному забору. Кето подняла голову. В небе было светло и просторно, и вид сияющей голубизны облегчающе подействовал на женщину. Но в ту же минуту косые, построенные треугольниками скопления продолговатых крестообразных фигурок остановили ее внимание… Они медленно, как мухи по потолку, расползались по небу.

– Раз, два, три, четыре… десять… пятнадцать.. – считал кто-то вслух рядом с Кето.

– Воздух! – завопил кто-то в толпе таким голосом, каким кричат: «Пожар!»

Кето с Лешей и Стася свалились с грузовика, и толпа понесла их…

Толпа втянула Кето и Стаею под каменные своды подвала. Затхлый запах гнилого картофеля и плесени растекался под сводами. Клубы пыли, осколки врывались в низкие, вровень с мостовой, похожие на бойницы окна. Кто-то усердно молился по-польски за спиной Кето.

– Иезус, Мария… Матка-бозка ченстоховска… Иезус, Мария… – непрестанно повторял глухой бубнящий голос.

Потом снова все стихло. Кето и Стася выбрались из бомбоубежища и, задыхаясь от пыли, переступая через обломки телег, грузовиков, груды ящиков, столов и вороха бумаги, побежали через улицу.

Напрасно искали женщины свой грузовик и исполкомовского шофера.

Ни грузовика, ни шофера нигде не оказалось, и женщины тронулись в путь пешком через весь город: Кето с затихшим у груди, словно умершим Лешей, Стася с котомкой за плечами.

В группе, в которой шли Кето и Стася, осталось несколько человек, остальные разбрелись по разным дорогам. За время пути от Н. до Волковыска Кето, несмотря на сутолоку, успела запомнить некоторых своих попутчиков, и теперь ей было приятно видеть их возле себя.

Рядом шла полная красивая блондинка с пышными, окрашенными в золотистый цвет волосами и добрыми серо-дымчатыми глазами, одетая в розовое домашнее платье с оборочками на коротких рукавах (эти оборочки и полные загорелые руки женщины особенно запомнились Кето и были приятны ей).

Высокий, худой, очень бледный мужчина в соломенном картузе и с туго набитым коричневым портфелем, так же как Стася и золотистоволосая женщина, всегда во время бомбежек и обстрелов оказывался рядом с Кето.

Бледный мужчина в соломенном картузе все время напряженно всматривался в небо и прислушивался, раскрыв рот. После того как блондинка с крашеными волосами успокаивающе улыбнулась среди грохота бомб, визга и плача, Кето почувствовала к ней особенную симпатию и теперь боялась потерять ее из виду. Она еще не знала, кто ее спутница, не знала ее имени и откуда она; ей еще не приходило в голову расспрашивать об этом, но женщина в платье с оборочками стала для нее близкой и необходимой.

Незаметно часть беженцев отделилась от общего потока и, пройдя несколько километров, очутилась на пустынной окраине пригородного поселка. И тут впервые после дорожной сутолоки, рева пикирующих самолетов и пулеметной трескотни обняла беженцев благодатная тишина… Люди почувствовали вдруг потребность остановиться, передохнуть, посоветоваться, что же делать и куда идти дальше. И всем стало ясно, не будь этой тишины, они продолжали бы идти и идти…

Кето не верила своим глазам. Знойное, перешедшее за полдень солнце заливало поселок. По обеим сторонам гладкой, не размолотой в пыль дороги стояли чистые бревенчатые домики с уютными палисадниками вокруг, обнесенными аккуратными зелеными заборчиками. В палисадниках нарядно цвели пионы, в глубине дворов кудрявились сады. Плотная коверчатая трава устилала улицу, на ней паслись стада гусей, безмятежно бродили свиньи. Окна домиков сияли чистыми занавесками.

Казалось, здесь никто еще не знал о войне, но это было только первое впечатление: у калиток стояли мужчины, женщины и ребятишки и с тревогой поглядывали в сторону города. Там все еще висело пыльное облако, оно-то и привлекало внимание жителей.

Кто-то из беженцев сказал:

– Братцы, докуда же мы бежать будем? Надо бы воды попить.

Все разом остановились. Мужчина в соломенном картузе, не сводя глаз с неба, сказал:

– Они опять летят… Слышите?

Но теперь никто не слушал его, все стали рассаживаться тут же на мягкой траве, в тени яблонь.

Золотистоволосая блондинка с фанерным баульчиком в руках, дыша, как рыба, выброшенная на берег, с улыбкой взглянула на Кето. Этот взгляд подействовал на Кето так же, как и отрадная тишина поселка. Значит, есть еще покой, солнце, простое человеческое участие…

– Пани Катерина, тут и воды можно попросить. И Лешечку покормить, – посоветовала Стася.

Услышав ее голос, Кето взглянула на нее так, как будто увидела впервые. Она удивилась, что эта послушная, подвижная девушка не оставила ее в трудную минуту.

– Хорошо, Стася, – согласилась Кето. – Кажется, здесь мы сможем отдохнуть и узнать, следует ли нам идти дальше…

Высокий спутник сказал:

– Я согласен с вами, гражданка. В самом деле, не можем же мы бежать сломя голову все время… Надо же узнать положение… Ведь немецкие самолеты – это еще не сами немцы…

С мужчиной согласились все. Женщины заговорили все разом. Нерадостные это были разговоры… Ни одной семьи не было в сборе; вырвался из огня только тот, кто был дома, и в каждой семье теперь кого-нибудь недоставало: кто находился в командировке, кто ушел на работу в ночную смену и не вернулся… Люди опомнились только теперь, каждый горевал и оплакивал потерянных, оставленных там, на западе, родственников и друзей.

К беженцам со всего поселка стали сходиться жители.

Ребятишки несли в ведрах воду, женщины – хлеб, молоко, угощали незнакомых измученных людей.

Кето перепеленала ребенка, дала ему грудь, но от пережитого волнения молоко, повидимому, испортилось. Леша кричал, выталкивал набухший сосок.

– Ну, Лешечка… ну, голубчик… Мой мальчик, – уговаривала Кето дрожащим от слез голосом, но ребенок продолжал бунтовать, надрываясь криком до хрипоты.

Кто-то из женщин посоветовал покормить его коровьим молоком из бутылочки.

Стася живо приладила к бутылочке резиновую соску, Лешенька стал пить, захлебываясь, и тотчас же затих.

В глазах Кето все еще стояли слезы. Незнакомые женщины из поселка приступили к ней, дивясь яркой, невиданной красоте ее, стали наперебой предлагать молоко, лепешки.

Кето с жадностью выпила кружку холодного молока, стала доставать сумочку, чтобы заплатить женщине, по та обиженно отмахнулась:

– Гроши не надо…

Кето все же развязала узелок, надеясь найти в нем свою сумочку, но не нашла ее… Она не могла вспомнить, брала ли ее с собой, убегая из дому. В узелке не было ни денег, ни документов. И только смятый эвакуационный листок, который в последнюю минуту дали ей в облисполкоме, оказался в ее руках. Теперь, когда можно было подумать об обычных вещах, – отсутствие денег и документов испугало ее: как же она поедет дальше? Как будет жить?

– Стася, а ведь я забыла деньги, – сказала она.

– Ох, пани Катерина, да как же можно было не забыть?.. Слава богу, хоть сами живые остались.

– Вот и туфли я надела праздничные, а о домашних забыла… Как же это я их надела? – все больше изумлялась Кето, вытягивая запыленные расцарапанные в кровь ноги. Она вдруг ужаснулась своему легкому, далеко не дорожному одеянию: ведь близилась ночь, впереди лежал путь, может быть, еще более трудный и долгий.

Стася порылась в своей котомке и, лукаво улыбаясь, достала из нее будничные туфли на низких удобных каблуках.

Кето изумленно раскрыла глаза.

– Стася, ты успела взять мои туфли?

– Пани Катерина, ведь я знаю, как вы не можете без них обходиться.

Кето благодарно взглянула на девушку. Она тотчас же сняла неудобные, с высокими каблуками туфли, в которых ходила с Алексеем только в театр, переобулась.

Стася тем временем вытащила из котомки полотенце, краюшку ржаного хлеба и кусок колбасы.

– О, Стася, когда ты успела все это захватить? – обрадовалась Кето. – Разве ты и дальше пойдешь со мной?

– А куда же мне идти, пани Катерина? Мои родные в Цехановце, а в Цехановце уже немцы.

Стася засуетилась, раскладывая тут же на траве, на чистом полотенце, нарезанный тонкими ломтями хлеб и колбасу.

Близился вечер. Затянутое рыжей мглой солнце спускалось над дальним лесом. На отчетливо видный, багровый, точно набухший кровью шар можно было смотреть незащищенными глазами. От заборов и домиков протягивались расплывчатые тени.

Кето осматривалась с тревогой. Опять почудился ей глубокий подземный гул… Она вздрогнула… Нет, не надолго такая тишина. Нет ничего страшнее неизвестности. Что там происходит? Где Алексей? Как она поедет дальше без него? Да и нужно ли ехать?

Солнце уже заходило. Надо было решать, ночевать ли в поселке, ехать дальше или возвращаться в Н.

Часть женщин разбрелась по дворам, ушел куда-то и мужчина в соломенном картузе. У забора, под деревьями, остались блондинка с крашеными волосами, Стася и еще несколько женщин, которых Кето не видела прежде.

Блондинка продолжала внимательно разглядывать свою спутницу. Кето спросила:

– Мы с вами раньше, кажется, где-то встречались?..

Блондинка поправила потускневшие от пыли волосы, и лицо ее приняло ласковое и приветливое выражение.

– Мне тоже кажется, что мы с вами где-то виделись… – сказала она. – Меня зовут Марья Андреевна… Плотникова. Жена начальника Н-ской почты.

– Ах, вот что… – обрадовалась Кето. – Ну, так я вас в городе и видела.

Она назвала себя, добавила:

– Вот видите: сколько времени жили в одном городе и не были знакомы, а началась война – сразу познакомились.

Они разговорились.

– Я хочу посоветоваться с вами, Марья Андреевна, – оживленно заговорила Кето. – Муж мой, инженер, остался там, под Н. И вот я не знаю, как быть. Оставаться ли здесь или ехать дальше… Как вы думаете?

– Эх, милочка, – покачала головой Марья Андреевна, – я и сама ничего не решила еще… Муж мой тоже остался в Н. – эвакуировать почту… А я вот и не знаю, что делать. Петенька мне сказал, чтобы я ехала в Минск, но мне ехать одной страшно. Со мной ничего нет. Все, что захватила, потеряла в дороге. Право, не знаю, как быть…

Незаметно они излили друг другу свое горе и под конец договорились вместе вернуться в Волковыск, узнать новости, сообщить в Н. о своем местопребывании и ждать мужей.

– Мы пойдем вместе на почту. Я позвоню по телефону Петеньке. Вы свяжетесь со своим мужем через обком, и все будет в порядке, – резонно заключила Марья Андреевна. – Сами посудите: разве мыслимо одной с таким малюткой пускаться в дальний путь? Да еще с пустыми руками. Как это можно? – словоохотливо и очень убедительно рассуждала она. – Надо все точно выяснить, милая Екатерина Георгиевна. Ведь мы побежали просто от страха, а может быть, в самом деле, ехать дальше не следует. Может быть, фашистов давно разбили и война уже кончилась…

Бодрый, уверенный том Марьи Андреевны развеял мрачное настроение Кето.

Они встали, чтобы идти искать подводу, по и это время к ним подошел мужчина в соломенном картузе и унылым голосом сообщил:

– Встретил я тут одного из города, говорит: немцы уже под Н. Вот вам и фунт изюму с рисом…

Мужчина свистнул.

– Искал по поселку радио – не нашел. Здесь не то, что у нас, в Н. Вот говорят, товарищ Молотов нынче выступал, а мы не слыхали… Забрались в это захолустье и ничего не знаем.

Беспокойное чувство вновь охватило Кето. Ей показалось, что они действительно отрезаны от всего мира…

17

В Вороничах Алексей увидел все последствия трехкратной бомбардировки. Станционное здание, депо и водокачка были разрушены. Всюду на путях зияли огромные воронки. Торчали рельсы, скрученные в узлы. От арки и следа не осталось. Пыль, дым, груды развалин… Сердце Алексея обливалось кровью, когда он вместе с Самсоновым торопливо обходил территорию станции. Служащие попадались редко. В подвале пассажирского здания сидел вместе с семьей странно спокойный, оглохший начальник станции. На вопросы Алексея он бормотал что-то невнятное и только под конец сказал фразу, удивившую всех своим смыслом:

– Ничего… Этим они начали войну против самих себя…

С трудом удалось Алексею собрать оставшихся служащих.

Явился дорожный мастер, прибыли бригады Шматкова и Никитюка.

– Где Спирин? – спросил Алексей у Самсонова.

– Говорят, уехал в Н. Как только это началось, усадил семью на подводу и укатил.

Алексей ничего не сказал, только стиснул зубы. Он организовал тут же, в уцелевшей путевой казарме, нечто вроде оперативного штаба. Механики службы связи провели ему телефонный провод, соединили с участками новостройки. Путевые бригады приступили к восстановлению в одном месте незначительно поврежденного пути, чтобы можно было пропустить на Н. хотя бы один поезд с оборудованием и эвакуированными. Но работы часто прерывались: местная дружина противовоздушной обороны то и дело включала сирену. Большинство сотрудников и рабочих дороги, не дожидаясь команды начальства, сами тронулись на восток – кто пешком до станции, откуда еще шли поезда, кто на подводах.

Из Н. потянулись через Вороничи воинские части на запад; некоторые из них уже занимали оборону вдоль железной дороги. Вокруг станции и у большого моста, который бомбардировщики упорно обходили, точно стальные острые ростки, поднялись к небу дула зениток; всюду можно было видеть красноармейцев, роющих окопы, устанавливающих орудия. Войска готовились к обороне, и это успокаивало.

В общей суете Алексей увидел Шматкова и подошел к нему. Бригадир смущенно взглянул на начальника.

– Опоздали мы отпраздновать новостройку, товарищ начальник. Вы хотя бы доложили наркому, что мы управились, как обещали, с мостом.

– Телеграмма об окончании работ послана в Москву еще вчера вечером. Будем надеяться, Епифан, что немцев отбросят и дорогу мы все-таки откроем, – сказал Алексей.

Глаза Шматкова засияли надеждой.

– Где твоя семья, Шматков?

– Там, на мосту… в казарме, – махнул Шматков рукой, – Жинка и сынок трехлетний… Боюсь я за них, товарищ начальник.

– Мы их вывезем в Минск, – предложил Алексей.

– Товарищ начальник, неужто немец сюда дойдет?

Шматков стоял возле торопливо работающей бригады, сдвигавшей рельсы, выжидающе смотрел на начальника.

– Все равно… семью надо вывезти не теряй времени, Шматков, видишь – подают, – сказал Алексей.

На станцию Вороничи был подан первый состав, началась погрузка рабочих и их семей.

Алексей наконец мог выехать в Н., хотя в этом, как ему казалось, уже не было прямой необходимости. Грохот артиллерии раздавался совсем близко. Эскадрильи вражеских бомбардировщиков вновь потянулись на восток.

Коля с трудом вывел машину на шоссе. Прямо через лесную чащу и поляны, по наливающейся высокой ржи, бездорожно, группами и в одиночку торопливо шагали люди. Чем ближе к шоссе, тем больше их становилось. Шли крестьяне с холщовыми торбами за плечами, понукали взмыленных низкорослых лошадей, везущих телеги с нагруженным кое-как скарбом; шли, сутулясь, белобородые старики, босые, с растрепанными волосами матери несли на руках грудных младенцев, а за ними, цепляясь за юбки, семеня почернелыми босыми ножками, бежали дети… И на подводах, словно гусята в лукошках, сидели дети, и глаза у них были серьезные и печальные.

Алексей высовывался из машины и в сотый раз спрашивал себя: «Да по́лно, не снится ли мне все это?»

На выезде из леса трактор, тянувший сразу две повозки с крестьянским имуществом, загородил дорогу. Коля попытался объехать его, попал в лощину, уперся в подводу и вынужден был остановиться. Алексей вылез из машины. По лесу стлался дым, как будто вся земля медленно тлела. Солнце поднялось высоко и припекало все жарче.

Алексей переждал у края дороги, пока проедут подводы… Ему хотелось пить, во рту пересохло, голову ломило, будто ее зажали в горячие тиски.

– Объезжай! – нетерпеливо приказал он Коле.

Техник Воропонов так и не позвонил ему в Вороничи, и Алексей попрежнему ничего не знал о семье.

Он до сих пор не знал и о положении на фронте, о военных действиях советских войск. Он все время высовывался из кабины, надеясь встретить или обогнать чью-нибудь знакомую машину и расспросить о фронте.

Недалеко от города он все же увидел, как прямо через гречишное поле катило несколько грузовиков с красноармейцами, а за ними, громыхая и взметывая вырванные с корнем стебли гречихи, мчалось несколько легких танков. По шоссе, вклиниваясь в толпу, тянулись на конной тяге орудия.

Алексей приказал Коле подъехать к орудиям и, когда машина выскочила наперерез скакавшему на взмыленном коне командиру, махнул рукой, требуя остановиться. Но командир даже не взглянул на Алексея, поскакал дальше. Тогда Алексей вышел из машины, пошел рядом с головным орудием. На передке его сидели серые от пыли красноармейцы в касках. Это были все, как на подбор, мускулистые, краснощекие ребята в новом добротном обмундировании, ладно обтягивавшем их фигуры.