Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 53 страниц)
Он оставил машину внизу, на лесной дороге, взобрался на бугор и долго сидел на нем, глядя вниз на ферму.
Перед ним вновь проносилось все, что пережил он тогда, в то грозное, страшное воскресенье.
Алексей сошел вниз и вдруг услыхал за деревьями людские голоса.
Он обрадованно окликнул:
– Эй, кто тут?
Звонкое, как в огромном пустом зале, отозвалось ему эхо.
Кусты зашевелились, из-за них вышли трое в сильно поношенной одежде, обветренные, крепкие, с лесным густым загаром лицах. Один, пожилой, бородатый, с недоверчиво сердитыми глазами и лопатой в руке, оглядел Алексея с ног до головы.
– Кто такие? Откуда? – спросил Алексей.
– Мы из поселка. Из железнодорожного. Червей тут для рыбного клева копаем.
– Поселок еще существует? – удивленно спросил Алексей.
– А как же! Живем… Ждем вот, когда дорогу придут отстраивать.
– Я вот как раз приехал строить, – просто сказал Алексей.
– Да неужто? А кто же вы такие будете? – недоверчиво спросил пожилой рабочий.
– Потом узнаете, – ответил Волгин. – Значит, есть в поселке народ?
– Есть.
– А как же при немцах? Где были?
– По селам жили да по лесам. А теперь опять пришли. Работать-то надо.
– Что ж… И будем работать, – весело пообещал Алексей. – И мост опять поставим. И рельсы положим.
Вдруг бородатый шагнул к нему, пристально вглядываясь в его лицо, и громко, так, что эхо раскатилось по лесу, вскрикнул:
– Товарищ начальник! Товарищ Волгин? Да не вы ли это?
Алексей невольно отступил, теперь не менее изумленно вглядываясь в неясные черты пожилого рабочего. «Кто же это?» – силился вспомнить он. Окладистая борода и седина, повидимому, сильно изменили лицо рабочего.
– Товарищ начальник! Да ведь Никитюк же я! Помните? Никитюка из бригады мостовиков! – Рабочий, видимо, едва сдерживался, чтобы не броситься к Алексею и не обнять его.
Но Алексей уже сам подошел к нему, протянул руку.
Неужели Никитюк? Вот не ожидал. Ну, здравствуйте, товарищ Никитюк. Хорошо, что встретились. Оказывается, кое-кто жив из старой гвардии…
– Живы, живы, товарищ начальник. Многие живы, – захлебываясь от переполнявшего его восторга, вскрикивал Никитюк. – Тяжеленько было тем, кто не отступил, а все же выжили…
– Ну, если народ жив, стало быть, построим. И не одну дорогу. Верно?
– Верно, товарищ начальник! – подхватил Никитюк.
– А если верно, то можно и за дело! – твердо сказал Алексей. – Ну-ка, садись в машину. Проедем, поглядим, посоветуемся. Можешь ехать?
– Могу, товарищ начальник. С превеликой охотой, – обрадованно согласился Никитюк. – Вы копайте тут, – обратился он к застывшим в изумлении товарищам, – а мне, видать, теперь не до червей и не до удочек. Видите, с товарищем начальником надо ехать.
Машина с Алексеем и Никитюком с ревом выбралась на лесную, уже знакомую дорогу.
– Куда в первую очередь? – спросил Алексей спутника.
– Пожалуй, что к мостам, – сказал Никитюк, принимая важный вид. – Мосты – это первейшее дело. С них и надо начинать.
– А мостовиков много осталось?
– Найдутся. Кликну клич – враз съедутся. Да и на месте кое-кто остался. А то напишу – своих старых товарищей земляков, которые в эвакуации, созову.
– Дело. А из инженерных работников есть кто-нибудь?
– Еще нету. Вот ждем. Сказали: не нынче – завтра приедут.
Алексей вспомнил, что в Москве ему обещали немедленно выслать восстановительный поезд и бригаду инженерно-технических работников.
Он продолжал спрашивать Никитюка обо всем, что касалось дороги, и тот рассказывал ему о многом, о чем не удалось узнать в обкоме.
Иногда Алексей останавливал машину, вылезал из нее, взбирался на поросшую давно не скашиваемой травой насыпь, шагал по развороченному щебню полотна с вывернутыми и разбросанными шпалами. Никитюк не отставал от него. На многих участках рельсов совсем не было: оккупанты, повидимому, сняли их в начале войны и вывезли в Германию; на других перегонах рельсы были взорваны.
– Как только прослышали гады, что Советская Армия двинулась к границе, так и начали коверкать, все уничтожили, поломали, – с гневом рассказывал Никитюк. – Это ж где теперь столько рельсов да шпал наберешься?
– Все будет – и рельсы и шпалы, – уверенно пообещал Алексей.
Он размашисто шагал вдоль бровки, немного сутулясь, как бывало ходил под огнем по солдатским тропкам и ходам сообщений к переднему краю.
Энергичное, с выдающимся вперед упрямым подбородком лицо его было строго. Разрушения и опустошения на дороге вызывали в Алексее нетерпеливое желание поскорее убрать весь этот хлам и лом и двинуть людей на восстановление.
Спустя некоторое время машина с Алексеем и Никитюком въехала в рабочий поселок. Алексей не узнал его. Всюду чернели осевшие, поросшие травой пепелища, возвышались груды битых закоптелых кирпичей. Лишь в трех уцелевших бараках ютились обнищавшие семьи. От здания управления осталась единственная жалкая пристройка.
И опять воспоминания нахлынули на Алексея. Он то и дело тяжело вздыхал, кусал губы, покачивал головой.
Вокруг Алексея собралась группа людей. Слух, что приехал начальник, каким-то образом быстро распространился по поселку. Люди ходили за Алексеем по пятам и, судя по выражению лиц, готовы были выполнить любое его распоряжение.
Алексей невольно искал среди жителей знакомые лица, его охватывало волнение; он расспрашивал рабочих, не знают ли они такого-то бригадира или путевого рабочего, и называл фамилии.
– Как не знать, – слышались ответы. – Дружинин в партизанах ходил, а сейчас опять бы за кирку взялся.
– Григоренко? Того, что на Доске почета был? Ушел в Советскую Армию. Воюет сейчас в Польше.
Среди пожилых рабочих, уже вернувшихся в поселок из эвакуации и встречавших Алексея, изредка обнаруживались знакомые, но они так постарели и изменились за годы войны, что Алексей с трудом узнавал их. Иногда ему казалось, что вот из толпы выступит худощавый, стройный паренек с открытой коричневой от солнца грудью, в засаленной кепочке набекрень и в красной выцветшей майке и простодушно, усмешливо щурясь, скажет:
– Заждались мы вас, товарищ начальник. Что же… Возьмемся опять за мостик. Теперь-то уж не сомневайтесь, будьте в надеже.
Епифана Шматкова многие помнили в поселке.
Но вот из деревянной пристройки с заколоченным фанерой окошком вышел прихрамывающий светловолосый человек в военной форме без погонов, в суконной пилотке и, подойдя к Алексею, отрекомендовался.
– Секретарь парторганизации…
– Разве здесь есть и коммунисты? – удивленно спросил Алексей.
– Так точно, есть. Семь человек, четверо из них – недавние партизаны, трое вернулись из эвакуации, – ответил секретарь парторганизации, и по манере говорить в нем сразу можно было признать недавнего политработника-фронтовика. – Сегодня у нас партийное собрание. Просим, товарищ Волгин, присутствовать.
Сразу прибавилось у Алексея уверенности, партия и в этом глухом месте уже объединяла и сплачивала вокруг себя людей на новый трудовой подвиг.
14
Однажды – это было дней через десять после приезда на новостройку – Алексей Волгин проснулся, по обыкновению, на рассвете, и первое, что поразило его, была тишина. Это было не затишье фронтового тыла, а то спокойное, облегченное и уверенное состояние всего живого на земле, какое бывает после промчавшейся жестокой бури. Веселые голоса за окном, отдаленный шум автомобильного мотора подтверждали, что люди в этом лесном краю уже погрузились в работу.
Все чувства и мысли Алексея были настроены в соответствии с этой знакомой и давно желанной для него жизнью, и он почувствовал себя счастливым от сознания, что ничто не помешает ему теперь окунуться в эту жизнь.
Он встал с койки и босиком, в одном белье подошел к окну, открыл раму. В маленькую, еще заполненную рассветным сумраком комнату мгновенно хлынул лесной холодок, напитанный смешанным запахом увядающей листвы и старых сосен. Их высокие мохнатые кроны зубчато вырисовывались на бледнорозовом с прозеленью небе.
Алексей до половины высунулся из окна, глубоко вдохнул смолистый воздух. Мимо деревянного, отведенного под контору барака, в котором ночевал Алексей, пролегала дорога. По ней несмотря на ранний час, поскрипывая и переваливаясь на промоинах, уже двигались груженные бревнами и досками трехтонки. Где-то в глубине поселка слышался глухой стук сгружаемых столбов, сердитые и веселые голоса рабочих:
– Побе-ре-гись!
– Взяли! Дружно!
Голоса тонули в грохоте скатывающихся с грузовика столбов.
«Как быстро входит все в свою колею, думал Алексей. – И неужели все это было недавно – и страшные дороги, и переправы через Днепр под огнем, и черный дым над Сталинградом, и снежные холмы, почерневшие от вражеских трупов, и Курская дуга с раскаленным грохочущим небом?.. Да, все это было и преодолено… Преодолено нашим народом. И я, маленькая частица его, остался жив, буду жить и работать. И как это хорошо – работать…»
Алексей быстро оделся, вызвал шофера и через час уже был на большом мосту.
Вся территория моста выглядела неузнаваемо. За несколько дней здесь многое изменилось. На обоих берегах болотистой реки строились бревенчатые бараки. Слышалось жужжание пилы, стук топоров. Под навесом пыхтел двигатель. Над изуродованным концом фермы нависал стальной хобот парового крана. Он плавно и бесшумно двигался, перенося, как гигантская птица в клюве, на средину реки связки обрубленных рельсов. Только белая тонкая струйка пара, с шипением вырывавшаяся из короткой трубы, говорила о большом напряжении машины. Вокруг фермы, как муравьи, суетились люди. В их движениях была заметна необычная быстрота и торопливость. По проложенным на забитых сваях по обеим сторонам фермы доскам не ходили, а рысью бегали люди, неся на плечах шпалы.
Стоя на берегу, Алексей с учащенным от волнения дыханием следил за ними. Казалось, трудовое напряжение передавалось и ему. Иногда из-под фермы вырывалось веселое-залихватское гиканье, и Алексею тоже хотелось так же весело, во всю силу легких крикнуть и запеть вместе с рабочими. Он хорошо понимал их…
«Вот и дождались… Вот и дождались», – радостно повторял про себя Алексей. Солнце уже взошло и сверкало на мокрых стальных частях крана. Алексей стал спускаться по дощатым сходням с набитыми на них поперечными планками к бетонированному основанию мостового быка. Его сопровождали начальник дистанции, седой мужчина в военной шинели, и дорожный мастер, руководивший работами на мосту.
– Никакими кранами ферму из речки не вытянешь. Она глубоко увязла в иле, – объяснял дорожный мастер. – А рвать ее на части жалко.
– А как же вы выйдете из положения? – спросил Алексей, с первого взгляда оценивший трудность задачи.
– Решили приподнять сначала один конец фермы двумя кранами, затем другой, на это силы у нас хватит, а потом подклинить ее шпалами, подвести под нее шпальные клетки, постепенно наращивая их и тем самым поднимая ферму.
Алексей задумался. Он снова чувствовал себя в родной стихии и испытывал нарастающее возбуждение. В голове его проносились один за другим случаи из довоенного опыта мостостроителей.
– Нет, товарищи, так дело не пойдет, – громко сказал Алексей, останавливаясь у самого конца сходней, упиравшихся во временны деревянный мостик. – Так мы затянем поднятие фермы надолго.
Дорожный мастер и начальник дистанции слушали почтительно и с веселым жадным вниманием на лицах. Для них, как и для Алексея, было наслаждением решать эту новую производственную задачу именно теперь, когда в тылу и на фронте с одинаковым нетерпением ждали наиболее быстрого восстановления магистрали.
У самых ног Алексея сонливо плескалась мутнозеленая волна, кое-где подернутая поблекшими лепестками ряски. Стук молотков о железо оглушал.
Алексей зорко всматривался в погруженный в воду конец фермы, сосредоточенно думал:
– Подводить под ферму шпальные клетки советуете вы, – вдруг, будто очнувшись, заговорил он. – А не лучше ли сделать так…
Алексей чуть лукаво взглянул на дорожного мастера, и на строгом лице его засветилась торжествующая улыбка.
– Как вы думаете: двух паровозов, чтобы вытащить из воды ферму, хватит? – спросил Алексей.
Начальник дистанции и дорожный мастер недоумевающе переглянулись.
– А как это можно сделать? Неужели вы думаете… – начал было начальник дистанции.
– Я думаю, – властно, нетерпеливо и весело перебил Алексей, – вытащить ферму двумя паровозами… А для этого надо приподнять краном не оба конца фермы, как говорите вы, а один конец, подвести под него не шпальные клетки, а рельсы, для лучшего скольжения смазать их мазутом, прицепить паровозы к мощным, усиленным в несколько крат тросам, прикрепленным к ферме, и…
Начальник дистанции раскрыл рот, а дорожный мастер, как более смелый практик, уже представивший замысел начальника во всех подробностях, не без удовольствия сказал:
– Да ведь это замечательно! Да этак мы ее завтра же из речки вымахнем.
– Очень смелая мысль… Очень смелая! Использовать паровозную тягу, – немного смущенно бормотал начальник дистанции.
– Смелость, а как же иначе, – удовлетворенно поддакнул дорожный мастер. – Научились, небось, смелости за войну.
Бритые, толстые щеки здоровяка дорожного мастера, казалось, лоснились от переполнявших его чувств.
– Паровозами, паровозами ее, матушку… подцепить – и ту-ту… Как по маслу пойдет, – ликовал он.
Дорожный мастер побежал отдавать нужные распоряжения. Алексей взошел на шаткие, прогибающиеся доски мостика. Его опахнуло запахом ржавеющего железа и застоявшейся речной воды. Он поднял голову и увидел то место, на холмике, откуда тогда, в июне, перед взрывом смотрел на мост. Вот там, чуть ниже, у берега, Алексей увидел в последний раз Шматкова.
Ясное солнце побледневшими осенними лучами заливало теперь и тот памятный холмик, и берег реки, и то место, где с неукротимой яростью работали люди. Жужжание лебедок, стук молотков, людские голоса, плескание воды сливались в бодрящий неумолкающий хор.
Несколько рабочих-мостовиков проходили по мостику. Алексей посторонился, давая им дорогу. Шедший впереди худой парень, с выбившимся из-под военной фуражки светлым вихорком, чуть застенчиво и как знакомому улыбнулся Алексею. Алексей даже зажмурился на миг от этой улыбки, как будто луч солнца ударил ему в глаза. Ему показалось – к нему подходил сам Шматков, только почему-то странно вытянувшийся в росте, с более юным, по-ребячьи нежным лицом и еще не бритым светлым пушком на мальчишеской губе.
Да это же Епифан Шматков и есть! Ведь это его, чуть озорные, светлосерые глаза, и шея такая же тонкая, загорелая с кадыком, и этот вихорок из-под фуражки… Шматков! Какое удивительное сходство!
Чтобы окончательно, рассеять иллюзию, Алексей остановил юного мостовика, спросил:
– Как ваша фамилия, товарищ?
– Шматков, – ответил рабочий, останавливаясь и не переставая улыбаться.
Алексей подумал, что ослышался, поднял руку, словно собираясь протереть глаза.
– Какой Шматков? – невольно вскрикнул он.
– Иван Шматков, – ответил молодой рабочий. – Мостовик из бригады Никитюка. Про Епифана Шматкова, бригадира, слыхали? Так я его младший брат.
– Ах, вон что! – точно все еще не веря, сказал Алексей. – А я то вас и не знал…
– Да и не могли знать, товарищ начальник. Ведь я в те поры, до войны, совсем мальчонкой был и в школу только ходил…
– Ну, Иван Данилович, взволновали вы меня, – сказал Алексей и протянул руку. – Будем знакомы. А здорово вы похожи на Епифана. Сначала я так и подумал: Епифан.
Чистое юное лицо Ивана Шматкова потемнело, светлые брови нахмурились.
– Да, не повидаешь теперь Епифана, товарищ начальник. Из могилы не вертаются. Сразили его фашисты на этом мосту.
– Ну, а вы… Вместо него, что ли? – спросил Алексей и ласково, по-отечески улыбнулся.
– Да выходит, что так. На место брата заступил.
Алексей и Ваня Шматков очень дружелюбно разглядывали друг друга. Как гул прибойной волны, накатывался на них шум дружной работы.
– Вот что, Иван Данилович, – дернув плечом, словно стряхивая с себя груз воспоминаний, сказал Алексей. – Если вы решили заменить брата, так давайте теперь постараемся и мост побыстрее восстановим.
Ваня Шматков ответил с уверенностью, напомнившей Алексею убежденную уверенность Епифана:
– Постараемся, товарищ начальник. Ребята говорят: через неделю поезда надо пустить.
– Вот и хорошо, – одобрительно кивнул Алексей и протянул руку. – Желаю успеха.
«Вот скажет сейчас: „Будьте в надеже“», – выжидающе насторожился Алексей, но Ваня Шматков, чуть подтянувшись и несмело пожимая руку начальника, ответил застенчиво и скромно:
– Сделаем, товарищ начальник. Постараемся… – и рысцой побежал к берегу.
Отдав нужные распоряжения, Алексей поднялся на крутой холм, откуда открывался широкий вид на реку и на мост. Волнующая музыка труда приглушенно докатывалась и сюда, удары молотков, пыхтение крана эхом отдавались в лесу. На противоположном берегу дымил паровоз, подтягивая платформы с рельсами. Предосеннее солнце играло на взбаламученной глади сонной реки.
«Вот и потекла жизнь. И никому никогда не остановить ее, не повернуть назад», – подумал Алексей и весело огляделся…
15
Впервые навестить отца Алексею удалось только в конце октября, когда он расставил и пустил в действие все людские и технические силы. Это было необычайно трудное и то же время радостное время. Никогда еще Алексей не погружался с таким наслаждением в работу.
В душе его все еще жили воспоминания, мысли и чувства, вынесенные из фронтовых будней. Любимый труд не мог окончательно выветрить их, и Алексеи часто просыпался ночью от пригрезившегося ему орудийного или бомбового грохота, от мучительных фронтовых забот, в которых жизнь вверенных ему людей приобретала значение громадного, не имеющего цены капитала. На войне Алексей особенно научился беречь человека… «Война – громадная трата самого главного и драгоценного – человеческих жизней, – часто думал Алексей. – Моя партия, тружеником которой я являюсь, сделает в будущем все, чтобы этой траты больше не повторялось. Я верю в это, я сам буду делать все, чтобы этого добиться!»
Снова Алексей собирал людей, приглядывался к каждому, ставил каждого на свое место, сплачивал их в большую и дружную трудовую семью. Опять ездил по строительным участкам, где уже начались очистка выемок, котлованов и восстановление железнодорожного полотна, опять выслушивал на совещаниях технических руководителей и рядовых рабочих, отдавал приказания, хлопотал об ускорении доставки строительных материалов и оборудования, опять ходил по баракам рабочих и, заглядывая в каждый уголок, выслушивал жалобы и помогал людям устраиваться.
Несколько раз Алексею пришлось выезжать в Москву для решения сложных, в связи с трудностями военного времени, вопросов. Иногда ему удавалось быстро решать их, а иногда приходилось задерживаться в Москве.
В одну из таких поездок Алексей слетал в Ростов. Старый, потрепанный автобус доставил его с аэродрома в город, и Алексей, выйдя из него на улице Энгельса, быстро зашагал на Береговую…
Он с волнением вглядывался то в опустошенные скверы, то в обвалившиеся карнизы, то в нависавшие, как скалы, стены разрушенных домов, кое-где уже одетых в свежеотесанные бревна и доски лесов.
«Сколько дело, вокруг, сколько работы!» – думал Алексей.
Свидание с отцом было непродолжительным.
К немалому удивлению, Алексей нашел его не таким, каким ожидал встретить. Вместо дряхлого, беспомощного старика он увидел сухого, жилистого и все еще крепкого человека с ясным умом.
После очень бурной встречи Прохор Матвеевич шутливо оглядел сына, одобрительно заметил:
– Хорош. Таким я и хотел видеть тебя. Фронтовая службица совсем отполировала тебя. И солидности прибавилось… Вот только седина ни к чему… С затылка на старика похож. Рано, рано!
Прохор Матвеевич растроганно продолжал:
– А сынок – твой, твой… Копия – Катя. Только хохленок настоящий. По-украински заворачивает: «що» да «хиба»… И никак не приучу к старому имени… Зову Лешкой – не откликается, да и только. Но, кажется, уже свыкается… Лешка, Лешка! – позвал Прохор Матвеевич.
Анфиса Михайловна вывела за руку из спальни смуглоликого мальчика, с тонкими чертами и темными, глубокими глазами.
Алексей взглянул на него… Тогда, в лесном партизанском городе мальчик не поразил его таким сходством с Кето, может быть, потому, что не пришлось хорошенько разглядеть его… А теперь из каждой черты на лице Леши как бы просвечивало ее памятное выражение – какая-то особенная ясность взгляда и недетская задумчивость.
– Ну? Похож? – с гордостью спросил старик.
– Похож, – глухо согласился Алексей и, присев на корточки, протянул к мальчику руки. – Ну-ка, иди сюда, Леша!
Мальчик взглянул на Анфису и деда, медленно приблизился к Алексею.
Анфиса ободрила его, сказав:
– Иди, иди, чего насупился? Вот какой! Это же и есть тот папа, что нашел тебя в лесу… Я же тебе говорила…
Обняв худенькое тельце сына, Алексей прижал его к себе. На него пахнуло сладким, сжимающим горло родным запахом… Из глаз его текли слезы, и он не замечал их…
Прохор Матвеевич громко сморкался, отвернувшись к окну.
Вынув из чемодана купленные в Москве игрушки, Алексей разложил их перед сыном.
– Ой-ой! Як богато! – вскрикнул Леша, забавно всплескивая ручонками. – Ты – мой папа, и это все мое?
– Твое, твое, – отвечал Алексей, целуя сына.
– А куда уехала моя мама? – старательно выговаривая слова, допытывался Леша.
Алексей переглянулся с отцом и теткой Анфисой.
– Она уехала к дяде в лес и скоро вернется, – солгал он. Для более подробного объяснения время еще не наступило.
– Дети в таком возрасте забывчивы, – утешил сына Прохор Матвеевич, когда Анфиса увела мальчика. – А вообще с матерью – загвоздка. Надо бы подумать тебе и об этом. Память памятью, а что минуло, то сгинуло. Дитю мать нужна, понятно? Вот эта Парася, чем плохая женщина? Лучше матери не подыскать. Правда, простая только. Но простота и культура – это, брат, сейчас совсем другие понятия.
Алексей смутился, скупо ответил:
– Не будем пока говорить об этом, отец. Вот кончится война, и мать будет.
– А до этого?
– До этого? Ждать осталось немного, – уклончиво ответил Алексей, решив пока не говорить старику о Нине.
– Жаль, жаль, – вздыхал старик. – Славная эта женщина – Парася. Со слезами уехала. Не хотела оставлять Лешку. Да и он, мальчишка, долго капризничал. Давай ему мамку – и вся недолга. Прямо щекотливое положение… Попробуй втолковать ему сейчас: дескать твоя настоящая мама умерла, а это не настоящая, да ты еще третью обещаешь. Где уж тут разобраться ребенку…
– И нет необходимости ему сейчас разбираться в этом, – продолжал хмуриться Алексей. – Пусть подрастет, тогда я ему сам все объясню… И тетю Анфису надо предупредить…
Прохор Матвеевич вздохнул:
– Ладно…
Всем существом деда уже завладел маленький внук. Приходя с работы, старик тотчас же принимался возиться с ним, придумывая для него новые игры, сам строгал, вытачивал и окрашивал для него игрушки, водил гулять.
Алексей пробыл в доме отца всего двое суток Все это время он неотлучно проводил с сыном, исподволь овладевая раскрывавшейся перед ним душой ребенка. Что-то подсказывало ему, что и Леша уже потянулся к нему. Но Алексей и не подозревал, какое смятение вызвал он в душе сына своим появлением, какую любовь, смешанную с благоговением, пробудил к себе…
Он переживал короткие часы еще не испытанного счастья. Детский лепет, звонкий голосок, произносивший слово «папа», часто устремленные на него ясные глубокие глаза – все будило в нем такие сложные чувства, что он не в силах был разобраться в них, а только с наслаждением отдавался им.
Улетал Алексей из Ростова с бодрым чувством. Возникшая за короткий срок привязанность к нему Леши как бы укрепила в нем сознание отцовского права на него, сознание, что это был его сын, его надежда, его радость. Теперь оставалось только взять его к себе и передать в надежные руки женщины, верной фронтовой подруги и прекрасной души человека. Алексей не переставал переписываться с Ниной. Она писала ему все чаще, и письма их были проникнуты одним стремлением – поскорее соединить свои жизни.
Вернувшись на строительство, Алексей с новым воодушевлением окунулся в работу. Время шло… Нина и Таня писали ему сначала из Польши, потом из Восточной Пруссии, с берегов Одера и наконец из-под Берлина…
