Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)
Николай Яковлевич подошел к смущенному Виктору и с минуту очень серьезно и внимательно разглядывал его из-под насупленных бровей. Виктор так же молча и терпеливо смотрел на Якутова, на его заметно постаревшее, сморщенное, пожелтевшее лицо. Довоенного его брюшка теперь совсем не было заметно под халатом, и весь он стал какой-то плоский, сухонький и словно затвердевший.
– Так, так… – не повышая голоса и, казалось, без всякого удивления проговорил Якутов. – Я всегда узнавал своих выздоровевших больных, всегда. Товарищ Герой Советского Союза Волгин, если не ошибаюсь?
– Так точно, – по-военному ответил Виктор.
– Я же говорила, что папа сразу узнает, – сказала Валя.
– Еще бы… Не узнать ростовчанина! – сказал Якутов, тряся Виктора сразу за обе руки.
– Бог ты мой, – вскрикнула Ревекка Абрамовна и кинулась к Виктору, наваливаясь на него всем своим большим, рыхлым телом. – Земляк вы наш! Милый, дорогой! Да откуда же вы? Гляньте на него: свалился, как с неба!
Виктор еле успевал отвечать на вопросы и приветствия. Он не ожидал, что его встретят с такой радостью. В ординаторскую сбежались врачи и сестры со всего отделения. Некоторые сотрудники, работавшие в госпитале со дня эвакуации из Ростова, тотчас же узнали Виктора и разговаривали с ним, как с близким человеком.
Задыхаясь, бледная от одышки, прибежала из своего зубоврачебного кабинета Юлия Сергеевна. В руке ее блестел тонкий зубоврачебный зонд. Увидев Виктора, она кинулась к нему, словно хотела проколоть его зондом, обняла и расцеловала, как родного сына. Ей показалось, что Виктор привез с собой какой-то клочок старых воспоминаний о родном городе, о ее тихой квартире, о сыне Юрии…
– Уходи, уходи. Тебе вредно, – ворчал Николай Яковлевич, отталкивая жену. – Все по местам… Марш, марш… А вы, молодой человек, плохо себя вели, – шутливо погрозил Виктору Якутов. – Почему так долго кочевали по госпиталям? Наверное, не слушались врачей, не выполняли режима? Что это еще за новость – болеть глазами, а?
– Папа, ты совсем замучил Витю вопросами, – беря Виктора под руку и словно пытаясь закрыть его собой от всех, сказала Валя. – Ведь он с дороги… Наш гость… Ему надо отдохнуть. Я должна отвести его к нам…
– Веди, веди. Угощай чем богаты. Тебя заменит Вика. Я распоряжусь. Вы надолго? – обратился Николай Яковлевич к Виктору.
– Завтра я должен уехать, – ответил Виктор и кинул взгляд на сразу потемневшее лицо Вали.
– Почему так скоро? – спросил Якутов. – Погуляйте в Курске. Подышите сиренью, послушайте соловьев. А впрочем, приказ есть приказ. Дочь, ты получше прими его. Что есть – на стол, понятно?
Якутовы жили недалеко от госпиталя, на третьем этаже большого запущенного дома. Большинство жителей его еще не вернулось из эвакуации. Медицинский персонал размещался в опустелых, нахолодавших за зиму комнатах, устроившись кое-как. Только немногие, самые предприимчивые, обзавелись обстановкой, снеся ее из других свободных квартир. Эти люди, приезжая в новый город, всегда чувствовали себя так, словно собирались жить в нем долгие годы. Якутовы не принадлежали к их числу: в двух маленьких комнатах, занимаемых ими, не было ничего, кроме одного стола, трех деревянных топчанов и сваленных в кучу чемоданов.
В эту квартиру и привела Валя Виктора.
– Так «они» и жили, – шутливо сказала Валя и повела вокруг рукой. – Неказисто, правда? В Воронеже и в Камышине мы жили хуже и чуть не замерзли. Представь Воронеж: громадный четыреэхтажный дом, неработающее отопление, обледеневшие радиаторы, на окнах и на полу – лед. Спали под матрацами. А в госпитале тепло, так мы не выходили оттуда… Зачем я рассказываю все это? Ведь ты пережил не меньше.
Она пытливо и нежно заглянула в его глаза.
– Вот мы и вдвоем… Мне кажется, что все это мне снится… Скажи: ты мечтал о такой встрече?
Он стал целовать ее, приговаривая:
– Мечтал и думал… Думал и мечтал… Долгие месяцы… А ты совсем стала военной. Ты, Валюша, военная?..
Он отстранил ее от себя, смотрел на нее с удивлением.
– Младший лейтенант медицинской службы… И эти погончики… Тебе идет военная форма…
– А ты тоже стал какой-то другой, – изучающе всматривалась в Виктора Валя.
– Какой?
– Даже не могу понять. Потолстел, что ли… Посолиднел…
– Скажи – постарел…
– Нет, нет… Ты стал лучше.
– Благодарю.
Они стояли посредине неубранной комнаты, с разбросанными на полу вещами, испытывая смущение, как будто долгая разлука отдалила их друг от друга.
Разговор все еще тек по извилистому, неровному руслу.
– Признаюсь, я не ожидал такой встречи. Ведь полтора года прошло. Я думал ты совсем забыла меня… И забыла – сознайся, – сказал Виктор.
– Как ты смеешь так говорить? Почему ты думаешь, что я такая легкомысленная? Ведь я тоже изменилась, разве не правда?
Виктор многозначительно промолчал.
– Бессовестный… У нас так мало времени. Ведь завтра ты опять уедешь. И опять надолго. И опять это ожидание, что тебя привезут изуродованного, с раздробленными руками и ногами, – Валя передернула плечами. – Кстати, ты знаешь, где Таня? Она мне не пишет. Считает меня недостойной внимания фронтовички. А ведь она где-то здесь, на Центральном фронте, вместе с твоим братом, я слыхала…
Лицо Вали стало печальным.
– Твоя сестра думает, что только она одна способна на большое дело. Герои есть всюду и, как тебе известно, часто делают совсем незаметное и с виду малюсенькое дело.
– А Юрий где? Он в Ростове? – спросил Виктор, почему-то испытывая неловкость при упоминании о прошлом.
– В Ростове. Вернулся из эвакуации и опять работает в Управлении дороги.
Виктор, казалось, безучастно слушал.
Валя всплеснула руками:
– Ой, что же это я? Какая же я скверная хозяйка! Витенька, посиди здесь, на стульчике, а я приготовлю кое-что… Ведь ты проголодался. Сиди и рассказывай, как ты жил в госпитале.
О чем он мог рассказывать? О скучных госпитальных палатах, о приступах злости в часы бессилия и неверия в выздоровление? Нет, не о прошлом хотелось ему сейчас говорить!
Валя что-то делала у шумевшего примуса, а Виктор, любуясь ею, находил в ней все новые и новые привлекательные черты…
Да, Валя изменилась… Он это видел, чувствовал, хотя и не мог сказать, в чем заключалась эта перемена. В военной форме Валя как будто стала для него и далекой и вместе с тем более близкой.
После обеда они сидели, у открытого окна, глядя на залитую майским солнцем, одетую в зеленый бархат садов, обширную панораму Курска.
В городе еще много было следов нашествия, всюду были видны развороченные камни и черные остовы сгоревших домов, но жители уже успели убрать мусор, подмести улицы и даже побелить некоторые домики.
Клонившееся к закату солнце освещало стены, золотило крыши, уже по-летнему горячими лучами пронизывало то светлую, то темную зелень яблоневых садов. А как много в Курске сирени! К вечеру ее аромат, наплывавший с окраин, становился все сильнее…
Николай Яковлевич и Юлия Сергеевна еще не приходили из госпиталя. Виктор и Валя обнявшись, сидели одни. Часы шли и нужно было сказать многое, о чем не было сказано в письмах.
– Мы очень много работали, особенно в Воронеже и под Сталинградом, – задумчиво рассказывала Валя. – Я не выходила из операционной по двадцать часов. Теперь нам легче: нет больших боев, но и теперь я почти все время в госпитале. Мне кажется, я никогда не испытывала такой полноты жизни, такой гордости за себя и за то, что я делаю. Я была счастлива, когда меня назначили операционной сестрой. Я пережила нечто подобное только два раза: когда мне впервые сшили шелковое взрослое платье и когда впервые я вошла в Медицинский институт. Ты улыбаешься? Серьезно тебе говорю.
Виктор сказал, что все это ему понятно. Прижавшись к нему и ровно дыша у его груди, она продолжала:
– А отец и мать как работают! А все сестры и санитарки! Иной раз поглядишь и удивишься: сколько же сил нужно человеку, чтобы круглые сутки быть на ногах! А отец выходит из госпиталя только во время переездов. Мне кажется, он очнется от трудового угара и отойдет от своего хирургического стола только когда кончится война.
Валя вдруг отстранилась от Виктора, спросила:
– Тебе обязательно завтра надо уезжать?
Виктор подумал, ответил не сразу:
– Да, было бы лучше завтра.
– Почему? Разве ты не можешь побыть у нас еще день?
– Видишь ли… Мне с товарищем надо еще заехать в штаб фронта. А двадцать третьего мы должны быть уже в полку.
– А полк где?
– Не знаю. Его надо еще разыскивать…
Валя с серьезным любопытством смотрела на Виктора и вдруг обвила его шею руками, прикрыла сияющую голубизну глаз длинными, вздрагивающими ресницами, прошептала:
– Как я люблю тебя, Витька! Вот таким я и хотела тебя встретить…
3
Солнце зашло, а они все еще сидели у окна. С Сейма повеяло холодком. Из госпиталя донеслись звуки ударов о рельсу, начинался ужин. Город погружался в зеленые сумерки. Над Ямской слободой зажглась первая звезда. Прямо над ней скрестились лучи двух прожекторов.
Виктор обеспокоенно спросил:
– Тебе не нужно в госпиталь? Я тебя не задерживаю?
– Нет, я свободна, – ответила Валя. – До завтрашнего полудня, а может быть, отпрошусь еще на сутки.
Они встали, словно очнувшись от сна, взволнованные чем-то новым и необычным. В комнате бродил зыбкий сумрак.
Они молчали, стоя рядом и не решаясь теперь прикоснуться друг к другу.
Виктору казалось, что он слышит сильные толчки Валиного сердца. Он почувствовал неловкость и сказал нерешительно:
– Я еще не спросил, можно ли мне остаться у вас.
Валя тронула его за руку.
– Как тебе не стыдно так говорить! Конечно, ты останешься. Скоро придет мама. Да и какое это имеет значение?
Но в голосе ее Виктор уловил неуверенность. Он понимал, что должен сказать нечто важное и обязательное, без чего его пребывание в квартире Якутовых становилось неудобным.
И он сразу набрался решимости.
– Слушай, Валя, я хочу… Одним словом… Юлия Сергеевна и Николай Яковлевич могут подумать… Он заволновался и заговорил бессвязно. – Я уеду… И мы, может быть, скоро не увидимся…
Она слушала, притаившись.
– Наши отношения с сегодняшнего дня стали такими, что о них нужно сказать, – медленно, но постепенно смелея, продолжал Виктор. – Чтобы уже знать определенно… что ты у меня есть… Я сегодня же скажу Юлии Сергеевне и Николаю Яковлевичу… Ты согласна?
– Глупенький. Как же я могу быть не согласна? Ведь я тебя люблю, – чуть слышно прошептала Валя. – Я сегодня же скажу маме. Папе это, конечно, безразлично, я знаю. Боже мой, какие мы дураки! – вдруг тихо засмеялась она. – Война, люди теряют близких, а мы… Ты, может быть, предложишь в ЗАГС пойти? Разве он сейчас существует?
– Существует, Валенька, существует. Такие учреждения всегда были, есть и будут, – уверил Виктор.
– Вот удивятся в госпитале, – сказала Валя.
– А если Николай Яковлевич и Юлия Сергеевна не согласятся? – усомнился Виктор. – Тогда придется с позором вылетать из Курска?
– Кто? Папа и мама? – с негодованием возразила Валя, – Как они посмеют!
Виктор снова хотел обнять ее, но она отвела от себя его руки, сказала полушутливо:
– Теперь ты должен вести себя паинькой, как жених. Понятно? Остальное предоставь мне. А сейчас уйди, погуляй немного. Через час придешь. Ладно?
– Ладно, – покорно согласился Виктор.
Она тихонько вытолкнула его за дверь.
Виктор пошел вниз по Ленинской. Торопливо шагающие жители попадались ему навстречу. Осторожно светя щелками словно прищуренных фар, громыхая по мостовой, бежали по улице редкие грузовики. Со станции доносились сдержанные паровозные свистки. Световые щупальцы прожекторов шарили по небу. Пахла влажная от росы сирень. Спокойно горели звезды…
«Что я делаю? Не совершаю ли ошибки? – размышлял Виктор, а сердце так и прыгало от радости. – Она меня любит! Она согласна! Не могу же я так ее оставить… в неопределенном положении…»
«А все-таки смешно и странно, – немного погодя рассуждал он. – Ехал в полк, а попал в женихи… Эх, некому взгреть тебя, Волгарь! То-то будет хохотать Родя… Пошел он к черту! Я, может в последний раз вижу ее. Почему в последний? А потому, дружок, что ты можешь не вернуться. Война-то еще не окончилась. И Валя будет так же, как Людмила, жаловаться на одиночество случайному знакомому. А может, даже жаловаться не будет? Ведь это Валя…»
«А я вернусь! Вернусь! – спустя минуту с упорством повторял Виктор. – И не могу я лететь туда и думать, что ее нет у меня…»
Ему становилось все томительнее ходить одному. Хотелось поскорее узнать, согласны ли старики Якутовы. Новое, еще небывалое волнение охватывало его.
Не назовут ли Якутовы его предложение дерзостью? Скажут: вот отблагодарил за хороший прием…
От нетерпения Виктор вернулся в дом раньше времени. Он отворил дверь и в блеклом свете керосиновой лампы увидел Юлию Сергеевну. Она сидела у стола, закрыв лицо руками. Валя взволнованно ходила по комнате, цепляясь ногами за чемоданы.
– Мама, ты неправа, – услышал Виктор ее решительный голос. – Мы с Витей давно любим друг друга. И чтобы доказать, что нас ничто не может разлучить, мы завтра скрепим наш союз. А война – это ерунда!
(Она так и сказала: «война – ерунда!»).
Виктор молча стоял у двери и виновато смотрел на Юлию Сергеевну. Вот она отняла руки от бледного лица, тихо сказала:
– Как это неожиданно! Мне кажется, это какая-то шутка. Виктор, подойдите сюда.
Виктор подошел.
– Вы в самом деле любите мою дочь? – недоверчиво и строго спросила она.
– Я люблю ее, Юлия Сергеевна, – заикаясь, ответил Виктор. – Люблю. С того времени, когда еще до войны приезжал в отпуск. И чтобы вы знали, что это серьезно, и были спокойны за Валю…
– Ах, какое тут спокойствие! – с отчаянием перебила Юлия Сергеевна. – Хорошо, что вы еще оказались порядочным человеком. Делайте что хотите… Я согласна.
Виктор и Валя подбежали к ней.
– Мыслимое ли дело! Люди воюют, смерть так и ходит, а вы что вздумали, – ахала Юлия Сергеевна.
– Мама, мы не боимся смерти! – убежденно, словно давая клятву, проговорила Валя. – И причем тут смерть!
Юлия Сергеевна посмотрела на нее и Виктора с искренним изумлением и, как это полагалось по старинному обычаю, соединила их руки…
4
Наутро Валя достала из чемодана свое любимое палевое платье, которое она не надевала с начала войны, маленькие изящные туфельки, переоделась. Виктор с восхищением смотрел на нее.
Валя накрыла стол, налила из фляги в бокальчики разведенного спирта. Юлия Сергеевна только вздыхала и покорно повиновалась дочери.
– А что же папа? Почему он не пришел хотя бы на минутку? – спросила Валя.
– Он занят, – сказала Юлия Сергеевна. – Как услышал, кричит: «Глупости! Безобразие! Я ее разжалую в рядовые!» Это тебя-то, Валенька.
Виктор и Валя засмеялись. Валя словно вся светилась и болтала безумолку. Но вот часовая стрелка стала подходить к десяти… Ничем не обнаруживая беспокойства, Валя только стала серьезнее.
– Ты, может быть, останешься до завтра? – как бы вскользь спросила она у Виктора.
Виктор отрицательно покачал головой. Юлия Сергеевна поцеловала его в лоб, сказала:
– Я пойду, дети мои, меня ждут. Вы, Виктор, зайдите в госпиталь.
– Хорошо, Юлия Сергеевна. Я зайду.
Как только мать ушла, Валя со всей силой страсти вновь кинулась на шею Виктору. Она как бы торопилась насытиться своим счастьем.
Через час Валя, снова переодевшись в военную форму, стояла перед Виктором, подтянутая, строгая и, положив руки на его плечи, говорила:
– Береги себя, слышишь? Для нашего будущего…
– Да. Теперь у меня есть будущее, – сказал Виктор. – Вернее, оно было, только в нем не было тебя.
Она теперь нежно, как жена, поцеловала его, поправила на его плече ремень, сумку, и они вышли. У Вали ни слезинки не блестело в глазах, и Виктор был доволен этим: вообще в характере Вали обнаружилось много незамеченных им раньше хороших черт…
Она не вздыхала, не жаловалась, ни на чем не настаивала.
Николай Яковлевич не вышел проститься с Виктором. Он был занят операцией.
– Хорош, хорош, нечего сказать, – проворчал он, когда Валя, прибежав в операционную, сообщила, что Виктор уезжает. – Низко кланяйся ему, а я не могу, не могу. И как это вы ловко обстряпали дело, а?
Валя обиженно поджала губы и вышла из операционной. Она ничего не сказала о последних словах отца ожидавшему в ординаторской Виктору, боясь обидеть его.
Юлия Сергеевна еще раз поцеловала своего негаданного зятя.
Виктор и Валя вышли на улицу. Молча дошли до следующего квартала.
– Теперь я пойду один, – сказал Виктор.
Мимо, смеясь, шла группа офицеров, и ему показалось неудобным поцеловать Валю, потому что она была в форме и погонах. Он лишь пожал ее руку – ей, которая стала для него после минувшей ночи ближе и роднее, чем кто-либо. Офицеры все разом обернулись, любуясь Валей. Ее горделивая фигура, ее глаза, ее волосы, ее свежесть сразу приковывали к себе внимание.
– Ты куда сейчас? – спросила Валя.
– К Роде. А оттуда – на контрольно-пропускной пункт и в штаб фронта, – ответил Виктор.
– Ну, прощай.
Она обняла его и, не обращая внимания на офицеров, невольно остановившихся и разинувших рты, поцеловала несколько раз и быстро пошла к госпиталю…
Опустив голову, Виктор шагал, не соображая куда, прошел лишних два квартала, вспомнил о Роде, взглянул на взятый в комендатуре адрес, повернул назад.
Родя, видимо, совсем не ожидал друга, надеясь, что тот задержится еще на сутки. Он недавно проснулся и, судя по глазам, не совсем благонравно провел ночь.
– Как успехи? – скривил он в усмешке рот.
Виктор не ответил, бросил тоном приказа:
– Ты еще лодырничаешь? Собирайся! Через полчаса мы должны быть на контрольно-пропускном пункте.
– Почему такая спешка, товарищ старший лейтенант? – озадаченно поднял брови Родя. – Боевой разворот требует выдержки.
– Брось чудить, – нахмурился Виктор. – Собирайся, говорят тебе. Живо!
– Эх, товарищ старший лейтенант! Что-то вы не в духе. Полный назад, да? Ну, а я, брат, прокатался всю ночь, как сыр в масле. Чтоб мне не дожить до первого полета…
– Замолчи, балагур, – свирепо замахнулся на Родю Виктор и вдруг, словно передразнивая его, закричал: – А я женился! Ты понимаешь, женился!
Родя вытаращил глаза, заморгал белесыми ресницами.
– Это где же тебя женили? Молчишь? Ну, брат Волгарь, видать, здорово околпачили тебя… То-то, я вижу, ты такой злой…
– Не зубоскаль, Родион. Серьезно тебе говорю, – вдруг смягчил голос Виктор, – я встретил здесь девушку, которую знал еще до войны… в Ростове…
Родя с возмущением взглянул на Виктора и вдруг, заметив на лице его небывало взволнованное выражение, с отчаянием в голосе проговорил:
– Ну, Волгарь, пропал ты теперь. Пропал – навеки! Эх, а еще истребитель…
В тот же день, еще до заката солнца, после расспросов и поисков, друзья прибыли в штаб фронта. Родя все время чертыхался, жалуясь, что Виктор проявил излишнюю торопливость, а ведь они могли бы провести в Курске еще один добрый денек.
Утром летчики-истребители приехали в полк, а на восходе солнца следующего дня Виктор уже летал над линией фронта в охотничьей паре с невредимым и веселым, очень возмужавшим Толей Шатровым.
Недолгое пребывание в Курске, встреча с Валей, короткая, полная мимолетного жгучего ощущения счастья, майская ночь промелькнули в жизни Виктора, как степной, быстро растаявший мираж…
5
Со второй половины апреля, как только стало подсыхать, по всей линии Курского выступа развернулись небывалые работы по усовершенствованию оборонительных рубежей. Особенно широкая система обороны – артиллерийских позиций и превосходно замаскированных дзотов с противотанковыми ружьями, тяжелыми пулеметами, блиндажей, широких минных полей – строилась на участке, примыкающем с двух сторон к железной дороге Орел – Курск.
Оборона эта сооружалась с учетом всех условий, необходимых для быстрого перехода в контрнаступление: подтягивались крупные артиллерийские резервы, скрытно от противника сосредоточивались танковые соединения, накапливалась авиация всех родов. Целые артиллерийские противотанковые истребительные части располагались на стыках подразделений и позади них почти в шахматном порядке. Не было такого клочка земли, такого отрезка дороги, которые не простреливались бы в лоб и с флангов из противотанковых пушек и противотанковых ружей, из пулеметов и винтовок. Каждый кустик, каждый бугорок готов был вспыхнуть при надобности уничтожающим огнем. На всем протяжении угрожаемых участков многослойная линия обороны уходила в глубину на много километров.
Н-ская гвардейская дивизия, начальником политотдела которой был теперь Алексей Волгин, занимала рубежи правее от центра предполагаемого удара гитлеровцев. Днем и ночью велись здесь работы: рылись траншеи и ходы сообщений, копались орудийные гнезда, ячейки для бронебойщиков; саперы закладывали минные поля, ставили проволочные заграждения. Внешне здесь не было заметно никакого подозрительного движения, а тем более суеты, но это лишь говорило о скрытности и осторожности, с какой люди зарывались в землю.
В ближайшем тылу дивизий шла кипучая боевая подготовка: в среде офицеров разбирался тактический опыт сталинградских боев, велись практические полевые занятия, вновь прибывшие подразделения обучались искусству штурмования огневых точек, хождения в атаку, отражения танков. Где-нибудь в леску или в скрытой лещине бойцы проделывали все, что предстояло им делать в настоящем бою.
Был майский пасмурный день. Теплый и мелкий дождь моросил с самого утра, закрывая синеватой завесой казавшиеся настороженными и загадочными дали, за которыми скрывался противник. Погода стояла такая, когда особенно удобно производить всякие рекогносцировки, наблюдения, смотры и передвижения войск. Авиация не летала, видимость была слабая. Только изредка немцы выпускали по нескольку мин или снарядов не по цели, а по площадям, как бы желая показать, что они сильны и бодрствуют. Пользуясь удобной погодой, командир дивизии совместно с начальником артиллерии и поверяющим из армии делал кое-какие перемещения огневых средств. Кстати, он тут же решил придвинуть ближе к противнику и свой КП.
Желая лично познакомиться с состоянием обороны, которую он пока видел только на картах и схемах, Алексей примкнул к поверяющей группе.
Командир дивизии, из молодых, но уже прославленных генералов, с полным цветущим лицом, одетый в обыкновенную офицерскую шинель с полевыми погонами и петлицами и суконную фуражку, быстрым шагом опытного выносливого пешехода шел по покрытой мелколесьем лощинке, взбиравшейся к самым ближним к переднему краю огневым позициям. За командиром шли Алексей, начальник штаба дивизии майор Красносельский, начальник артиллерии полковник Круглов, командир полка Синегуб, дивизионный инженер и двое поверяющих офицеров из штаба армии.
Налево сквозь мельчайшую сетку дождя вырисовывались железнодорожная насыпь, косо торчавшие телеграфные столбы, остовы сгоревших вагонов. Тоненькие березки, словно сбежавшиеся на пологий склон балочки водить веселый хоровод, одетые в акварельно-нежную зелень, расступились, и группа военных, шедшая гуськом, вышла на неширокую лужайку. Трава на ней была мокрая и такая густая и девственно зеленая, что казалась искусственной. Желтые сочные маргаритки и одуванчики усеивали ее, как золотые блестки. Холодноватый сильный запах еще не обожженной солнцем, смоченной дождем майской правы стоял над лужайкой.
Шагавший рядом с Алексеем начальник штаба дивизии шумно вздохнул, сказал с каким-то умиленным сожалением:
– Уголок-то, а? Прямо левитановский. И до чего же хороша наша русская природа. Правда, подполковник?
– Да, хорошо здесь, – скупо согласился Алексей. – Солнца только не хватает. Скорей бы разошлись эти тучи.
Начштаба, очевидно, понял его мысль, как нечаянную аллегорию.
– Ничего. Скоро разойдутся, – вздохнул он.
А дивизионный инженер, молодой красивый офицер с нежно опушенной темными усиками верхней губой, повидимому, по-своему расценил красоту лужайки, проговорил, блеснув зубами:
– Пикничок тут после войны хорошо бы устроить. Представляете? Разостлать скатерти прямо на травке, вон там, под березками. Бутылочки, закусончик… Солнышко… И небо такое, знаете, ясное, шелковое, ну, и милые женщины, конечно…
Никто не поддержал этой, может быть, шутливой мечты дивизионного инженера, никто даже не улыбнулся. Все шли молча, с сосредоточенным и озабоченным видом, накрывшись плащпалатками, а генерал даже недовольно нахмурился.
– Вон как раз в то место, где вы пикник собираетесь после войны устроить, – небрежно показал он на черневшие невдалеке воронки, – противник кладет тяжелые мины. Он по склону метит, где наши минометчики стоят.
– Он кладет везде и всюду, где вздумается, – заметил высокий, с бритым морщинистым лицом, начальник артиллерии.
– А минометчики ваши не далеко забрались? – спросил командир дивизии у громко сопевшего, опустившего свои мокрые запорожские усы полковника Синегуба.
– Думаю, что нет, товарищ генерал. Куда же еще ближе, – растягивая слова, ответил командир полка.
Офицеры пошли по склону балки, чуть ниже ее гребня. Всюду здесь, как говорили, пальцем ткнуть некуда было, стояли пушки, а левее – огневые позиции полковых минометов. Многие пушки были закрыты зелеными сетками и сплетенными из ветвей навесами. Рядом с пушками, как норы, чернели входы в просторные землянки, где отдыхали артиллеристы и хранились боеприпасы. Мощные четырехъярусные накаты были обложены сверху яркозеленым дерном. И куда бы ни ступала нога поверяющих, всюду они встречали то зигзагообразный ход сообщения, то запасное укрытие или окоп.
– Вот обороночка, товарищ подполковник, – восхищенно прищелкнув языком, вполголоса сказал Алексею дивизионный инженер, имевший непонятное пристрастие к уменьшительным словам.
Алексей насмешливо покривил губы. Дивизионный инженер был добродушный, веселый малый, не лишенный безобидного легкомыслия. Его фамилия была Песнопевцев, такая же приятная и легкая, как и он сам.
Познакомился с ним Алексей недавно, и хотя Песнопевцев несколько навязчивой и панибратской манерой разговаривать немного надоедал ему, он все-таки расположил Алексея к себе.
– Вот это поработали, я понимаю, – все время самодовольно повторял Песнопевцев. – Что окопчики, что земляночки, просто загляденье. Не то что под Харьковом в прошлом году… Помните? И еще поработаем… А минные поля если бы вы видели, товарищ подполковник. Как капустную рассаду, наши саперы мины сажали.
Дождь заморосил гуще. Алексей слышал, как мелкие капли, навевая сонливое настроение, однообразно стучат по капюшону плащпалатки. Земля намокла и стала налипать на сапоги вязкими комьями, идти становилось все труднее. Но генерал шагал попрежнему быстро и неутомимо, изредка скользя сапогами по мокрой траве. Офицеры из штаба армии уныло брели позади, заметно отставая и тяжело дыша. По красным их лицам катился пот. С самого утра они прошли не менее пятнадцати километров, и по усталым, безучастным их взглядам было заметно, что их интересовала только одна мысль: как бы поскорее зайти в землянку, к какому-нибудь командиру, отдохнуть и перекусить. Но присутствие генерала удерживало их от того, чтобы предложить воспользоваться уже известным гостеприимством артиллеристов, чьи землянки все еще попадались на пути обследующих.
Генерал наконец свернул в землянку командира одной батареи. Командир, чубатый старший лейтенант, с орденом Александра Невского на широкой груди, со скрещенными пушечками-эмблемами на щеголеватых погонах, встретил старших командиров радушно и бойко, но без угодливой суетливости. Глубокий лиловый шрам над левой бровью бравого, с умными серыми глазами артиллериста, его выправка указывали на то, что это бывалый, опытный командир.
Старший лейтенант отвечал генералу солидно и деловито, и комдив остался им очень доволен. Алексей тем временем тихо беседовал с замполитом и молоденьким сержантом, комсоргом.
– Художественной литературы бы нам побольше, товарищ подполковник, – робко попросил комсорг. – Наши ребята, пока особенных боев нету, много читают. Даже читательскую конференцию тут на батарее организовали. Представьте, по «Чапаеву» Фурманова, потом проведем по «Мертвым душам» Гоголя…
– Вот и хорошо. Книг подошлем, – пообещал Алексей.
– Хорошо живут «апостолы», а? Прочно, домовито, – обратился к Алексею генерал, окидывая взглядом чистую просторную землянку, украшенную березовыми ветками и портретами вождей. Здесь хорошо пахло увядающими листьями и сухим валежником.
– Пообедать с нами не желаете, товарищ генерал? – воспользовавшись случаем, чтобы блеснуть гостеприимством, предложил командир полка.
Офицеры из штаба армии, что-то записывавшие в свои блокноты, сразу насторожились, повеселели, предвкушая желанный, вкусный обед, но генерал сказал:
– Благодарю, друзья. Мы торопимся. В следующий раз.
И взглянул на часы.
– А то остались бы, товарищ генерал, – стал просить командир батареи, счастливый оттого, что командир дивизии лично посетил его батарею и, главное, нашел все в полном порядке… – У нас это быстро, товарищ генерал. Враз организуем. Тут нам жители барашка принесли.
– Не надо, не надо. Мы пойдем.
Лица армейских офицеров снова стали унылыми.
«Ну и двужильный этот комдив. Неужели он собирается весь день водить нас без еды под дождем, по лесам и буеракам?» – наверное, подумали они.
Генерал, простившись с артиллеристами, вышел из землянки. Командир батареи проводил его до границы своей огневой позиции.
– Заходите к нам еще, товарищ генерал, – сказал командир батареи таким тоном, словно приглашал к себе домой.
– Спасибо, спасибо, приду, – так же неофициально пообещал командир дивизии.
Дождь перестал, слегка прояснело. Алексей не чувствовал усталости. Он любил ходить, и эта прогулка по оборонительным рубежам, несмотря на не совсем благоприятную погоду, беседы с людьми доставляли ему истинное удовольствие. Масштабы батальона не позволяли ему прежде с такой широтой судить об оборонительной мощи дивизии, о людях. Теперь он увидел все это и почувствовал еще большую радостную уверенность в том, что все пойдет дальше как нельзя лучше. Разница между рубежами прошлого года на Донце и этими действительно была громадная.
«Как выросли наши мощь и умение воевать, – с гордостью думал Алексей. – Как окрепли и помолодели люди!..»
– Если не ошибаюсь, на мой новый КП сюда дорога? – спросил генерал, после разговора с артиллеристами особенно весело настроенный.
– Сюда, сюда, товарищ комдив, – ответил командир полка, заходя наперед по заметно углубившемуся ходу сообщения.
Генерал откинул с головы башлык плащпалатки, подмигнул молчаливому начальнику артиллерии.
Преисполненный скромной профессиональной гордости начарт понял этот знак генерала как полное одобрение его «апостолам». Лицо у полковника Круглова было грубое обветренное, с зачерствелыми потрескавшимися губами, изборожденное на щеках глубокими морщинами – настоящее лицо старого солдата, глаза маленькие, желтоватые и зоркие, как у ястреба.
