Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 53 страниц)
– Что вы можете сказать, генерал, об упорстве русских? Кто больше изменился с прошлого года – мы или они?
– Пожалуй, что русские не изменились, – ответил склонный к объективности начальник штаба. – Изменились мы. К сожалению, у нас нет столько сил, чтобы преодолеть ужасный фанатизм русских. Кроме того, мы, кажется, просчитались. Оборона противника оказалась не так слаба, как думали мы. Мы рассчитывали прорвать оборону к двенадцати часам и завтра уже подходить к Курску… Но что поделаешь? На войне иногда приходится опаздывать. Да и рано еще предвещать исход дела. Кажется, у южан в районе Белгорода дела идут лучше. Они продвинулись дальше нас и, я надеюсь, через три дня мы встретимся…
Командующий армией, нагнув голову, заложив за спину костлявые руки и слегка выворачивая острые, обтянутые тщательно отглаженными бриджами колени, нервно расхаживал по просторной, устланной коврами и превосходно обставленной землянке. Монотонно гудели вентиляторы в вытяжных трубах, мягко светили матовые плафоны, в соседней половине штаб-квартиры командующего пели телефоны, слышалась радиопередача…
– Ничего не понимаю, – хрустя пальцами, снова резко заговорил командующий. – Мы бросаем по двести танков на участке одного советского полка, продвигаемся на какие-нибудь двести метров и кладем пехоту под ужасающий огонь противника. После каждой атаки от двухсот танков не остается и половины, не говоря уже о пехоте. Каждые полчаса мы вынуждены вводить новые резервы… Если так будет продолжаться, мы не доберемся до Ольховатки за десять дней и потеряем все резервы… Черт возьми! Что делала наша разведка, генерал, когда мы готовились к наступлению? Оказывается, мы ничего не знали, не видели у себя под носом А русские знали! Они изучили участок, где мы собирались наступать, до последнего метра, они построили оборону на глубину в двадцать пять километров. Это не оборона, а какая-то мельница! Наши силы еще не выбрались из-под первого жернова, а впереди другой, третий, может быть, еще десять, черт знает! Вы ничего не знаете, генерал, а русские узнали даже час начала нашего наступления и предупредили нас… Что вы на это скажете, генерал?
Командующий остановился перед начальником штаба, потный от волнения, задыхающийся. Начштаба грустно смотрел на него, потом опустил голову.
– Ну зачем же так рано отчаиваться? Ведь исход боя еще трудно определить.
– Вы говорите это мне! Мне, мне! – выходя из себя, закричал генерал.
Неизвестно чем бы кончился этот бурный разговор, если бы не вошел адъютант.
– Что? Что? Ну, что? – нетерпеливо кинулся к нему командующий.
Подтянутый, мертвенно-бледный от усталости, адъютант доложил:
– Русские отбили четвертую атаку. Командир сорок седьмого корпуса просит вас к рации.
– А что Поныри? Что с ними? – сердито спросил командующий.
– Поныри в руках большевиков.
– Вот, вот! – обращаясь к начальнику штаба, сказал командующий таким голосом, словно тот один был виноват во всем. – Что мы скажем фюреру? Время уже истекло. Что, а? Я сам сейчас поеду туда! Сам! Я брошу на Поныри сразу пятьсот танков. Я сотру их в порошок! Я разворочу их оборону! Немедленно командующего авиакорпусом к рации! Немедленно!
Командующий, сутулясь и выворачивая подагрические колени, вышел из своих подземных, надежно укрытых от авиации апартаментов.
Адъютант вопросительно взглянул на начальника штаба.
– Есть основания нервничать, – вздохнул начальник штаба.
– Еще бы! – заметил адъютант, перебирая пальцами плетеные шнуры аксельбантов. – На главном направлении сорок седьмой танковый корпус потерял уже около семидесяти танков. Это за шесть часов боя. Русские щелкают наши «тигры», как орехи. И в авиации у них обнаружилось превосходство. Мы выдали солдатам пятидневный паек с условием – следующую выдачу произвести в Курске. Но боюсь, что, мы не сможем выдать очередного рациона многим солдатам даже на прежних рубежах.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил начальник штаба.
Адъютант печально опустил глаза:
– То, что вряд ли нам удастся прорвать фронт большевиков. Теперь это ясно… Я с самого начала не верил в это. «Реванш» за Сталинград! Чистая иллюзия!
Начальник штаба испуганно остановил слишком смелые рассуждения адъютанта:
– Вы преувеличиваете, мой друг.
Адъютант пожал плечами.
– Возможно. А впрочем, наше дело – ждать исхода событий. Будем надеяться на фюрера.
– Я тоже так полагаю, – ответил начальник штаба.
…В шесть часов командующий девятой немецкой армией стоял у аппарата и докладывал в Главную Ставку об итогах дня, и точно так же, как кричал он в продолжение всего дня на подчиненных ему командиров, теперь кричал на него фюрер. Но все было бесполезно: события шли своей неумолимой, заранее обусловленной чередой…
В сумерки Алексей, комдив Богданыч и несколько офицеров из штаба армии, обходя и объезжая позиции полков, зашли в полк Синегуба.
После оглушительного шума тишина по всему, фронту казалась ненадежной, полной каких-то скрытых звуков, готовых каждую секунду вновь разрастись в бурю. Над передним краем все время мигали ракеты, покачивалось багровое пламя от догорающих танков, подожженных изб и стогов сена.
Легкий северный ветерок приносил приглушенный далекий рокот моторов: немцы подтягивали к завтрашнему дню новые колонны танков. Где-то в поднебесной звездной вышине, будто жалуясь на понесенные потери, тоскливо гудели германские самолеты… И еще какие-то непонятные звуки текли над полем недавнего побоища; возможно, это были стоны неубранных с поля раненых. Они сотнями вперемешку с трупами лежали у самых окопов.
Приехав в полк, Алексей тотчас же заторопился в батальон Гармаша. Его сопровождали капитан Глагольев и майор Птахин, приехавший на передовую за свежим материалом для газеты.
Все трое осторожно пробирались к штабу первого батальона, расположенному теперь на другом месте, у опушки березовой рощицы.
Капитан Глагольев, шагая рядом с Алексеем и слегка прихрамывая (он натер сапогом левую ногу), по обыкновению, вполголоса философствовал:
– Пройдут десятилетия, и историки нового мира будут изучать это великое событие. Вы только вдумайтесь, майор Птахин: здесь, на этой издревле обагряемой кровью земле, сегодня решалась, может быть, судьба всего будущею, когда не будет ничего подобного тому, чего мы с вами являемся участниками. Люди будут читать о подвигах их предков, то есть о нынешних наших воинах, отстоявших эту землю, с таким же восхищением, с каким мы читаем о Куликовской битве, или о Бородинском сражении. Но сегодня здесь происходила битва не государств, нет, а двух миров. Это не Бородинское сражение, где сражались армии двух императоров, хотя русские солдаты и тогда умирали не за царя Александра, а за Россию…
– Осторожнее, капитан. Здесь воронка, – прервав рассуждения Глагольева, холодно предупредил Птахин. – Не увлекайтесь…
Глагольев замолчал, стараясь не сбиться с, чуть приметной в потемках, протоптанной солдатами во ржи тропки.
После некоторого молчания снова послышался его голос.
– И неужели люди забудут все, что происходит теперь? – спросил кого-то Глагольев. – Забудут Сталинград, вот эту битву, а? Опять позволят, чтобы какой-нибудь новый Гитлер спутал карты, и люди опять начнут истреблять друг друга лет через десять? Ведь это же безумие!
– Не беспокойтесь, никто не забудет, – уверенно ответил Птахин. – И не слишком ли рано вы заговорили об этом, Глагольев? Ведь мы еще не разделались с этой войной, а вы уже говорите о будущей…
Алексей услышал глубокий вздох Глагольева. Ему не хотелось вмешиваться в разговор и о чем-либо говорить в эту минуту. Голова его была слишком оглушена пережитым за день, но беспокойство капитана было близко ему и понятно.
Новая землянка командира Гармаша была расположена в рощице, забитой орудиями, «катюшами» и танками.
Гармаш, еще более похудевший, едва успевал отвечать на вопросы Алексея.
Заговорив сам о Гомонове и Мелентьеве, он вдруг закрыл лицо рукой, глухо сказал:
– Осиротел я, товарищ гвардии подполковник… Нету у меня теперь лучших моих людей.
Алексей невольно обвел глазами тесную, временную землянку. Она показалась ему мрачной.
Он ничего не сказал о своих чувствах, о своей печали, не стал утешать Гармаша, а, помолчав, сообщил:
– Получен приказ командования завтра контратаковать.
– Контратаковать? – сразу оживился Гармаш. – Вот это хорошо. Эх, самоходок бы нам побольше!
– И самоходки подходят и танки, – сказал Алексей и обратился к склонившемуся над столом Труновскому:
– Ну, а вы как себя чувствуете?
Труновский поднял от бумаг осунувшееся, пожелтевшее лицо.
– Спасибо, товарищ гвардии подполковник. Опять хлопот полон рот. Вот карточки на убывших в госпиталь и совсем выбывших готовлю для посылки в полк… Канитель, честное слово…
Алексей с удивлением смотрел на своего незадачливого преемника: неужели и сегодня он не видел живых, сражающихся людей, а только одни анкеты и списки?..
– Товарищ капитан, завтра вас сменит новый замполит, а вы пойдете лечить свою язву, – холодно сказал Алексей. – Кажется, для вас это необходимее…
Капитан Труновский растерянно замигал, ничего не ответил, стал собирать свои бумажки.
Простившись с Гармашем и пожелав ему на завтра успеха в бою, Алексей пошел в соседний батальон и по дороге наткнулся на палатки санвзвода.
Там шла напряженная работа по эвакуации раненых. Их было много. Они лежали тут же в рощице – кто на носилках, кто прямо на земле… Слышались стоны, бредовые выкрики. Чей-то слабый голос однообразно тянул: «Пи-ить! Пи-ить!» Но настроение легко раненных было бодрое, возбужденное. Алексей нагнулся к одному полулежавшему под березой бойцу с забинтованной до плеча рукой, спросил:
– Как дела, землячок?
– Ничего! Война сегодня была настоящая. И авиация в обиду не давала. Так воевать можно!
– Значит, можно, говоришь?
– Лучше и быть не надо! – бодро ответил боец. – Ребята мне сказали: лечись, не волнуйся. Немца все равно погоним.
Вдруг послышался знакомый голос:
– Товарищ гвардии подполковник! Товарищ замполит!
Алексей зажег карманный фонарь, направил слабый луч в то место под дерево, откуда раздался оклик. Микола Хижняк сидел, прислонять спиной к стволу березы, улыбаясь смотрел на Алексея. Левая рука его была на перевязи.
– И вы здесь, Николай Трофимович? – удивленно спросил Алексей.
– И я… Корябнуло меня трошки, товарищ гвардии подполковник. Зараз отправят в медсанбат. Ох, и напирал сегодня бандит… Насилу отбились с Иваном, – сказал Хижняк.
Алексей нащупал его здоровую огрубелую руку, крепко пожал ее.
– Спасибо вам, товарищ Хижняк, а Ивану Сидоровичу передам особо. Спасибо, спасибо от всех!
И он тут же вспомнил, что завтра командующий армией сам обещал вручить ордена Славы отличившимся истребителям танков и пехотинцам.
– Товарищ гвардии подполковник, разрешите, – обратился Микола. – Похлопочите, чтоб меня не отправляли далеко в госпиталь… Чтоб оставили в медсанбате… Як же теперь я буду без Ивана, або Иван без меня, а? Рана у меня чепуховая. Вот левую руку трошки повредило, а так ничего. Я и в санбате подлечусь.
– Хорошо, – пообещал Алексей. – Я постараюсь, чтобы вас оставили в армейском госпитале, а если отправят дальше в тыл, напишу сопроводительную, чтобы вернули опять в нашу часть.
– Вот спасибо! – растроганно поблагодарил Хижняк.
Алексей услышал с другого конца медпункта голос Нины Метелиной и направился туда.
Таня и Нина под наспех раскинутой палаткой при свете фонаря делали перевязки и не заметили, как Алексей уже несколько минут ходил по роще и беседовал с ранеными.
Подойдя к палатке, он откинул брезентовый полог, нагнувшись, вошел.
Нина строго и чуть удивленно взглянула на него, продолжая перевязку.
– Товарищ гвардии подполковник, медсанбат задерживает машину. Так мы не эвакуируем до утра всех раненых, – суховато сказала Нина.
– Я сейчас буду в соседнем батальоне и оттуда позвоню, – пообещал Алексей и, скользнув взглядом по лицу военфельдшера, увидел темные круги под ее глазами, снова залегшие у нежно очерченных губ скорбные складки. Она не смотрела в сторону Алексея, видимо вся уйдя снова в работу.
Таня обрадовалась приходу брата, но и на ее лице Алексей не увидел не только прежнего воинственного задора, но и обычного веселого оживления.
Когда Алексей вышел из палатки, она выбежала вслед за ним, схватила его за руку, уткнулась лицом в рукав.
– Алеша… Алеша…
– Ну? Ты что? Что с тобой? – стараясь быть особенно мягким, спросил Алексей.
– Саша… Наш Саша… В медсанбате сказали, что он вряд ли выживет…
– Да, Да… Мелентьев… Очень жаль. – смущенно пробормотал Алексей, невольно заражаясь Таниным горем. – Но ничего… Вылечится… Не тужи, сестра. Еще встретитесь.
Но он сознавал: утешение звучит слабо и неубедительно.
– Мне очень тяжело, очень, – глухо произнесла Таня и, торопливо проговорив: «До свидания, Алеша!», исчезла, как тень, за пологом палатки.
Она не знала еще, что Саша Мелентьев умер по дороге в армейский госпиталь…
23
Наутро на участке главного немецкого удара неожиданно для гитлеровского командования советские дивизии стали контратаковать. Завязались упорные встречные бои. Атаковали, не двигаясь назад ни на шаг, советские войска, атаковали немцы. С неслыханным ожесточением развивались бои и севернее Белгорода.
К вечеру 8 июля немцы окончательно выдохлись и перешли на Курском направлении к обороне.
Прошло несколько дней упорных боев, и вот наступило недолгое, настороженное затишье.
Алексей и комдив Богданыч поехали в штаб фронта. Вызов туда Алексей связывал с уже начавшимися успешными наступательными действиями соседних фронтов – Брянского и Западного. Имелись сведения, что немецко-фашистское командование начало переброску с южного участка Орловского плацдарма на северный нескольких танковых и моторизованных дивизий, ослабляя и без того изрядно обескровленную в напрасных попытках прорваться на Курск южную группировку.
Сообщив об этом Алексею, комдив Богданыч, поеживаясь от удовольствия и сутуля плечи, удовлетворенно потер руки:
– Понимаешь, начподив, что это значит? Я уверен, завтра ударим и мы. А Гитлер, повидимому, решил, что мы тоже измотались вконец, устали и рады передышке… – Глаза Богданыча вспыхнули задорным светом. – Ты вот поглядишь, что делается в наших ближних тылах.
Во вторых эшелонах действительно творилось то, чего Алексей не видывал с самого Сталинграда. За одну ночь в балки, рощицы и с виду необитаемые придорожные села набилось столько танков, самоходных и обычных орудий, «катюш» и прочих минометов, что трудно было представить, что незадолго перед этим в невиданном по размаху сражении участвовало не меньшее количество техники и какая-то ее часть безусловно вышла из строя.
Весь этот прихлынувший в самые последние дни стальной вал был той свежей ударной силой нового, еще не искупавшего в бой резервного фронта, слухи о котором проникли в солдатскую среду еще задолго до начала Курской биты.
«Это наш, собственный, второй фронт, – шутили бойцы. Наш понадежнее, чем английский да американский. Ждать ихнего – то же, что ждать у моря погоды…»
По проселочным дорогам навстречу машине Богданыча двигались, подтягиваясь к передовой, вереницы торопливо шагающих, покрытых пылью, разомлевших от июльского жара пехотинцев. По их опаленным солнцем лицам темными ручьями катился пот, на гимнастерках, облеплявших твердые, как булыжник, лопатки, темнели влажные, напитавшиеся солью круги.
На север, в сторону вражеских рубежей, летели эскадрильи советских пикирующих бомбардировщиков; их ровное, похожее на звон многих струн гуденье все время слышалось в небе. Солдаты поднимали головы, провожая самолеты горделивыми взглядами, делясь замечаниями:
– Наши, голубчики. Вишь, какими табунками летят.
При выезде на главный грейдер машине Богданыча повстречалось несколько порожних, идущих на расстоянии ста – двухсот метров друг от друга грузовиков. За ними тянулись длинные, долго не оседающие хвосты пыли.
– Чего это они так пылят, товарищ генерал? – спросил Алексей.
– А ты присмотрись получше и сразу поймешь, – усмехнулся Богданыч.
Алексей высунулся из кабины как раз в ту минуту, когда мимо промчался, скрипя разболтанными бортами, грузовик. Алексей успел заметить торчащие из-под задней части кузова связки древесных веток. Это были настоящие, крепко подвязанные к кузову метлы. Они мели дорогу, поднимая тучи пыли. Густая, душная волна обдала Алексея.
– Зачем это они? – все еще не догадываясь, спросил Алексей.
– Неужели не сообразишь? Эх, начподив, – покачал головой Богданыч. – Это всего-навсего маленькая военная хитрость. Машины-то идут на юго-запад, в противоположную от нас сторону. А пыль, если глядеть с самолета, создает впечатление больших войсковых передвижений и отвлекает внимание немецкой воздушной разведки от настоящих путей подхода наших войск. Немцы уже, наверное, подумали, что мы перебрасываем технику с нашего участка на другой, поэтому совсем запутались и не знают, откуда же, собственно, ожидать контрудара.
Алексей слушал Богданыча с изумлением.
– В самом деле, что может быть проще. Пожалуй, в этой хитрости есть что-то свойственное только нашему народу, – сказал он.
– Именно потому, что это так просто, немцы никогда бы не снизошли до этого. И, конечно, не ожидают, что им устроят подвох такой немудрящей шуткой. Вся прусская стратегия и тактика покоится на омертвелых догмах, на так называемых высоких теориях. – Богданыч хитро прищурил левый глаз. – Ну, а мы ничем талантливым не гнушаемся. Мы тоже знаем теорию, но у нас она непрерывно обогащается боевым опытом, народной мудростью, смекалкой… Грузовики с метлами – только незначительный пример, но есть у нас примеры и поважнее…
«Кто же автор этой выдумки? – все еще вглядываясь через окошко на висящую над дорогой пыль, думал Алексей. – Может быть, такой, как Сердюков или Дудников, а возможно, сам командующий армией, а то и фронтом? Говорят же, что и он горазд на всякие военные хитрости». Алексей видел командующего фронтом однажды под Сталинградом, и ему запомнились его веселые и умные, с затаенной хитринкой глаза на симпатичном молодом лице.
Один разум, одна воля объединяла людей в этой войне. И не существовало здесь резкой грани между солдатом и генералом, между командиром и подчиненным.
Частью в избах скрытого в зелени села, частью в глубоко ушедших под землю казематах располагался штаб фронта. В ярко озаренных электрическим светом подземных коридорах чувствовался какой-то свой особенный порядок. Из узких дверей то и дело выходили штабные офицеры, державшиеся очень солидно, немного таинственно и официально. Адъютантов, по обыкновению, сразу можно было отличить по некоторой, хотя и скромной, щеголеватости в обмундировании, по манере разговаривать чуть небрежно и холодно, независимо от того, какого звания – младшего или старшего – был обращавшийся к ним человек.
– Нам на совещание к командующему, – обратился Богданыч к высокому майору с красной повязкой на рукаве, очевидно дежурному по оперативной группе.
Майор чуть прикоснулся к фуражке кончиками сложенных лопаточкой пальцев, скользнул бесстрастным взглядом по погонам Богданыча, ответил:
– Пройдите в четвертую дверь налево, товарищ генерал.
На Алексея он даже не взглянул. Комдив и начальник политотдела направились дальше по подземному коридору. Из полураскрытой двери, мимо которой они проходили, послышался ритмический перестук телеграфных аппаратов Бодо, позывные радио и чей-то приятный баритон, диктующий телеграфисту…
«Отсюда связь прямо с Москвой, со Ставкой Верховного Главнокомандующего», – подумал Алексей, и его охватило знакомое чувство чрезвычайной личной ответственности за все, что выпало на его долю в этой великой войне. Ведь это он, Алексей, пришел прямо оттуда, с поля недавнего сражения, где решалась судьба народа. Ведь это он и его боевые товарищи – Богданыч, Гармаш, Дудников, Арзуманян, Хижняк и десятки тысяч других бойцов и офицеров – измотали врага, заставили его отказаться от наступления и отойти на исходные рубежи…
Когда Алексей и Богданыч вошли в подземный кабинет, там собрались почти все. Это были главным образом командиры дивизий и других отдельных частей и начальники полит отделов. Матовый электрический свет заполнял землянку. Слышались тихо переговаривающиеся голоса.
– Командующий фронтом разговаривает со Сталиным. Он сейчас выйдет, – тихо сказал кто-то позади Алексея.
Вдруг из боковой двери вышел адъютант, светлоглазый русоволосый майор, и четким голосом скомандовал:
– Внимание, товарищи офицеры!
Все встали. Из той же двери, откуда появился адъютант, вышел командующий, а вслед за ним – несколько генералов и полковников. Среди них Алексей узнал начальника политуправления фронта и знакомого полковника, начальника одного из отделов.
Командующий фронтом, молодой, в расцвете сил, с приветливым лицом и очень веселыми глазами, слегка приподнял и опустил руку, разрешив сесть. На груди его не было никаких орденов, и только на крепких плечах поблескивали звездами полевые погоны генерала армии. Та же знакомая Алексею умная, с хитринкой, улыбка светилась в его глазах да волевая твердая складка лежала у пухловатых губ.
– Товарищи! Я вызвал вас, – звучным приятным голосом начал командующий, – чтобы сообщить вам, что Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин выразил удовлетворение развивающимися на нашем фронте операциями и выражает всем бойцам, младшим командирам, всем офицерам и генералам благодарность.
Над скамьями пронесся гул радостного оживления, все встали. Алексей почувствовал, как в груди его растет, поднимается, подкатывает к горлу что-то большое, горячее… Он вдруг вспомнил Гомонова, Сашу Мелентьева, всех павших в битве за Курскую дугу солдат и офицеров, не доживших до этой счастливой минуты… Вечная память, вечная слава им, скромным боевым товарищам, павшим за светлый мир, за будущее!
Командующий вновь сделал движение рукой и, когда все уселись, продолжал:
– Первая часть плана Верховного командования нами выполнена. Наши армии остановили врага, перемололи отборные его дивизии и сейчас готовы к новому наступлению. Наши соседи – Западный и Брянский фронты – два дня тому назад успешно совершили прорыв немецкой обороны восточнее и севернее Орла, продвигаются вперед. На нас возложено выполнить не менее важную задачу – содействовать соседним фронтам в их наступлении. Верховный Главнокомандующий надеется, что мы с честью справимся и с этой задачей.
Алексей поймал на себе перебегающий по лицам взгляд командующего, и ему показалось – командующий узнал его, хотя случиться это никак не могло, потому что он не мог запомнить какого-то неизвестного офицера, случайно увиденного на рубеже под Сталинградом.
Алексею становилось все более понятным, что разгром немецко-фашистских войск под Тихвином, под Москвой, под Сталинградом и вот теперь на Курской дуге был не чем иным, как рядом логических звеньев единого плана.
– Проверьте еще раз готовность людей и вооружение, – спокойно звучал голос командующего фронтом. – До утра все передвижения закончить, отстающих подтянуть. Никакого шума и суеты! Взойдет солнышко – чтоб все было тихо, как будто мы ничего не замышляем и обосновались в обороне надолго. Чтобы убедить противника в этом, мы назначили артподготовку на поздний час. При прорыве, командиры дивизий, не позволяйте врагу задерживать фланги, смелее вырывайтесь вперед, а вырвался – веди бой на охват, на окружение, на полное уничтожение! Не держи за пазухой огневые средства, используй всю их мощь… Больше дерзости, смелости, инициативы.
Командующий перешел к анализу ошибок некоторых командиров в минувших боях, предостерег от их повторения и пожелал успеха.
Алексей вышел с совещания еще более собранным. Он чувствовал новый, небывалый прилив сил.
К нему подошел Богданыч. На лице его светилось полное удовлетворение.
– Ну, начподив, зашагаем опять вперед, а? Дорога предстоит большая и долгая… Доволен?
– Еще бы, – взволнованно ответил Алексей.
– Ах, волк его, Гитлера, заешь, наступать охота, – простодушно, с какой-то ребячьей непосредственностью сказал Богданыч и хихикнул: – Едем домой, Алексей Прохорович. Скорей едем…
И Богданыч, взяв Алексея под локоть, потянул из штабного подземелья наверх, откуда победно струился жаркий и веселый солнечный свет.
