Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)
Виктор принял белую картонную коробочку и, запнувшись, не сразу ответил:
– Служу Советскому Союзу!
Генерал протянул руку. Не замечая ее, Виктор растерянно и влюбленно смотрел в насмешливые и добрые глаза генерала. Он все еще не догадывался переложить коробочку из правой руки в левую и пожать руку генерала.
Командир полка нетерпеливо кашлянул.
– Ну, брат Волгин, – пожурил генерал, – шесть самолетов сбил, а такой недогадливый… Давай руку, что ль… – и первый, взяв руку Виктора повыше кисти, пожал ее.
Виктор совсем смешался, только теперь поняв свою оплошность, но было поздно. Повернувшись кругом, он вернулся в строй.
– Разиня же ты… В левую руку надо было орден брать, в левую. Осрамился перед генералом и перед молодыми, – шептал Родя на ухо своему другу.
– Лейтенант Полубояров! – раздался голос генерала.
И Родя, хотя и ждавший награждения, но ошеломленный не менее, чем Виктор, излишне четко печатая шаг, выступил вперед. За ним были вызваны Сухоручко и его «ведомый» Задорожный. Генерал вручил Полубоярову орден Красного Знамени, Сухоручко и Задорожному – ордена Красной Звезды.
Поздравив истребителей, генерал тепло простился с ними, сел в маленький самолет-разведчик и улетел. А вечером штабная рация приняла приказ… Н-ский авиаистребительный полк перебрасывался на южный участок фронта, в район Запорожья.
3
Не леса, старые смоленские, лежали теперь вокруг нового места расположения авиаэскадрильи, а степь, серая и пыльная, выжженная солнцем. Аэродром разместился недалеко от железнодорожного узла, черного от угольной пыли и паровозного дыма. Плотный пояс зенитного заграждения окружал железнодорожный узел и небольшой участок оголенной степи, обрамленный светложелтыми полями вызревшей кукурузы.
Стояли неизменно погожие сухие дни с прохладными утрами и мглистыми вечерами Восточный ветер нес с ближайших шахт и голубеющих вдали терриконов угольную пыль. На худосочной траве, на листьях акации, у железнодорожного полотна лежал свинцово-сизый осадок.
Неприютной и скудной выглядела южная степь в сентябре, но Виктору она казалась теперь еще милее, чем прежде. Ее затянутые мглой, осевшие от старости курганы, подсолнуховые поля и бахчи, балки с чахлой порослью бузины и плакучими вербами, широкие и прямые грейдерные дороги и старые, полузаросшие молочаем и полынком шляхи и проселки, видные до самого горизонта, – все это было такое же, как и в окрестностях Ростова, – тот же наводящий на раздумье простор, те же однообразные краски. Отсюда, от крупной железнодорожной станции, большие шляхи вели прямо к Ростову, и это особенно волновало Виктора, наполняя его острым ощущением близости родного дома.
Каждое утро над степью на большой высоте, еле видимый в голубой дымке, пролетал немецкий разведчик, оставляя за собой серебристый шлейф отработанного газа. Зенитки молчали. Приказа об открытии огня не давалось. Летчики злыми глазами провожали вражеский самолет.
Наконец звенья Виктора и Полубоярова получили приказание облетать новые машины и проверить боевую подготовку молодых летчиков. На новых машинах огневые средства и броневая защита были усилены. Виктор сразу оценил их качества.
Виктор летал весь день. С ним летали Анатолий Шатров и Дмитрий Кульков. Звеньям было приказано разыграть воздушный бой – звено Полубоярова против звена Виктора. Виктор все время не сводил придирчивого взгляда с машины Шатрова. Ничем особенным молодой летчик себя в этом «бою» не проявил. Виктору даже показалось, что у него не было ни боевой страсти, ни находчивости.
«Расхвалил зря Кузьмич. Если и в настоящем бою он будет таким букварем, то наживешь с ним лиха», – подумал Виктор.
Бой на виражах Толя Шатров провел сносно, но, как показалось Виктору, с излишней аккуратностью, будто бы боясь нарушить хорошо усвоенные фигуры.
Открывая условный огонь с чрезмерно дальней дистанции, он определенно должен был «мазать». Но тут же Виктор заметил: Шатров часто наседал на Родю сверху, и тот не всегда успевал изворачиваться, порой теряя высоту и взаимосвязь с товарищами. Это понравилось Виктору, и он смягчил свою оценку боевых качеств Толи. Но командир полка был недоволен действиями молодого истребителя и при разборе учебного боя сказал:
– Вы, Шатров, иногда вели себя, как в училище. У вас не было настоящей злости. Запомните – теперь перед вами всегда будет противник. Сегодня вы забыли об этом. Если вы забудете об этом в бою, вам будет плохо…
Толя Шатров виновато смотрел на полковника, пораженный этой новой мыслью. С минуту он молчал, как бы усиленно соображая, потом, зардевшись, сказал:
– Товарищ полковник, я понимаю теперь, что нужно…
– Вот и отлично. Запомните: мирная школа осталась там… – полковник неопределенно махнул рукой на восток.
– Да, Шатров, характера, у вас еще нет, а характер у нашего брата, летчика, должен быть злющий… – сказал Виктор, когда они возвращались в землянку. – Без такого характера германца не разобьешь. Полковник прав.
– Теперь мне ясно, товарищ лейтенант, – сказал Шатров, не сводя восхищенного взгляда с груди Виктора. – Это вам за ваш характер?
– Что именно? – не понял Виктор.
– Да орден… – Глаза Шатрова заблестели.
Виктор подумал: «Молодо-зелено. Ему бы только орден…»
За пять дней он успел присмотреться к Шатрову. В этом скромном, спокойном пареньке он видел недавнего самого себя. Разница в их возрасте была невелика (Анатолию шел двадцать первый год), но Виктору казалось, что он намного старше Шатрова. И все-таки первые нити обоюдной симпатии уже протянулись между ними.
Вечером, на третий день после передислоцирования, Виктора вызвали в штаб. «Старик» сидел за раскинутой на столе картой. Неровный свет настольной, питающейся от походной электростанции лампы матово-белым пятном лежал на карте.
При входе Виктора командир полка поднял голову, пристально посмотрел на него поверх очков.
– Идите сюда, Волгин, – тихо позвал он и, когда тот подошел, ткнул карандашом в голубую извилистую полоску на карте. – Вот Днепр. Вот мост через Днепр. Здесь наша переправа. Это переправа, которую мы еще удерживаем. По ней идут наши войска. Ее надо прикрывать. Понятно? Завтра в половине шестого ваше звено вылетает к переправе.
Виктор нанес на своей карте координаты. Полковник продолжал глухим голосом:
– Немцы попытаются завтра разбомбить переправу. Вы должны помешать этому во что бы то ни стало. Имейте в виду, вам придется иметь дело с большим количеством пикировщиков и «мессершмиттов». Понятно?
Виктор слушал, всматриваясь в расположение цветных кружков и стрелок на карте. Синие стрелки указывали направление движения немецких войск, красные – советских. Южнее и севернее переправы синие стрелы уже воткнулись в Днепр. Синее кольцо сжимало Днепропетровск.
– Вы о чем думаете, Волгин? Что для вас непонятно? – спросил командир полка.
– Мне все ясно, товарищ полковник, – ответил Виктор и стиснул зубы.
«Старик» подошел ближе к нему, сжал своими сильными руками его плечи и легонько оттолкнул от себя.
– С тобой летит один из этих молодых… Шатров… Поглядывай за ним… Ведь он еще живого немца не видал… Ну, иди.
Виктор вышел из землянки. Все эти дни он твердо верил, что на Днепре немцы споткнутся, что за Днепр их не пустят, и вдруг…
Лысая, угрюмая степь уже оделась сумерками. От нее пусто несло сухой полынной горечью, терпким запахом вызревшего подсолнуха. Непрерывно звенел хор сверчков, и этот музыкальный звон, казалось, поднимался до самых звезд. На западе догорала узкая вишневая полоска заката; на ее фоне маячили, как египетские пирамиды, островерхие конусы терриконов. Степь была по-осеннему пустынной и неуютной; чувствовалось – ночь будет холодной.
Виктор вошел в землянку и услышал сонное посапывание. Он зажег жестяную коптилку и при колеблющемся желтом свете увидел спящего на сплетенных из вербовых ветвей нарах Толю Шатрова.
Виктор поднял коптилку, осветил его лицо, как бы силясь проникнуть взглядом под опущенные веки своего товарища, заглянуть в его душу. Он знал о нем пока не много. Анатолий был родом из Новочеркасска и, как и все новоприбывшие, – комсомолец; его отец, бухгалтер небольшого завода, души не чаял в своем единственном сыне и, по словам самого Анатолия, очень баловал его. Учился он – нельзя сказать, чтобы хорошо, но и не так плохо. В восьмом классе он уже думал о том, что единственное его призвание – быть летчиком. Только эта профессия казалась ему достойной мужественного человека. Он не пропускал ни одной печатной строки, где говорилось о летном искусстве и подвигах замечательных пилотов. Книги о челюскинцах, об Анатолии Серове, Валерии Чкалове всегда лежали в его школьном портфеле. Они были для него дороже, чем учебники. Он настоял на своем, и отец был вынужден ходатайствовать о его переводе в специальную школу Военно-воздушных сил. После ее окончания Анатолий поступил в авиационное училище. Вот и все, что знал Виктор о Шатрове.
Поставив на стол коптилку, Виктор присел на нары. Он колебался – говорить ли Анатолию сегодня о боевом задании или завтра перед вылетом…
Виктор легонько тряхнул Шатрова за плечо. Анатолий сладко потянулся, пошевелил губами, но глаз не открыл. Он спал безмятежно и крепко, как спал, наверное, дома. Виктор тряхнул его сильнее. Анатолий открыл тусклые, полусонные глаза, очевидно не сразу сообразив, что значит этот бревенчатый потолок землянки. Наконец в глазах его появилось беспокойство. Он вскочил, протирая глаза.
– Виноват, товарищ лейтенант, – смущенно пробормотал он.
– Сидите, сидите… – сказал Виктор и тут же, желая проверить, какое впечатление произведет на Шатрова боевой приказ, добавил: – Я разбудил вас, чтобы сообщить вот о чем… Завтра утром в половине шестого мы вылетаем на очень серьезное задание…
Анатолий внимательно слушал. Виктор вынул карту и, разложив ее на столе, стал разъяснять задачу. Он говорил намеренно сухо и официально, как старший командир младшему, хотя это было здесь, с глазу на глаз с Шатровым, не обязательно, он мог бы говорить ему «ты», как всем своим товарищам; его удерживала от этого мысль о завтрашнем дне. Он откладывал начало новых, более близких отношений с Анатолием до того времени, когда последний пройдет главное испытание.
– Вы представляете себе, что это значит – прикрывать переправу? Это значит – в случае налета немецких бомбардировщиков вести с ними неравный бой; отбиваясь от «мессеров», зубами вцепиться в бомбардировщики…
Шатров слушал, глядя на Виктора спокойными, бесхитростными глазами. Толково и деловито Виктор рассказал о повадках немецких истребителей, о тактике нападения при любом количестве вражеских машин, об умении определять раккурсы самолетов для ведения наиболее точной стрельбы, о том, что немцы не выдерживают лобовой атаки, уходят вверх, и вот тут есть один, прием, которым необходимо всегда пользоваться. И Виктор рассказал, как применять этот прием.
– Вам понятно? – еще раз спросил он.
– Понятно, – тихо ответил Шатров.
– Не забудьте, что перед вами будут не партнеры по учебе.
– Не забуду.
– Соберите это… кажется, письмо… – сказал Виктор и указал на выскользнувшие из-под подушки Анатолия какие-то листки и фотографию.
Анатолий смутился, стал торопливо собирать листки, а фотографию, словно украденную вещь, воровато сунул в карман гимнастерки.
– Вы рисуете? – спросил Виктор, увидев на одном листке карандашный набросок.
– Это я от нечего делать… Просто так, – совсем растерялся Шатров.
Виктор просмотрел рисунки: новый самолет на аэродроме; портрет Кулькова в лихо сдвинутой набекрень пилотке, с папиросой в зубах, раскоряченная фигура Роди Полубоярова… Всё было очень похоже, со всеми деталями, метко схваченными способным рисовальщиком.
Виктор улыбнулся.
– Вы, небось, и стихи пишете?
– Что вы, товарищ лейтенант!
Толя Шатров обиженно надул губы, схватил рисунки, скомкал их, швырнул в угол.
– Зачем же? – усмехнулся Виктор. – Рисунки хорошие. Скоро вы будете рисовать еще лучше.
– Я не собираюсь быть художником, – сказал Анатолий.
– Я не об этом. В этих рисунках не видно еще настоящей войны. Понятно?
Шатров с недоумением смотрел на Виктора.
– Завтра вы поймете, что я хотел сказать. А теперь отдыхать. Подъем в пять ноль-ноль. Спокойной, ночи.
4
Было еще темно, когда на аэродроме загудели прогреваемые моторы. Этот привычный возбуждающий звук послужил сигналом для подъема звеньев. Летчики в эту ночь, узнав о предстоящем вылете, спали мало, не раздеваясь, прикорнув кое-как, а то и совсем не отходя от самолетов.
Правда, на этот раз аэродром располагался от передовой линии дальше, чем когда-либо. По сведениям штаба, до передовых частей противника было не менее семидесяти километров, но что значило это расстояние для истребительной авиации!
Виктор знал, что переправа, которую он должен был прикрывать вместе с звеном Полубоярова, подвергалась бомбардировке с восхода солнца и до сумерек. Немцы бомбили ее со свойственным им педантизмом, о точностью во времени до одной секунды, появляясь над Днепром ровно в шесть часов.
«Скорее бы светало… Скорее в воздух…» – думал Виктор, нетерпеливо прохаживаясь у своего седого от росы самолета и чувствуя нетерпение, какое испытывают хорошо натренированные, отдохнувшие боксеры.
Степь побелела, затопленная низким, разлившимся, как молоко, туманом. От нее тянуло резким холодом, словно в низинах лежал не туман, а глыбы льда. Восток порозовел, потом пожелтел, и на нем обозначились задымленные постройки дальнего железнодорожного узла.
Виктор подошел к самолету Шатрова. Молодой летчик стоял у плоскости. Его била нервная дрожь.
Виктор ободряюще тронул его за руку.
– Ничего, Шатров, это быстро пройдет. В первый свой боевой вылет я поднимался в более трудных условиях.
– Я хочу поскорее, – с трудом разжимая губы, ответил Шатров.
– Вы что, не спали? – спросил Виктор.
– Что вы, товарищ лейтенант!.. Спал и даже сон видел… Сладкие пирожки ел… много пирожков… Такие воздушные, горячие…
Виктор усмехнулся:
– Ну, вот… Значит, все будет в порядке.
Шатров нетерпеливо взглянул на небо.
– Почему так медленно рассветает? Почему молчит станция наведения? Немцы, наверное, уже вылетели на переправу. Может быть, они уже бомбят? Товарищ лейтенант…
Виктор сжал его локоть, сказал:
– Ничего, Шатров, думаю, что не опоздаем.
И тут же подумал: «Здесь-то ты нетерпеливый, а вот какой будешь там?..»
Кульков тоже стоял у своего самолета и непрерывно курил. Почему-то он все время думал о том, как на него набросятся «мессершмитты» и будут клевать до тех пор, пока не заклюют до смерти. О том, что можно нападать самому и тем отгонять смерть, он не думал… Он придумывал сотни причин и уловок, которые могли бы освободить его от полетов, – причин, совершенно не заметных для глаз товарищей, и ничего не мог придумать. Было особенно мучительно выдерживать марку лихого летчика, делать вид, что ему все нипочем…
– У вас готово, Кульков? – подходя к нему, спросил Виктор.
– Все в порядке.
Виктор пытливо посмотрел в курносое лицо Кулькова. С виду оно было совершенно спокойно, только чуть поблекло, но это могло быть от усталости, от общего напряжения. Небрежно покачивая ногой, Кульков торопливо делал одну затяжку за другой. Это не ускользнуло от внимания Виктора.
– Как себя чувствуешь, Митя? – спросил он, меняя официальный тон на дружеский. – Нынче нам придется много поработать.
– Что ж, поработаем. Не впервой, – небрежно ответил Кульков.
…Четверка истребителей парами – Виктор и Шатров, Сухоручко и Кульков – шла над серой равниной, затянутой легким прозрачным туманом. Из него выступали раскинутые по склонам балок обширные села, белея украинскими мазанками, сверкая окнами. Торчали на пригорках ветряки, растопырив застывшие в безветрии крылья, точно стражи, предостерегающе поднявшие руки. Четкие линии железных дорог и грейдеров прорезали чуть всхолмленную степь, темнели посадками. Остались позади шахтерские поселки, свинцово отсвечивающие конусы терриконов, задымленные контуры железнодорожного узла. Не прошло и десяти минут, как впереди заголубели очертания Днепрогэса. Блеснула, словно никелевая, полоса полноводной реки.
У Виктора тревожно забилось сердце. Неужели немцы переправились через Днепр? Не переставая следить за воздухом, Виктор с высоты двух с половиной тысяч метров напряженно всматривался в кривые, затянутые туманом углубления лощин и балок, в зеленовато-бурые и пестрые, точно расчерченные на мелкие квадраты, населенные пункты, в широкие ленты степных шляхов. За Днепром стоял плотный дым, похожий на причудливо поднявшийся к небу горный хребет. Это горели хлеба в заднепровской степи, горела Украина…
– Шатров, видите? Это горит наша земля, – сказал Виктор в микрофон.
– Вижу, товарищ лейтенант, – послышался в шлемофоне слабый голос.
Сухоручко и Кульков летели слева, Шатров – позади. Виктор всматривался в светлый кант Днепра, ища на нем переправу. Днепр ширился, превращаясь в сверкавший на солнце, вытянутый в обе стороны серебряный богатырский пояс. Как пристегнутый к нему гигантский кривой меч, сияла вдали плотина Днепрогэса.
Виктор сбавил высоту, взял влево. Внимание его остановила прямая полоса профилированной дороги, прорезавшая реку пополам. Теперь уже ясно, можно было разглядеть переправу – широкий плоский мост, черный от людей, обозов, орудий и лошадей. От него на запад и восток в мглистую, затянутую солнечной пылью даль уходила дорога, запруженная войсками. Правый, бугристый берег у переправы кипел на солнце пестрыми людскими волнами.
Виктор отдал приказание снизиться, пролететь над переправой, чтобы дать понять, что мост не беззащитен. Он прошел над Днепром чуть ли не бреющим полетом, покачивая краснозвездными крыльями, сделал один круг, другой. Он видел, как некоторые люди, не разглядев хорошенько советские самолеты, шарахнулись в сторону от переправы, а одна зенитная пушчонка выпустила сгоряча два снаряда. Виктор увидел над собой черные колечки разрывов и выругался:
– Вот кашееды чертовы! Повылазило им, что ли?
Звено сделало еще один круг. Виктор снова набрал высоту и, достигнув двух тысяч метров, стал описывать плавные широкие кольца. За ним, как молодой, расправивший крылья орлик, вился Толя Шатров. Чуть поодаль, излишне близко прижимаясь к Сухоручко, держался Кульков.
Ровно в шесть часов со стороны солнца показалась первая шестерка двухмоторных пикировщиков. Они летели не выше полутора тысяч метров, в оранжевом сиянии утреннего солнца, а с севера, словно наперерез им, тяжело надвигался другой отряд. Над бомбардировщиками, то обгоняя их, то забираясь ввысь, кружили три пары «мессершмиттов». Они вились над ними, как осы над угрюмо гудящими шмелями.
– Подготовиться к атаке! – сказал Виктор в микрофон.
Он подал Сухоручко команду атаковать вторую партию бомбардировщиков, а сам, обманув надежды немцев на то, что советские истребители сразу же ввяжутся в бой с «мессершмиттами», решил ринуться на первое звено «юнкерсов» в пяти километрах от переправы.
Толя Шатров должен был прикрывать Виктора от немецких истребителей, одна пара которых устремилась к первой советской двойке.
Прошло не более пяти секунд, и небо над Днепром наполнилось злым урчанием и глухим пулеметным клекотом. Воздушный бой завязался.
5
Толя Шатров увидел немецкие самолеты впервые. До этою он знал о них только по фотографиям в журналах и газетах да по уставным схемам.
И вместе с тем и мрачных формах вражеских самолетов он видел символ того враждебного мира, который лежал по ту сторону рубежа и был ненавистен ему со школьной скамьи.
Он с некоторым изумлением и любопытством и течение двух-трех секунд разглядывал косяк «юнкерсов», делавших разворот для пикирования. Их грязносерый цвет, чрезмерно вытянутые узкие корпуса с выдающимися вперед носами, черные крючковатые знаки на оперении стабилизаторов и кресты на фюзеляжах показались ему зловещими.
«Так вот они какие… крестоносцы», – неожиданно подумал Толя.
В его воображении это мрачное слово сочеталось с тем, что он знал о тевтонских рыцарях, о крестовых походах, о битве на Чудском озере. Все эти представления промелькнули в его голове моментально. Между ними блеснул кусочек мирной жизни – смеющееся лицо девушки с ярким белозубым ртом и двумя каштановыми косами, спадающими на спину. Лицо девушки, той, что была на фотографии и которой он писал вчера длинное напыщенное письмо, исчезло, и опять перед Толей возникли: сухое сентябрьское небо, далекие, озаренные утренним солнцем хребты неподвижного дыма, темные силуэты бомбардировщиков. Они плыли не так уж быстро, их пилоты, очевидно, выбирали наиболее удобный угол для пикирования.
И в это время Шатров услышал в шлемофоне далекий голос Виктора:
– Нас атакуют «мессеры»! Уходим вверх! Живо за мной!
Анатолий повиновался, стараясь не потерять Виктора из виду. Он пока не понимал, что хочет делать «ведущий». Но у Виктора уже родился хитрый план: ему хотелось оторвать немецкие истребители от бомбардировочной эскадрильи, заманить их подальше и потом, ускользнув от них, ударить по пикировщикам. Два «мессера» поддались на эту удочку. Ловким маневром Виктор оторвался от немцев и вдруг ринулся в крутое и страшное пике.
– За мной! Под «юнкерсы»! Атакуем снизу и спереди! – свирепым голосом скомандовал Виктор.
Теперь уже Толя понял, что требовалось от него. Брюхо «Юнкерса-88» – самое уязвимое место. Моторы, бензобак, летчик снизу не защищены ни бронированным, ни огневым прикрытием. Шатров за пять секунд провалился метров на пятьсот и увидел чуть повыше себя немецкие бомбовозы, которые уже выравнивались для пикирования.
– Шатров, атакуйте второго! – скомандовал Виктор.
И вот перед глазами Толи вырос распластавший крылья бомбардировщик. Он ревел и покачивался.
«Крестоносец… – опять подумал Анатолий. – Надо снизу, под углом тридцать пять градусов…» И он устремился к самолету спереди и снизу, стараясь соблюсти требуемый угол.
В сотую долю секунды перед его взором пронеслась масса подробностей – тонкие поперечные полосы на крыльях пикировщика, застекленный каркас кабины, обведенные белой каймой кресты. Анатолию показалось – «юнкерс» со страшной быстротой напал на него, по это он сам несся ему навстречу, прямо под брюхо, как выпущенная из лука стрела. Он уже ловил самолет в визир прицела, давая нужное опережение, он уже готов был нажать гашетку пулемета. Но в этот миг голос Виктора прозвучал в шлемофоне:
– Шатров! У вас слева «мессер»! Отразить атаку!
Сделав почти инстинктивное движение, Анатолий перевернулся через крыло. Вместо «юнкерса» левее он увидел мелькнувшую тень немецкого истребителя. Пустив в него огненную трассу пуль, Анатолий увеличил скорость и опять поймал «юнкерса» в визир прицела.
– Да бей же его в дыхало! – послышался звенящий от ярости голос командира звена.
Шатров нажал гашетку, следя за вспыхивающей в белом свете дня желтоватой пулеметной трассой. Огненный пунктир обрывался у самого днища бомбовоза, точно втыкаясь в него.
«Попал, – ликующе отозвалось в его сердце. – Ну, вот видишь», – сказал кому-то про себя Анатолий.
Из «нутра» пикировщика зазмеился красноватый дымок, он все густел, и «юнкерс», как раненый коршун, потянул в сторону от переправы. Угар боя охватывал Шатрова. Теперь уже самовольно, но слыша команды Виктора, он взял «горку», взвился, как кобчик, не замечая, что два «мессершмитта» берут его и огненные клещи. Но он увидел и другое, и это другое воспламенило его, как спичку. В каком-то еще не знакомом опьянения яростью он ринулся вниз, и выпущенная немецкими истребителями запоздалая пулеметная струя прожгла правую плоскость его машины. Но Анатолий, как мальчик, увлеченный опасной игрой, не заметил и этого. Он видел перед собой только хвост вражеской ускользающей тяжелой машины и был полон единственным желанием настигнуть ее.
– Молодец, Толя! Одного пикаря сбил, – сказал, задыхаясь, Виктор. – Для начала совсем неплохо. Повторить атаку на пикарей!
Увернувшись от наседавшего «мессершмитта», Виктор стремительно нырнул вниз, под бомбовозы, потерявшие строй и делавшие новый разворот для удара по переправе.
Пара советских истребителей заходила им под самое пузо, и «юнкерсы», воя и отстреливаясь, торопились поскорее спикировать на мост и сбросить бомбы. Но не тут-то было! Виктор и Анатолий, оторвавшись от «мессершмиттов», вновь очутились в выгодной позиции и кинулись снизу на бомбовозы.
– Я – первого, ты – второго! – скомандовал Виктор.
И, не обращая внимания на наседавших сзади «мессеров», взял нужный угол, поймал в прицел моторную часть переднего «юнкерса», всадил в него короткую пушечную очередь. «Юнкерс» завыл, пошел в пике, – выбрасывая на лету весь запас стокилограммовых бомб.
Виктор встретил его вторично при выходе из пике, сблизился до ста метров и вогнал в плоскости рядом с фюзеляжем, как раз в то место, где расположены бензобаки, вторую порцию металла.
Рыжее пламя так и брызнуло из-под крыла, черно-желтые жгуты мигом обвили штурманскую кабину и фюзеляж… Но Виктор уже не следил за тем, что будет дальше с пикировщиком. Он вынужден был отражать атаку двух «мессершмиттов». Они набросились на него, как остервенелые осы, злобно жужжа и пытаясь жалить со всех сторон. Бой с истребителями, которого так жаждали немцы и которого не хотел Виктор, все-таки был навязан советским летчикам. Клубок самолетов зароился над переправой.
А Толя Шатров совсем опьянел от боевого азарта. При атаке второго бомбовоза он промахнулся, но «юнкерс» все же отклонился от правильного курса и высыпал свой груз далеко от моста. Часть «юнкерсов» совсем не пикировала и поспешила уйти на запад. За одним из них погнался было Шатров, но Виктор сердитой командой остановил его.
– Береги боеприпасы! – услыхал Анатолий голос «ведущего».
Теперь уже сразу четыре «мессершмитта» напали на Виктора, и Шатров помчался к нему на выручку. Виктор увертывался от немцев, то переходя в глубокое пикирование, то взмывая кверху. Анатолий старался держаться к «ведущему» поближе. Голова его горела, точно зажатая в раскаленные обручи, во рту пересохло, в глазах мелькали красные круги. Внезапно он увидел под собой немца и почувствовал, как самолет сильно тряхнуло.
Повидимому, пулеметная очередь пробуравила одну из плоскостей. Толя взял «горку», и за эти полсекунды, пока он готовился атаковать «мессера», норовившего зайти Виктору в хвост, в ходе воздушной битвы произошло то, что ускорило ее развязку.
Виктор Волгин во время боя думал сразу о нескольких вещах: об еще не утраченной возможности преследовать бомбовозы и нанесении им еще одного удара, о том, чтобы не только отбить атаку назойливых «мессершмиттов», но и уничтожить их, и о том, чтобы в нужный момент защитить «ведомого» Шатрова, горячий характер которого внезапно обнаружился в бою. Куда девались вялость и медлительность молодого летчика! Неудержимая отвага, горячность и даже опрометчивость Шатрова были налицо. Это радовало и в то же время беспокоило Виктора.
В пылу битвы он не заметил, как «мессершмитты» оттеснили его от переправы километров на пятнадцать. Немцам все же удалось одним заходом пробомбить переправу. С большой высоты Виктор, как сквозь мутное стекло, на долю секунды увидел серебряный пояс Днепра, черную полоску моста и вокруг него сверкающие столбы воды, поднятой фугасками. Какая-то часть пикировщиков прорвалась к переправе. Но и за этим следить больше не было возможности: «мессершмитты» появлялись то справа, то слева, то в хвосте, то падали вниз, и огненные вспышки пулевых трасс пронизывали вихрящийся вокруг самолета воздух.
Виктор обливался потом и задыхался от напряжения. Ему казалось, жилы на его висках лопнут, в глазах стояла красная мгла. Наконец он поймал в визир немца. Это и был тот решающий момент боя, о котором еще ничего не знал Толя Шатров.
Виктор нажал на гашетку, но ни пушка, ни пулемет не стреляли: боекомплект кончился. В распоряжении Виктора оставались только стремительная быстрота и сила собственной, машины.
Все кружилось перед его глазами. Воздух то и дело вспыхивал от вражеских пушечных и пулеметных выстрелов. Небо полыхало огнем, как в грозу. Земля застилалась чадной дымкой…
Отчаянная решимость охватила Виктора. Он круто развернулся и, чувствуя за собой наседавшего немца, устремился на возникший перед глазами «мессер». Он несся на него со страшной быстротой, соразмеряя направление и время, чтобы сделать то, на что решился.
«Ведь это смерть», – смутно блеснуло в его голове.
То, что он чувствовал, было даже не ярость, а какое-то исступление, Никто никогда не испытал подобного чувства: оно знакомо только летчикам-истребителям. Перед взором Виктора выпрямился фюзеляж «мессершмитта», черная свастика на оперении стабилизатора, казалось, шевелила крючковатыми когтями.
Струя пулеметного огня прожгла его кабину. Ему показалось, что по его ногам ударили горячим молотом, но теперь ему было все равно. Надо было закончить то, что казалось ему единственно возможным.
Он открыл просверленный во многих местах нулями колпак кабины, чтобы лучше видеть гибель врага. Ветер пронзительно засвистел в кабине. Свастика выросла слева, и в то же мгновение самолет Виктора, как зеленоватая молния, пронесся мимо, ударив по стабилизатору левым крылом.
Страшный толчок, вой мотора, треск… и все проваливается вниз: летит, кувыркаясь в теплом золоте утра, кружит, как оторвавшийся, бумажный змей, стабилизатор, а сам «мессер», как неуклюжая птица, с обрубленным хвостом, страшно завывая, валится прямо в Днепр.
Виктор переводит руль управления, но самолет не повинуется, он падает вслед за «мессершмиттом». Левая плоскость трещит и подламывается на глазах Виктора. Небывалая жажда жизни вливается в его сердце и придает ему силы. Ногам его горячо, они плавают в крови, но боли он не чувствует. Он только кричит во все горло:
– Толя-я! Шатров! Дру-у-уг!
Он успевает еще выкрикнуть ругательство в адрес поверженного врага, такое ругательство, какого никогда не произнес бы в обычное время на земле, и делает попытку вывалиться из кабины. Напрасно! Чудовищная сила прижимает его к сидению.
Самолет с полуотвалившимся крылом, беспорядочно кружась, несется к земле. Потом начинает падать почти отвесно.
Резкий толчок на мгновение отрывает Виктора от сидения. Воспользовавшись этим, Виктор освобождает из-под себя парашют, делает напрасное усилие вывалиться за борт, почти бессознательно дергает за кольцо, и вдруг парашют с шумом взвивается и выдергивает Виктора из чаши сидения. Произошло то, что летчики определяют одним словом: «повезло». По всегда может случиться такое.
Виктор боится потерять сознание – он чувствует, что с ногами у него неладно.
