Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 53 страниц)
Иван Дудников и Микола Хижняк бережно приняли из рук начальника политотдела кандидатские карточки.
От волнения Дудников не сразу нашелся, что сказать. Отдав честь, он сказал всего несколько слов:
– Клянусь, товарищ гвардии подполковник, не отступать с этого места, где стою, ни на шаг, а идти только вперед. Да вы меня уже знаете. Свое командование я не подведу.
– Я тоже клянусь! – присоединил свой голос к голосу друга Микола Хижняк.
– Ну, а теперь… Как старых однополчан… По-свойски.
Алексей обнял, поцеловал Дудникова, потом Миколу. И, обернувшись к застывшим в безмолвии Соснину и Труновскому, словно извиняясь, добавил с улыбкой:
– Тут старая дружба. От самого Днепра.
И, скупым жестом поправив на голове каску, Алексей первым вышел из землянки.
14
Майор Соснин ушел в соседний батальон, и Гармаш провожал Алексея одного до уже знакомой березовой впадины, где стояла его замаскированная машина.
Оставшись вдвоем, они разговаривали, как друзья.
– …Когда же наступать будем, Прохорович? – спросил Гармаш. – Ведь все готово. Все.
– Потерпи, Артемьевич. Скоро, – ответил Алексей.
– Как скоро? – поморщился Гармаш.
Алексей молчал.
– Ты знаешь, – с досадой заговорил Гармаш. – Почему не скажешь? Почему сидим, ждем, не понимаю.
Алексей взял комбата за локоть, ответил с укоризной:
– Эх, Артемьевич! Такой серьезный командир. Два года войны прошел, а рассуждаешь, как новичок. Разве ты не заметил, как развиваются наши операции? Ничего в них нет случайного, лишнего. Все, что произойдет здесь, у нас, будет только частью великого плана. Могу тебе сказать, и готовь бойцов к этому: начнем не мы, а немцы… А там видно будет. Удовлетворен?
Гармаш пожал плечами.
– Не совсем. Почему не нам начинать? Старое дело: выматывай из врага кишки активной обороной и только потом бей его…
– Не согласен, значит? Тогда пиши во фронт… в Ставку, – пошутил Алексей.
– А ну тебя, товарищ гвардии подполковник! Не в согласии дело, а во времени, – отмахнулся Гармаш.
– И время рассчитано, – спокойно возразил Алексей.
Они остановились под нарядными, посеребренными солнцем березками.
– Я хочу сходить в санвзвод, – сказал Алексей и пытливо взглянул на комбата. – Брата я своего встретил здесь… Летчика, помнишь? Теперь на нашем фронте воюет. Хочу сообщить приятную новость сестре…
– Вот и хорошо. Есть кому защищать теперь нас с воздуха, – засмеялся Гармаш, но тут же стал серьезным. – А сестру ты бы взял отсюда, Прохорович. Чую, будет тут жара, а Татьяна, уж очень нетерпеливая: попрежнему лезет куда не следует. На днях ранили у меня одного в секрете. Не успел я распорядиться послать людей, а она с этой Тамарой уже через окопы да к секрету. Хорошо – все обошлось. Там же, в засаде, перевязали моего солдата и притащили. Это девчата-то…
– Вот и хорошо. Зачем же переводить ее? – спросил Алексей. – К чему эти разговоры, капитан?
– Да ведь жалко девицу. Сам посуди, Прохорович, может пропасть. Иной раз совсем ни к чему храбрится. А тебе что? Переговорил бы с начсандивом и взял бы ее к себе.
На лбу Алексея залегла глубокая складка. Казалось, он напряженно обдумывал предложение Гармаша.
– Нет, гвардии капитан. Ходатайствовать о сестре я не буду. Да она и сама этого не захочет, – решительно сказал он. – Ведь она сама захотела перейти в батальон, Кроме того, она военнослужащая, как и все. Вообще, Артемьевич, не говори больше об этом…
Гармаш пожал плечами, как бы сказав: «Ладно. Воля ваша. Вы начальство, вам виднее».
– С Труновским ладишь? – чтобы переменить разговор, спросил Алексей.
– Пока больших боев нет – терплю.
– Уж очень плох, что ли?
– Да нет, дело свое делает, но как-то скучно, вяло. Какой-то он бескостный, – поморщился Гармаш. – Не прощупаешь. Все молчит, в бумажках своих копается. Ну, он молчит и я молчу. Опять рапорт какой-то замполиту полка Соснину сунул. Все на болезнь жалуется. Забрали бы его от меня, что ли? Ехал бы лечиться от своей душевно-желудочной болезни!.. И бойцы его будто не видят, будто его нет. Право, помог бы нам от него избавиться, Прохорович. Намучаюсь я с ним, когда начнутся бои.
– Вот в бою его и надо проверить, – сказал Алексей.
– А чего проверять? Его сразу видно. Не молоденький и не из училища приехал. Так, болтается в армии неизвестно для чего. Как будто и вреда от таких нет, но и пользы никакой.
– Ладно. Мы еще посмотрим, – сказал Алексей, прощаясь с Гармашем.
Отыскав в кустах свою старенькую «эмку», он взял из кузова какой-то сверток и, сказав шоферу, чтобы дожидался, направился к санвзводу.
Алексей вспомнил, как недавно он зашел к начсандиву, и лишь для того, чтобы повидаться с Ниной, сам вызвался передать для нее посылку с медикаментами. Он не видел Метелину недели две, стараясь заглушить думы о ней напряженной работой. Но это ему плохо удавалось. Как только он оставался наедине со своими мыслями, так перед ним возникали то ее серые, с своеобразным разрезом глаза, то невысокая, по-девичьи стройная фигура, то наивный узелок пепельно-русых волос на затылке под пилоткой, то мягкая, словно в чем-то укоряющая улыбка…
Жизнерадостный гомон птиц наполнял лес, как разноголосые звуки сыгрывающегося оркестра. Лучи солнца просвечивали сквозь совершенно неподвижную листву. Во впадине стояла влажная, пахучая духота.
Алексей поднялся на пригорок и между белых стволов берез увидел сидевших у входа в землянку Нину Метелину и Таню. Они о чем-то тихо разговаривали.
Услышав шаги, Таня первая обернулась, вскочила и подбежала к Алексею.
– Алеша! А мы только сейчас говорили о тебе. Гадали, придешь ли навестить. Нам уже сказали: начальник политотдела в батальоне.
– Телеграф, оказывается, хорошо работает, – улыбнулся Алексей.
– Это вам, – теперь уже совершенно спокойно сказал он и передал Нине сверток. – От начсандива.
– Благодарю, товарищ гвардии подполковник.
Нина с любопытством взглянула на Алексея; взяв сверток, ушла в землянку.
«Вот и вся встреча, – печально подумал Алексей. – Как может быть здесь что-нибудь личное? „Слушаюсь!“, „Все ясно“, „Будет исполнено!“» И он посмеялся в душе над своими недавними мыслями.
Он рассказал сестре о своей встрече с Виктором.
Таня стала расспрашивать о брате, и Алексей рассказал, как изменился Виктор.
– В Курске он встретился с Валей, и они теперь муж и жена.
Таня всплеснула руками.
– Витька?! Неужели? Подумать только!..
Таня сидела, поникнув, словно обиженная новостью: ей казалось, что Виктор в чем-то уступил Вале, изменил своим взглядам на жизнь, которые Таня считала своими. Валя по-прежнему представлялась ей ограниченной мещаночкой.
Алексей украдкой поглядывал на дверь в землянку, прислушивался, не донесется ли оттуда голос Нины. Но она все еще не выходила, может быть, не желая мешать свиданию Алексея с Таней. Настроение его омрачилось. Он плохо слушал сестру.
Таня спросила с тревогой:
– Алеша, ты чем-то взволнован? Скажи, что с тобой?
– Нет, ничего, – рассеянно ответил Алексей и снова нетерпеливо посмотрел на вход в землянку.
– Мне надо уезжать. Позови Нину Петровну, – попросил он, вставая с покрытого дерном выступа. – Мне необходимо ей кое-что сказать.
Таня ушла. Алексей отошел в сторону, остановился под березой.
«Надо же ей когда-нибудь сказать. Возможно, завтра начнутся бои, и я опять долго не увижу ее», – подумал Алексей.
Нина подошла к нему, подтянутая, строгая, как всегда, в старательно надвинутой на правый висок пилотке.
– Проводите меня к машине, – сухо попросил Алексей. – Я хочу поговорить с вами.
Нина с выражением некоторого беспокойства в глазах пошла за ним.
Они шли молча, рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Так ходят только очень деловые люди, ничем не связанные между собой, кроме службы.
Алексей придумывал, с чего начать разговор: надо было с чего-нибудь естественного и делового, ну, хотя бы с какого-нибудь распоряжения санотдела дивизии. Нельзя же так, ни с того, ни с сего ему, солидному подполковнику, начать изливать свои чувства.
Они прошли шагов двадцать. Скоро должна была появиться рощица, где стояла машина. Алексей остановился.
– Так вот, товарищ Метелина… – откашлявшись, глухо заговорил он. – Начсандив приказал, чтобы у вас все было готово к движению.
– У нас всегда все готово, товарищ гвардии подполковник, – ответила Нина. Ее взгляд стал выжидающе робким.
– И вот еще… – Алексей запнулся. – То, о чем я хочу сказать, может быть, не ко времени и не к месту…
Нина тревожно и внимательно взглянула на Алексея. Он продолжал, не глядя на нее.
– Я хочу решить для себя один важный вопрос. Да, да… Надо же когда-нибудь об этом сказать. Ведь я не мальчик, а вы не девочка.
Алексей чувствовал, что никогда еще не говорил так бессвязно, но остановиться уже не мог.
Голос его не сразу обрел естественную простоту и уверенность.
– Сначала я думал это пустяки, и даже сердился на вас. Поймите, что может быть на фронте между мужчиной и женщиной? Здесь мы все солдаты. Но так можно только рассуждать, а не чувствовать.
Нина слушала его с возрастающим волнением. Пальцы ее нервно обрывали сорванную березовую ветку. Алексей продолжал:
– Конечно, между нами барьер: служба, война и прочее. Но что поделаешь, Нина Петровна. Видно, в мире так устроено, что от этого никуда не денешься… Даже война не может помешать этому. – Алексей вдруг виновато, беспомощно улыбнулся. – Хотите – сердитесь, хотите – прогоните меня, теперь все равно. Нельзя же, чтобы вы никогда не узнали об этом… Люблю я вас, честное слово! Вот и все, что я хотел вам Сказать.
Нина заметно побледнела, не то испуганно, не то радостно смотрела на Алексея. На плечах и на пилотке ее лежали сквозившие через листву солнечные блики, и эти, зыбкие пятна делали ее облик неуловимо меняющимся. Вот лицо ее стало совсем строгим, на лбу появилась складка, старившая Нину. Словно откуда-то издалека услышал Алексей ее голос:
– Скажите, Алексей Прохорович, вы бы могли довольствоваться обычными, случайными отношениями с женщиной здесь, в боевой обстановке?
Алексей смутился, но тут же ответил твердо:
– Нет, конечно. Я не в том смысле сказал вам…
– Так вот, дорогой Алексей Прохорович, я тоже не хочу таких отношений. А другие пока невозможны. – Продолжая гнуть и обламывать ощипанную веточку, Нина заговорила более решительно: – Я буду откровенна. Я тоже люблю вас… Полюбила давно, как человека и фронтового друга… Но, Алексей Прохорович… Поймите, что бы вышло из этого, а? Поэтому не нужно здесь, не нужно, прошу вас! Если же вы действительно меня любите, то будете любить и помнить меня и так, и найдете, меня всюду, если захотите, когда придет время. А здесь, на переднем крае, я останусь для вас только боевым товарищем и буду такой же сестрой, как и ваша родная сестра Таня… Не сердитесь на меня, прошу вас… Не будете сердиться, а?
Она протянула руку. Алексей схватил ее, прижался к ней губами. Нина торопливо вырвала руку.
– Алексей Прохорович, родной мой, не надо, – сказала она просящим ласковым голосом и ушла, скрывшись за неподвижными березками.
Вернувшись в землянку, она остановилась у столика, бледная, растерянная.
– Что с вами, Нина Петровна? Алеша сообщил что-нибудь плохое? – спросила Таня.
– Нет, ничего, – дрожащим голосом ответила Нина Петровна и, отвернувшись, стала быстро разбирать привезенный Алексеем пакет с медикаментами.
15
Прошло два дня. В ночь на пятое июля, вернувшись из поездки в полки, Алексей нашел у себя на столе письмо от Павла. Нетерпеливо разорвав конверт, стал читать:
«Дорогой брат! Сообщаю тебе: поля наши готовы к уборке. Я уже писал, что весной мы получили с Урала десять тракторов. Представь нашу радость. Конечно, машин у нас поменьше, чем до войны, но хлеб выдался замечательный. Деньков через пять начнем убирать. Вот только вы что-то притихли… Молотить собираетесь или нет? Пора, брат, пора. Ждем не дождемся, когда от Таганрога и от Харькова погоните фашистскую мразь. В семье все благополучно. Совхоз поправляется, но неполадок и нехваток еще годика на два, а то и больше. Отец живет один, работает на фабрике, хотя налеты беспокоят их еще здорово. Посоветовал ему вызвать из станицы тетку Анфису, чтобы помогала и убирала по домашности, а то старик совсем обтрепался…»
Алексей вынул из сумки бумагу, чтобы писать Павлу ответ, и задумался. В воображении засиял не покидавший его все эти дни облик Нины, каким он видел его в последний раз в березовой рощице, осветленный сквозящими сквозь листву солнечными лучами. Непростое ответное признание наполняло его радостью и грустной неудовлетворенностью. «Да, она права. Сейчас это невозможно. Остается одно: сберечь это чувство… Пронести его через огонь, как самую жизнь», – думал Алексей.
И как бы в ответ на его мысль, запел вдруг зуммер телефона. В трубке послышался взволнованный басок генерала, командира дивизии.
– Давай-ка, начподив, немедленно ко мне. Новость есть хорошая.
Алексей сунул письмо Павла в планшет, быстро оделся, пристегнул пистолет, вышел на улицу. Автоматчик-часовой уступил ему на крылечке дорогу.
Густая звездная россыпь покрывала небо. Откуда-то с поля повеяло запахом поспевающей ржи…
«Вот и здесь скоро надо будет косить», – подумал Алексей, вспомнив бодрый, уверенный тон Павла в письме.
Генерал встретил Алексея на пороге. Он был одет и подтянут по-боевому. На широкой груди висел громадный полевой бинокль в желтом кожаном футляре.
Генерал взял Алексея под руку.
– Только хотел позвать тебя, начподив, чайку попить с вареньем. Клубничного варенья из дому мне прислали, как вдруг новость, – по обыкновению бодрым говорком начал генерал и подвел Алексея к карте. – Вот здесь. Гляди. Полчаса тому назад наши разведчики поймали двух немецких саперов. Ну? И что, по-твоему, они делали?
Алексей пожал плечами.
Светлые глаза комдива хитро заблестели.
– Они разминировали проходы в собственных минных полях для своих танков. Завтра, то есть пятого июля, ровно в пять часов утра, немцы должны начать сильнейшую артподготовку. Саперы поклялись, что это точное время. Все немецкие солдаты уже знают об этом. Эта новость совпала еще кое с какими сведениями, добытыми нашими разведчиками. Немецкие саперы удостоились большой чести: их отправили к самому командующему фронтом. Как это тебе нравится, начподив?
Алексей облегченно вздохнул:
«Значит, все идет так, как надо: день и час раскрыты, остальное будет зависеть от нас».
– Немцы делали проходы для «тигров», а нашим хлопчикам надо же было случиться здесь в эту минуту. Ну, и накрыли, – ликовал генерал, радуясь, подобно мальчику, перехитрившему всех в игре. – Но это еще не все, подполковник. Уже есть приказ начать мощную, из всех стволов, контрартподготовку в четыре тридцать. Понятно? Мы вставляем им кляп в горло сразу, с первой же минуты. Срываем назначенный Гитлером час атаки. Здорово, а?
Алексей представил все эти орудийные и минометные стволы, из которых грянет ранним утром неожиданный для немцев гром, и сказал:
– Для них это будет большей неожиданностью, чем та, какую они готовили для нас. А для нас – это большая удача!
– Так вот, Алексей Прохорович, – весело закончил командир дивизии. – Я еду сейчас в полки, а оттуда прямо на КП. Хочешь со мной?
– Едем, конечно.
Алексей уже испытывал знакомое возбуждение: близился час, которого ждал не только он, а все люди в тылу и на фронте, от самых незаметных до больших…
16
Алексей и командир дивизии успели объехать только два полка, побывать у артиллеристов-истребителей, уже давно готовых к отражению танков, а теперь, перед началом боя, встречавших генерала с особенной деловитостью.
Никто из командиров не спал: весть о раскрытии вражеского замысла и часа наступления уже облетела передний край. Замполиты и агитаторы проводили с бойцами беседы. Командиры отдавали последние приказания. Всюду властвовало деловое спокойствие – не было ни суеты, ни излишней тревоги, ни шума.
Ночь была темная и тихая. Тепло светились в небе июльские звезды. Тишина усугублялась еще тем, что в двадцатипятикилометровой прифронтовой полосе, в деревнях и хуторах, было пусто. Все жители заблаговременно были эвакуированы в ближайший тыл, за угрожаемую черту. Кое-где остались только для наблюдения за жильем и имуществом жившие бобылями старики и старухи.
Было два часа ночи, когда Алексей и командир дивизии, обойдя несколько особенно важных рубежей, расположенных на флангах предполагаемого вражеского удара, вернулись в штаб полка, в землянку на краю заброшенного колхозного стана.
Вокруг стояла высокая, чуть ли не до самых плеч, дозревающая рожь. Алексею запомнилось, как они с генералом, оставив машину, шли через рожь, и налившиеся, но еще незрелые, покрытые цветенью колосья мягко били по его груди и рукам. И Алексею снова пришли на ум письмо Павла, его слова о готовности к уборке хлебов. От этих мыслей стало и хорошо и тревожно.
Войдя в землянку, неутомимый комдив, взглянув на ручные часы, сказал:
– До работы осталось два часа. Давайте-ка уснем, Алексей Прохорович. А то вряд ли завтра придется… А?
Удивительный человек был этот комдив. Его ничто, казалось, не могло взволновать, вывести из равновесия. Ко всякому делу, даже самому важному, он подходил с какой-то очень простой, обыденной, житейской стороны. Он нигде не горячился, не повышал голоса, а если сердился, то только круче сдвигал желтоватые от непрерывного пребывания на солнце брови.
Это было не спокойствие флегматика. В манере ровно и весело разговаривать, всегда с шуточкой и добродушным, как бы осторожно прорывающимся смешком, чувствовалась большая энергия. Такое живое, деятельное спокойствие действовало на людей возбуждающе, вселяло в самых нерешительных, склонных к растерянности людей уверенность и мужество.
У комдива было известное имя, но в дивизии и даже в штабе армии его звали просто и любовно – Богданыч. Возможно, это было переиначенное солдатами и офицерами имя, что нередко случалось на фронте, – оно в самом деле не совсем совпадало с действительным, но мы будем называть его так, как называли его солдаты…
Спать Алексею не хотелось – нервы его были слишком напряжены, но он все-таки лег в землянке командира полка на нары рядом с генералом.
– Вы в самом деле постарайтесь поспать, – посоветовал Богданыч, съеживаясь и делаясь от этого вдвое короче, по-солдатски натягивая на голову воротник шинели. – Отсюда утром мы пойдем прямо на мой КП.
Генерал против обыкновения разговаривал с Алексеем на «вы», очевидно считая такое обращение наиболее соответствующим моменту. На «ты» он обращался только в непосредственной служебной обстановке к самым близким офицерам (и к Алексею в том числе), а сейчас он как бы видел в нем наполовину гражданского человека и считал необходимым соблюдать с ним все правила обычной вежливости.
– Эх, Алексей Прохорович, не удалось нам чайку с вареньем попить, – вздохнул комдив. – Так мне хотелось покалякать с вами на досуге. Ну, да ничего. Вот прогоним гитлеровцев от Орла – тогда попьем. Попьем, начподив, а? – словно очнувшись, другим, бравым тоном спросил Богданыч.
– Попьем, – ответил Алексей, рассеянно слушая генерала.
– Кстати, я о вас почти не слыхал до вашего перехода в политотдел. Вы, если не ошибаюсь, начали войну политруком роты? – спросил генерал и, услышав утвердительный ответ, одобрительно добавил: – Политработники только так и должны начинать. Надо знать солдатскую душу. Я сразу подметил ваш стиль. Хороший стиль. Ну, спать…
Алексей даже не успел ответить генералу, услышал спокойный носовой свист: Богданыч уснул мгновенно, словно выключил себя из разговора поворотом какого-то ключа.
А Алексей так и не мог уснуть. В землянке вполголоса и шепотом переговаривались телефонисты, по-комариному пищали телефоны, у входа поминутно шелестела плащпалатка. И все время с поля притекал теплый запах поспевающей ржи. Запах этот вызвал у Алексея много воспоминаний.
Чудилась то пшеничная, залитая полуденным солнцем степь, какую он видел еще до войны где-то на Кубани, то с шумом плывущий по хлебу комбайн и на нем Павел в соломенном бриле, то темное и безмолвное, будто вымершее село, через которое они шли с генералом на позиции артиллеристов.
И вдруг все это сличалось в пестрый вихрь незнакомых лиц, образов и красок. Из него выступало лицо Нины, растерянное, ласковое, ее словно укоряющий взгляд, тихий голос.
Потом Нина исчезала и перед глазами проносился приближающийся день боя, уже знакомый вид ползущих неприятельских танков, дым пожаров, раненые и убитые – привычная, овевающая душу холодом картина еще одного грозного испытания…
Скорей бы, скорей пройти через это испытание!
Богданыч вскочил первым; причмокивая и покряхтывая, спрыгнул с нар.
– Так, так, – бодро заговорил он и поднес к глазам руку с пристегнутыми на ремешке часами. – Все в порядке. Половина четвертого. Поехали, начподив.
Генерала окружили какие-то офицеры и среди них – командир полка.
– Все, все, – замахал на них рукой генерал. – Отдохнули – хватит. Пора и воевать. Все по местам… Людей накормили? Кухни, термосы как? – обратился он к тучноватому, опрятно обмундированному майору. – Работать-то придется вон сколько. От зари до зари. Работка тяжелая.
Алексей и Богданыч вышли из землянки. Было уже светло. Седой туман плыл над полями, из-за их неясной линии вот-вот должно было выглянуть солнце.
– А немцы пунктуальны, как всегда, – сказал генерал. – Прислушайтесь – нигде ни звука.
И точно: с передовой не доносилось ни одного выстрела.
– Коварные стервецы. Ну, да они теперь у нас на силке, – поеживался от утреннего холодка генерал, шагая впереди по узкой, тянувшейся прямо через рожь на взгорье тропинке.
Была сильная роса, сапоги Алексея стали мокрыми, словно он переходил брод. Трава и рожь хлестали по коленям. Генерал поднял полы шинели.
– К себе, домой, как куры после дождя придем. Сушиться с полдня будем.
«Домом» генерал называл свой КП.
Перепела во ржи оглушали ранним, заревым боем. В румяной выси самозабвенно пел жаворонок.
До КП было недалеко, всего с километр. Когда Алексей и Богданыч взошли по уже знакомому ходу сообщения на высотку, красный, как раскаленный кусок железа, солнечный диск уже поднялся из-за лиловой земной полоски.
– Благодать какая! – восхищенно сказал Богданыч.
На КП, с которого Алексей недавно вел свой первый обзор переднего края, чувствовался полный порядок. Донесения и приказы передавались только по кабельной связи, рация, чтобы не вызвать подозрения у противника своей необычно ранней передачей, пока молчала.
Алексей поглядел в стереотрубу: нигде никакого движения, ни одной шевелящейся точки, как будто ни одного живого существа не было на многие километры вокруг. Та же пустынная дорога, перерезающая вражеский рубеж, дальнее, лежащее в тумане село и одинокая мельница с обломанными короткими крыльями, похожими на воздетые к небу руки…
Богданыч разговаривал по телефону с полковником Синегубом:
– Ну как, казак, дела? Гляди, не прозевай музыку. Что? «Огурцов» мало? Врешь! Тебе давал больше всех… Не жалуйся.
Генерал переключился на начальника дивизионной артиллерии полковника Круглова:
– Подготовился? Пять минут осталось. Ну-ну, бог войны. Счастливо тебе.
Стрелка очень медленно, как казалось Алексею, двигалась к чуть видимому делению на циферблате… А солнце уже выбралось из-за дальних холмов и, огромное, теплое, повисло над горизонтом. В небе ни тучки. Жаркий будет день. Поля и перелески курились то красноватой, то сиреневой, то голубоватой дымкой. На высоких местах, где туман рассеялся, все сверкало от росы…
Вдруг небо раскололось от многократного, слившегося в один оглушающий раскатистый хор грома. Словно тысячи гигантских молотов разом ударили о наковальни.
Земля протяжно охнула, колыхнулась, и потекла по ней нескончаемая дрожь… Над командным пунктом воздух затрещал, завыл, заколебался…
– Началось! – весело сказал генерал и приник к стереотрубе.
…Как и предполагалось, враг был оглушен, обескуражен контрартподготовкой. Многие огневые точки тут же были сокрушены и уже не могли действовать в назначенный немецким командованием час. Огонь длился несколько десятков минут. Вслед за ним на гитлеровцев обрушился ураган советских штурмовиков и истребителей; бомбы и снаряды посыпались на головы ошеломленного врага, на готовые к атаке скопления танков и самоходных орудий.
Ответный огонь неприятеля был беспорядочным и не таким сосредоточенным, как этого хотелось фашистскому, командованию Артподготовка противника была сорвана, и как только с отдельных, заранее разгаданных советским командованием направлений двинулись ударные колонны «тигров», их встретили, засучив рукава, артиллеристы и бронебойщики – заработали противотанковые и самоходные пушки и торчавшие из каждого окопа и каждого куста бронебойные ружья..
Было только пять часов, а сражение уже разыгрывалось со всей силой.
…Алексей смотрел в бинокль на затянутый пылью и дымом оборонительный рубеж полковника Синегуба. Отдельные участки советской обороны во многих местах сплошь покрылись рыжеватыми облачками. Они словно выпрыгивали из-под земли целыми десятками, пушистые и легкие, как вата, и долго не рассеивались, так как не было ни малейшего ветерка. Алексей уже знал, что это значило: снаряды ложились пачками возле окопов или в них самих.
«Неплохо кладут, сволочи!» – пробурчал стоявший рядом и наблюдавший в стереотрубу генерал. Как бы в подтверждение его слов, не менее дюжины тяжелых снарядов и мин веером обложили землянку командного пункта Минут пять невозможно было ни вести наблюдение, ни разговаривать.
Когда немцы перенесли огонь правее, Богданыч, вытирая клетчатым платком с лица пот и пыль, сказал:
– По подозрению лупят. Высотка – значит, долби ее, а насчет КП, пожалуй, и не догадываются.
Телефонисты проверили связь: все полки и артиллерия отвечали. Заработала рация. Командный пункт командира дивизии стоял среди бушующего огня, как маленький, почти незримый островок в штормующем океане.
Едва кончилась артподготовка немцев, повалила авиация. Но теперь она уже действовала не безнаказанно, как в былые, памятные Алексею времена. Навстречу вражеским эскадрильям сразу же вырвались краснозвездные стаи советских истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. Самолеты в ясном небе закружились с злым жужжанием, как пчелы при вылете роя из улья. Звуки наземного сражения слились с сухим клекотом боя воздушного…
– Вон – пошли! – минуту спустя сказал генерал, не отрываясь от стереотрубы. – Танки пошли.
Алексей плотнее прижал к глазам бинокль. Он впервые вел наблюдение с господствующего над таким большим пространством командного пункта. Когда сидишь в окопе или на батальонном КП, многого не увидишь. Там надо бить лезущего на тебя врага, и при этом невольно забываешь, что делается тут же, рядом. Круг наблюдения ограничивается, суживается до какой-нибудь одной высотки, дороги или курганчика, и кажется – на ней-то и решается судьба всей армии, всего фронта…
Теперь перед Алексеем тянулась полоса на несколько километров. Правда, не всю ее мог обнять глаз, но широкая панорама боя расстилалась перед ним и словно колыхалась в разноцветном дыму и пыли.
Взгляд Алексея был прикован к мельнице. Она стояла, как великан, пытающийся преградить путь вражеским ордам. Мимо нее в обе стороны шли неприятельские танки. Маленькие, похожие на ползущих жуков, приплюснутые спереди, они обтекали ее двумя клиньями и устремлялись прямо на рубеж полковника Синегуба. Один клин, по расчету Алексея, двигался прямо на позиции капитана Гармаша, как раз в то место, где сидели Иван Дудников и Микола Хижняк. Другой, более широкий и тупой, направился по дороге в узкий стык между вторым и третьим батальонами.
Алексей еле успевал отмечать взглядом все, что происходило на рубеже. В обычное время он, пожалуй, ничего бы толком и не разглядел. Но сейчас его взгляд ловил каждую мелочь. Картина, развернувшаяся перед ним, поразила его ужасающим величием.
Вот первая косая шеренга тяжелых танков миновала мельницу и ускорила движение. За каждой машиной поднимался ржавый хвост пыли. Танки мчались между поднимающихся темных вихрей, как среди внезапно вырастающих деревьев. Вокруг возникали новые и новые вихри, все гуще, все пышнее. Алексею показалось, что с переднего края повеяло зноем и гарью. Он уже не замечал, что ничего не слышит, что его уши заложило от страшного напряженного гула, рвавшегося со всех сторон в амбразуру КП. Земля дрожала под его ногами…
«Что делается! Что делается!» – вертелась в мозгу однообразная мысль.
И в это самое время Алексей вдруг увидел, как передний танк первого клина будто споткнулся и быстро повернулся боком. Словно фонтан вырвалось из него пламя. Потом черный, прямой, как свеча, столб потянулся к небу. Казавшийся издали маленьким, игрушечным, танк горел на глазах Алексея, точно плавясь на жарком солнце.
– Вы видите? – радостно крикнул Алексей генералу. – Один есть.
– Вижу, вижу, – кивнул комдив, не отрываясь от стереотрубы. Судя по выражению лица, он совсем не радовался первому почину артиллеристов и бронебойщиков.
Фашистские танки стали обходить горевшую машину и, очевидно, снова попали под дружный огонь истребителей-артиллеристов. Вспыхнул еще один танк, потом еще. Движение стальной цепи замедлилось, правая сторона ее распалась. Часть машин застряла в начале атаки, другая изменила направление и устремилась правее, но, видимо, наткнулась на такой же плотный заградительный огонь. Шедшая за танками пехота залегла… Атака захлебнулась…
Теперь уже и Богданыч повеселевшими глазами посмотрел на Алексея.
Со второй танковой волной происходило то же самое, что и с первой. Пылало несколько танков, грохот усиливался, и небо еще больше помутнело от пыли и дыма…
Богданыч охрипшим голосом кричал в трубку, кого-то хвалил, кого-то насмешливо журил, но, как и прежде, не бранился, не горячился.
– Дело как будто пошло неплохо, начподив! – кричал он на ухо Алексею. – Если первую атаку отбили, теперь народ повеселеет.
Многочисленная стая вражеской авиации навалилась на передний край, и к орудийному гулу прибавился сплошной тяжелый грохот рвущихся фугасок.
Перед очередной атакой немцы «обрабатывали» с воздуха первую линию советской обороны.
Не прошло и двадцати минут, как третья волна танков, снова в два тупых клина, двинулась на гвардейские рубежи.
Теперь Алексей насчитал в обоих клиньях пятьдесят тяжелых машин.
«Неужели прорвут?» – сжалось его сердце. Но тут же подумал, что за первой линией обороны лежала вторая, третья и подавил тревогу. Опять вспыхнуло четыре танка, а остальные, не замедляя хода, мчались на выпирающий углом рубеж Гармаша… Видимо, расчет немцев был прост: протаранить, смять оборону, вырваться на грейдер и открыть ворота пехоте. Теперь в дыму и пыли был плохо виден левый край танкового тарана. Его снова встретили в лоб пушкари-истребители и вышедшие на первый рубеж самоходные орудия. Но что это? Алексей до боли прижал к глазам бинокль. Шесть «тигров» перевалили через гребень рубежа и вырвались на дорогу.
