Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 53 страниц)
– Что же они пишут, братья твои? Совета просят, что ли? – спросил Дудников.
– Батько пишет… – ответил Микола. – Пишет, либо поразгоняю их, а либо все сдам колхозу, шоб только одним колхозом жили. Ведь вот, ты скажи, лихо какое… И еще пишет: на конеферме вместо меня Андрей Побудько главным конюхом. В прошлом году на Сельскохозяйственную выставку в Москву ездил, медаль получил. А обо мне, мабуть, все забыли…
Микола тоскливо вздохнул: повидимому, мысль, что о нем забыли дома, казалась ему невыносимой.
– А ты выкинь все из головы, – позевывая, посоветовал Дудников. – Выкинь, да и все тут.
Микола все вздыхал, ворочался с боку на бок, жаловался:
– Сосет меня, Иван, какой-то червяк… Сосет и сосет… Не могу забыть, что там без меня в колхозе делается. Ведь я в колхозе, можно сказать, первым коневодом был. У меня кони на районных скачках призы брали. Благодарность имею от области. Я депутатом сельсовета был, а зараз братья нашу семью в позор хотят ввести, на весь район затеяли свару…
– Это бывает. В семье не без урода, – спокойно заметил Дудников и более настойчиво посоветовал: – Ты пропиши братьям, говорю тебе. Хочешь, от всего взвода напишем: так, мол, и так – наши бойцы вместе с вашим братом Миколой здорово обижаются на вас, дорогие братья, за то, что в колхозе стали плохо работать из-за несоглашения в личном хозяйстве. Так им и пропишем. И политрук наш подпишется… Согласен?
– Согласен. Всем взводом – это можно, – сразу повеселел Микола и, придвинувшись к товарищу, сияя карими глазами, добавил шепотом: – Надо братов призвать к совести – это правильно. Хорошо ты придумал, Иван… Пойду-ка я на двор, покурю…
Микола встал, натянул на босые ноги сапоги, вышел из казармы.
Дудников лежал несколько минут с открытыми глазами, думал: «Экий человек этот Микола. Вбил себе в голову заботу и мается. И в армии колхозные дела не дают ему покоя».
В его воображении снова поплыли обрывки веселой кинокомедии, широкая Волга, потом родной хутор, старая горбатая верба над Доном, стоящие у причала каюки. Ему даже почуялся запах смолы и прибрежного чакана.
Потом закружились в голове привычные солдатские мысли. «Надо завтра сапоги починить, новые портянки у старшины выпросить», – мелькнуло в полусонном мозгу.
Когда Микола вернулся со двора, Дудников уже спал, безмятежно похрапывая.
В подразделении лейтенанта Густава Рорбаха, входящем в танковую группу генерала Гудериана и расположенном против участка, занимаемого заставой лейтенанта Чугунова, как и во всех немецких войсковых частях в тот вечер, солдатам и нижним офицерским чинам было приказано не раздеваться.
После ужина танковые экипажи должны были находиться недалеко от своих машин в тщательно замаскированных, сплетенных из древесных ветвей укрытиях. Странное зрелище представляли собой в этот тихий вечерний час лесные опушки, шоссе и проселочные дороги по ту сторону границы. На расстоянии четырех-пяти километров от нее внимательный глаз заметил бы нескончаемые скопления танков, самоходных орудий, бронетранспортеров и бронированных автомобилей.
Вокруг танков раздавались приглушенные переклики часовых, кое-где слышалось позвякивание ключей о гайки моторов, в воздухе стоял еще не рассеявшийся нефтяной чад.
Здесь были новые, поблескивающие свежей краской, еще не участвовавшие в боях танки, недавно сошедшие с конвейеров, и потускневшие засаленные машины, на гусеницах которых еще недавно лежала белесая пыль дорог Бельгии, Франции, Югославии. Среди экипажей были и уже испытанные солдаты с многочисленными нашивками и бронзовыми значками на груди, и тонкошеие парни, недавно выпущенные из военных училищ, с еще не успевшими загореть лицами и еле пробивающимся пушком над верхней губой.
Генрих Клозе, унтер-офицер, командир танка под № 316, участник прорыва на Маасе в мае сорокового года, низкорослый, плотный, круглолицый баварец, с глубоким шрамом на щеке, оттягивающим книзу багровое вывернутое веко, стоял у своей машины, говорил водителю Карлу Вундерлиху:
– Карл, что ты скажешь обо всем этом?
Карл, еще не успевший засалить новенького комбинезона, стройный, худой юноша, ответил:
– Кажется, нам предстоит веселая прогулка.
– Молодчина, Карл… Ты уже начинаешь кое-что понимать. – Клозе приглушил голос до шепота. – Тебя еще не было с нами, когда в апреле прошлого года мы стояли на Рейне. Вечером мы ничего не знали, а в девять утра наши танки были уже далеко за Роттердамом. Ловко у нас это получилось. – Клозе хихикнул. – Дурак Шульц из пятой роты говорит: «Нас поставили сюда на всякий случай, и мы простоим тут год, а то и два без дела». А я, брат, нюхом чую, куда мы отправимся.
– Куда, Генрих? – шепотом опросил Карл.
Клозе вытянул палец и, блеснув изуродованным глазом, многозначительно произнес:
– Москау!
Они помолчали.
– Ты уверен, что мы пойдем на Москву, Генрих? – пугливо прошептал Карл.
– Уверен… Слава богу, я не впервые занимаюсь этим делом. Уж и нагуляемся мы, Карл!
– Но ведь у нас с Россией договор…
– Чепуха!.. Ты, Карл, еще плохо разбираешься в политике… Фюрер знает, что делает…
Они ушли в землянку, а возле танков продолжал бесшумно расхаживать часовой, изредка тихо, окликая проходивших мимо солдат и офицеров.
В два часа пополуночи по всему фронту запели зуммеры телефонов, зашмыгали тени, послышались приглушенные голоса, отдающие приказания:
– Fierte Companie, marsch!
– Zweite Companie, links!
– Halt [2]2
– Четвертая рота, марш!
– Вторая рота, налево!
– Стой!
[Закрыть]– то и дело разносилось по лесу.
Глухое звяканье оружия и амуниции покрывало эти голоса. У лесных укрытий выстраивались ряды солдат. Ровно через пять минут экипажи стояли у своих танков. Лейтенант Рорбах объявил приказ Гитлера. Это был необычайный приказ – всего-навсего небольшая фотография фюрера в щеголеватой военной форме с железным крестом на левой стороне темного кителя. Рорбах был предупрежден заранее и уже знал, что это значит. Прошло еще полчаса, и солдаты бросились к машинам. Заревели моторы, застонала земля. Залезая в танк, Генрих Клозе поучал молодого, еще не опытного Карла:
– Ты, парень, не вздумай теряться. Все это не так страшно, как ты думаешь. Теперь нам придется повидать много новых мест и быть настоящими солдатами. Ты слышишь… Карл?
– Слышу, – ответил Карл, включая газ и стуча зубами.
Стальная лавина хлынула в ту сторону, откуда лился щедрый свет вызывающе-яркой зари…
13
Пограничный сторожевой пост, на который перед самым рассветом вступил часовым молодой боец-комсомолец Сережа Тютюнников, а подчаском – проворный, сухонький орловец Илюша Смородин, находился как раз против линии, помеченной на карте лейтенанта Рорбаха темнокоричневой стрелкой. Острие стрелки втыкалось в пункт Н. на небольшой глубине советской территории; отсюда расходился новый пучок стрел, указывающих пути на Бельск, Клещели и далее в обход Белостока на Свислочь, Волковыск, Барановичи.
От пункта Н. вели шоссейные удобные дороги далеко в глубь Белоруссии ко многим большим городам. Задачей Рорбаха было – ворваться в Н., оседлать узел дорог и мчаться далее на острие бронированного клина, представлявшего собой южную половину громадных танковых клещей.
Об этой задаче ничего не знали Сергей Тютюнников и Илья Смородин, бойцы Красной Армии. Внезапно, среди рассветной тишины, со стороны гряды леса ударил оглушительный гром и взметнулось пламя. Прямо на пограничный знак ринулась рычащая, скрежещущая сталью лавина, и все вокруг загрохотало, озарилось грозными вспышками. Сергей Тютюнников, сначала оглушенный и поваленный на землю близким разрывом снаряда, вскоре опомнился и, вернувшись ползком на то место, где стоял, как и следует по уставу, приказал подчаску ползти в тыл и доложить начальнику полевого караула о действиях противной стороны, сам же прилег за кустом и стал стрелять из винтовки. Он стрелял во что-то темное, грохочущее, несущееся мимо него по дороге, по которой бог весть когда ездили, и она заросла конским щавелем, пыреем и ромашкой. Он еще плохо соображал, что же такое происходит, и стрелял наугад.
Становилось все виднее, и в клубах пыли глаза Тютюнникова различили танки. Они мчались на большой скорости, наполняя воздух оглушающим ревом и лязгом. Лесная полоса, тянувшаяся по ту сторону границы, непрерывно исторгала их. Казалось, не будет конца потоку ревущей, грохочущей стали.
Сергей Тютюнников наконец пришел в себя окончательно, прекратил бесполезную стрельбу и стал соображать, что делать дальше. Уйти в тыл, оставив пост, он не мог – это было бы трусостью. Броситься на танк с одной винтовкой, с открытой грудью – было безрассудно; не этому учили его командиры…
Что же делать? А время шло… Земля дрожала от гула сотен моторов. Удушливый запах выхлопных газов сжимал горло, разъедал глаза. Со стороны полевого караула и заставы доносились частые взрывы, жаркая пулеметная и винтовочная трескотня, торопливо и беспорядочно била артиллерия. С каждой минутой утренний воздух все больше накалялся от грохота битвы, кипевшей где-то позади Тютюнникова.
Восток разгорался все ярче. Восход солнца был близок.
Листья орешника, влажные от росы, заблестели, как серебряные, а крупные ромашки словно высыпали из кустов навстречу пылающей заре.
Сергей бросил взгляд в сторону пограничного знака: высокий столб лежал в пыли, поваленный танком.
По дороге теперь, вперемежку с танками, мчались по два в ряд черные длинные грузовики. На них, плотно придвинувшись друг к другу, сидели солдаты в серо-зеленых куртках и в широких, как кастрюли, касках. Черные автоматы висели у каждого на груди одинаково, как на штампованных оловянных солдатиках. Гитлеровцы сидели вдоль бортов, лицом друг к другу, неподвижные, как мошки.
За грузовиками повалили вереницы мотоциклов. Мотоциклисты двигались очень быстро, но не обгоняли друг друга. И тут Сергей понял, что надо делать. У него оставалось еще десять патронов. Он прицелился и выстрелил. Один мотоциклист упал, но из едущих за ним никто не остановился. Сергей выстрелил шесть раз подряд и промахнулся только два раза… Упоенные движением, мотоциклисты не хотели замечать падающих вместе с мотоциклами товарищей. Сергей выстрелил еще раз. Вражеский танк свернул с дороги, ринулся прямо на него. Сергей вскочил, пригибаясь между кустами, отбежал в сторону и снова залег. Его заметили с дороги, и огневой ливень обрушился на придорожные кусты, срезая их начисто.
У Сергея оставалось еще два патрона. Он торопился выпустить их с наибольшей пользой, действуя почти автоматически, не зная еще, чего следовало бояться и чего не следовало. Земля тряслась под ним все сильнее. Сергей выстрелил, и толстый мотоциклист опрокинулся. В свете зари было видно, как некоторое время вертелось задранное кверху колесо мотоцикла.
Танк утюжил землю рядом. Сергей вскочил и отбежал в третье место. У него оставался еще один патрон. Он успел выпустить его, и еще один, последний, мотоциклист упал. И в это мгновение широкие, отвратительно лязгающие траки гусениц подмяли его вместе с винтовкой, вместе с росистым кустом орешника, который словно хотел защитить его…
…Начинало светать – время, когда сон бывает особенно сладок, и в эту минуту в заставу лейтенанта Чугунова ударил первый снаряд. Чугунов вскочил с постели и по армейской привычке, еще не сообразив, в чем дело, оделся в две-три минуты. Пока он одевался, раздалось еще три взрыва, и так близко, что вдребезги разлетелись стекла окон и в мутном свете зари мелькнули три острые красноватые вспышки. «Провокационный налет. На границе все может быть», – подумал сначала Чугунов, выбегая на двор. Перед ним стоял дежурный по заставе, младший лейтенант, недавно прибывший из школы. На вопрос, что случилось, он доложил: большое количество немецких танков перешло границу.
Не успел дежурный закончить свой доклад, как коротко взвизгнул воздух и удар огромной силы отбросил Чугунова к кирпичной стене казармы. Завыли осколки, посыпалась с крыши звонкая черепица. Чугунов вскочил. Младший лейтенант лежал у стены с начисто снесенным черепом. Кровь забрызгала недавно выбеленную стену казармы.
Сигнал боевой тревоги потонул в частых разрывах. Красноармейцы выбегали из казармы, одеваясь на ходу. Снаряды падали на заставу один за другим. Усадьба окуталась дымом и пылью.
– Как ты думаешь, Иван, шо воно будэ? – стуча спросонья зубами, спросил Микола Хижняк, когда взвод выбегал на заранее подготовленные позиции, замыкавшие заставу полукругом с запада.
Дудников не ответил. По выложенному кирпичом ходу сообщения они выбежали на зеленый, осыпанный белыми звездами ромашек холм, господствовавший над заставой, засели в искусно замаскированном дзоте.
Это было одно из звеньев оборонительных сооружений заставы, рассчитанных на более или менее длительную задержку противника до развертывания главных сил первой оборонительной линии.
Дудников и Хижняк, излишне торопливо и не так ловко, как на обычных занятиях, вкладывали пулеметную ленту в медную горловину приемника. Они пока ничего не видели и все еще не понимали, где противник и в кого надо было стрелять. К тому же часто рвались снаряды, земля жутко тряслась, и без привычки трудно было что-либо соображать в таком шуме.
Руки Миколы никак не могли вставить пулеметную ленту.
– И какого черта ты возишься? – сердито прикрикнул на него Дудников.
– Да неужели же это война, Ваня? Так сразу? – спросил Микола.
– Ленту подавай! Ленту! – не отвечая на вопрос, торопил Дудников.
– Танки!.. Танки!.. – пронеслось по ходам сообщения.
Бойцы уже успели осмотреться и подготовиться, когда танки ворвались на заставу. Хряск, скрежет, пулеметный клекот, оглушительные удары противотанковых пушек, стоявших на фланговых позициях заставы, слились в один хриплый потрясающий рев.
– Огонь! – часто слышалась в отдельных местах оборонительного рубежа команда.
Иван Дудников открыл стрельбу, направляя пулемет на какие-то мелькающие в клубах пыли и дыма грузно переваливающиеся тени. Десятки таких теней (он не сразу догадался, что это танки), рыча, неслись мимо заставы, как громыхающие звенья огромной цепи, а за ними с вихревой скоростью мчались на мотоциклах сгорбленные фигурки и сеяли беспорядочную дробь автоматов.
– Вон они, Микола! Гляди! – крикнул Дудников.
Микола прижался лицом к амбразуре. В глазах его отразились изумление и любопытство. Внизу, под бугром, на котором находился дзот Дудникова и Хижняка, происходило нечто диковинное, еще не виданное. Несколько танков носились по позициям заставы. Бойцы старательно, с ожесточением стреляли из пулеметов и винтовок, бросали гранаты, пока не падали в неравном бою.
Стрелял и Иван Дудников по мчавшимся по дороге мимо заставы мотоциклистам. Первое состояние растерянности прошло. Оба пулеметчика уже стали свыкаться и с необычным обилием выстрелов и с воем проносившихся над крышей дзота снарядов.
Но вот Дудников, умевший до этого стрелять только по мишеням, своими глазами увидел, как падали враги, подкошенные его пулеметными очередями. Он еще не испытывал к неприятелю той всепоглощающей ненависти, которую люди узнали уже на второй день войны, когда увидели, какой хищный, бесчеловечный враг напал на их землю. Дудников стрелял потому, что знал, что никому не положено безнаказанно переходить границу.
Мотоциклисты падали на его глазах, летели через головы, а за ними возникали другие, словно из земли вырастали…
– Ленту! Ленту! – то и дело кричал Дудников, и красный бугроватый лоб его с набухшими, как веревки, жилами покрывался крупными каплями пота.
Микола, молчаливый, бледный, подносил новые пулеметные цинки, и Дудников кричал на него, сверкая глазами:
– Живей поворачивайся! Живей! – хотя Микола поворачивался и без того быстро. – Вон, гляди, танк дымит! – крикнул Дудников. – Допрыгался, гад!
Микола прильнул к амбразуре, сказал, шевеля запекшимися губами:
– И верно, Иван, горыть. Оце здорово… Не иначе – наши подпалили…
Микола немного повеселел.
Иван вытер со лба пот.
– Может, и обойдется еще. Пошутковали германцы и хватит… А мы с тобой вгорячах и водицы с собой не захватили. Чем же мы пулемет поить будем?
– А я, может, достану, тут же колодец близко, – предложил вдруг Микола.
– Нет, брат, погоди, – остановил его Дудников, вновь приникая к амбразуре.
Два вражеских грузовика под прикрытием каменного сарая выгрузили целый взвод автоматчиков, и они, рассыпавшись по картофельному полю, двинулись на дзот, охватывая его с двух сторон.
– Идут, проклятые, – значит они не на шутку этот кондер заварили, – заключил Дудников. – Ну, брат Микола, теперь держись.
Он приложился к пулемету, деловито прищурил глаз, как заправский, уже много повоевавший старый вояка, дал длинную гремучую очередь.
– Ага… понюхали? – торжествующе крикнул он и опять застрочил.
Первая волна гитлеровцев, оставив на огороде серо-зеленые пятна трупов, растаяв на добрую половину, отхлынула. И едва Микола успел принести воды из колодца, как за первой волной налетчиков хлынула вторая.
Дудников отбил и эту волну.
Микола вкладывал в пулемет новую ленту.
В это время вокруг заставы многое изменилось и выглядело не совсем так, как это представлялось двум советским пулеметчикам, сидевшим в дзоте.
Солнце уже поднялось над дальней пущей, и лучи его нарядно разукрасили землю. Ветра не было. Пухлые комки разрывов низко плыли над землей, подолгу не рассеиваясь, румяные от солнца, как опавшие на зелень полей спелые яблоки. Все сверкало на солнце: мокрые листья кленов и лип, узенькая речушка, огибавшая усадьбу, уцелевшие черепичные крыши служб. По всюду гулял огонь: горело что-то в дальнем лесу, и пушистый дым поднимался к небу лисьим хвостом; пылали постройки заставы, горело село у опушки березовой рощи, скирды старой соломы, а над дорогами взвилось непроглядно пыльное облако от двигавшихся по ним все новых и новых лавин танков…
Большинство их обошло заставу, прорвалось в тыл. Бой разгорелся на укрепленных рубежах главной линии. Уже грохотали тяжелые орудия с советской стороны, где-то далеко, за заставой, и, точно смола кипела в огромном котле, бушевал пулеметный и автоматный шквал; уже мало что осталось от заставы, казарма была разрушена до самого фундамента и дымилась, – по ней враги стреляли из танковых орудий прямой наводкой; хозяйственные постройки и фруктовый сад тоже были смяты, деревья вывернуты с корнем, и по зрительной площадке, где вчера показывали фильм «Волга-Волга», проехал танк и на мелкие лучины расщепил скамьи и рухнувший навес; уже много пушек вместе с расчетами было раздавлено тяжелыми танками из разбойного подразделения Рорбаха. Но часть советских бойцов, выдержав вражеский напор, продолжала с неслыханным упорством защищать заставу. Сам лейтенант Чугунов лежал, тяжело раненный, в одном из пулеметных гнезд. Иван Дудников и Микола Хижняк ничего не знали об этом. Они сидели под прочной крышей дзота, в прохладных, пахнущих погребом сумерках, и отстреливались…
От смерти оберегала их надежная крепость этого мудрого сооружения, поднятого на самую верхушку холма. Дзот походил на маленький неприметный холмик, вросший в землю, как приземистый гриб. Сверху он порос мелким кустарником и пустым сочным пыреем. Над амбразурой, как седые брови над угрюмым глазом, колыхались пучки белой кашки.
После того как две волны автоматчиков были отброшены пулеметными очередями Дудникова, гитлеровцы решили проутюжить холм танком. Назойливый, упрямый пулемет все еще изредка выпускал очереди, и это приводило в ярость Густава Рорбаха. Произошла непредвиденная задержка. Лейтенант, прошедший со своими танками Бельгию, Францию и Голландию, готов был воспринять это как дурное предзнаменование…
Танк Генриха Клозе на предельной скорости устремился к холму.
– Карл, ты совсем молодчина, – похвалил своего водителя Генрих Клозе. – Раздави поскорей этот проклятый чирий. Главное, я не вижу, откуда бьет их дьявольский пулемет.
Он приказал башенному стрелку выпустить по вершине холма сразу шесть снарядов. Башенный стрелок, маленький немец в круглых роговых очках, на ходу, с трудом ловя в целик макушку холма, выстрелил шесть раз. Зеленая вершина взлохматилась черными облачками пыли, и в ту же минуту оттуда застрочила длинная очередь, и пули зазвенели по броне танка. Генрих Клозе предусмотрительно отстранился от смотровой щели.
– Эти русские парни просто валяют дурака, – сказал он. – Еще шесть снарядов, Отто.
Танк остановился, и снаряды вновь полетели на вершину холма.
В это время в дзоте происходил такой разговор:
– Иван, они на нас танк пустили. Може, подаваться начнем, коробка у нас всего одна осталась, – предостерег Микола товарища.
– Куда же подаваться? Некуда, да и не полагается нашему брату, – ответил Дудников.
Последние слова его были заглушены несколькими громовыми взрывами. В пулеметное отверстие сыпанула земля.
– Ленты у нас не хватит, Иван, – еще раз предупредил Микола.
– Молчи! – остановил его Дудников.
Припав к амбразуре, он следил за тем, как танк, подминая мелкие кусты, мчался прямо на дзот. Дудников не стрелял.
– Слушай, Микола, – сказал он, вспомнив что-то важное, – ведь нас учили стрелять по смотровым щелям из винтовки… Дай-ка попробую… А ты подготовь гранаты.
Он взял винтовку, высунул ее в амбразуру, прицелился.
Танк повернулся лбом с вычерченным на нем белым крестом к дзоту и на мгновение застыл. Дудников нажал спуск. Танк дернулся, помчался, стремясь быстрее перепахать холмик, как плуг перепахивает кротовый бугорок.
Расстояние между танком и дзотом сокращалось с каждой секундой. Дудников снова стал целиться в черную полоску у основания орудийной башни. Микола сидел в углу дзота на пустых коробках. Приближающийся рев танка, казалось, доходил до самого сердца. Уже чувствовалась предостерегающая дрожь земли, звяканье гусениц.
…В танке было горячо и душно, воняло нефтяной гарью и разогретым маслом. Генрих Клозе, сидя у оптического прибора, глядел в смотровую щель. Он уже хотел скомандовать «стоп!» и открыть стрельбу прямой наводкой по амбразуре, как вдруг раздался треск и звон. Клозе стал медленно оседать у ног Отто.
Башенный стрелок ждал команды, но ее не последовало. Он взглянул на то место, где сидел командир танка, и рот его раскрылся от изумления: щетинистая голова Генриха уткнулась в маслянистую броню, билась о нее, как футбольный мяч, и левый глаз с уродливо оттянутым книзу веком застыл в неподвижности.
– Карл, они, кажется, ухлопали Клозе! – закричал Отто и нагнулся над трупом.
Карл застопорил машину, обернулся на окрик. Глаза его остановились на Клозе, и лицо Карла, измазанное копотью, в один миг выразило беспредельный ужас.
– Слушай, Карл! – стараясь перекричать сдержанное хрюканье мотора, заорал Отто. – Не лучше ли нам повернуть обратно? Эти дьяволы придумают еще что-нибудь, откуда я знаю? Может быть, их тут не так мало, как нам кажется?
– Ты прав, – ответил Карл и стал разворачивать танк.
Но тут его остановил Отто: он все-таки не хотел показать себя трусом.
– Я дам им напоследок полдюжины горячих, – пообещал он и, повернув башню, навел орудие на дзот.
Он выпустил пять снарядов, и пятый угодил прямо в белую бровь дзота. Черный столб взвился над вершиной холма. После этого Отто выпустил еще три снаряда, и танк помчался вниз, по склону. Но не успел он отъехать и десяти метров, как пулеметная очередь вновь сыпанула ему вслед…
Иван Дудников, достреляв последнюю ленту, отскочил от амбразуры. Скуластое лицо его было все изодрано мелкими осколками, по щекам, смывая пыль, текли ручейки крови. Пулемет был поврежден. В дзоте стоял едкий, вонючий дым. Микола задыхался и чихал от пыли и газа. Он сидел на корточках и послушно смотрел на товарища.
– Ну, Микола, теперь нам можно и уходить, решительно заявил Дудников. – Ты посиди, а я выгляну, поразведаю, – добавил он, не зная еще, что на разгромленной заставе осталось их только двое.
Он просунулся в узкую горловину входа, представлявшую собой нечто вроде лисьей норы, обросшую со всех сторон мелкими кустами орешника. Вернувшись, сообщил:
– Мы тут воюем, а все давно ушли. А может стать, и полегли товарищи… Одни пеньки да кирпичи торчат, аж сумно кругом. Собирайся, брат, будем уходить.
– А куда пойдем? – спросил Микола.
– Лес просторный. Наших найдем – живы будем.
Знойный ветерок пахнул в амбразуру, донес до слуха бойцов нарастающий грохот танков. Дудников выглянул.
– Три танка, да большущих, накачивают прямо сюда, а за ними пехота… Пойдем скорей.
Они выбрались из дзота и, пригибаясь между кустами, обдирая до крови лица, помчались вниз к лесу.
Бешеный рев танков докатывался с холма, становился все слышнее, сливаясь с треском автоматов. Гитлеровцы прочесывали ближайший лесок на склоне холма плотной огневой гребенкой. Пули коротко посвистывали над головами бегущих бойцов. Дудников и Микола бежали до тех пор, пока автоматные очереди не стали затихать в отдалении. Запыхавшись, они сбежали в глубокий овраг, поросший непролазным осинником, орешником, хмелем. Здесь было сумрачно и глухо, солнечные лучи не проникали сюда.
Холодный прозрачный ручей вился по дну оврага.
– Падай, Микола, тут мы и передохнем, – еле переводя дыхание, вымолвил Дудников и кубарем скатился к ручью.
Микола жадно припал к воде, долго пил шумными глотками. Они обмыли потные окровавленные лица студеной лесной водой. Дудников окинул овраг, непролазные заросли взглядом человека, очнувшегося от тяжелого, угарного сна.
– Ну, Микола, легкая на вспомин война. Вчера мы с политруком говорили о ней, а она уже к нам подкрадывалась… Какие подлюки эти фашисты… Что удумали, а?
– Нехай им всем будет погибель на нашей земле, – сказал Микола, тяжело дыша, – Куда мы теперь? – спросил он.
– Своих искать, – ответил Дудников, свертывая цыгарку.
Покурив и отдохнув, они двинулись по дну оврага дальше на восток.
…Три танка не менее четверти часа долбили дзот крупнокалиберными снарядами. Один из танков забрался на бесформенную кучу смешанной с корнями, кирпичами и поленьями земли, разминая ее гусеницами, сделал три полных оборота и остановился. Крышка люка откинулась, и из танка вылез сам Рорбах, в каске, в тщательно выглаженных бриджах, без кителя, в одной шелковой сорочке с засученными рукавами. Он внимательно осмотрел все, что осталось от дзота: исковерканный пулемет «максим», сплющенные в лепешку коробки из-под пулеметных лент, помятый солдатский котелок… Но трупов нигде не было видно, и это неприятно поразило Рорбаха.
– Они удрали, герр лейтенант, – осмелился предположить водитель, высунувшийся из люка.
– А вы уверены в этом? Не прячутся ли они поблизости? – Рорбах поморщился, взглянул на восток, добавил напыщенно: – Вот она, страна, о которой мы столько мечтали…
Перед немцами лежала загадочная, задернутая дрожащим знойным маревом земля. Что будет дальше, если какая-то маленькая застава, не ждавшая нападения, задержала танковую роту на добрых полдня?..
С востока доносился упорный, несмолкаемый орудийный гул. Русские жестоко сопротивлялись – в этом не было никакого сомнения.
14
Пока Алексей доехал до рабочего поселка, утро совсем разгулялось. Почти незримая мгла плыла над лесом, она делала свет солнца желтым и мутным.
Гул постепенно нарастал. Теперь его не мог заглушить шум автомобильного мотора, и Алексею казалось, что машину подбрасывало при каждом новом ударе.
Несколько раз за дорогу он приказывал Коле остановиться, выходил из автомобиля, и оба они прислушивались. Теперь уже гремело всюду, точно гроза обложила все небо. И с каждым ударом все ощутимее дрожала земля, и даже стволы сосен и листья осокорей, росших по сторонам дороги, трепетали.
В рабочем поселке уже чувствовался запах гари. Где-то в глубине неба, за серой пеленой дыма, переливался хриплый волнообразный гул, похожий на гудение сотен басовых струн. Рабочие, одетые по-праздничному, приготовившиеся идти в Вороничи на торжество открытия новой дороги, и их жены с детишками на руках стояли у бревенчатых чистеньких домиков. Люди поднимали головы, всматривались в поблекший небосвод, но пока ничего не могли разглядеть.
Алексей решил нигде не останавливаться и скорее ехать в управление. Там сидели только дежурный диспетчер и телефонистка. В кабинете звонил телефон.
Бледный диспетчер бросился навстречу начальнику.
– Алексей Прохорович! Война!.. Вас вызывают из города… Секретарь обкома…
– Говорите спокойнее, пожалуйста, – сказал Алексей. Ему было неприятно видеть выражение растерянности на лице диспетчера.
Он взял трубку и не сразу узнал голос секретаря обкома.
– Это ты, Волгин? Где ты пропадаешь? Полчаса уже звоню тебе…
– Что все это значит, Кирилл Петрович? – спросил Алексей.
– Что значит?.. Фашисты напали на нас. Вот что значит…
– Как же так? – невольно вырвалось у Алексея.
– Немцы наступают по всей границе, – продолжал секретарь обкома, – Бомбят. У нас были уже два раза. Объявлено чрезвычайное положение. Слушай, что надо делать… – В голосе Кирилла Петровича чувствовалась торопливость, неровное дыхание было слышно в трубке. – Первое: начинай отправлять к нам людей… рабочих, инженерно-технический персонал… Начинай эвакуацию управления. Только без паники…
– Но как же быть?.. Народ уже собирается в Вороничах. Ведь в десять часов открытие дороги… Неужели дело настолько…
– Не перебивай… Слушай, что говорят… – голос Кирилла Петровича зазвучал сердито и нетерпеливо. – Положение серьезное. Надо быть готовым ко всему…
Алексей хотел спросить, в каком состоянии привокзальный район, где жила его семья, но удержался: ему казалось неуместным сейчас говорить об этом.
– Как у тебя с охраной? – спросил Кирилл Петрович.
Алексей ответил, что, помимо стрелков железнодорожной охраны, у него никого нет.
– Организуй местную охрану из рабочих и служащих. Я уже договорился, и тебе пришлют кого нужно. Предупреди своих ребят, чтобы глядели в оба. Возможны гости сверху. Понял? Давай команду, а сам по возможности поскорей выезжай в обком. Действуй!
– Я заеду в Вороничи. Надо же предупредить народ, – сказал Алексей, но секретарь обкома повесил уже трубку.
Все время, пока Алексей разговаривал по телефону, пол вздрагивал под его ногами и стекла окон дребезжали все громче.
Алексей стал звонить домой, но никто не ответил ему. Была минута, когда он хотел уже вызвать машину и, поручив управление новостройки своим заместителям, мчаться домой с единственной мыслью увезти из города жену и ребенка.
Воображение рисовало ему самые ужасные картины бомбардировки, какие он мог себе представить.
Но люди уже осаждали его, и он опомнился от минутной слабости. Бросить дорогу в такую минуту казалось ему немыслимым, равным бегству с поля боя. Он вызвал сотрудника для поручений молодого техника Воропонова, сказал ему как можно спокойнее:
