Текст книги "Волгины"
Автор книги: Георгий Шолохов-Синявский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 53 страниц)
Как бы в подтверждение этих слов внезапно позади «эмки» послышался нарастающий вихревой шум, злое жужжание мотора. Огромная, быстро несущаяся тень, похожая на тень громадной птицы, легла на дорогу. Опытный сержант-шофер резко, почти инстинктивно, затормозил. Капитана Глагольева и майора Птахина подкинуло на сиденьи, оба они ударились грудью о переднюю спинку. И в ту же секунду где-то вверху прогремела густая очередь пулемета.
Впереди машины, шагов за двадцать, полегла рожь и схватилось облачко пыли. Лицо шофера мгновенно окаменело, руки, державшие баранку руля, напряглись, как пружины.
– Мессершмитт, – сказал он. – Вот гад!
Все это произошло так быстро, что никто даже не успел осознать опасности.
– Вот вам прибавление к вашему рассказу о детях, – с горечью сказал Алексей Глагольеву и кинул шоферу: – Прибавьте газу, Якушкин. Да посмотрите: не возвращается ли он, чтобы сделать новый заход.
Машина помчалась. Шофер, приоткрыв дверку, крутя баранку, бросал взгляды назад, на небо.
– Это охотник, товарищ гвардии подполковник! – теперь уже весело кричал он. – Они тут парами и в одиночку шныряют. Опять начинают хамить. Целыми стаями стали на Курск налетать. Так и знайте: опять какую-то гадость замышляют.
Майор Птахин беспокойно посматривал в заднее окошко.
– Удачно обошлось. Высоко взял, – облегченно проговорил он. – Чуть-чуть бы ниже и…
– Кажется, смылся, – еще раз выглянув, сказал шофер. – Видать, последние патроны выпустил и полетел заряжаться… Змей проклятый…
Капитан Глагольев сидел, прижавшись в углу кабины. Впереди замаячила снесенная наполовину колокольня старинного, казавшегося совсем пустынным, укрытого садами городка…
8
В рабочем клубе, на одной из окраинных улиц, уже собирались съехавшиеся со всей армии бронебойщики и артиллеристы. Слет еще не начался: ждали командующего армией и начпоарма Колпакова.
Во дворе клуба, накрытого прохладной тенью лип, Алексей встретил замполита полка майора Соснина и полковника Синегуба.
– Товарищ гвардии полковник, орлы наши все слетелись? – спросил Алексей. Он и теперь считал полк Синегуба, в котором провоевал около двух лет, своим и называл его «нашим».
– Съехались, подполковник. Зибралыся козаченьки… Вон наши всем куренем под липой, – сказал Синегуб. – Васин, Богдашкин, Глухов, Дудников, Хижняк…
– И Хижняк приехал? А Гармаш?
– Гармашу нельзя. Труновский людей привез.
– Пойду к ним – повидаюсь до начала слета, – нетерпеливо поглядывая в сторону, куда показал Синегуб, сказал Алексей и направился к стоявшей под липой скамейке, на которой плотно, плечо к плечу, сидели делегаты слета.
Завидев начальника политотдела, все бойцы, а вслед за ними и капитан Труновский поднялись со своих мест. Алексей еще издали замахал им рукой.
– Сидите, сидите.
Труновский продолжал стоять. Назначение Алексея на новый пост он считал делом, не обошедшимся без чьего-либо покровительства, и, услышав об этом назначении, тогда же подумал: «Я сто комплектов обмундирования износил, не такие заслуги имею, а меня в батальон загнали, а он из старших политруков сразу куда махнул».
Алексей вежливо поздоровался с Труновским, подошел к вскочившим Дудникову и Миколе. Бронебойщики выжидающе-весело смотрели на Алексея.
– Как живете, гвардейцы? – приветливо спросил начальник политотдела, пожимая однополчанам руки. – Не скучаете?
– Никак нет, товарищ гвардии подполковник, – ответил Дудников. – Живем – не горюем, хлеба не купуем. Ждем вот, когда гитлеряки полезут, а они притихли, носа не показывают.
– А если покажут, ружье не откажет? – усмехнулся одними глазами начальник политотдела.
– Об этом не беспокойтесь, товарищ гвардии подполковник. По зубам дадим… Заявление в партию подали, вот с Миколой, – сразу посерьезнев, добавил Дудников.
Суровое, уже успевшее загореть лицо Алексея посветлело.
– Пора, пора, Иван Сидорович. И вы, Николай Трофимович, хорошо поступили, – сказал Алексей Хижняку. – Не разбирали еще заявлений? – обратился он к Труновскому.
– Нет еще. На днях разберем, – каким-то безразличным тоном ответил Труновский.
– Не задерживайте. Не задерживайте ни одного часа.
– Характеристики одной еще нет, – невнятно буркнул Труновский.
– Какая еще характеристика! – удивился Алексей. – Характеристика бойцу – его поведение в бою Я дам им характеристики. Я прошел с ними от самого Днепра, А Сталинград – разве этого мало? Я приеду и сам вручу им кандидатские карточки. Вы только поскорее оформите документы.
– Слушаюсь, – подчеркнуто бесстрастно ответил Труновский.
– Вы же сегодня, Иван Сидорович, расскажите слету, как подбивали на Дону танки, – вновь обратился Алексей к Дудникову. – Так, знаете, покрепче – своими словами, чтоб у всех руки зачесались.
– Есть покрепче рассказать, товарищ гвардии подполковник, – разом ответили Дудников и Хижняк.
Алексей отвел Труновского в сторону.
– Когда вам вручили заявления?
– Вскоре же после вашего ухода, товарищ гвардии подполковник.
– Так не годится задерживать оформление, капитан, не годится, – нахмурился Алексей.
– У меня собралось пять заявлений. Парторг еще не оформил.
Алексей окинул Труновского сразу потемневшими, ожесточенно сверкнувшими глазами.
– Слушайте. Выбросьте к черту ваш канцелярский стиль работы и больше общайтесь с людьми. Не сидите целыми днями в землянке. Ясно?
– Ясно, товарищ гвардии подполковник, – мгновенно оробев, подтянулся Труновский.
– А если ясно, выполняйте, – угрожающе тихо приказал Алексей и, не слушая, что ему скажет в свое оправдание Труновский, пошел к воротам, куда уже подкатывали машины командующего и начальника политотдела армии.
…В зрительном зале клуба, заполненном солдатами, младшими командирами и офицерами до отказа и так густо, что были видны лишь коротко остриженные солдатские головы, накапливалась сдержанная тишина, прерываемая только гулким покашливанием и поскрипыванием скамеек. Запах нового обмундирования и густо смазанных дегтем сапог скопился под высоким облупившимся потолком. Перед отъездом на слет люди помылись в полевых банях, лица их были чистыми и розовыми. За столом президиума сидели командующий армией, худощавый, быстрый в движениях генерал-лейтенант с очень живыми, словно покалывающими глазами, начальник политотдела армии генерал Колпаков, член Военного совета и трое самых прославленных в армии бронебойщиков и артиллеристов – истребителей танков.
После короткого вступительного слова члена Военного совета на трибуну вышел артиллерист-наводчик и рассказал, как он вместе с расчетом на подступах к Сталинграду подбил из своей пушки семь фашистских танков. За ним выступил младший сержант Квасов, низкорослый, широкоплечий, с крутой, лобастой, выбритой до глянца головой.
– От моей пушки фашистам не раз приходилось кисло, – начал он мощным, сразу заполнившим весь зал, хрипловатым басом.
Это начало вызвало веселое оживление на скамьях.
– Я, братцы мои, за своей, «дудкой» – так я называю свою пушку – ухаживаю, как за малым дитем, – щуря узкие хитрые глаза, продолжал Квасов. – Я в свою «дудку» как затрублю, фашистам жарко становится.
И младший сержант, пересыпая свою речь шуточками, стал рассказывать, как он из своей «дудки» подстрелил четыре танка только в одном бою.
– Главное, братцы мои, никогда не горячитесь. Ты его, танк, подсиживай, как зверя лесного, подпускай поближе, не бойсь его, окаянного, пускай он страшно ревет и вроде на тебя рылом поганым лезет. Ничего! Ты на него, стало быть, как он станет к тебе подлезать, спокойненько, спрохвала начинай наводить. И не томошись зря, пускай себе землю роет, как свинья, а ты его в самое рыло (сдавленный смешок пролетел над скамьями), в самое рыло прямой наводкой и подваживай. А то еще можно, братцы мои, в паз, где башня с туловом, то есть с корпусом, соединяется. Тут-то ее, башню, враз заклинить можно. Пушкарь-то фашистский потом уж не сможет башню повернуть и вести прицельный огонь. Или еще можно по лапам его, по гусеницам бить. Я сам под Сталинградом его, анафему, этак подсек против шерсти, по этим самым тракам как трахнул, так эта трака в один секунд лопнула, гусеница так и выстелилась… Ну, тут уж танк и добивай и гвозди, покуда дым из него, как из трубы, пойдет. А то еще по щелям смотровым норови ударить. Тоже шанец есть, чтоб еще одну поганку уничтожить…
Квасов сошел с трибуны под шумный всплеск аплодисментов. Аплодировали командующий и член Военного совета, аплодировали все сидевшие в президиуме полковники и генералы. Но особенно оглушительно хлопал начальник артиллерии дивизии, мрачный и молчаливый полковник Круглов.
Алексей, сидевший в первом ряду, нетерпеливо оглядывался назад, ища глазами Дудникова. Все это в самом деле немного напоминало слет мастеров труда где-нибудь на предприятии или в МТС. Тот же деловито-хозяйственный тон, то же желание поделиться своей изобретательностью, находчивостью, смекалкой…
Иван Дудников был уже внесен в список выступавших. Очередь наконец дошла и до него. Когда Дудников начал свою речь, Алексей почувствовал себя так, словно Иван Сидорович рассказывал не только о самом себе, но и о нем. Его боевой путь как бы слился с фронтовой биографией Алексея.
Неторопливо и обстоятельно, все время трогая ладонью свои медали и гвардейский значок, словно желая убедиться, на месте ли они, Дудников, в противоположность немного чудившему Квасову, спокойно и серьезно, как где-нибудь на колхозном собрании, рассказывал:
– Я, дорогие товарищи генералы, полковники и все гвардейцы, сначала воевал плохо, сознаюсь. Но я понимаю: раз ты в армии и защищаешь свою Родину, значит, должен быть мастером своего оружия, как и любой другой отрасли. Так я понимаю? По-моему, так. Я, допустим, рыбак, и мне хотелось бы и сейчас невода таскать на тихом Дону… Но-о… Хм… Мало ли кто чего хочет. Мне пулемета показалось мало. Захотелось крупповскую сталь на зубок взять. И я стал бронебойщиком. Я еще мало танков подбил. Всего шесть штук. Больше как-то недоводилось. Ну, а ежели доведется…
Сметливые глаза Дудникова на мгновение остановились на сидевшем прямо перед ним подполковнике Волгине. Бронебойщик вдруг запнулся, заподозрив себя в похвальбе, побагровел от смущения, оглянулся на командующего и, как будто устыдившись того, о чем говорил, растерянно потрогал свои медали, махнул рукой:
– В общем, все ясно. Я кончил.
И, споткнувшись на ступеньках, сошел с трибуны.
Командующий армией и генерал Колпаков улыбнулись.
– Храброму всегда говорить трудно, – так, чтобы слышали все в зале, сказал командарм.
Собрание отозвалось на эти слова одобрительным жужжанием.
И еще выступали рядовые, сержанты, старшины. По скамьям, между бронебойщиков и артиллеристов, уже расхаживали корреспонденты фронтовой, армейской и дивизионной газет, записывали в блокноты рассказы бывалых солдат.
Редактор армейской газеты вместе со своими сотрудниками подготовил обширный текст обращения слета ко всем пехотинцам, артиллеристам, танкистам, летчикам и бойцам инженерно-технических войск фронта.
По рекомендации начальника политотдела армии обращение прочитал с трибуны работавший в армейской газете писатель, лысеющий, седоватый майор в желтых от пыли кирзовых сапогах и выцветшем от солнца обмундировании. Читал он по-актерски, очень выразительно, с искренним пафосом, а заключительные фразы призыва выкрикивал так, словно сам вел в бой всю армию. На лицах командующего и члена Военного совета отражалось полное удовлетворение, а редактор армейской газеты сиял от удовольствия.
Под обращением по поручению слета подписалось двадцать пять человек самых отважных истребителей танков, и в их числе Иван Дудников и Микола Хижняк.
После слета ансамбль армейского, походного Дома Советской Армии готовился дать большой концерт.
В перерыве Алексей вместе с другими офицерами вышел в тенистый клубный сад. Уже знакомые люди – новая штабная армейская среда – окружили его.
Дивизионный инженер Песнопевцев, причесанный и румяный, почтительно пожимал его руку.
– А наши саперы разве мало танков уничтожили? Вот о них в обращении только вскользь сказано, – обиженно говорил Песнопевцев. – Почему-то в особенную заслугу не ставится, когда вражеский танк подрывается на мине в начале самой атаки, а ведь мины-то ставит кто? Саперы! Люди! Герои! И ничуть не менее отважные и искусные, чем, скажем, пэтэаровцы или артиллеристы. Есть роды войск, которые несправедливо остаются в тени, – закончил Песнопевцев.
– Дивизионный инженер, слышу, опять за своих саперов обижается, – раздался шутливый голос командира дивизии.
– Товарищ генерал, что, скажете, не правда? Всегда о нас забывают, – с искренним огорчением воскликнул Песнопевцев. – В начале операции саперчики – сюда, саперчики – туда, а погнали противника, уже и забыли о нас. А кто дорожку всем войскам расчищает? Мы, товарищ генерал. Мы.
Алексей, уже не интересовавшийся незаслуженным забвением саперов, поглядывал на группы бойцов, куривших и оживленно обсуждавших обращение и выступления своих товарищей. Его все время тянуло к своим, хотелось еще раз побеседовать с Дудниковым, расспросить Труновского о Гармаше.
Ответив что-то невпопад Соснину, Алексей отошел от офицеров, направляясь под тень липы, откуда слышался сипловатый, разносившийся на весь двор бас младшего сержанта Квасова. Его рассказ поминутно прерывался дружным хохотом.
– Вот так и подготавливается победа. Освоение опыта, политическое воспитание… – услышал Алексей за собой знакомую мягкую октаву. – Подполковник Волгин уже не желает замечать старых знакомых.
Алексей обернулся.
– Извините, товарищ генерал.
Начальник политотдела армии Колпаков весело и дружелюбно смотрел на него ясными, необычайной голубизны глазами, по обыкновению держа в горсти конец распушенной рыжеватой бороды.
– Представляю вам, Борис Николаевич, нашего нового начальника политотдела гвардейской дивизии, – сказал Колпаков, делая широкий жест от Алексея к стоявшему рядом члену Военного совета, низкорослому, очень скромному на вид генералу.
– Очень приятно, – суховато сказал член Военного совета, пожимая сильной рукой ладонь Алексея.
Маленькие, черные, чуть косившие к переносью глаза члена совета пытливо остановились на Алексее.
– Алексей Прохорович обнаружен нами случайно, – шутливо отрекомендовал Колпаков и подмигнул окончательно смутившемуся Алексею. – Представьте, политрук стрелковой роты, гляжу в анкету, читаю: начальник крупного железнодорожного строительства, член пленума обкома. Держится смирнехонько, тихохонько. А ведь кадры нам нужны? Хочу забрать в политотдел – и слушать не хочет. Оказывается, бросил все и убежал на фронт, как гимназистик. Знаете, как в первую империалистическую войну бегали.
При этих словах Алексей, укоризненно взглянул на Колпакова.
– Ну-ну, не буду, не буду, – посмеиваясь в бороду, ласково беря Алексея за локоть, продолжал Колпаков. – О старых грехах что вспоминать.
Член Военного совета теперь уже с улыбкой смотрел на Алексея. «Что же это вы? Набедокурили, значит?» – казалось, спрашивали его глаза, но тут же в них появилась чуть уловимая теплота.
– Ничего. В эту войну не то еще случается, – сказал член Военного совета и спросил: – Пополнением довольны? Ведь скоро воевать придется, и покрепче, чем зимой.
– Да уж скорей бы, – сказал Алексей.
Его подмывало спросить у члена Военного совета, когда же начнется наступление и где, но что-то удерживало его.
– Мы еще имеем возможность осуществить одно интересное мероприятие, – как бы отвечая на невысказанный вопрос Алексея, заговорил член Военного совета. – В одном из ваших подразделений есть снайпер узбек Бабакул Абзалов. На его счету сто двенадцать гитлеровцев. В родном кишлаке колхозники построили ему дом. Мы решили отпустить Абзалова на две недели домой. Пусть съездит, семью и земляков повидает, справит новоселье, а потом приедет и расскажет бойцам, как народ заботится о героях и как работает в тылу. Неплохо, а?
– Очень хорошо, товарищ член Военного совета, – с живостью подхватил мысль генерала Алексей. – Это же еще больше поднимет дух бойцов.
– Завтра его можно уже послать. Я договорился с командованием, – сказал член Военного совета.
«Значит, то, чего все ждут с таким нетерпением, произойдет еще не скоро», – с невольным разочарованием подумал Алексей.
9
Алексей, как и большинство присутствовавших на слете командиров, не остался на концерт. Он уже подходил к своей «эмке», чтобы ехать в дивизию, когда к нему подбежал запыхавшийся капитан Глагольев и, махая рукой, приглушенно за кричал:
– Товарищ гвардии подполковник, вас ищут!
– Кто ищет?
– Ваш брат.
– Какой брат? – сразу не понял Алексей.
– Ваш родной брат. Летчик! Герой Советского Союза! Вон там в клубе, ходит, вас спрашивает.
– Вы не ошиблись, капитан? – спросил Алексей, а у самого уже учащенно забилось сердце, и еще не совсем уверенная мысль, что это он, Виктор, его брат, которого он не видел более двух лет, сразу вытеснила все остальное.
Не видя перед собой других лиц, Алексей кинулся сначала в клуб. Там ему сказали, что какой-то старший лейтенант действительно только что спрашивал о нем.
Алексей вышел из гудевшего голосами клуба, метнулся к воротам, затем к скамейкам под липы. За ним с таким же растерянным лицом неотступно ходил Глагольев.
– Товарищ подполковник, я его только что видел. Такой симпатичный блондин… Какая приятная неожиданность! – приговаривал он, как будто не к Алексею, а к нему приехал долгожданный брат.
Алексей направился к самой дальней скамейке и вдруг увидел рослого, показавшегося ему пожилым, летчика. Он сидел под деревом, все время нетерпеливо поглядывая в сторону парадного входа в клуб.
Издали Алексей еще не мог видеть лица Виктора. Он видел только блестевшую на его груди Золотую Звезду, но по манере круто поднимать плечи Алексей сразу узнал брата. Он окликнул его так, как часто окликал, когда они были еще мальчиками:
– Витюшка!
Виктор вскочил и нерешительно пошел навстречу Алексею и Глагольеву. Он все еще как будто сомневался, что подходивший к нему подполковник с гвардейским значком на груди – его брат.
Алексей молча протянул руки. Братья стремительно кинулись друг к другу.
– Вот так встреча! – не переставал удивляться Алексей, когда оба они немного пришли в себя. – Я знал, что ты едешь на фронт, но куда – не знал. Давно приехал?
– Недавно. Здесь, в городке, наш склад. Сейчас еду опять в полк. Я прослышал про слет, расспросил – сказали: начполит тут… Вот и нашел…
Что-то большое, горячее теснило горло Алексея. Родные, материнские, только более холодные, с суховатым блеском глаза смотрели на него. И этот неизгладимый шрам на левом виске от камня, пущенного каким-то озорником из рогатки… Виктор был похож на мать и всегда был ее любимцем. Он почему-то казался ей самым слабым из всех. Все семейное, давнее и незабываемое, сразу вспомнилось Алексею.
– Танюшка воюет? – спросил Виктор.
– Воюет. Оставил ее в санвзводе. Не было сил удержать в медсанбате.
– А ты постарел, Алеша, виски-то побелели.
– Ты тоже вытянулся… Возмужал. Совсем закалился. Советским ассом стал.
– Шутишь? Горел. Таранил одного гада. После этого еле поднялся. Очень горевал, когда узнал о Кате, – неосторожно коснулся старой раны Виктор.
– Не вспоминай. Далеко еще идти до ее могилы.
– Доберемся. Авиации, техники у нас теперь хватит. А какие самолеты, Алешка! Какие машины! Стрела! Огонь! – Виктор приглушил голос, – Ну, а сынок как? Тоже неизвестно где?
– Пропал, наверное… Ведь это же пылинка в таком вихре.
– А может, и не пропал? – как бы нарочно мучая и напоминая о непоправимом, спрашивал Виктор. – Я им уже дал за твоего сына и за Катю, Алешка. Теперь буду за мать расплачиваться. Я весь боевой опыт – свой и других товарищей – собрал.
– Как там дома? – напомнил Алексей. – Как старик? Павло?
Виктор, как будто не слышал вопроса, достал папиросу, зажег ее не сразу, сломав несколько спичек. Повидимому, его сейчас занимало только одно – искусство воздушной войны.
– Я теперь подучился воевать, знаешь? Редко какой вырывается. Встречу в воздухе – не выпускаю живьем. Понятно? Недавно под Курском дрался – троих свалил за один бой. Неплохо, а?
Алексей смотрел на ожесточенно дергавшиеся пухловатые губы брата, на леденистый блеск в глазах, думал: «Да, это пройдет не скоро. Этого не потушишь сразу». И в нем самом под влиянием снова нахлынувших воспоминаний, всего виденного и слышанного на путях войны, опять начинала закипать на время притихшая, ничем не утолимая боль. И все мечты о том времени, когда, как солнце из тучи, выглянет сияющий лик мира, показались Алексею сейчас более чем когда-либо преждевременными.
– Я имнаверстаю упущенное за полтора года, – угрожающе проговорил Виктор, нервно докуривая папиросу. – Я имвсе подсчитаю.
Алексей сказал:
– Скоро будут большие бои. Там и покажешь себя.
– Да. Все говорят о предстоящих боях, – кивнул Виктор. – По всему видать. Авиация их сильно оживилась. Тебе, как начальнику политотдела, наверное, больше известно, что будет.
– Кое-что знаю, – неопределенно ответил Алексей и положил руку на плечо брата. – Эх, Витька! Когда мы кончим эту страшную мучительную работу?
– Теперь уже скоро, Алеша. Я это по всему вижу. Нельзя долго тянуть с этим делом.
– А мы и не собираемся тянуть, – сказал Алексей. – Нельзя непрерывно в течение многих лет тратить столько человеческих жизней, разбрасывать столько металла, сжигать столько горючего. Я однажды под Сталинградом из любопытства собрал на десяти квадратных метрах более семидесяти осколков – это килограммов сорок металла. Представь: сколько его выкинули только в одном Сталинграде! Для американских и английских капиталистов это даже хорошо. Каждый килограмм металла, израсходованный ими на войне, для них прибыль, а для нас… Не об этом мы мечтали до войны. Вот сейчас на слете выступали бойцы, и у каждого в глазах одно: скорей бы, скорей кончать!
– Вот и я тороплюсь… – Виктор встал. – Надо ехать. Ждет машина. Ты куда?
– Я в дивизию. Не по пути? Мог бы подвезти.
– Нет. У нас своя. До свидания, Алеша! Будь жив. Мы кочуем. Нас скоро не поймаешь. Может, теперь долго не увидимся.
– На всякий случай дай координаты, – попросил Алексей. Братья вынули планшеты.
– Пока вот здесь, – показал на карту Виктор.
– Далеконько.
– Ничего. Почаще будешь вспоминать – найдешь. А если бои начнутся, увидишь над собой, подумай: может, это буду я, – усмехнулся Виктор.
– Я уже думал. В сорок первом. Поругивали мы тогда вашего брата.
– Теперь не будете…
Они подошли к воротам.
– Да, кстати… – Виктор запнулся и покраснел. – Теперь ведь я не один.
– То есть, как это? – не понял Алексей.
– Видишь ли… Я был недавно в Курске. Ну, и там…
Виктор рассказал о встрече с Валей.
– Это накануне такой заварухи. Одобряешь? – спросил боязливо Виктор. – Не хотел откладывать до конца войны.
– Что ж… Поздравляю, – ответил Алексей.
– Ты не осуждай. Для этого нет ограничения ни в сроках, ни в обстановке. Если любишь серьезно, конечно, – добавил Виктор.
«Да, если любишь серьезно», – мысленно согласился Алексей и подумал о Нине.
– Бывай здоров, – сказал Виктор. – Поцелуй за меня Татьяну.
– Поцелую. До свидания, Витяшка!
Виктор сжал Алексею руку и еще раз кивнул брату за воротами.
10
На фронте продолжалось затишье. Его нарушали только редкая артиллерийская и минометная дуэль, непрерывные поиски разведчиков, да кое-где внезапно вспыхивала среди ночи или на рассвете разведка боем. Это было время, когда в сводках Информбюро скупо говорилось: «…На фронтах существенных изменений не произошло».
Но вблизи фронта по неуловимым признакам можно было судить, что напряженная подготовка обеих сторон к великому сражению не прекращалась. Она усиливалась с каждым часом.
Как в знойном летнем небе, еще ясном и тихом, но уже начинающем мутнеть от предгрозовых испарений, чувствуется наэлектризованная духота и где-то в отдалении уже возникают и постепенно набухают серебристо-темные, готовые разразиться ливнем и громом облака, так и над полями и лесами Курской дуги, над высотами, опушками и балками, заполненными всякого рода оружием, уже нависала грозовая тень.
Но безмолвие у наземных рубежей еще продолжалось, и только небо гудело от сотен моторов разбушевавшейся бомбардировочной и истребительной авиации. Летчики-истребители полка Чубарова вот уже подряд несколько ночей спали не более как по три часа. Волны неприятельских бомбардировщиков непрерывно двигались на Курск, и надо было преграждать им путь. Еще более многочисленные армады советских бомбардировщиков и штурмовиков летали в неприятельскую сторону, обрушивая на железнодорожные узлы и ближние коммуникации, на скопления танков и войск сотни тонн фугасок. Гигантская воздушная битва разгоралась по всему фронту.
Виктор Волгин почти не раздевался. Его звено, а иногда и всю эскадрилью то и дело поднимали в воздух то на перехват «юнкерсов» и «хейнкелей», то для сопровождения и прикрытия своих воздушных эскадр. Никогда еще в небе не скоплялось столько авиации. Воздух стонал от гула моторов; там и сям поминутно выли падающие сбитые самолеты, грохотали и трещали пушечные и пулеметные очереди, поднимались черные столбы от горящих на земле машин.
Второго июня вечером звено Виктора приземлилось после шестого за этот день боевого вылета на аэродроме северо-восточнее городка, где произошла недавно встреча Виктора с Алексеем.
Заходящее солнце уже коснулось края далекой лиловой земной полоски. Во ржи рядом с аэродромом перекликались перепела. Откуда-то издалека наплывали частые приглушенные хлопки зениток, угасающие звуки воздушного боя. А над полем, превращенным в тщательно замаскированную взлетную площадку, текли горьковатые запахи рассыпанных повсюду небесно-голубых васильков и недавно скошенного пырея. Так пахнет только на сенокосах после знойного дня, когда солнце едва успевает подсушить влажную и сочную траву и от несмётанных еще валков сена исходит немного душная сладковатая горечь…
Почерневший от какой-то невидимой гари, словно прокопченный насквозь, в разорванном на боку комбинезоне и с болтающимся ниже спины парашютом, Виктор тяжело выбрался из кабины самолета; спрыгнув на землю, с минуту стоял, пошатываясь. Голова его гудела и кружилась; в ушах все еще далеким эхом отдавались беспорядочные звуки – завывание перенапряженного мотора, выходящего на предельной скорости из пике самолета, частая, как будто идущая из нутра машины пушечная дробь. А в глазах – быстрое мигание трассы, мелькающие обломки разваливающегося на куски «мессершмитта»… Что-то еще было: какой-то бесформенный кусок огня пронесся над самой головой Виктора и с воем ринулся к земле. Чей это был самолет, Виктор так и не успел разглядеть.
И вот все кончилось, и опять эта величавая, хватающая за душу тишина, пряный запах трав и цветов; так и хочется поискать глазами свежий стог сена, чтобы повалиться на него и, затаив дыхание, смотреть на меркнущие на гребне дальнего леска солнечные лучи.
Звено, собранное Виктором в условленном квадрате после боя, приземлилось не в полном составе. Не было Валентина Сухоручко, который куда-то отбился в последнюю минуту и еще не вернулся…
Вначале Виктора не особенно тревожило его отсутствие: он знал повадки Сухоручко, часто увлекающегося преследованием врага.
Виктор уже пришел в себя после головокружительной воздушной карусели, сделал несколько шагов странно ослабевшими, словно чужими ногами, с беспокойством оглядел площадку, скользнул взглядом по небу. Уши его начали улавливать отдельные звуки, глаза – отмечать обычные мелочи.
В оранжевом свете заката крылья голубеобразных «Лавочкиных» отсвечивали киноварью. На большом расстоянии друг от друга, подруливая на одну исходную линию, подкатывали к командирской машине самолеты Роди Полубоярова, теперь уже «ведущего» в своей паре Толи Шатрова и летавшего с ним в паре, недавно прибывшего летчика, младшего лейтенанта Касаткина.
Возле самолетов уже возились хлопотливые механики, заправщики боекомплектами и бензином.
С другой части площадки заканчивала взлет очередная эскадрилья…
Вдруг откуда-то, из недалекой землянки, донеслись переборы гармонии и странно звучавшее здесь пение. Виктор невольно остановился, прислушался.
Сипловатый тенорок с большим чувством под грустные всхлипы гармонии старательно выводил:
О тебе мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Виктор слушал, опустив голову.
Ты сейчас далеко, далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти – четыре шага.
Виктор почувствовал, как сладкий яд грусти вливается в сердце. В воображении уже светились зажженные любовной радостью глаза Вали, а в ушах звучал ее горячий шепот.
«Я хочу, чтоб услышала ты, как тоскует мой голос живой», – мысленно повторил Виктор слова песни и глубоко вздохнул.
В эту минуту над ним, постепенно ослабевая и быстро снижаясь, послышался звук замедляющего обороты мотора. Виктор поднял голову и на фоне подернутого румянцем неба увидел летящий на посадку, красный от последних закатных лучей самолет Сухоручко.
«Шальная башка! Опять, наверное, гонялся за каким-нибудь немцем», – сердито и в то же время облегченно подумал Виктор и быстро зашагал к штабной землянке докладывать «бате» об удачно проведенном воздушном бое.
Пока самолеты заправлялись и заряжались новыми боевыми комплектами, он мог передохнуть, попить воды, что-нибудь поесть и даже поваляться часок-другой на траве, возле своего изрядно поцарапанного «Ла-5».
Когда Виктор после доклада полковнику зашел в общую, тут же, недалеко от самолетов, вырытую землянку, там уже собралось все звено. Родя, по обыкновению привирая, рассказывал о страшных моментах боя – о том, как двое оголтелых фашистских летчиков буквально не выпускали его из огневых тисков. О том же, как он сам обрушивался на «мессершмитта» и во-время поддержал огнем Сухоручко, ни словом не упомянул. Видимо, рассказывать, как его чуть не подбили, Роде доставляло большее удовольствие, чем говорить о своей отваге.
Виктор решил сделать Сухоручко выговор за отрыв от звена, хотя и придерживался тактики свободной инициативы в самые напряженные моменты боя. Он строго спросил:
– Вы где были, лейтенант? Почему не отзывались на сигнал сбора?
Сухоручко устало отмахнулся снятым с взлохмаченной головы шлемом:
– Гнал одного гада, пока не выдохся. Жаль, удрал, сволочь.
– Гляди, лейтенант, догоняешься – некому выручать будет, – переходя на неофициальное «ты», предостерег Виктор: ему, как никому другому, было знакомо самозабвенное опьянение боем. Припав к котелку, он крупными глотками стал пить тепловатую воду.
