Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 48 страниц)

– И ты еще сказал, что он убил собаку!

Брат Хикари шумно выдохнул. Сердито добавил:

– Но, послушай, ведь я не мог же это говорить Синдзиро?

– Да почему?! Ты его только что чудовищем обозвал!

– Так его же раненного привезли?

– Ну… да.

– И прямо в реанимацию?

– Выходит.

– Ну вот, сама посуди, если его привезли с грудью разорванной и сразу укатили спасать в реанимацию, значит, драка была ужасная?

– Выходит, – вздохнула.

– И если б рядом труп собаки нашли, то заметили бы? Ну, представь, мертвый мужчина, раны ужасные, а тут еще собаки труп рядом. Но трупа не было. Поэтому ничего о той собаке в новостях не сказали. Ничего не написали в газете. Если б на Синдзиро напала собака, а он бы ее сразу убил, то куда она делась, да еще вместе с лужами крови?

– Если только ударом убил, а не ножом.

– Но куда девалось бы тело собаки?

– Э-э… – я призадумалась. Почесала голову.

– Разве что он ее сам съел, – мальчик внимательно посмотрел на меня.

– Сам… съел? Собаку? Раненный? Умирающий?!

– Ага, так быстро, что никто ее не нашел. И упал умирать спокойно. Или спать.

– Ну бред!!! – возмутилась я. – Как же умирающий будет еще и гоняться за собаками, да еще и жрать их с такой скоростью?!

– Тем более, там следов крови не нашли, – добавил торопливо он.

– Не… так не бывает, – мотнула я головой.

– И я о том, – серьезно заметил он, внимательно смотря на меня.

Но было такое чувство, словно он врет. А почему, сама не знаю. Хотя собака та смущала. Да она просто убежать могла! Или не могла, если Синдзиро ее убил. Если убил он. Если ту собаку вообще кто-то убивал. Может ее не существовало. И Рескэ с другом просто обсуждали какой-то фильм. Но даже если так, то обсуждение фильма – не повод обзывать людей чудовищами, не повод требовать их уйти и не возвращаться назад!

Но Рескэ смотрел серьезно. Котенок одноглазый вошел и сел у его ног, обняв его ногу простым короткошерстным хвостом. Внимательно смотрел на меня. Словно они одна команда. Да так и есть. Если он даже Манэки-но нэко, то играет он явно за них, а не за меня. Да и с чего волшебному коту быть на моей стороне, если кормят его Хикари, их мама и брат?

– А ты что хотела передать? – спросил мальчик прежде, чем я что-то сказала ему. – Я передам. Он сейчас на перевязку ушел.

Он… на перевязку ушел? А часа два или три назад его в реанимацию увезли, когда раны разошлись! И теперь он сам туда ушел, ага.

Страшно обидно было, что Рескэ-кун так упорно и так жестоко мне врет. Но я поняла, что он будет отпираться до конца, будто ничего особого тут не произошло. Будто вовсе не он звал Синдзиро чудовищем и требовал уйти. Но… если он назвал моего любимого чудовищем, если друг так сильно его ненавидит, разве стоит надеяться, что он скажет мне правду? Разве можно мне надеяться, что расскажет, отчего? Просто они враги. Увы. И если я хочу что-то узнать о Синдзиро, мне надо прийти потом, возможно, в другой день. Сегодня, боюсь, Рескэ и котенок будут его здесь караулить. Только…

– Я хотела поблагодарить его, что спас моего отца, – пусть знает, что Синдзиро не такой уж и плохой, как он там о нем думает, даже если между ними двумя и правда что-то стряслось. – И я хотела бы лично сказать ему это, – вздохнула, так как искренне переживала, что это мне не удалось. – Ладно, я в другой день зайду. Завтра, наверное, нам еще с папой на кладбище ехать, проведать родственников.

Сердце мучительно сжалось. Боялась, что около их могил и мамину найду. Но, увы, папа молчит. И пока мы не доедем до кладбища, я точно знать не буду.

Жаль, что в такое время даже Рескэ мне не друг. Он, кажется, Синдзиро выгнал. Хотя… как тот смог выбраться из палаты?

– Хорошо, я передам, – улыбнулся мальчик.

Подойдя, осторожно сжал мое плечо, добавил серьезно:

– Надеюсь, твоя мама жива.

– Надеюсь, – вздохнула.

И я, поблагодарив, вышла и бесшумно задвинула за собой дверь. Благодарить не хотелось. Но надо было успокоить его бдительность, чтобы я могла зайти к Синдзиро в другой день, избежав встречи с братом Хикари или его котом.

Вздохнула.

Надо еще поговорить с Аюму, что я не смогла передать ее письмо. А если она потребует вернуть его ей, то увидит смятый конверт, смятый лист послания внутри, который столько раз переписывала. И она подумает, будто я сама ей назло смяла ее письмо. Хотя она просила. Вдруг она так обо мне подумает? Если уж Рескэ считает дружелюбного и тихого продавца сладостей чудовищем, то что может подумать обо мне моя подруга? Если уж один друг мне мешает, то… то друзья вообще могут в любой миг предать? Любые друзья?..

Я шла, а сердце билось тихо-тихо, устало. Что-то сжималось и корчилось от боли внутри.

В этом мире друзья предают. Если есть друзья, то кто-то из них может меня предать. Внезапно. Без предупреждения.

Но как найти Синдзиро?..

– Как ваш стул? – послышалось из-за двери, мимо которой я шла.

И я потрясенно остановилась.

Точно! А вдруг Синдзиро просто ушел в свой туалет? У него же в палате есть свой туалет с душем. Но… почему он не вышел ко мне, когда слышал, как я искала его? И даже после того, как Рескэ назвал его чудовищем?

Стало ужасно больно внутри.

Синдзиро-сан просто не хотел меня видеть?.. Он… он спокойно относится к девушкам, которые к нему подходят? Вот ведь, как насмешливо отозвался о желании Аюму написать ему письмо о любви! Может, он… он просто бабник? И Рескэ ругал его за это? Требовал отстать от меня или от кого-то еще? А он, понимая и принимая упреки, просто не захотел выйти ко мне. Он ведь уже меня выгнал. Даже после операции, после реанимации поспешно побежал в туалет, лишь бы меня не видеть. Но… даже будучи после реанимации… как Синдзиро успел так быстро прошмыгнуть в туалет, когда я стала отодвигать дверь?

Обхватила голову руками.

Не понимаю ничего. Вообще не понимаю ничего!

Но тут были Рескэ и трехцветный котенок, который был с ним заодно. Мне следовало уйти. Пока уйти. Но возвращаться ли назад? Но как тогда сказать подруге, что я не отдала ее письмо?

Сделала несколько неуверенных шагов вперед. Оглянулась на приоткрытую дверь его палаты. Жаль, но сейчас я не узнаю ничего. Особенно, если он сам не хочет меня видеть.

И, отвернувшись, пошла прочь, размазывая по лицу слезы. Вроде ничего особого пока не случилось – и папа, и Синдзиро живы – но отчего же так больно? И почему этот врач, Рю-сан, так уверен, что выход есть из любого лабиринта? Я вижу только потолок, толстые стены и… темноту. Темнота заткала все вокруг, мешая даже увидеть путь к отступлению, мешая даже запомнить все эти странные повороты судьбы.

Отец дожидался меня вместе с Мамору. Каори и врач уже куда-то ушли. Рядом с мальчиком лежал открытый альбом с изображением дракона на верхнем листе. Папа и сын художника оба молчали, сцепив пальцы.

– Кажется, Синдзиро… – отца взгляд заметив, торопливо добавила: – Кажется, Синдзиро-сан ушел.

– Кажется? – отец приподнял брови.

– Я ничего не понимаю, – устало вздохнув, опустилась возле них.

– Подумай получше, – серьезно сказал мой родитель.

Огрызнулась:

– Я и так думаю! – сердито растрепала волосы, сорвав бантик. – Только не понимаю ничего.

– Может, пойдем домой? – отец осторожно сжал мое плечо. – Если Синдзиро-сан куда-то из палаты вышел, значит, у него достаточно сил, чтобы идти.

– Может, его увезли на какие-то процедуры или обследования, – серьезно сказал сын художника.

Но он же недавно был в реанимации! Куда его тащить?! Да, впрочем, они не знают. И как им странное поведение Рескэ объяснить? И надо ли?

– Пойдем домой? – как-то умоляюще позвал папа. – Нам надо отдохнуть. Послезавтра еще надо съездить на кладбище.

Про маму так ничего не сказал. Так жива или нет?

– Пойдем, – вздохнула я.

И последний родной человек оставшийся поднялся и обнял меня, крепко прижав к себе. Стало немного легче. Хотя он тоже что-то от меня скрывал.

Следующий день был похож на кошмарный сон. Я долго не могла уснуть ночью, все думала, думала. Потом тихо поднялась и, включив настольную лампу, достала толстую свободную тетрадь, которую с отцом и с мамой – тогда еще мама была дома – купила мне для какого-то кружка. Но там нам бумагу выдали, тетрадь не пригодилась. Я села, взяла любимую ручку с танцующей Китти и стала записывать все, что помнила о тех днях, когда мама внезапно исчезла. Мне почему-то казалось, будто в тех событиях скрывается что-то важное. Точнее, мне просто хотелось в это верить.

Утром, с трудом успев проскользнуть в душ, еле смогла как-то придать лицу хоть немного приличный вид. Или папа просто сделал вид, будто ничего не заметил. Или он правда ничего не заметил. Он так влюблен в Каори? Мама из-за этого ушла? Но они как будто не знакомы. Неужели, папа… сталкер?!

Папа ушел на работу, извиняться за выпавший вчерашний день – мне сказал, что Рю-сан ему какую-то бумагу дал, что отцу стало плохо в больнице, так что может и обойдется все – а я убежала к магазинчику сладостей. Магазин был закрыт, девушек и девочек вокруг видно не было. Кажется, он был закрыт давно. Или они в больницу все проведать хозяина ушли? Даже цветы на клумбе у дома как будто потускнели без него.

Полдня я, забыв про завтрак – папа не проверил, поем я или нет – сидела и выписывала факты, чувствуя себя настоящим детективом. Хотя из всех фактов, набранных на много листов, ничего дельного не выходило. Я начала себя чувствовать ужасным детективом.

Потом позвонила Аюму: она вернулась в Киото и звала меня встретиться. Скрепив сердце, внутренне обмирая от ужаса, я достала из-под кровати из коробки для игрушек смятый конверт ее письма и пошла к ней, на ту же детскую площадку, где мы обычно бывали.

Площадка сегодня была пуста. Аюму, посвежевшая и похорошевшая после горячих источников и прогулок на природе, была мечтательно-беспокойной.

– Ну как? – кинулась она ко мне, схватив меня за руки.

Я не нашла слов. Сначала достала из-за пазухи и протянула ей смятый конверт.

– Он?.. – девочка отшатнулась.

– Нет, – мотнула головой.

– Ты?! – сердито уставилась подруга на меня.

Я не успела сказать «нет». Она, выхватив конверт, смяла его и швырнула мне в лицо.

– Ты… ты… а я тебе верила! – задыхаясь от гнева, прокричала она, глаза ее горели.

Проходившие мимо мама и карапуз уставились на меня. Я почувствовала себя ужасно беззащитной. Я же ничего не делала! Это сделала Кикуко! О, зачем она вообще подобрала конверт и принесла мне?! Как она вообще мой дом нашла?! Да лучше б она его тогда на дороге забыла.

– Ты меня предала! – с ненавистью выдохнула Аюму.

Я молчала. Не знала, что сказать. Не понимала, что сказать. Что говорят в таких случаях? У меня таких прежде не было. И больно было не только смотреть, как по щекам моей первой подруги текут полоски слез, но и то, что она совсем мне не верила! Она даже не спросила у меня, что могло случиться с ее письмом!

– Ты… ты меня ненавидишь? – сердито спросила среднешкольница. – Ты… или ты его любишь? А впрочем, неважно! – и, развернувшись, пошла прочь, забыв забрать смятое письмо. Увидит ли кто его теперь, перестало ее волновать.

– Аюму! – отчаянно позвала ее я.

– Не подходи ко мне! – прокричала она, не оборачиваясь. – Слышишь?! Никогда больше не подходи ко мне!

И она ушла. Она просто ушла!

Я потерянно опустилась на дорогу, обдирая коленки об камни и песок.

Она просто ушла. Моя подруга ушла. Совсем.

И я ничего не смогла. И… могла ли я сделать хоть что-то?

Я убежала домой. Хотела подобрать ее письмо и спрятать – может, отдам потом – чтобы никто не нашел. Но когда протянула к нему руку, то те мама и малыш так на меня смотрели. Кажется, они считали меня виноватой. Они тоже мне не верили. Оставалось только уйти.

Долго рыдала дома, потом, слезы утерев и волосы белой повязкой подвязав, чтоб не лезли в глаза, села опять вспоминать все события. Не знаю зачем, но папины сказки и истории других – мои, Нищего и врача по прозвищу Рентген – я тоже записала. Просто… настораживали меня совпадения имен некоторых тамошних героев и людей из моей жизни. На повязке, кстати, написала иероглиф «смелость». Мне надо было быть смелой, чтобы снова идти вперед. Чтоб хотя бы маму можно было вернуть. Хотя я не знаю как.

Некоторое время спустя, припоминая историю папы о его, то есть, про тезки его знакомство с девочкой с именем как у мамы, припомнила, что там был парень по имени Синдзиро. Мама могла уйти к Синдзиро, бывшему ее любовником? Но он при встречах со мной делал вид, что ничего такого не было. И вообще, он тосковал по какой-то Фудзи. И вообще, вот как спросить его теперь, если из больницы он убежал, да и дома его нет?..

Вечером я съездила в его больницу. Палата… оказалась пуста! А медсестра с его отделения сказала мне, что «пациента сегодня утром забрали родственники». Но там только Рескэ заходил! Он… родственник Синдзиро? Ага, и будучи его родственником, он его из больницы и от лечения выгнал? Нет, тут что-то не сходится.

Каори тоже не смогла найти. Не знаю зачем, но я ее искала. Но у нее сегодня был выходной. А Рю Мидзугава уже три часа как был занят в операционной. Короче говоря, я ничего не смогла узнать о них.

Навестила Мамору и Рю. Рю не то, чтоб прямо шел на поправку, но сидел с ноутбуком и читал про реабилитацию известных футболистов, кто там из них смог после травмы выйти на поле. Кажется, это его утешало. Он и тут хотел быть как они. Мамору его поддерживал. Меня увидев, точнее, услышав мой стук и робкую просьбу войти, пропустил. Сразу вскочил, открыл дверь. Накормил печеньем, познакомил с братом.

– Девчонку завел! – фыркнул футболист.

И потерял ко мне всякий интерес. Я, разумеется, обиделась. Но Мамору меня вкусным печеньем угостил – брат умолчал, даже если это было его – и мы разошлись, обменявшись телефонами.

От общения с юным художником стало немного теплее. Хотя все равно не было понятно ничего. Я не решилась ему о моих проблемах говорить, когда ему надо было поддерживать его брата, бывшего так близко от мечты и, может быть, навечно потерявшего ее. Хотя я буду верить, что нет.

С Хикари я тоже не могла поговорить. Добрая девочка, может, и выслушала бы меня, но она еще и общалась с Аюму, а та могла гадостей обо мне наговорить. И если Аюму так быстро и так просто поверила в мое предательство, то вдруг и Хикари могла?

Тем более, Хикари еще и была сестрой Рескэ. А Рескэ что-то натворил, заставив раненного Синдзиро, дважды бывшего в реанимации за последние дни, покинуть больницу. Даже если Синдзиро просто перебрался в другую, то все равно переезд на такси мог сказаться, ровно как и поспешное бегство в ванную. Но почему он сбежал от меня? Впрочем, он не хотел о том говорить. Не хотел говорить со мной. В прошлый раз, когда он выгнал меня, он тоже не хотел говорить и даже не подходил случайно. Лишь одна случайная встреча на улице – и он снова ушел. Так что я не уверена, что смогу поговорить с ним теперь, если он того не хочет. Но… он сбежал из-за меня или из-за него? И за что Рескэ к нему пристал? Обозвал тяжелобольного чудовищем! И кто после этого настоящее чудовище? А вдруг Синдзиро в такси по дороге в другую больницу умрет?! Увы, я могла только молиться о его спасении.

И теперь у меня не было Рескэ, с которым можно было просто обо всем поговорить. Увы. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Тем более, папа опять был на работе.

А завтра нам предстояло ехать на кладбище. А вдруг там появилась свежая могила? Вдруг… там на камне было высечено имя моей мамы?

Ночью не могла уснуть. Сидела и, чтобы отвлечься, записывала папины истории и других. Просто… я не уверена была, что там было что-то важное. Даже там мир ками и нелюдей неохотно пропускал к себе людей. Но… но все эти сказки про другой мир и грустные истории, которые могли внезапно счастливо закончиться, неожиданно, дарили моей душе успокоение. Даже если только на миг, даже если это только иллюзия, но чувство, будто тебе приоткрывается дверь другого мира – это необыкновенно красиво! Этот хрупкий и легкий, трудноуловимый мир позволяет завернуться в него, как в теплое одеяло в суровую зиму, да переждать там в тепле, хоть немного выждать, чтобы с новыми силами, хоть на следующий день снова идти дальше. Сложно идти дальше, когда не знаешь, куда идти. Но куда-то идти вроде надо.

И герои папиных историй представлялись так живо, так ярко. Они подхватывали меня тонкими или скользкими руками и норовили увести за собой. Я теперь точно не знаю, для чего взрослые рассказывают детям сказки: им главное, чтобы дети смогли хорошо уснуть или главное самим ненадолго уйти от своих трудностей?..

Я не знаю зачем, но в ту бессонную ночь я записала все их истории: папы, его врача и того старика, даже свою. Все четырнадцать историй. К утру я почувствовала себя ужасно изможденной и измученной, но до чего же сладко было просто уйти… просто взять и куда-то уйти… Я, кажется, теперь не буду осуждать папу, когда он тихо пил на кухне по ночам. Особенно, если больше никогда не увижу маму.

Только-только забылась сном, бездонным, без картин, мягко обволакивающим внутренности, как меня разбудил резкий писк телефона.

– Моси-моси… – сонно прошептала в трубку.

– Как там Синдзиро? – спросил Рескэ.

Сначала ответила, что не знаю, а потом уже запоздало посмотрела на мою одежду, сброшенную у кровати, с больницы, смятую и заляпанную кровью моего любимого. И вспомнила, что это Рескэ его, едва выпущенного из реанимации, прогнал. Зачем он звонит?!

– А на кладбище ездили? – продолжал допытываться мальчик.

Кладбище… Ох, Хиган! Я… мы же вроде пропустили его?

Сонно потянулась к календарю и поняла, что День весеннего равновесия мы с папой пропустили, даже на кладбище к его родителям и брату с другими предками и родственниками не съездили. Ох!

Сердито взлохматила свои волосы, протирая лицо.

– Твое молчание меня пугает, – грустно сказали в трубке. – Неужели… – Рескэ запнулся. – Неужели там была могила твоей мамы?

– Не знаю… – потерянно сползла по краю кровати на пол. – Мы до кладбище в Сюмбун-но хи не доехали.

– А что так? – как будто он волновался.

То есть, за меня волнуется, а Синдзиро после реанимации из больницы прогнал? Это он-то добрый? Да не верю!

Сердито ответила:

– Так получилось.

– Значит, ты не знаешь… – он вздохнул.

Я удивилась. Еще тише призналась:

– Ага.

Мы какое-то время молчали друг на друга. Я вспомнила, как он оскорбил и прогонял Синдзиро. А друг думал о чем-то. Если он мне друг.

– Может, мне с тобой съездить на кладбище? – внезапно предложил Рескэ. – Если твой папа не сможет.

– Ну, может, сможет в другой день, – вздохнула.

Ибо понятия не имела, какие там у папы случились дела. Тем более, позавчера его самого врачи утащили на обследования. Или сегодня он пошел туда?

– А когда он вернется из Китая?

Я поднесла трубку к глазам, недоуменно разглядывая ее.

– Может, мне пока съездить с тобой на кладбище? – спросили оттуда. – А то ты будешь ждать его и волноваться, жива ли твоя мама или… – запнулся. – Или уже нет.

– Погоди… – я вскочила на ноги. – С чего ты взял, что мой папа в Китае? Он вчера весь день был со мной, в больнице! А сегодня на работу ушел!

– Так это… – Рескэ, кажется, смутился. – Я тут случайно смотрел выпуск новостей…

– Ня! – серьезно сказал рядом с ним трехцветный котенок.

– И там было какое-то событие из Китая… где-то у реки Вэйхэ или Хуанхэ, в провинции Шэньси…

– Ня! – серьезно и кратко добавил котенок.

– Точно не помню. Но, кажется, показали город Вэйчэн. Людей собравшихся. И, по-моему, там в толпе я видел лицо твоего отца и того китайца из нашей больницы…

– Ня! – будто поддакнул котенок.

– Ну, я позавчера видел в больнице нашей несколько врачей и там, по-моему, был молодой китаец. Длинноволосый. И вот они там в толпе стояли с твоим отцом, что-то серьезно обсуждая.

Запоздало вспомнила, что когда Рю Мидзугава вошел в палату Синдзиро, то был уже без медицинской шапочки. И тогда и правда у него были длинные волосы, собранные у шеи в хвост. Хотя и не такие длинные и роскошные как у моего любимого. И вроде Рю-сан говорил, что он родом из Поднебесной страны. Хотя имя и фамилия у него японские. Ээ… но что ему и папе делать в Китае? Тем более, что вчера они, судя по их лицам, впервые встретились спустя долгое время.

Уточнила:

– Когда это было?

– Выпуск был сегодня утром, а то мероприятие в Китае было позавчера.

Судорожно сжала трубку.

– Погоди… ты… утверждаешь, что мой папа и Рю-сан позавчера были в Китае?! Да мы были в больнице весь день!

– Ага, странно, – серьезно согласился Рескэ. – Наверное, я обознался.

– Ньяяяяя… – протянул котенок за его спиной.

– В конце концов, китайцы и японцы чем-то похожи, – добавил мальчик. – Хотя насчет того врача я уверен, что он китаец.

– Но вроде мой папа не интересовался Китаем и городом Вэйчэн в частности, – вздохнула. – Вот с чего ему там быть? Хотя… – задумчиво протерла кончик носа снизу. – Хотя у нас дома лежит книга про вазы династии Цинь.

– Но вроде ему сложно было позавчера смотаться в Китай?

– Так он почти весь день был около меня. Даже если на самолете они с господином Рю улетели. Не, разве самолеты летают с такой скоростью?

– Мда, странно, – согласился Рескэ.

– Ньяяяя! – будто возмутился котенок.

– Тем более, если папа был в реанимации. Ну, ему внезапно стало плохо, Синдзиро ему вызвал врачей, его увезли… но Китай?.. Нет, не может такого быть!

– Что, совсем реанимация была? – огорчился друг.

– Ну… – вздохнула. – Папа не уточнил. Может, не хотел меня волновать. Но его врачи увезли. И он при мне сознание потерял. Лежал, молчал, не реагировал. Я так испугалась!

– Даже если без реанимации, все равно грустно, – Рескэ вздохнул. – Ты, наверное, переволновалась страшно.

– Ага, – вздохнула.

– Нет, ему в таком состоянии не до поездок в аэропорт. Тем более, Хиган. Если б он позавчера хорошо себя чувствовал бы, то вместо Китая поехал бы на ваше кладбище. Так поступают приличные люди.

– Да, если б мог, должен был посетить могилы наших предков.

Мы какое-то время серьезно обдумывали случившееся.

То есть, я не обдумывала. Это же бредовая мысль, что мой папа позавчера еще и в Китай успел смотаться! Тем более, я опять вспомнила, что Рескэ выгнал Синдзиро из больницы. По крайней мере, пытался. Может, все-таки родственники забрали продавца сладостей. Надеюсь, что так. Хочется, чтобы кто-то мог о нем позаботится. Ему же плохо. Очень. Тем более, он спасал моего папу, рискуя жизнью. Зря я тогда не убежала за врачами сама! У бедного Синдзиро раны разошлись.

Но Рескэ, которому я теперь боялась доверять, запутал меня и с папой. Хотя… нет, папа не мог уехать в Китай! Даже сегодня! Если б его сегодня отпустили с работы, он должен был со мною поехать на кладбище. Брата, родителей проведать. И других.

– Ты… если надумаешь, звони мне. Съездим. Проверим. Сложно вот так жить, в неизвестности.

– Пожалуй, да, – вздохнула. – Хорошо, я позвоню, если захочу съездить туда с тобой.

– До встречи! – как-то быстро, волнуясь, выдохнул он.

– До встречи! – сказала я по привычке.

Хотя боялась теперь общаться с ним. По крайне мере, сейчас, пока я точно не знаю, что произошло у них с Синдзиро. Пока я не разберусь во всем. А разбираться, похоже, придется самой. Одной.

Положив мобильник на стол, в ванную пошла. Потом, развернувшись, прокралась в комнату родителей. Их постель была пуста. Папы не было. Он… тоже исчез? Он тоже оставил меня?!

Сердце бешено забилось.

Или он сейчас завтракает на кухне? Вдруг там? Вот, кровать заправлена.

Там его тоже не было. По пути заметила выключенный в туалете и ванной свет. Хотя, вбежав на кухню, немного успокоилась.

На столе стоял завтрак: омлет, печеньки, суп, с тарелками, укутанными пленкой, чтоб тепло мне сохраняли. И записка:

«Люблю, целую. Ушел на работу. До вечера. Папа».

Ну, хотя бы он не пропал. Вроде. Тем более, ему за пропущенный день надо отработать. Или был Сюмбун-но хи? Тогда был выходной. Разберусь потом. Сейчас надо в школу собираться. Хотя… а вдруг я пропущу что-то важное?

Торопливо помылась, зубы почистила, спокойно поела. Пока ела, в голове родился план. Ну, так, мелочь, но уже хоть что-то. Я собрала свою сумку для выхода, рюкзак в комнате своей оставила. В сумку положила печеньки в пакете целом – папа мне много любимых моих накупил вчера незаметно – и мои деньги на обеды и завтраки.

Первым делом добежала до магазинчика сладостей. В школьной форме, чтоб никого не беспокоить. Хотя уже на бегу подумала, что тогда надо было взять ранец. Ну, что ж.

У магазинчика сладостей мой кошмарный сон стал еще хуже: те же клумбы, только нет рекламы с названием снаружи, окна закрыты и… дверь закрыта. Будто никого здесь нету.

Его добрая старушка-соседка открыла мне. Сначала испугалась, увидев меня заплаканной. Потом пояснила, что он просто переехал к родственникам. И продал магазин.

– Вроде дела неплохо шли, – бабушка поправила очки. – Или он бодрился просто. Да, может, опыта не хватило: магазин то ж большая ответственность. А он мне как-то сказал, что прежде ничего не продавал. А братья у него красавчики. Видела, как они шли. Вещи уносили в машину. Невысокие, худые, длинноволосые.

– А куда он переехал, знаете?

– Да не сказали они! – женщина вздохнула. – Но вроде дружно так вещи собрали, погрузили, уехали.

Хотя бы дружно. Хотя бы будет он с кем-то вместе. Только… почему он уехал так вдруг? Ничего мне не объяснив!

Я еще прошла немного, с нею попрощавшись. Мысли путались. Грустно стучало сердце. Мой привычный мир рушился все больше и больше. Рескэ я больше не могла позвонить. Не сейчас. Никогда вообще! Он прогнал Синдзиро! Раненного из больницы! Я даже не успела попрощаться с ним. Не успела пожелать ему доброго пути. Я даже не знаю, где он сейчас. Может, больше никогда не увижу его. И как-то больно. Очень больно быть без него. Даже если общались мы всего немного. Я так ужасно, так грустно влюбилась! Это была моя первая любовь. Только я не знаю о нем почти ничего. О, только бы он выжил! Только бы зажили его раны! Хотя из-за той бешеной собаки у него теперь наверняка останутся шрамы. Моделью работать он уже не сможет. Если сможет нормально жить вообще. Толку-то с красивого лица молодому мужчине, которого искалечили?! Ему еще нужно тело, чтобы жить.

Где ты, Синдзиро? С кем ты? Встретимся ли еще с тобой?

Почему все так случилось? Я не смогла ничего изменить. Больно.

Зашла в ближайший храм, синтоистский. Пожелала Синдзиро выздороветь и поскорей. Потом забежала в буддийский, заказала молебен за него. Потом… потом денег осталось немного. Пришлось забежать домой за копилкой. В ближайший магазин, купить пачку охаги, палочки с благовониями и букет белых хризантем. И я поехала на кладбище.

Может, там я смогу понять все? Хотя б узнаю, жива мама или нет. Хотя… если увижу могилу с надписью «Такэда Кими», то мне станет очень больно. Но если я ее не увижу… тогда мне станет очень страшно, потому что еще больше запутается все. Тогда у меня зацепок больше не будет. Разве что… разве что мама ушла к другому мужчине? Из шепота одноклассниц я узнала, что так тоже может быть. Но тогда она будет жить хотя бы. Только… тогда папа останется один. То есть, со мной.

Сложно идти, когда не знаешь, куда идешь и что ждет впереди, когда есть только тоненькая ниточка пути, но нет уверенности, что по ней придешь куда надо, но при всем при этом понимаешь, что все-таки надо куда-то идти, что все-таки хочется куда-то идти. Как шаг в темноте, только это не ночью проснуться, а выйти в неизвестность, где каждый шаг может стать последним. Какие-то жуткие мысли и ощущения внутри, хотя вроде еще остается какая-то кроха надежды. Как мне быть? Но надо идти. Вроде надо идти.

Но я боялась не только за себя и мою внезапно рассыпавшуюся жизнь. Не только боялась найти там камень с именем мамы. Я внезапно, сидя уже в транспорте, осознала, что не меньше я боюсь, что Синдзиро, которого Рескэ выгнал из больницы, раненного, дороги не перенесет. Меня преследовало чувство, что все было не так, что мне надо срочно что-то сделать, но что?..

Глаза сомкнула, усталая от бессонной ночи и последних событий.

Юноша с длинными волосами, спутанными, сидел у небольшого пруда, на краю крытой галереи с изогнутой крышей. Он сидел, сгорбившись, прижимая к себе что-то: то ли куски ткани, то ли два свертка: белый и нежно-сиреневый.

– Он, наверное, был прав, – сказал юноша глухо. – Но до чего же больно!

Вздрогнув, глаза открыла, вкус соленых капель ощутила, сползающих по щекам. Мне самой стало очень больно после этого сна, но я так и не поняла, почему. Долгая, преследующая боль… что это? Наверное, я слишком боюсь приехать на кладбище и увидеть мамину могилу.

Но даже самая долгая дорога когда-то чем-то заканчивается, хотя бы потому, что Земля наша круглая. Или, может, ничто не может длиться вечно? Ни страх, ни боль, ни дорога, ни страдания.

По кладбищу я уже бежала, прижимая к себе мешок с покупками, необходимыми для дани уважения. Сердце ужасно трепетало и рвалось вырваться из груди и убежать куда-то вперед, увидеть, что там.

Сегодня я пришла одна, без папы и мамы, поэтому напутала ровные тропинки и запетляла. Пришлось искать ближайших людей, но среди них не было служащего, хотя они сами очень хотели мне помочь. Они собирались проводить меня до остановки, но я просилась отпустить меня вперед, на поиски наших семейных могил. Я не переживу еще один день, если сегодня не узнаю, что там!

Вот, наконец и они. Наши родственники, ставшие нашими удзигами. Я обошла много могил, уже ревела и плохо различала надписи, но все еще молила моих добрых спутников – мужа с женой и их троих маленьких сыновей – не уводить меня отсюда. А потом едва не наступила на скатившийся с одной из могил букет белых хризантем, свежих. Будто звезды горевших на земле. Будто опавшие звезды. Коленки ободранные протерев, выпрямилась. Зато чьи-то цветы уберегла. С каменной плиты на меня смотрел веселый мальчик. Как будто знакомый. Еще кто-то умер из знакомых или с нашей школы?! Но, вглядевшись в смутно знакомые черты, застыла. Слезы стерла грубо.

«Такэда Тора» гласила надпись на могиле.

Это же папин брат! Я нашла!

Хотя нашла и расстроилась: дядя умер слишком рано. Дядя сложно умирал, как следовало из подслушанных разговоров взрослых.

– Такой молоденький! – вздохнула моя провожатая. – Ему бы еще жить и жить!

Почему-то эти слова царапнули меня. Словно когтями холодными и острыми прошлись по мне изнутри. Странно, но иногда чьи-то невольные слова очень больно ранят. Хотя тут вроде нету ничего странного: младший брат папы умер, когда ему еще не было десяти, даже младше меня.

– Кажется, нашла? – а вот ее муж оказался куда более сообразительным и практичным.