Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

Мне живо представился день нашей первой встречи. И я решил нарисовать именно ее.

Руку приятно охладил карандаш. Приятно потеплел в моих пальцах, нагревшись от моего тела. Пальцы отвыкли ощущать жесткость ребер корпуса, я немного покрутил карандаш между пальцев, но от протянутого сыном нововведения – карандаша, покрытого розовой краской, необычной формы, стружки которого лежали вокруг сына лепестками сакуры, розовыми сверху и коричнево-деревянными снизу – отказался.

Итак, я нарисовал зеленого кота.

То раннее утро. Многолюдная, шумная улица, люди, спешащие кто в школу, кто в офис. Много-много машин. Зеленый кот сидел у края тротуара, возле проносящихся колес, но не боялся. Просто сидел и смотрел на меня. За ним тротуар с людьми утекал в сторону, сливался с дорогой, полной машин. За ними высились высокие дома, из-за которых лишь едва проглядывало солнце. Все почти люди уходили туда, чтобы слиться с линией машин, и только один мальчик из средней школы бежал в обратную сторону, мне навстречу. Слишком маленький в этой пестрой толпе. А кот, огромный, сидящий возле меня, печально-серьезно смотрел мне в глаза почти человеческими глазами. Его морда, его глаза и непередаваемый, полный бушующих эмоций взгляд, я разместил прямо посередине листа, для большего впечатления. Полный умирающих эмоций взгляд. Словно кот боялся исчезнуть, утонув среди уходящих людей и машин. Или… словно… этот кот боялся, что я и сам исчезну? Что я пройду за толпой, туда, где люди сливаются с машинами, и больше уже не вернусь оттуда? Словно зеленый кот сидел у меня на пути, пытаясь мне помешать.

Зеленый кот… шерсть цвета нежной весенней зелени. Мидори… тот самый оттенок, да! Цвет пробуждения листвы и травы, цвет пробуждения природы после зимнего холода и пустоты. Никто этого кота не видел, но кот сидел, огромный, пытаясь заслонить собою весь мир от меня. Или пытаясь заслонить меня от потока машин, уползающего вдаль? Этот взгляд его на меня, непередаваемо серьезный и печальный… кажется, это самые жуткие и самые сложные глаза, которые я когда-либо рисовал!

Устало выдохнув, я отбросил карандаш, которым прорисовывал несколько линий – округлые трещины-впадины вокруг его глаз только привлекут больше внимания на ровной и равномерной поверхности полотна – и облокотился о спинку.

Эмоций не было. Эмоции все выгорели. Ушли все туда. Приятное чувство пустоты и усталости. Давно я не испытывал ничего подобного! В той работе, которую я столько делал, не цеплялась за процесс и результат так глубоко моя душа.

Моя душа… если она существует.

Я запрокинул голову на спинку.

А, впрочем, не важно, есть ли она вообще. Сейчас я чувствую себя необычно пустым, словно душу или часть ее с дыханием своим куда-то выпустил, выдохнул. Приятная пустота…

– О, как интересно! – раздалось сбоку.

– Крутяк! – донеслось из-за моей спины.

Оказывается, жена и старший уже вернулись и незаметно подкрались ко мне. Или это я так задумался, погрузившись в приятную пустоту?..

А Мамору ничего не сказал. Меньшой только посмотрел на кота, сидевшего между нами. Зеленый кот посмотрел на меня и счастливо улыбнулся. Почему-то от его улыбки внутри меня разлилась приятная теплота.

И еще я внезапно понял кое-что.

Выходит, я себе врал. Я спрятал свою страсть к рисованию даже от самого себя. Предал свои чувства. Предал самого себя.

Я посмотрел на рисунок передо мной, словно впервые его увидел. Пожалуй, это самое сложное из того, что я когда-либо рисовал. И у меня получилось прилично даже спустя столько лет. Это верное тело запомнило все ощущения. Эта хрупкая мятежная душа как и прежде сорвалась в полет… блаженное забвение… и это удивление, когда выпав из него, видишь свое новое творение перед собой. Как… это сделал я?.. Когда? Меня просто заглотило волной и снесло. Я совсем себя не осознавал в тот миг, только рука непроизвольно куда-то тянулась, мозг выдавал навыки, которые прежде усвоил, как будто забытые в стороне текучки дней, детали рождались внутри меня, выткали наружу или приходи откуда-то извне… как тут понять? Но этот полет… это чувство… проблеск сознания… полет вдохновения… это что-то точно было, раз что-то оставило после себя!

– Может, тебе в каком-нибудь конкурсе поучаствовать? – предложила супруга.

– Зачем? – я усмехнулся. – У меня никакого особого таланта нет.

– Но это… – женщина смутилась.

– Я видел картины и получше, – я с шумом отодвинул стул и встал из-за стола. – Намного лучше. И я никогда не мог их повторить. Да, впрочем, и не нужно.

Потянул, разминая руки. Потянулся, растягивая спину. Ощутил уколы в затекших ногах. Не сразу и сдвинулся. Сделал вид, будто просто задумался, куда-то в сторону ванной смотрю. Давно уже отвык от этого творческого похмелья. Но оно и его плоды намного приятнее выпивки, поскольку что-то новое обнаруживаешь рядом с собой. Что-то красивое. А там тоже не понимаешь, что происходит. Разрушения вокруг. Вот как я тогда с Кобаяси поссорился. Он вроде сделал вид, что простил, но слишком холодно с тех пор на меня смотрит, только по делу и говорит.

Кстати о делах. Завтра рано на работу. Помоюсь и уйду спать.

Они, кажется, разочарованно смотрели на меня, когда посмотрел на них. Но что поделать? Нам надо на что-то жить. Даже если я хоть сколько-то сносный художник. Я все равно никому не известный и никому не интересный. Просто близкие потрясены, увидев меня другим. Просто я попался им неожиданно. Еще и поглощенный зеленым котом.

В последний раз посмотрел туда, где недавно был зеленый кот. Кота уже не было. Ушел? И отлично. Теперь снова начнется моя обычная жизнь.

И жизнь вернулась на круги своя. Обычная. С моим успехом, с хорошим заработком. Все были здоровые. Даже мать простуженная – она звонила жене – вскоре поправилась. Никто ни в какие аварии не попадал. Землетрясение вышло слабым ближайшее. В общем, все хорошо шло.

Разве что душа теперь была спокойная, словно сытая. Сложно душа наелась красками в тот день и успокоилась.

Да и кот зеленый больше не попадался мне на глаза. Я картину эту убрал на шкаф в моей с Нодзоми спальне и забыл. Слишком много нервов стоила мне эта история. Да и я не хотел ее продолжать.

Хотя… может кот продолжал являться к Мамору? Мамору теперь редко занимал стол в гостиной, что-то творил у себя в комнате закрывшись, в свободное от учебы время. Но мне на глаза они вместе с зеленым котом не попадались. Спасибо и на том.

Обычное пасмурное утро. Месяц спустя. Уже окрасились багровым склоны гор, утопающих в кленах. Отсюда, правда, их было не видно. Я замер с папкой у окна, посмотрел. И пошел на кухню за кофе.

– О-о, Сусуму-кун, доброе утро!

Голос был определенно голосом главы, но вот это немного фамильярное внезапное обращение… это он впервые так заметил меня!

– Доброе утро, Муромати-сан! – с любезное улыбкой обернулся к нему.

Замер, выжидательно смотря на старика. Что еще попросит сделать? Вроде я ничего не напутал в ближайших отчетах?

Глава корпорации внезапно приобнял меня за плечи.

– Этот твой зеленый кот… забыть его не могу! Этот его взгляд… – он посмотрел куда-то в сторону, улыбнулся, потом посмотрел на меня. – Знаешь, он как будто западает в душу! Поразительно! Просто поразительно у тебя получилось, Сусуму-кун!

Папка с отчетами выпала из моих рук.

Мой мир опять куда-то отломался и поплыл. Реальность внезапно сплелась с безумием, как тела пылких молодых любовников.

Он… знает про зеленого кота? Откуда?.. Я, кажется, сплю.

– Твой «Мидори нэко» – это лучшая картина за последние года два или три! – продолжал глава корпорации, ласково смотря на меня. – И, главное, как додумался? И оттенок такой хороший! И этот взгляд… этот взгляд… мм! Волшебно! Ах, впрочем, мне пора на встречу… – покосился на ручные часы. – Да, пора, помощник и шофер меня уже ждут. Хорошего дня, Сусуму-кун!

И ушел, даже не заметив раскрывшуюся папку и листы, рассыпавшиеся по полу.

Я потрясенно опустился на холодный пол, поверх теплых листов.

– Господин Сусуму, вам плохо? Скорую вызвать? – опустился возле меня молоденький стажер.

Но это было уже как-то похоже на что-то обычное. Это уже было по приличному хорошо. Этот зеленый кот… да что он опять со мной сделал?!

Я стоял в картинной галерее и смотрел, как служащие вешают очередного Мидори Нэко на стену.

За какие-то пару месяцев моя жизнь совсем переменилась! Хотя я изначально не хотел. Вообще не ждал.

Я вообще хотел побить кого-то из сыновей, показавших мою картину кому-то еще. Прямо задыхался от злобы, когда запершись в туалете, набрал с мобильного телефона домашний номер.

– Моси-моси… Нодзоми? Ты не представляешь, что произошло! Эти дрянные мальчишки… – тут я услышал, как кто-то вошел и запнулся.

– Твоя картина? – спросила жена робко, поняв мои затруднения и правильно сообразив, почему я у раковины говорю.

– Именно! – в бешенстве выдохнул я.

– Это… – женщина запнулась. – Это я показала ее людям. Только соседям. Но они…

Мобильник выпал у меня из руки. Я сел на пол, промахнувшись мимо унитаза.

– Сусуму-сан, у вас все хорошо? – робко спросили из-за двери.

Ну вот, чего уж хуже! Узнали мой голос! И снова тот вездесущий стажер! Я его ненавижу! И моя жена… почему она предала меня?!

– Я, правда, не хотела… то есть, я не хотела тебя обидеть! – торопливо говорил голос из трубки. – Просто твоя картина… это… это одно из самых лучших произведений живописи, которое я увидела! Что-то невообразимое, глубоко символичное…

Она говорила и говорила, выдавая меня людям. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Хотелось землетрясения, погибнуть под завалом и больше никому не показываться на глаза. И домой возвращаться желания не было.

Не дослушав поток извинений, отрубил связь. И не сразу решился выйти.

– Это, конечно, не мое дело… – робко сказал стажер. – Но о вас уже многие в нашем районе знают. И ваш «Мидори Нэко» – это и правда нечто потрясающее. Этот взгляд…

– Откуда? – устало спросил я.

Оказалось, эта глупая женщина похвасталась соседке, та своих детей и мужа притащила в гости посмотреть, муж притащил бабушку, интересующуюся современной живописью, бабушка привела семьдесят пять друзей… короче говоря, обо мне уже недели две вовсю говорят в нашем районе. Вот ведь, и этот стажер тайком приходил ко мне в дом на эту зеленую тварюгу посмотреть! Все все знают кроме меня!

– Вы не имеете права прятать ваш шедевр от людей! – добавил пылко этот ужасный юноша.

– Да какой там шедевр! – отмахнулся я.

Я бы с радостью забыл обо всем, но кто-то из проклятых друзей той мерзкой старушки оказался владельцем одной из средних картинных галерей города и подкараулил меня по утру, начав, собственно, с уточнения крупной суммы, а потом, заинтриговав меня – уже испугался, что чем-то приглянулся мафии – уточнил, что за право показывать мою картину.

Увы, у матери у друзей в соседней в деревне из-за цунами много домов снесло. Она расстраивалась. А тут вдруг деньги… да и перед отцом было совестно. Боюсь, как бы заодно не смыло там его могилу. Короче, я, вздохнув, согласился взять его деньги. А мои тогда накопления оставлю своей семье. Просто редкий случай. И раз уж матушка сможет успокоиться за своих друзей. И моих, кстати, друзей детства заодно. Они там тоже как-то пострадали.

Словом, я продал ему право показывать картину месяц. И хотел забыть.

Но люди, видевшие «Мидори нэко» мне забыть не позволили. Звонили, писали, требовали, просили нарисовать что-нибудь еще. Я тогда страшно в баре напился, ночь пролежал на траве. Утром меня растолкал тот стажер, живущий на соседней улице как назло. Хотел проводить до работы. Мне стало совестно.

А к вечеру, отмокая в ванной, я вспомнил, какое это блаженство, когда кисть утопает в воде, чтобы став обнаженной от краски, зачерпнуть еще, когда пятно за пятном ложатся полупрозрачные следы акварели на неровную поверхность акварельной бумаги, как медленно вырастает легкий, воздушный силуэт…

Когда я выпал из мечтаний, на крае ванной развалился зеленый кот, легко поигрывая пушистым хвостом.

Когда я робко показал владельцу картину «Мидори Нэко на о-сэн», он пылко пожал мне руку и сказал, что возьмет. Но после того, как он взял второго кота на выставку, я уже не мог не рисовать: люди, неизвестно откуда выпавшие целой толпой, меня бы удушили за промедление. Да и зеленый кот теперь мерещился мне много где, как будто охотно позируя.

Я и не думал ни о чем таком, это просто люди усмотрели там скрытые символы и какую-то особую философию…

Словом, картины мои висели в той галерее первым делом – в благодарность ее хозяину, помогшему неизвестному тогда мне – потом их охотно скупали коллекционеры, просили на время владельцы крупных галерей.

Полгода прошло – и я мог уже не работать в фирме. Да, собственно, когда я робко подал конверт с заявлением об увольнении, начальник радостно сказал, что глава только и мечтает о том, чтоб я «перешел в свободные художники».

Так я стал художником. Странно, но так.

Подумав, после увольнения зашел в большой книжный и накупил Мамору стопищу книг по дизайну и искусству разных культур и народов. Никогда его таким счастливым не видел, как в тот миг, когда вручил! Он из-за меня спать перестал на несколько дней, а потом у него альбомы закончились. Словом, я понял, что он обязательно на дизайнера пойдет на какое-нибудь отделение искусств. Но меня эта мысль уже не возмущала.

Более практичный Рю стал капитаном футбольной команды своей старшей школы. И наконец-то сознался мне, почему присмотрел конкретный университет: там большое внимание было местной футбольной команде, поэтому открывалась перспектива быть замеченным. А Рю собирался попасть в сборную Японии когда-нибудь. Что ж, амбиции – это хорошо. А там посмотрим. У каждого должен же быть какой-то шанс.

Хотя меня крайне раздражало, что фанклуб Рю из девчонок постоянно пишет ему любовные письма и тайком в темноте сует их в наш почтовый ящик, ровно столько, что выковыривать приходится отдельно, а мои газеты туда просто не влазят, и тот парень вынужден их оставлять на земле. Но сам старшой от упоминания любовных посланий только кривился, мол, какие там свиданки, он намерен стать капитаном футбольной команды Японии, а для этого много тренироваться еще. И на что, мол, нужны эти глупые девчонки с их вздохами и бесконечными коробками с обедами, которыми они хотят раскормить его как борца сумо, если едва слабину даст и отведает? Я только усмехался: не время, поймет еще.

А Нодзоми неожиданно сделалась искусствоведом и критиком в одной из лучших столичных газет, посвященных мировому искусству. Она так и не научилась рисовать, даже не пыталась, но она могла замечать много интересных деталей. И вообще, как оказалось, читала тайком книги о живописи разных направлений. Хозяйство вела хорошо, но на досуге сбегала на час-два в ближайшую библиотеку. Надо же, сколько же я не знал и не замечал о своей семье!

А ее первая выставка – она лично просматривала и отбирала картины молодых и неизвестных художников – это было нечто! Не знал, что у Нодзоми такой хороший вкус! Я влюбился в свою жену заново. Хотя она всегда говорит, что она – самый первый и самый главный фанат моего стиля. И это меня успокаивает. Впрочем, я не против, если она раскопает кого-нибудь еще, с еще более утонченным или дерзким стилем: в конце концов, одно из очаровательных свойств искусства – в его разнообразии.

Как ни странно, сыновья теперь мало ссорились. Или не странно? Хоть они оба были теперь достаточно занятые, каждый со своим серьезным делом и тренировками, хотя они выбрали совсем разные направления деятельности, общий путь к исполнению их желаний был в общем-то один: долгие тренировки, новые открытия, боль ошибок и промедлений, сладость первой победы и вкус последующих… словом, им теперь было о чем интересном обоим поговорить. И меня они тоже живо расспрашивали о моих новых идеях и достижениях.

Хотя оставалась одна вещь, которая продолжала меня напрягать. И я долго поджидал момента, когда опять останусь с Мамору наедине, чтобы кое-что еще уточнить.

Вот и сегодня, вернувшись из картинной галереи и застав его одного, ну, то есть, с моим зеленым усатым товарищем за половиной стола гостиной – другую занимал мой обед, заботливо упакованный в пленку, чтоб не остыл – я приветственно махнул рукой Мидори Нэко, а тот серьезно кивнул мне в ответ, и, присев возле них, проговорил:

– Слушай, Мамору…

– А? – сын покосился на меня и продолжил рисовать узоры.

Космолет и город будущего, но у вышедших пилотов на одежде прослеживались африканские узоры.

Против воли голос мой дрожал, я сам тому удивился, но боялся, что потом не решусь спросить:

– Ты знаешь, почему Мидори Нэко появился?

Сын недоуменно моргнул.

– Па, неужели ты еще не понял?!

– Н-нет… – я робко посмотрел на него.

– Это же твоя мечта.

– Что?! – я вскочил.

Стул упал за мной. К счастью, дома не было Нодзоми, которая бы испугалась, услышав шум. А то она иногда ругала нас с меньшим за наши недосыпы и подозрительно счастливые лица в краске поутру.

Зеленый кот и мальчик переглянулись. Вздохнули. С укором посмотрели на меня.

А, ну да. Как же я раньше не понял?

Я рассмеялся.

Зеленый кот – это моя мечта.

Глава 29 – Что касается меня 15

Когда Рю-сан закончил говорить, я не сразу заметила больничные стены: слишком живо мне представились тот зеленый кот и художник, надолго потерявший себя.

А потом Мамору-кун шумно вздохнул, привлекая мое внимание к себе, и я вспомнила, что мальчик тоже рядом. Но… тут рассказчик протянул к мальчику ладонь. На ней лежал бумажный лотос с несколькими зелеными лепестками. Значит, покуда он рассказывал, он незаметно сложил цветок из испорченного листа! Надо же, а я и не заметила, как он это сделал!

– Из любого лабиринта есть выход. Например, можно влезть на стену и посмотреть вдаль, – улыбнулся врач, посмотрел на меня. – Твой отец меня этому научил, Сеоко.

Мой… отец его этому научил?..

– Но… бывают ли лабиринты без потолка? – вздохнула Каори. – А если… если там будет потолок, а не только лишь стены?

– Не знаю… – Рю-сан подбросил на ладони лотос, но лотос не так хорошо летел как бумажный шар.

– Ну вот! – сморщился Мамору-кун. – А только что говорили, что выход есть всегда! Вечно взрослые врут!

Мамору-кун правду сказал. Мамору… ох, а имя у него, как у сына художника из рассказа врача. И… и он тоже рисует. И он тоже…

– Ты тоже рисовал зеленого кота? – я встревожено посмотрела на него.

– Он подсмотрел! – нахмурился Мамору.

– И это говорит мне сын Сусуму-сан? – ухмыльнулся Мидзугава.

Они сердито смотрели друг другу в глаза. Мальчик внезапно смутился и взгляд опустил. Мужчина ухмыльнулся. Но Мамору-кун быстро пришел в себя.

– Кто вы? – спросил он строго.

– Нарисуй меня сам, – подмигнул ему врач.

– А это поможет? – мальчик нахмурился.

На что мужчина лишь усмехнулся.

– Ох, мне надо бежать! – подскочила Каори. – Профессор рассердится, если не найдет меня на посту, когда зайдет.

– Нарисуй меня! – подмигнул Рю-сан Мамору.

– Прям как Мидори Нэко искушаете меня!

Но врач только усмехнулся.

Он посмотрел внезапно на левый коридор и как-то странно усмехнулся. Невозмутимо достал из кармана штанов ручку и блокнот, стал там что-то писать и, кажется, глубоко ушел в себя.

А потом… из коридора вышел папа.

– Папа! – радостно подскочила я.

Но он быстро шел, вообще не глядя по сторонам. Вообще не заметил меня. А Каори… она вышла навстречу ему и замерла. И я недоуменно притихла. Что будет? Они знакомы? Почему он совсем не видит меня? Я – его дочь! Я – его Сеоко! Что эти врачи с ним сделали, что он совсем меня не замечает?! Но Каори сделала еще шаг к нему навстречу. И он внезапно остановился.

Я оглянулась на Мамору, ища поддержки. Но тот лишь смотрел на чистый альбом, сердито постукивая по нему задним концом карандаша. Рю Мидзугава внимательно смотрел на него. Нет, на меня. Он мне… подмигнул. Но я сердито повернулась к тем.

Что Каори так смотрит на моего отца?! У него же уже есть мама!

Но… отец развернулся и посмотрел на молоденькую медсестру. Только на нее. На меня совсем не смотрел. Меня он даже не видел!

Он несколько секунд смотрел на нее, а потом схватился за сердце. Медсестра бросилась к нему. Рю-сан как-то странно фыркнул. Да как он мог смеяться в такой миг?! Но отец слишком медленно падал… или это мое сердце остановилось тогда? И она почти успела его подхватить. У самого пола уже.

– Что с вами? Вам плохо? – отчаянно спросила девушка.

Она заметно волновалась о нем, и я отчасти даже ее простила.

– Мне… – отец запнулся, глядя на нее. Глядя ей в глаза.

Она торопливо смахнула челку на глаз, казавшийся вырезанным из-за странных линий родинок. Отец усмехнулся вдруг.

– Что вы? – сердито спросила Каори.

– Я рад, что твой глаз цел.

Они как-то странно, как-то долго смотрели друг на друга.

Девушка помогла ему подняться и на скамейку сесть.

– Кто вы? Вы здесь работаете? – живо, с нескрываемым интересом спросил отец у нее.

– Па, у тебя уже мама есть! – сердито дернула его за рукав.

– Есть, – улыбнулся он.

Каори как-то даже помрачнела. Так ей и надо!

А Мамору-кун, равнодушный к моей трагедии, что-то чирикал. Чертил?..

Покосилась на его альбом.

Рисовал! Совсем равнодушный к тому, что мой папа с кем-то знакомство производит! Но мама… я же чувствую, что моя мама жива! Хотя не могу понять, где она и что происходит.

Этот мерзкий мальчик…

Я посмотрела на его рисунок и застыла.

С листа бумаги большой восточный дракон смотрел на меня. Длинные усы как у сома, змеиное тело, грива льва, рога как у оленя. Обычный дракон, но когда он так улыбался…

Я взгляд подняла.

И Рю Мидзугава улыбался так же, смотря на него. Нет, на меня.

И у меня появилось странное чувство, будто я что-то почти поняла. Но что-то как будто ускользает от сознания. Какая-то последняя деталь. Самая важная. Я…почему у меня такое чувство, будто я почти нашла, что мне не хватало? И почему этот мужчина так многозначительно смотрит на меня?

Нет, он на миг нахмурился. Взгляд метнулся в сторону. И даже отец внезапно посмотрел туда, хотя прежде совсем не смотрел на своего знакомого. И они смотрели туда так внимательно! Там… что-то важное происходит? Но я не вижу ничего! И звуков никаких в том коридоре не слышно!

Но отец и Рю-сан внезапно переглянулись. Усмехнулись. Отец как будто интерес к Каори потерял. Внезапно и насовсем. Вот, мужчины так долго смотрели друг другу в глаза, словно о чем-то говорили без слов. Что на них нашло?

Я снова с любопытством посмотрела в тот коридор. Два врача прошло, переговариваясь. Фу, ничего особенного!

Я посмотрела на отца. Тот и Рю-сан продолжали внимательно смотреть друг на друга.

Каори вдруг подпрыгнула. Рю-сан рот ей зажал.

По коридору серьезно прошел трехцветный котенок, с бубенцом на красной веревочке, украсившей шею и завязанной аккуратным бантиком у загривка. Одноглазый. Ой, котенок Хикару!

Рю-сан внезапно обнял Каори за плечи. Как будто так и надо было. На меня строго посмотрел. Туда. И взгляд свой от прохода увел, потом внимательно взглянул мне в глаза. Словно велел мне отвернуться оттуда. От коридора отвернуться? Да зачем?! А они-то чего обнимаются? Среди бела дня! На работе! Но при этом я не должна смотреть в коридор?

Отец внезапно вытащил из кармана широкого и расстегнутого халата девушки простенькое зеркальце с сиреневой крышкой, открыл и протянул мне. То есть, нам с Каори. Он не прицеливался, вообще, но в зеркальце с уменьшением попал коридор. И… Рескэ-кун, крадущийся за котенком. Друг так увлекся, что меня не заметил. Да что за жуткий день, что меня не замечают совсем?!

Но мальчик серьезно за котенком прошел и скрылся в другом коридоре. Кажется, в той стороне, где была палата Синдзиро. Промелькнул в зеркале и исчез. Просто ушел! Ну, как так можно?!

Подождав немного, отец шумно вздохнул.

– Позвольте, но это мое зеркало и мой карман! – возмутилась Каори.

Он вместо ответа достал из кармана пиджака свежекупленный пакет китайского чая. Улун. Совсем еще не распакованный. И вручил ей.

– Ой, мой любимый! – радостно ахнула она.

Прямо глаза зажглись. Как у ребенка, которому вручили конфету.

– Что-то у Рескэ тайны завелись от тебя, – усмехнулся отец.

– Не может быть у него тайн от меня! – возмутилась я.

Это был какой-то ужасный день! Брат Хикари искал что-то в больнице, поспешно, даже кота захватил, с которым гулял, а мне не рассказал ничего! А ведь у него мой номер был! И даже не заметил меня, хотя рядом была! Что у него за секрет такой?! И его секреты внезапные мне не нравились. Да и как будто он к Синдзиро пришел! Мог бы и меня пригласить. Мне как раз был бы повод снова увидеть его, но я б была как бы ни при чем. Или сходить узнать о его самочувствии – это тоже повод? Хм, сказать, что я хотела за помощь отцу поблагодарить. Он же так поспешно за врачом кинулся, когда папа упал, что у него его раны разошлись! Так… пойти?..

– А стоило ли говорить ей? – нахмурился Рю-сан.

– Я же обещал ему! – вздохнул отец.

И мужчины как-то странно переглянулись. Вообще ничего не поняла! Они о чем?! Такое неприятное чувство, как будто все все знают, кроме меня. То есть, Каори не знает, она просто радостно раскрыла чай и с блаженством зажмурилась, вдыхая его легкий пряный аромат.

Странно, папа недавно чай купил, который в знак извинения подарил ей, а это оказался ее любимый сорт! Они точно не знакомы? А то вдруг папа маме изменял – и она ушла оттого? Вот хочется папу пнуть и удушить. Хотя пока жалко: у него точно сердце перехватило. Он же не так просто упал и не отвечал ничего. Но завтра надо будет его пнуть. И спросить, не он ли виноват в том, что мама так поспешно ушла, позабыв даже взять меня с собой?!

А Мамору-кун просто сидел и рисовал дракона, равнодушный ко всему. Он хорошо рисовал. Но мне хотелось его убить.

Хотя…

Я прислушалась к легкому звону бубенца вдалеке. Ну, точно, мимо Синдзиро палаты пошел! Или… к нему?.. Это что еще у них за секреты такие, о которых мне не рассказали ничего вообще?!

И я решительно встала и, забыв о взрослых, решительно направилась туда. Надо узнать, что там за секреты у них от меня! А если меня заметят, скажу, что просто пришла Синдзиро поблагодарить за помощь моему отцу. Хотя… подслушивать не хорошо. Но столько всего таинственного вокруг, что я уже не могу терпеть!

Быстро ступая, направилась в тот самый коридор.

А если Синдзиро меня выгонит опять, совсем… хотя он итак меня уже совсем выгнал. Ну, зато можно будет потом письмо Аюму ему не отдавать. То смятое ужасно Кикуко письмо. Ох, что-то я злая сегодня. Совсем.

И, как ни странно, голоса моего друга и любимого доносились из-за одной двери!

Я прижалась лбом к стене у двери, так чтоб меня сразу не заметили, если вдруг откроют и глаза закрыла, прислушавшись.

– Нет, я все видел! – сердито говорил Рескэ.

– И что же? – кажется, Синдзиро улыбался. – Да кто поверит тебе?

И замолкли оба надолго. Что же у них стряслось?!

Я накрыла ладонью грудь, в которой ужасно быстро билось сердце, боясь, что они выйдут, услышав этот жуткий стук.

– Ты убил ту собаку! – сердито прокричал вдруг мой друг.

Ткань легко прошуршала.

– Если ты не заметил, та собака хотела убить меня.

– Тебя вообще все собаки ненавидят.

– Все? Ты точно всех проверял? – теперь Синдзиро смеялся.

– Разве что Каппа Аюму проходил мимо тебя спокойно.

– Каппа… – задумчиво повторил молодой мужчина, будто промурлыкал. – И кто из нас не в себе, мальчик?

– Нет, это точно был ты! А Каппа… – Рескэ на мгновение смутился. – Это почти что сенбернар.

– Почти что сенбернар, – повторил Синдзиро вслед за ним, издеваясь.

И вскрикнул, кажется, отскочив.

– Боишься? – торжествующе вскричал подросток. – Я обегал не один храм, прежде чем его нашел!

Он… ему угрожает? Да он не имеет права, даже если мой друг, Синдзиро угрожать! Даже если Синдзиро меня выгнал!

Я уже сердито потянулась к ручке двери, но меня вдруг осторожно тронули за ногу. Царапнули.

Напугано вниз посмотрела.

Одноглазый котенок Рескэ и Хикари сидел у моих ног и укоризненно смотрел на меня. Да что он?!

Снова потянулась к двери. Укол коготков стал заметней. Посмотрела вниз. Котенок… серьезно качнул головой. Э… он, что ли, намекает на что-то? Просит не входить? Нет, не может же быть! Коты не умеют разговаривать!

Трехцветный котенок вздохнул. И поднял лапку, как на статуях манэки-но нэко.

– Ты – чудовище! – проорал сердито Рескэ.

Вскрикнул Синдзиро. Прошуршала плотная ткань, кажется, одеяло.

Я рванулась в палату. И боль пригвоздила меня к полу.

Ногой пихнула ужасного котенка, но он увернулся. И ничего, что одноглазый. Юркий, зараза!

– Уходи и больше никогда не приближайся к ней! – продолжал орать мой друг, внезапно обезумевший.

– Да что ты вообще знаешь?! – прохрипел Синдзиро.

Дерутся?!

Рванулась бы к ним, но когти, казалось, дошли до самых моих костей ступни. А то и пробили их, пригвоздив к полу.

– Уходи! Убирайся! – прокричал брат Хикари. – И больше никогда не приближайся к Сеоко! А то я найду что-нибудь еще! Вот увидишь!

Шуршание ткани. Вскрик школьника.

Я с трудом оторвала от ноги котенка, отшвырнула… ой, сейчас впечатается в стену! Но он ловко увернулся, мягко приземлился на лапы у стены. Но некогда с ним возиться!

Я распахнула дверь, ворвалась в палату.

Пусто.

Рескэ растерянный у кровати. Кровать пуста.

– Си… Синдзиро! – робко позвала я.

Тишина.

Гневно посмотрела на Рескэ.

– Нет тут никого кроме меня, – бодро соврал тот.

Он… мне врал? Друг мне врал?! За что? Почему игры такие жестокие у моих друзей?!

– Но я голоса ваши слышала!

– Ты еще под кроватью посмотри, – пробурчал он, руки в карманы запихнув.

Посмотрела. Раненного там нет.

Огляделась.

Так-то палата пуста, но окно… окно!

Бросилась к окну, с сердцем, замирающим от ужаса, перегнулась через подоконник.

Снизу не было никого. Парк у больницы был пуст.

– Как бы он выскочил в окно раненный? – пробурчал Рескэ. – Если б упал с такой высоты, у него бы раны разошлись – и он бы сдвинуться не мог.

– А ты откуда знаешь про раны? – сжала кулаки я.

Рескэ молчал. Долго, пугающе молчал. Мой друг не сразу ответил. Или… нет? Не друг он мне?

– Я узнал у медсестры, – тихо сказал он наконец.

Соврал, ибо видел его только что, может, он ему сам раны показал. Но… если голос Синдзиро здесь только что был, почему его сейчас тут нет?

– Наверное, его на перевязку увезли, – добавил торопливо мальчик.

– Но тут… тут были голоса! Двоих!

– Я… – он запнулся. – Я говорил с одноклассником по телефону.

Шумно выдохнула. Что-то тут было неладно. Мне не нравилось, как он отводил взгляд.

– Зачем же ты одноклассника назвал чудовищем?

– Ну, он… дурак.

– И только?..

– Ну вот.