Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 48 страниц)

А мы сидели, забившись, между цветов в цветнике. Даже слышали, как спустя время кто-то из полиции стучал по почтовому ящику и звал хозяев выйти. Старушачий голос из-за двери проворчал, что к якудза не выйдут. И вообще, зять главы полиции – чей-то там троюродный родственник из приятелей семьи. За выкуп похищать их бессмысленно, но вот проблем любому можно огрести.

Полицейский вздохнул. И пообещал вернуться днем. С местным участковым. Чтоб спокойно расспросить хозяев, как свидетелей. Те притихли в доме и более не отвечали. Полиция спустя какое-то время уехала. Нас не заметили. Мы молчали, напрягшись. Синдзиро держал меня, зажав между колен, и прикрывая мне на всякий случай рот.

Еще только светлеть начало, как он опять вскочил, рванул меня к себе, перелетая со мною через забор. Кажется, он в армии служил. Или учился каким-то единоборствам. Столько ловкости у него! И, может, он одним лишь взглядом запугал ту жуткую Кику? Ведь вроде настоящие бойцы умеют смотреть на других таким взглядом, от которого слабые духом трусливо убегают или сдаются, а сильные – вежливо уступаю дорогу возможному сопернику? Ведь как-то же он заставил их уйти? И меня все время держал за собой, чтоб те двое, странная пара из злой девочки и добросердечного парня, лица моего не увидели и не запомнили.

Синдзиро шумно вдохнул воздух. И уволок меня в сторону старого синтоистского святилища. И продержал там, у веревки для молитв, стоя на коленях, часа два или три. Я послушно изображала вместе с ним процесс взывания к божествам. И напряженно слушала, как звучали сирены полицейских машин в городе.

Рассвело. Вроде бы полицейские уже разъехались. А, нет, кричали женщины, увидевшие кровь убитых якудз на дороге. Наверное, в магазин вышли. И даже голос моего отца слышала, сонный. Живой! Папа живой! Какое счастье!

Рука друга легла мне на плечо. Пальцы крепко сжались – и поверх пяти саднящих ранок от его ногтей появились еще пять. Как будто у него не ногти, а когти!

– Чтобы бабушка наша поправилась, мы должны много молиться, – сказал мне молодой мужчина строго, – Я тебе сразу не сказал, Еко, но мне врач сказал – главный, заметь – что ее состояние сейчас критическое. Мы должны вымолить у богов помощь. Будем сидеть здесь, пока нам не позвонят из больницы.

И я притихла, подчиняясь его настоятельному совету. Да, лучше притвориться чужими. Будто мы пришли в храм молиться. Будто давно молимся.

Кажется, отца расспрашивали, видел ли он что? А папа сонно отвечал, что надрался, спал крепко, ничего вообще не слышал.

Он… слышал наш разговор с Кику или нет? Ведь стреляли и ругались рядом с ним! Почти возле него? Хотя… даже если бы слышал и испуганно притворялся спящим, в надежде, что обойдется, он бы, услышав о девочке и разборках, мог бы умолчать о нас, чтобы скрыть. Ему самому ни к чему связываться с той маленькой бессердечной убийцей.

Кажется, Кику и сама была из какого-то клана якудз. Может даже у нее у самой кого-то убили. Но вот ее спутник… он как будто был обыкновенным. Но что он забыл рядом с нею? Он-то пытался выпросить у нее пощадить хотя бы меня. Он, молодой мужчина. А она, девочка чуть старше меня, убить меня собиралась! Ж-жуткая! Но почему они ходят двое? А впрочем, меня это не должно волновать. Я лучше вознесу хвалу богам за то, что в перестрелке не зацепило моего отца! И… и, пожалуй, поблагодарю богов за то, что рядом со мной оказался Синдзиро. Он смог сохранить мою жизнь этой ночью. Сама бы я металась и наделала бы глупостей. И Кику бы меня спокойно застрелила, не заступись он за меня. Но… что он сделал?.. Почему сама Кику его вдруг испугалась, хотя и ненадолго? Она очень смелая. И беспощадная. Но даже она на какой-то миг испугалась моего защитника. Почему?.. А впрочем, сначала поблагодарю богов. Потом разыграю молитвы за бабушку. Синдзиро никуда не торопится. Видимо, нам молиться в храме – лучшее решение, по его мнению.

Впрочем, я оторвалась от искренних молитв еще на сколько-то минут. Слушая голос Сатоси-сан и двух других сонных мужчин, видимо, других выпивох. Они не сразу смогли прочухаться и не сразу поняли, что их тут едва не убили всех, пока они лежали в пьяном забытьи. Потом журналисты приехали. Торопливая, занудно въедливая речь. Мда, папу и двух его собратьев по несчастью… а, нет, по счастью, ведь смерть их чудом обошла стороной. В общем, их еще долго пытали журналисты и наш участковый полицейский.

Я оглянулась на Синдзиро. Он мне ободряюще улыбнулся и легонько по плечу похлопал. Я успела заметить, что ногти у него были странно подстрижены. Не круглые, а треугольные концы. Острые.

Потом мой друг приветливо приветствовал молодую мико, вышедшую их рама. Она напряженно оглядывалась, вслушивалась. Наверное, слышала перестрелку, но пыталась отсидеться в храме. Каннуси чуть погодя пришел, из дома, бледный. Что-то уже говорили по радио про ночную перестрелку в Киото. И списали все на разборки между двумя кланами якудз. А, пожалуй, так и было. Хотя Кику и была одна, да еще и в компании робеющего парня, явно ненавидящего убивать и, может, смирившегося с оружием только в критичных ситуациях, только ради спасения жизни, однако же характер у нее был решительный и смелый. Девочка-воительница.

Потом мы часа два гуляли с Синдзиро в другом районе города. Он выбирал направление, почему-то шумно принюхавшись, прежде чем решить, на какую дорогу у развилки ступить. И мы ходили. Я едва стояла. Но он решил, что так лучше. И я послушалась. Все-таки, это он помог мне пережить эту страшную ночь. Хотя я бы не видела этих ужасов, если бы не загулялась до темноты и не упрямилась, желая остаться возле отца, оставшегося в беспамятстве. Но так бы я и не поняла, в какой опасности он был. Так бы сидела дома и злилась, что он столько пьет и совсем забыл про меня. А так я знала, что он сам чудом выжил.

Я… я и папу сегодня могла потерять. Вдруг бы Кику всех спящих пьяных безжалостно застрелила, на всякий случай, не вмешайся бы мы с Синдзиро?! Но мы вмешались. И папа, и те двое сумели выжить. Нет, может, и к лучшему, что мы там были с моим другом. Только… я больше папу на ночь глядя никуда не отпущу! Или пусть мне смс шлет с отчетами, где завис с собутыльниками, чтобы я точно знала, что живой. Мамы нет, так хоть я буду его контролировать и оберегать.

Синдзиро купил нам мороженного, большого, со вкусом зеленого чая, и по бутылке напитка из сока и мякоти алоэ. Не то, чтобы у меня был аппетит после случившегося, тем более мы недавно мороженного жутко переели с ним и нашим участковым. Но маскировка – дело священное. Так что я торопливо трескала мороженное, изображая радость. Синдзиро, видимо, сообразил, но довольно похлопал меня по плечу, целому. Мол, молодец, держишься.

А потом вдруг мы шли, шли… и увидели бредущего нам навстречу папу. Сумку он свою потерял где-то. Бледный, волосы всклокочены. Еще и озирался с мукой на лице, будто что-то важное потерял.

– Видимо, домой заходил, – шепнул мне мой друг.

А, да, папа мог забежать домой перед работой, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Но дома никого не было. Значит, он теперь бегает по улицам, отчаявшийся, и меня ищет.

А увидев нас, папа радостно улыбнулся. Правда, взгляд его, обежавший меня и, видимо, крови на моей одежде не увидевший, скользнул к моему спутнику. И застрял на его лице. У папы стало такое лицо, будто он увидел призрака.

Синдзиро медленно подошел к моему отцу – и я медленно шла с ним рядом – и, встав шагах в шести, вдруг произнес:

– Оо, Такэда Кин! Давно не виделись.

– С… Синдзиро… – отчаянно выдохнул мой отец.

Так… они знакомы?!

Они долго и мрачно смотрели друг другу в глаза. Эх, кажется, они не ладят.

– Почему Сеоко с тобой? – сердито спросил мой папа, схватив меня за плечо и рванув к себе.

Я вскрикнула – он по ране попал. От ногтей Синдзиро.

Отец убрал руку, посмотрел на десять дырок на моей кофте. А, нет, все-таки на моем плече ткань присохла к коже от высохшей крови.

– Ты! – выдохнул мой родитель с ненавистью, ступая между нами, – Что ты сделал с моей дочерью?!

– Ты мне сначала скажи, где ты шлялся этой ночью?! – мрачно сощурился мой защитник, – Скажи, почему бедная девочка ночью шатается по улицам, тебя разыскивая? Почему плачется незнакомым людям, что мать ее исчезла, а отец пьянствует где-то вместо того, чтобы сидеть с ней дома?!

Плечи моего отца поникли.

Я, пользуясь его смущением, торопливо влезла между ними, обоих взяла за руки.

– Папа, не ругайся. Синдзиро, ты тоже, пожалуйста, не ругайся. Вы оба хорошие. Просто так получилось.

– Он… – мой отец запнулся, – Он хороший?!

– Но он спас меня этой ночью, когда началась перестрелка.

– Он… – отец нахмурился, потом побелел еще больше, – Так вы где-то рядом были?!

– Мы сидели в кустах, откуда была видна твоя пьяная морда и развалившаяся тушка, – проворчал мой друг.

– Пап, ты только не сердись! Все обошлось же!

Но мужчина почему-то разрыдался и крепко-крепко прижал меня к себе.

– Ты была там! Глупая!

– Она тебя пошла искать, – проворчал Синдзиро, – Ты придурок еще тот.

Слушай, я понимаю, что ты мог с женой поссориться. Но за дочерью бы хоть проследил, а?! Мужик ты или не мужик? Почему твой звереныш шляется по ночам по улице и жмется по кустам, пока бандиты убивают друг друга?!

– Я идиот, я полный идиот, – покорно согласился мой родитель, плача надо мною и крепко-крепко меня обнимая.

– Или у тебя зверенышей так много, что одним больше, одним меньше – невелика потеря?! – продолжал свирепствовать Синдзиро.

– Но я не звереныш! – влезла я обиженно.

– А ты заткнись! – рявкнул мой спаситель на меня, – Мелюзга пусть молчит, пока самцы разговаривают.

Отец дрожащей рукой сжал запястье моего защитника. Тот бросил мрачный взгляд на его пальцы, но руку вырывать свою не спешил.

– Я больше не буду пить, Синдзиро! Клянусь! – сказал мой папа необычайно твердо, – Сразу после работы буду спешить домой к дочери. Одну ее на улицу не выпущу.

– Но папа! – возмутилась я.

– Молчи, сопля! – мужчина отодвинул меня в сторону, – А ты запомни эту ночь, Кин! Выводок свой нужно охранять.

– Я запомню, – уныло кивнул тот, – На всю жизнь запомню.

– Я посмотрю, как ты это делаешь.

– Но… – чуть поколебавшись, отец мой все же уточнил, напряженно вглядываясь в глаза Синзиро, снизу вверх – тот был его на полголовы выше, – Но тебе-то какое дело?

– Мне… кхм… – мой защитник, спокойно стоявший под дулом пистолета маленькой убийцы и хладнокровно ввязавшийся в драку с двумя взрослыми якудзами, почему-то вдруг сам смутился, – Ну, как бы… решил сделать доброе дело, что ли? Для разнообразия? Хотя… – вдруг в мое лицо вгляделся, – Она похожа на моего лисенка. Которого я по молодости и дурости потерял.

Проворчала, надув губу:

– Хватит звать меня лисенком! Я человеческий ребенок!

– А, ну да… – сказал он как-то отсутствующе.

– Пойдем домой, – отец притянул меня к себе обратно.

– Тебе бы на работу идти, судя по времени, – ухмыльнулся Синдзиро.

– А, да… – отец нахмурился, – Но сначала я ее отведу домой. А потом в школу.

– А потом тебя уволят за опоздание, – ядовито ухмыльнулся молодой мужчина.

Они точно не ладили. Давно и сильно.

Но Синдзиро вдруг покровительственно похлопал моего родителя по плечу и предложил:

– Иди, ищи свою сумку. Ты ее, кажется, где-то посеял. А я отведу Сеоко домой, рану ей обработаю. Потом в школу.

– Но зачем тебе?.. – отец недоуменно уставился на него.

– Ну, раз уж начал делать доброе дело, надо его с толком закончить, – проворчал мой спаситель.

– Но… – отец сильно не хотел отпускать нас и дальше вдвоем. Или пускать к нам домой.

– Если уж я старался защитить ей жизнь, мне вроде теперь уж убивать ее ни к чему? – проворчал Синдзиро, мрачно сощурившись.

А он бы… мог?.. Он тоже мог меня убить?! Как и Кику?!

Мой заступник огляделся – улица была пустынна, шумели и бурно обсуждали ночной шум где-то на соседней улице – и едва слышно сказал:

– Мне еще нужно с ней легенду для полиции обсудить.

– А, да… полиция… – отец вдруг испуганно ударил себя по губам, – Точно! Нас же наш участковый еще разыскивает! То есть, Сеоко! Он…

– Мы и к нему зайдем, раз так, – пообещал мой друг, – А ты на работу поторопись. Если тебя уволят, я вас кормить не собираюсь. Будете с голода помирать вдвоем. Я, все-таки, не мечтаю о пропуске в рай.

Отец долго колебался, но все же отпустил нас двоих. И упросил Синдзиро меня «в магазинчике сегодня придержать», мол, раз защитил от бандитов, может, второй раз тоже сумеет защитить. И чтоб мы вдвоем соврали что-то Сатоси-сан. Отец, когда найдет сумку и мобильник, нам с работы по мобильнику в смс пришлет, что сам полиции рассказал. На том мужчины и порешили. И Синдзиро увел меня ему в магазинчике помогать. Мол, временно нанял уборщицей. Но, мол, щадить меня не будет. Если захочу подработать – буду трудиться в поте лица. Отец внимательно посмотрел на него, но промолчал. Немного вроде ему поверил.

Но… отец знал, что Синдзиро живет в нашем районе и держит магазин сладостей. Значит, наблюдал за ним? Хотя и не подходил поговорить. Они… враги?..

– Пойдем, – потянул меня за целую руку продавец сладостей, – Нам еще Сатоси надо найти, который бегает и тебя ищет. А мне – стрясти с него оплату химчистки.

– Так он забыл?! – возмутилась я.

– Представь, этот гад поклялся – и забыл, – проворчал мой друг.

Отец растерянно прищурился.

– Так вы… давно общаетесь?..

– Мы это… – покосилась на Синдзиро. Пусть он отмазку какую-нибудь придумает. Он, кажется, это умеет.

– Немного общались прежде, – улыбнулся молодой мужчина, словно ни в чем ни бывало, – Сатоси-сан даже мороженным угощал нас двоих.

Кажется, известие, что Сатоси-сан общается с Синдзиро и даже нас обоих мороженным угощает, отца немного успокоило – он явно доверял нашему полицейскому.

А продавец сладостей сердито добавил, но как будто бы внимание отца моего отвлекая:

– Вообще, что ты за мужик? Я твою дочку уже пару недель как заметил: единственный ребенок, у которого никогда нету денег, чтобы купить себе сладостей. Все время ходит мимо и мимо моего магазина.

Папа как-то странно улыбнулся вдруг. А мой спаситель от этой улыбки как-то помрачнел. Что-то этих двоих уже связывало, неприятное. Но, кажется, они решили не впутывать в это меня. Потому что ребенок. Звереныш. Тьфу, человек я!!! А будь я зверем, так и не было бы у меня человеческого облика! И не жила бы спокойно среди людей!

Но мой отец все-таки меня доверил своему давнему знакомому, которого заметно не любил. И побежал искать свою сумку, наверное, забытую возле того гадкого бара на траве. И на работу потом. А я вроде нашла подработку. В магазинчике сладостей, почти по-соседству. Но, разумеется, мне надо будет стараться. Я почему-то уверена, что Синдзиро лодырям платить не будет. Если ж девочка-якудза его испугалась на миг… Лодырям пугаться полагалось сильнее.

Школу я в тот день прогуляла.

Поклонницам Синдзиро, разумеется, не понравилось, что у него теперь будет новая сотрудница, не из их клана. Одна даже толкнула меня локтем, в больное плечо. Якобы, случайно зацепила. Но хозяин магазина заметил. Подошел и при всех, ледяным тоном сказал:

– Больше в мой магазин не приходите. Я никогда не буду вас обслуживать за хамское поведение с моим сотрудником.

Ревнивица убежала вся в слезах. И на меня стали коситься покупательницы еще более холодно. Но, впрочем, еще и обходить стали за шаг или два, теснясь друг с другом. Лишиться сладких речей красивого продавца им не хотелось. Возможно, у некоторых он был единственным источником комплиментов, всегда дружелюбный такой и сладкоречивый. А женщинам без комплиментов как без сладостей – жизнь становится адом. Словом, после его заступничества я могла надеяться, что меня трогать не будут. Ну, хотя бы поблизости с магазином.

К счастью, больше никаких особых событий в ту неделю не было.

А, нет.

Ой, простите!

Едва вам не соврала.

Мы через три дня гуляли после уроков вместе с Аюму. Каппа сам меня нашел, по запаху. И они с хозяйкой подождали, пока я выйду. У Аюму в тот день уроки чуть раньше закончились – она прежде своих тест дописала – и она успела отнести рюкзак домой и взять на прогулку мохнатого приятеля.

Мило так гуляли. И Каппа оказался милым, дружелюбным псом. Лицо мне дважды облизал и руки. Ой, нет, вру. Простите, едва не соврала! Руки он мне облизал трижды! И четвертый раз – вместе с половиной мороженного, которым подруга меня угостила. Как бы пес потянулся облизнуть руку мне в четвертый раз, но промахнулся и случайно захватил мороженного. Аюму, смеясь, сказала, что они сами уже наловчились отпрыгивать с мороженным, а вот я еще не знала, какое главное и единственное преступление у их младшего представителя семьи.

И Аюму совсем меня не стеснялась! Хотя и была старше меня на два года! Когда мы попались на глаза ее одноклассницам, мило улыбнулась, приобняла меня за плечи и представила им как свою подругу. Подругу! Настоящую! Те, конечно, поязвили, что я из младшей школы и мол, любит она «возиться с мелюзгой». Кажется, это были те самые одноклассницы, с которыми с большой радостью прощаешься, когда учеников сортируют по новым классам.

Вот, теперь все самое важное из случившегося на предпоследней февральской неделе я вам рассказала.

Глава 16 – Сосна и хризантема

«Ну, вот и все, – устало подумал Тэцу. – Теперь точно все»

Чувств не было. Никаких. Злости тоже почти не было. Одна только усталость. Глубокая, непередаваемая усталость.

«Никто и не вспомнит» – с горькой усмешкой подумал Тэцу. И почему-то от этой мысли стало нестерпимо больно.

«А вдруг… все-таки… кто-то вспомнит?» – спросил изнутри мерзкий голос. Он как будто оглушил среди сгустившейся вечерней тишины и пустоты внутри. Надежда… как последний вскрик умирающего от жажды.

«Уже поздно. Уже давно поздно. Ты все еще веришь, что кому-то есть дело до меня? Мне казалось, что ты давно уже сдохла. Давно пора»

«А вдруг… все-таки… кто-то расстроится?»

Он подошел к шкафу и молча, со всей силы, расшиб об угол руку. Стало больно. До ужаса больно. Но ненадолго. Следом пришла все та же усталость. И холодная пустота опять зажглась изнутри.

«У меня ничего не осталось, – с кривой усмешкой подумал Тэцу, – Кроме этого мерзкого страха боли. Впрочем, и его можно обойти».

Молодой мужчина сел под закрытое окно, скрестил ноги и стал ждать.

«Стих бы какой-нибудь написать. Чтоб запомнили»

«Да заткнешься ты или нет?!» – и опять расшиб руку. Ушибленную. На этот раз о подоконник.

Со стены непреступно и грозно смотрела гравюра: изображение неизвестных самураев перед последним боем. Он зачем-то таскал эту старую гравюру с собой – в общежитие – с квартиры на квартиру. Старая, края уже потрепанные. Денег на оправу и раму не хватило. Потом экономил на ней. Теперь и возможности не будет. Но рука не поднималась выкинуть след о позабытых героев какой-то древней истории. Вот у кого были силы и мужество. Они с ними рождались. И умирали с ними. Без вздоха. Без сожалений.

Тэцу криво усмехнулся:

«Размечтался, придурок!»

Становилось все труднее дышать.

«А, может, все-таки… Все-таки, жить?..»

Он снова молча расшиб руку.

По больному месту. Об стену.

И беззвучно давясь слезами, сполз на пол.

«Самураи не плачут перед смертью… Но я-то – не самурай! И вообще… мне… все равно… теперь… все… равно…»

Мир куда-то поплыл.

«Интересно, когда заметят? Успеют или нет?..»

«Да заткнешься ты или нет?!»

Потолок расплывался… серым.

«Увидеть бы снова небо… голубое… небо… я… люблю… его»

* * *

– Ну, выгнали и выгнали! Бывает! – хрипло сказал Макото, – И что ты сник? Ужели же пойдешь и взрежешь себе живот? Или, может, получше, поговорим о моем предложении?

– Заткнись, голландец! – выругался Мацу, замахиваясь на него наполовину пустым сосудом, отчего часть сакэ выплеснулась спутнику на лицо, – А то об твою голову разобью!

И бродяга ронин, слизнув стекающие по лицу капли, отметил, что дряное сакэ.

Потом очевидцы говорили, что высокий самурай неспешно допил остатки вина, а потом так же неспешно вытащил из ножен катану. Впрочем, пока два воина молча осыпали друг на друга ударами, да и задолго после того, кто и как начал ту драку, не вспоминали. Люди толпились поодаль, с интересом наблюдая за поединком: горожане отдельно, стайка купцов отдельно – и только один просачивался между собравшихся, предлагая «купить наивкуснейших рисовых колобков, чтобы полакомиться зрелищем и их нежным, свежеприготовленным, вкусом». Прохожие из самураев, когда и их занесло на ту узкую, впрочем, как и другие, улицу города Эдо, также остановились посмотреть. С их стороны время от времени доносились скудные реплики, посвященные тому или иному удару, ловкости, противников или их технике. А вот зрители попроще на комментарии не скупились.

Наконец, Мацу без особого напряжения – в то время как его противник уже начал было выдыхаться – взмахнул мечом, рассекая плечо соперника надвое. Тот упал, дернулся, расплескивая кровь, и затих. Мацу молча вытер меч о края его одежды. Спокойно вернул свою катану в ножны. И двинулся по улице, ступая твердо, не смотря на выпитое сакэ. Воины расступились – без почтения, но с некоей долей уважения. Горожане же и торговцы – едва не кинулись врассыпную. Торговец рисовыми колобками и вовсе лоток уронил, едва на него лег невозмутимый и прохладный взор убийцы. Торговец почему-то стал кланяться и извиняться, а пара мальчишек – судя по хищно блеснувшим глазам, из бедноты – кинулись воровать белые шарики, присыпанные дорожной пылью вместо приправы. И обобранный хозяин даже не рискнул кинуться за ними.

Один из наблюдавших за поединком самураев, помоложе, предложил сказать хозяину про толкового бойца. На что ему ответили, что этот воин – Мацу, драчун, каких поискать, и толку от него не будет. И молодому воину прилетело за деловитость: тычком в спину, мрачным взглядом, предложением «заткнуться деревенщине» и вообще приказом срочно поставить в известность о поединке главного из клана. Воины быстро ушли – и люди простые с поклонами пропускали их. Все прошли, кроме самого молодого. Взгляд того упал на торговца рисовыми пирожками, потерянно собиравшего в треснутый лоток остатки товара.

– Посмотри на меня! – сердито сказал воин.

Торговец замешкался всего ничего. И это было воспринято как повод: лезвие катаны выскользнуло из ножен – и голова упала прочь. Зрители поединка и этой, очередной трагедии, побелели, но смолчали: жить хотелось им всем. А самураю-то что? С него за убийство дерзкого простолюдина не спросят. Воин довольно вытер лезвие о грязную одежду торговца – и молча ушел, быстрыми, размашистыми шагами: выполнять поручение.

Главного в городе не случилось, пришлось разыскивать вне Эдо.

Так случилось, что путь воина проходил мимо маленького храма. У храма росла старая скрюченная сосна. Под сосной кто-то забыл цветок хризантемы. Белая сорванная головка светлела на земле ярким пятном, но посыльный не заметил ее.

И Мацу не заметил ее. Он тоже шел мимо этого храма, шел уверенно, хотя и нес два сосуда с сакэ. И отхлебывал то из одного, то из другого. Зато сосну приветствовал, торжественно взмахнув перед ней сосудом пополнее. Как ни как, его Мацу в честь сосны и назвали. Чтоб жил долго как сосна. В смысле, чтоб много боев пережил и сильным стал. Пережил. И с пару десятков битв, и с полсотни поединков. Или даже поболее – с некоторых пор уже не считал. И отца пережил. И деда – вояка был хоть куда! И всех вообще пережил…

– Зачем? – прокричал мужчина и громко, надрывно расхохотался, – Жить зач-е-е-е-м? Уже много повидал, долголетие-то зачем?

Но раз родители велели жить долго как сосна, то надобно исполнять.

Что-то хрустнуло сверху, хряснуло… взвизгнуло… Взвизгнуло?.. Это что еще за диковинный птиц?! По деревьям визжит!.. Голландцы, что ли, завезли?

Мацу поднял голову, сощурился недоуменно. Над головой, в ветвях, кажись, что посередине, торчали и визжали босые истертые ноги. Белоснежная нежная кожа ступней кровоточила и здесь, и там. И кое-где их белизна затерлась грязью. Ноги болтали и визжали… Точнее, визжала девка, под чьей ногой, кажись, сломалась хрупкая опора. Ярким пятном между скрюченных ветвей и темной колючей хвои светлело ее кимоно. Судя по ткани шелковой, да по вышивке цветочной и нежной – девка-то не из простых.

Тут босая нога наконец-то нащупала новую опору, ойкнула покорительница вершин, осторожно ступила на другую ветку, потолще. Зашумела хвоя, хрустнули ветки. И из пелены ветвей и хвои выглянуло сверху вниз лицо. А вот лицо бы спрятала, бесстыдница! Видно-то из разошедшегося да изодранного подола слишком много всего! Хотя ноги хороши… и кожа такая светлая, какую в веселом квартале редко у кого из девок видал…

Недолго они смотрели друг на друга: матерый воин и хлипкая девчонка. Вскоре зашумели где-то на дороге.

– Воины. Конные, – спокойно заметил Мацу, – Спешат. И ругаются.

Расширились от ужаса глаза, смотревшие сверху.

– Не выдавай! – взмолилась покорительница сосны.

И до мужчины наконец-то доперло, как эта хилячка сумела взобраться по сосне, да еще и так высоко. Хотя ему-то что? Уж какая только слава не тянулась за ним, а вот в доброте его упрекнуть язык бы не повернулся ни у кого! Мацу опустил голову и задумчиво отхлебнул из полупустого сосуда. Сакэ было – дрянь. Жизнь, впрочем, тоже. Раньше-то хоть драки радовали, а теперь и этого лишился. А соперник что посильнее приходить не спешил… Теперь и вовсе хозяин осерчал за тот поединок со слугой его приятеля по стихоплетству – и выгнал с позором. Разрезать бы кишки. Ему или себе. Да мстить за него некому, ругать его некому. А потому злость брала, и на тот свет не хотелось торопиться. Хотя… поединок бы… И соперника посильней.

Мацу задумчиво посмотрел на небо. Светлое, голубое… красивое небо… его любимое. Да испуганные черные глаза меж ветвей испортили все удовольствие. Опустил голову, вздохнул, снова отхлебнул рисового вина. Тут и всадники подоспели. Конные воины. К чему такая спешка?

– Девчонку не видал? – рявкнул один из самураев, смотря на него сверху вниз, – Ищем младшую дочку осужденного дайме. Низкая, хрупкая, смазливая. Кимоно на ней верхнее нежно-розовое, как сакуровый цвет, с цветами вышитыми, а нижнее – цвета молодой листвы. Награду за поимку обещали.

Гордый, мерзавец. Стащить бы его с лошади, да всадить клинок в шею, чтоб сверху вниз так зыркать не смел! Мятеж, что ли, папаша ее поднял? Ему бы сбавить гонору – отвечать-то первыми придется семье, запертой в Эдо. Ему-то что! Дайме, глядишь, несколько месяцев еще проживет.

– Да ты оглох, что ли? Отвечай, когда с тобой говорят! – рявкнули на самурая сверху.

– Не, не видал! – спокойно ответил Мацу, – Я тут выпить у храма решил, да позлить богов.

Может, все-таки, решится на поединок с хамом? Но нет, спешили воины. Видать, сильно осерчал сегун. И страшная кара ждет девчушку. Да ему-то, в общем-то, все равно. Задумчиво поднес к губам сосуд. Опустел. Вот досада! И полетел сосуд, разбился жалобно о дорогу возле храма. Мацу спокойно другой начал: там еще оставалось сакэ.

– Спасибо, добрый человек! – вдруг сказали сверху.

Мацу едва не подавился. Это в чью дурную голову взбрело его добрым человеком звать?

Вверх посмотрел. А сверху на него смотрели так счастливо и благодарно. Аж растерялся. А раз растерялся, то новый удар пропустил. Попросили его, как доброго человека, еще и ее с дерева снять, малявку. Ей, видите ли, забраться-то хорошо, а как спуститься-то – так кишка тонка. Под вопли снимать девку с дерева – этого только врагу пожелаешь. Заткнулась только, когда додумался и пригрозил, что преследователи услышат – и вернутся за ней.

– Тебя как звать-то, мой доблестный спаситель?

Он задумчиво почесал бровь. Спасителем малявок, да еще и доблестным, ему приходилось быть впервой. Да впервые почти его так возносили до небес из-за какой-то совершенной ерунды! Тем более, не ради нее старался. Мужчина задумчиво поскреб бровь. Хотя… было дело, от страха ему некоторые какой только чуши не несли! И что от бедности, и что помутнение в голову нашло. Но всех переплюнул сопляк молодой, который грозился, что некто в императорской семье ему дядя и если что… И ничего, так и не разыскивал никто потом ни сопляка, ни того, кто оставил ему на память шрам поперек лица.

– А я… – начала было девчонка, да осеклась, – А мне уже не слыхать моего имени, не произнести, – и взгляд ее упал на сорванный цветок хризантемы, белый, как и траурная одежда, как напоминание об утраченном детстве и счастье, – Зови меня Кику. Как хризантему.

Да не больно-то и интересовало его, как ее звать. Плевать было, если честно. Отвернулся, да побрел, отхлебывая рисовое вино. Да догнала малявка, дорогу перегородила:

– А куда мы теперь пойдем? В Эдо мне теперь нельзя. И вообще, меня теперь по всей округе ищут.

«Что значит «мы»? – едва не рявкнул Мацу, который за ней следить ни разу не вызывался. Да посмотрел в такие доверчивые, радостные глаза… и сам почему-то заткнулся. С такой надеждой, с такой верой смотрела сопля на него… как мать родная не смотрела никогда. Ну, разве что отец, когда он стал учеником господина. Господина, выгнавшего его. За все долгие года честного труда. Ну да, шалил иногда, перерезал чьи-то болтливые чрезмерно глотки. Но не стоило это того. Не стоило выгонять-то! А ежели эту девчонку подберет, да спрячет, то опасность нависнет над его беспутной и гордой головой. Страшная опасность. И о равенстве поединка, о чести сражающихся навряд ли вспомнят.

Кровь зажглась внутри у Мацу. Поединок! Страшный поединок ждет того, что вздумает вступиться за девчонку из осужденной семьи! Страшная смерть и ей, и ему. Страшная смерть, жуткий поединок и… и возможность умереть красиво. Главное только твердо стоять до самого конца!

С той поры-то стали бродить двое новых путников по улицам Нихон. Зрелый мужчина, страшный воин. Да нежная, хлипкая девчонка. Он ругался, влезал в драки порой, отчего она смотрела и тряслась. От ужаса. За него. А он, победу одержав очередную, отчего-то чувствовал, как внутри змеей в клубок свивается небывалый восторг. Одно дело, когда дерешься – и, быть может, никто победы твоей так и не увидит, не запомнит, не вспомнит потом. А другое, когда за тобой так следят, с такой надеждой, с таким страхом, с такой… нежностью? Да не, нежность-то как раз и примерещилась в тот раз на нетрезвую голову.

Впрочем, как ни был Мацу жесток с врагами и хамами, однако же девчонку вообще не обижал. Она, бывало, когда никто не слышал и оставались наедине, сыпала красивыми стихами. И играть бы с радостью для него согласилась на бива – она умела и любила в эдоском доме, где росла с самого своего рождения, заложницей. Да он отказался бива покупать, боясь, что их вычислят за ее умелую игру – она утверждала, что умело играет – и ее найдут. Она, понурившись, смирилась и с такой утратой. Так и жили, и прятались. Мацу да Кику. Сосна и хризантема.