Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Сначала он просто рисовал его силуэт, в забытьи и рассеянности, на земле или на песке у берега реки. Потом поймал себя на том, что с каждым разом все тщательнее прорисовывает это женское лицо. И однажды понял, что нет в мире женщин никого красивее, чем та, у которой было бы такое же лицо. И однажды вдруг четко ощутил, что таинственный черный сфинкс из сна, которого так хочется рисовать при первой же возможности, четко очерчивая лицо, как-то связан с третьей слева пирамидой, возвышающейся над страной. И даже разузнал, что в гробнице той пирамиды покоится тело самой любимой из жен одного из прежних фараонов. Говорили, что на крышке саркофага умелые мастера изобразили ее прекрасное лицо. Столь прекрасное, что фараон, увидев его, расплакался, один из мастеров свихнулся, а другой умер. И если б он только мог увидеть крышку саркофага… Саркофага, который так страстно ему хотелось разбить!

Он как мог боролся с наваждением, но оно упрямо возвращалось. Он молил богов помиловать его. Тогда ему опять приснился черный сфинкс, чья женская голова смотрела на него укоризненно. И тогда, проснувшись в холодном поту, он не выдержал и решился.

– А это что-то изменит? – устало спросил подросток воина.

– Нет, – холодно отрезал тот, – Если мы будем миловать расхитителей гробниц, то им не будет конца. Ты хочешь еще что-нибудь сказать?

Подросток посмотрел на верх третьей слева пирамиды и улыбнулся. Он знал, что ничего не изменится. Просто это наваждение не оставит его. Оно сведет его с ума. А смерть от яда змей будет пусть и мучительной, но быстрой. Смерть… он не боялся ее. Он давно любил ночь и давно уже мечтал заглянуть в царство ночи и теней…

Он сделал шаг назад, к яме.

Девушка, чью голову обхватил золотой убор в форме птицы, который, казалось, был объят огнем, грустно улыбнулась и покачала головой. Она стояла на пороге, всего в нескольких шагах от него. За ее спиной были темнота и пустота. За ее спиной было царство ночи и теней – он вдруг явственно понял это. И приблизиться к ней можно было только умерев. Но ее глаза… ее улыбка… он всегда искал ее взгляд и ее улыбку… вечно искал… искал и не находил… Просто потому, что она ждала его там… Самая красивая из всех женщин, когда либо существовавших в обоих мирах.

Подросток улыбнулся еще шире и ступил назад. Еще шаг. Второй. И погрузился в яму. Стражнику еще какое-то время снилось в кошмарах лицо осужденного на казнь. Лицо, на котором была улыбка!

Ведь он всегда искал только одну ее… вечно искал и везде… искал и не находил… просто потому, что он искал ее в мире живых, а она ждала его там… просто она ждала его там…

– Ты спятил? Местные нам головы снимут! – возмутился крепкий старик, оттаскивая своего спутника – мужчину средних лет – от стены пирамиды. Тот сопротивлялся и смотрел на древнее каменное сооружение как завороженный, – Да что с тобой? Рехнулся, что ли? – А если… – сказал другой из спутников и поежился.

– Что если?! – проорал старик.

Он приехал сюда торговать. Еще только свихнувшегося слуги ему не хватало! И так была задержка в пути. Был трудный путь. Трудный и опасный. Тем более, что из-за этого негодяя они заплутали.

– Говорят, что эти штуки – большие склепы мертвецов-царей прошлых эпох – охраняет какое-то страшное проклятие, – хотя охранник был весьма высоким и мускулистым, хотя он уже не один десяток разбойников прикончил, некоторых даже голыми руками, однако ж сейчас он был бледен и дрожал, робко поглядывая на высоченные древние каменные сооружения.

– Бредни! – проворчал купец.

Старик злобно дернул за волосы юнца, мешавшего ему.

– Чего застрял как камень?! Пошли!

Тот вздрогнул, обернулся. Что-то было такое жуткое в его серых глазах.

– Что за рожа вообще? – заорал купец, брызжа слюной, – Я тебя, что ли, от бабы твоей оторвал?! Кто за тебя, щенка такого, вступился? Кто взял тебя в караван?! Где твоя благодарность?

Видно было, что сероглазый мужчина двигался неохотно, с таким трудом, словно к его ногам приковали тяжелые цепи. На первом же отдыхе после сделки он напился. Пил всю дорогу до дома. И вскоре после возвращения в родной город умер в какой-то глупой пьяной стычке…

Просто он всегда ее искал. Только ее одну. Всегда искал ее взгляд и ее улыбку. Вечно искал и не находил…

Врачи мягко, но твердо разбудили его.

– Сожалеем, но вам придется последовать за полицейскими, – сказал один из них, часто заботившийся о нем. Сказал и виновато опустил глаза.

Серые глаза недоуменно обвели всех присутствующих: врачей, нескольких полицейских, двух плачущих медсестер. На миг задержался его взгляд на том черноглазом молодом мужчине, явно южных кровей. Кажется, уже видел его недавно. Тот молчал, кусая губу. В глазах было отчаяние. Он так ничего и не сказал.

– Просто вы… как бы это… – голос врача дрожал – отпускать чудом спасенного пациента, когда тот еще не успел оправиться толком, да еще и в такое место, ему было мучительно, – Когда-то вы подожгли наш единственный в городе музей… и наши власти не могут отпустить вас… хотя люди их просили о милости.

– Почему? – наконец-то сказал хоть одно слово пациент.

– Вы однажды спасли девушку… – глаза врача округлились, – Вы… не помните об этом?

– Тот огонь сжег все. Всю мою жизнь, – ответил мужчина равнодушно.

Ветер вдруг проник в палату и всколыхнул белые полупрозрачные занавески. Больному вдруг примерещилась девушка в белой одежде и массивном золотом украшении на шее. Босая, она стояла у окна и смотрела на него пронзительными черными, жирно обведенными глазами. Видеть ее лицо ему было радостно. Так радостно, что ничего в мире больше не имело значения.

– Следуйте за мной, – тихо сказал один из полицейских, молодой и серьезный, лет так тридцати.

Его лицо было смутно знакомым. А еще было неясно, почему у него такой виноватый взгляд.

– Простите, что опять ничем не смог вам помочь, – сказал тот смутно знакомый незнакомец.

Поджигатель музея промолчал. Он отвык от ярких эмоций. Вся жизнь давно стала однообразной чередой из серых дней. Он смутно уже начал вспоминать горящую залу в музее и занесенные над ним белые кроссовки в красных пятнах – тело отчаянно ныло, словно его опять избили, долго и злобно.

– Я исследовал ваше дело… – не дождавшись никакой реакции, виноватый полицейский добавил, – Ну, о поджоге в музее. Неужели… вы меня совсем не помните?

– Я не помню ничего, – тихо ответил больной и протянул ему руки. Почему-то именно ему.

– Должно быть, это очень страшно, – участливый полицейский тяжело вздохнул.

Девушка в белом платье теперь стояла возле двери и опять грустно улыбалась. Она переживала из-за него. И этого было достаточно. Потому что все остальные были не важны.

И сероглазый мужчина улыбнулся ей. По спине полицейского поползла струйка пота. Он не понимал, почему этот несчастный арестант улыбается в такой ситуации. Кажется, всего-то была одна сигарета и упавшая газета, а еще испортившаяся система пожарной безопасности за которую ночной сторож в общем-то не отвечал. Просто вот так по глупости или сонливости уронить сигарету и газету. И несколько лет сходить с ума от одиночества в одиночной камере. И даже спасение человека, такая отчаянная отвага, даже это не может его спасти. А все какое-то сгоревшее старье из музея, так называемое богатство! Девчонок бы так спасали как этот хлам! Никто из тех, чьи окна выходили на тот закоулок, так толком и не среагировал.

У черноглазого мужчины, одетого как простой горожанин, вдруг зазвонил мобильный телефон. Тот быстро оглянулся, но трубку все-таки взял:

– Да, солнце? Да, я сейчас занят. Что, говоришь? Упала?.. Без сознания?! О, боже! Ты позвонила в скорую?! Я сейчас же приеду! – и он выскочил из палаты, судорожно сжимая в руке мобильный телефон.

Откуда-то из коридора донеслось:

– Ну, и что, что у меня отобрали права! Ну и что, что полиция?! Да говорил я с ними и не раз! Солнце, держись!

Поджигателю музея вдруг ясно представился знойный день над южной страной. Тяжкий путь через землю, усеянную трупами. Взгляд той, что ждала его с краю. И огонь, который сжег все. Все сжег, что было. Сжег все его прошлое и все его будущее. Огонь, который сжег все. Сжег все. И на душе стало как-то легче.

Девушка в странной одежде продолжала ему улыбаться, и он резко слез с кровати на пол, ступил к ней. Быстро подошел, протянул руку, чтоб коснуться ее щеки. Но пальцы прошли сквозь нее и уткнулись в дверной косяк. Просто ее нет в мире живых. А значит, все остальное бессмысленно. Он обернулся к полицейским, спросил того, сочувствующего:

– Ну, пойдем? – и улыбнулся.

Просто он вспомнил, что она всегда ждала его там. А значит, что бы ни случилось в этом суетном океане жизни, однажды он опять вернется к ней. Она ждет его там. Она всегда его ждет. Только одного его. Просто ей, как и ему, больше никто не важен.

От улыбки арестованного полицейского опять прошиб холодный пот. Несчастный страж порядка, который ничего так и не сумел сделать для того, кем искренне восхищался, не понимал, почему поджигатель музея улыбается в такой ситуации. И полицейскому вдруг явственно вспомнился кошмарный сон, который с раннего детства и до сих пор преследовал его. Сон, где он тоже был стражем порядка, в какой-то древней и южной стране. И там он должен был казнить воришку, совсем еще юнца. Должен был столкнуть его в яму с ядовитыми змеями. И юнец это прекрасно понимал, должен был представлять, какая ужасная смерть его ждет. Но мальчишка улыбался! И ступил в яму со змеями сам. Вроде стражнику и выбора особого не было. Но эта счастливая улыбка и эта поспешность юнца глубокой раной легли ему на душу. Он никак не мог понять, что же такого было в жизни юнца, чтоб так улыбаться перед смертью и самому ступить в яму с ядовитыми змеями?! И теперь похожая ситуация случилась наяву: стал полицейским и обязан наказать преступника. Но почему же тот так улыбается в такой ситуации? И до чего ужасное чувство: один в один как в том проклятом кошмаре!

Всю дорогу до тюрьмы арестованный улыбался.

Он всегда и везде из жизни в жизнь искал ее. Всегда искал ее взгляд и улыбку. Долго искал и не находил. Но теперь понял, что она ждет его там. А значит, они обязательно встретятся рано или поздно!

А полицейского трясло. Трясло от жуткого совпадения ощущений из кошмара и реальности. А он ведь так боялся, что однажды случится что-то подобное! Так боялся и… Надо было что-то сделать! Надо было что-то сделать! Ведь муки совести непереносимы… Ведь он же ж не выдержит, если еще хоть раз… Этот человек… снова через несколько лет этот человек, этот несчастный арестованный…

Тут полицейский вспомнил всю мышиную возню, раздутую этим пронырой-журналистом, которого тоже очень зацепила история несчастного поджигателя музея. Вспомнил, как один единственный журналист, вот этот самый, одной пламенной речью сподвиг людей свергнуть зануду-мэра с его пьедестала. И задумался, что надо бы объединить им свои силы. Пусть еще раз в мире восторжествует справедливость! Ну да, музей отчасти жалко. Старинные ж вещи, более не повторятся. Но вот мумию, что была уничтожена в пожаре, как-то не очень жалко. По мнению полицейского, о котором он, впрочем, никому так и не сказал, мертвым надо дать возможность уйти спокойно, а не расковыривать могилы, чтоб – какой ужас – потом выставлять бренные останки для рассмотрения разными сомнительными личностями. Тем более, что в тот музей даже дети ходили. А увидеть такое ребенку – худшего сложно пожелать. Ну да, счас такие фильмы пошли, что мумия уже не столь потрясает молодое поколение, как суеверных стариков. Да, собственно, полицейский и сам когда-то так считал. И поначалу даже возмутился, узнав о пожаре в музее. А потом узнал, что поджигатель, прежде чем его схватили, спас ту девчонку. И слова поджигателя, так зацепившие его тогда и перевернувшие что-то в голове, до сих пор будто бы звучали у него в ушах: «Вы считаете, что культура – это строить большие дома, выставлять в них чьи-то трупы и потом толпами ходить на них смотреть? Лучше бы вы позаботились о беспризорниках и сиротах!».

Отзывчивый полицейский оглянулся через окошко на арестованного, сидящего в кузове машине. Тот прислонился головой к стене и закрыл глаза. И улыбался. Он по-прежнему улыбался, этот странный человек. Хотелось бы понять, что за мысли сейчас витают в его голове – этого несчастного, преданного другом-коллегой, потерявшего престижную работу, брошенного девушкой, потом уцепившегося за пыльное место ночного сторожа, принесшего ему несколько лет тюрьмы, едва не скончавшегося при защите той несчастной. Этого несчастного, который опять возвращается в тюрьму и при этом улыбается. Да, очень хотелось бы знать, какие мысли в его голове, но полицейский боялся, что свихнется, если узнает. Потому что несчастный поджигатель, похоже, уже сам свихнулся от пережитого.

Когда мэр хотел заставить едва живого преступника подписать ту бумагу – униженные мольбы о прощении за уничтожение народных сокровищ – то преступник заляпал бумагу кровью из открывшейся раны. И еще нарисовал на бумаге сфинкса. И в тюрьме, как стражу закона жаловался его приятель, после кого-то из заключенных в одиночной камере на стене остался нарисованный сфинкс. Силуэт сделан черной гелевой ручкой, детали процарапаны чем-то мелким и не очень острым, возможно, концом стержня той самой ручки. Процарапаны глубоко, но штрихи неровные: руки рисовавшего были слабы. И еще тот бедолага пытался покрыть сфинкса кровью. Очевидно, своей, так как в палате больше никого не было. И отзывчивому полицейскому подумалось, что оба сфинкса дело рук одного человека, того поджигателя. А потому не следовало и спрашивать, какие мысли были в голове у него.

А еще полицейскому хотелось ударить по лицу отца и мать преступника, которые узнав о пожаре и причастности к нему их сына, публично заявили об отказе от него. Приятель, охранник из тюрьмы, еще говорил, что ни мать, ни отец так и не навестили заключенного. За девять лет! Да, собственно, преступник и сам ни разу о них не вспомнил. Он вообще почти все время сидел, смотря на стену. Может, оно и к лучшему: и без того бед на голову этого мужчины свалилась до ужаса много, предательство родителей могло его и вовсе подкосить. А может, он догадался? Может, что-то понял? Но ничего не сказал.

Только двое пытались навестить его: спасенная девушка и тот проныра-журналист, который был в курсе всего. Он же поддерживал ту девушку, помогал пробраться в тюрьму и носить еду – обилие связей журналиста поражало воображение. Хотя сам он обычно шутил, что просто умеет ходить сквозь стены. И его поминали недобрым словом почти все полицейские и сотрудники разных общественных учреждений – длинный нос охотника за новостями лез во все щели, выуживая самые тайные и пикантные сведения. Которые, разумеется, обладатели всячески пытались спрятать. Однако именно этот парень посочувствовал несчастной. Поддержал ее, когда выяснилось, что она забеременела от одного из насильников. Причем, его сочувствия хватило даже на то, чтоб жениться на этой девчонке! В городе ее многие знали в лицо, все «сочувствовали», но мужчины и парни шарахались от нее, как от прокаженной. Она бы уехала из города куда-нибудь, но с деньгами были проблемы. Еще и старая мать приболела. Словом, второй из не прошедших мимо, тоже спас ее. И получил благодарную и нежную жену. Теперь жена заглядывает в полицейский участок иногда и просит передать мужу сверток с обедом. Да и муж периодически отрывает полицию от работы, может, кто в курсе, где в городе топает его ненаглядная, а то у него или нее разрядился мобильник и отрубился, короче, надо срочно узнать, где она. Эту пару в городе знают все. Все видели, как нежно они смотрят друг на друга. Все знают их старшую дочку: задиристую девчонку, победившую на городском конкурсе юных художников. А еще она хорошо поет. Что ж она такое нарисовала тогда, на конкурсе?..

Полицейский устало нахмурился и потер лоб, силясь вспомнить. Потом вздрогнул, резко развернулся, впился взглядом в лицо арестованного. Тот по-прежнему сидел, прислонив голову к стене, прикрыв веки. Кажется, спал. И по-прежнему улыбался, как будто самое страшное осталось позади… Полицейскому вдруг показалось, что он сам начинает сходить с ума. Просто… это все было уже слишком!..

В тюрьме поджигатель молчал. Даже тогда, когда его оставили в камере, под градом заинтересованных взглядов сокамерников. Сел на полу под окном, едва не уснул. Его растормошили, указали на одну из свободных кроватей. Лег. Какое-то время молча смотрел в потолок или будто сквозь него – того, кто рискнул заглянуть ему в глаза – пот прошиб. Потом уснул.

Машина быстро мчалась, разрезая фарами вечерний полумрак. Двое с оружием сидели в кузове, изредка поглядывая то друг на друга, то на закрытый груз напротив них. Погода испортилась очень быстро. Внезапный порыв ветра содрал ткань с массивного предмета. Капли дождя потекли по изображению женщины на крышке саркофага, словно ее слезы.

– Зачем он тебе? – спросил один, помоложе, с грустными черными глазами.

– Когда закончится война, быть может, за эту штуку удастся много денег забабахать.

– А что ценного в этой каменюке?

– Ты че, совсем дубина, что ли? – выпучился искатель наживы, – Не знаешь, что это такое?

– Он из деревни, – отозвался водитель, – Из дальней провинции.

– Короче, дуб дубом, – вздохнул второй из кузова, – Эта штука называется саркофаг. Внутри труп какого-то человека, жившего тысячи лет назад. Его как-то так обработали, чтоб подольше пролежал. Думаю, когда война закончится, и наши ученые накопят деньжат, они нам много бабла отвалят за эту штуку.

– Но так нельзя! – солдат из провинции аж вскочил. Сильный порыв ветра отбросил его назад. В падении он зашиб плечо о каменный гроб, – Это ж неуважение к покойному – вытаскивать его из земли.

– В других странах, я слышал, их вполне себе в музеях выставляют. Как ни как, редкость. Человек, живший тысячи лет назад.

– В… м-м-муз-зее? – провинциал аж заикаться стал, – Это за что ж такое неуважение к мертвому человеку?

– Да сиди ты спокойно, придурок! – шикнул на него новоявленный предприниматель, – Кто навязался на дело? Ты! Кто денег просил и какую-нибудь работенку? Ты! Вот сиди и молчи теперь.

– Но это… это… – черноглазого трясло.

– А ты думал, что тут какое-нибудь приличное дело будет?

– Лучше бы я и дальше навоз из свинарников выгребал! – пылко ответил защитник нравственности.

– Вот и сидел бы там, в своем…

Ветер заткнул ему рот высохшим мокрым листом. Солдат сплюнул, посмотрел на лист. Кленовый… Выкинул во мрак за кузовом. Дождь внезапно прекратился. Полыхнула молния и расколола небо на три части.

– Ну, и погодка! – проворчал водитель, – У меня ветром сигарету вырвало и унесло. Даже не закурить спокойно!

– Слушайте, а может, мы… того?.. Похороним его по-человечески?

– Вот нашел на свою голову! – и второй из кузова выругался.

– Но так нельзя!

– Сиди уже! А то денег за работу не отдам!

– Да идите вы с вашими деньгами! Не нужны мне такие деньги! Я всем расскажу… всем! Что вы…

Он вскочил. Новая молния осветила его лицо. И дикие глаза, из которых, казалось, смотрела черная бездна.

– Сядь! И заткнись! – заорал на него другой.

– Слышь, парень, не рыпайся, – четко сказал водитель, – Этой женщине от твоей возни ни горячо, ни холодно.

– Ж-женщине?

– Да, там, внутри, баба, а не мужик.

Что-то такое случилось внутри провинциала. Его взгляд стал таким… непередаваемо жутким… такая непоколебимая уверенность и ярость зажглись в его глазах, освещенных новой вспышкой молнии…

– Оставьте. В. Покое. Эту. Женщину, – громко и четко произнес воин.

– Какого… ты вообще в это ввязался, раз такой чистоплюй?

– Не знаю, – провинциал мотнул головой. Капли с его мокрой длинной челки упали саркофаг, – Мне хотелось жить лучше. Проще. Надоело возиться со свиньями. Но, похоже, они были добрее некоторых людей. С навозом было как-то проще.

– Да ты… ты… – его противник вскочил.

И он вскочил. Ростом был пониже охотника за деньгами, более щуплый. Но… более спокойный. С каким-то ледяным спокойствием, каменным, вызывающим в душе его противника какой-то дикий и животный ужас. И ощущение, будто он раздет и безоружен под этим суровым тяжелым взглядом.

– Не знаю, почему мне захотелось рвануться куда-то из родного города… Почему мне там спокойно не жилось? – провинциал устало потер лоб рукой, – Почему мне захотелось обратиться именно к вам? К чему было все это? К чему было? Зачем?..

Очередная молния расколола небо пополам. И что-то внутри молодого низкого солдата откололось.

– Отдайте мне ее! – мрачно произнес он, поднимая оружие.

– Рехнулся?!

– Я хочу, чтоб она смогла уйти спокойно.

Прогремел выстрел. Ночная тьма поглотила машину.

Водитель резко затормозил. Выскочил из кабины, схватив свое оружие.

Новая молния подожгла высокое старое дерево у дороги. Высохшая древесина, всего слегка смоченная дождем, вспыхнула, как свеча. В свете пламени и блеске новой молнии стала видна скрюченная фигура у саркофага.

Из пробитой головы провинциала стекала кровь. Пальцы судорожно сжимали оружие, с которым он хотел защищать эту женщину, от которой осталась одна только оболочка. Глаза его смотрели куда-то в пространство. А каменное лицо…

Два солдата ощутили дикий ужас. Потому что из каменных глаз женщины на крышке саркофага стекали кровавые слезы.

И хотя оба убеждали себя, что это просто кровь убитого попала на камень, хотя не могло быть иного объяснения, но освещенное молнией и огнем каменное лицо плакало… каменная женщина плакала как живая… кровавыми слезами…

Они смотрели на нее долго, в ужасе, понимая, что она им еще не раз будет сниться в кошмарных снах. Потом опомнились, решили сбросить вздорного напарника в реку. Кому во время войны будет дело до трупа с простреленной головой, выплывшего из реки?

Они подняли неподвижное еще теплое тело, с руганью вытащили на дорогу – устроил им тяжелую ночку – вздохнули, передохнули и подняли опять. Подняли и выронили.

На его лице была улыбка. Совершенно безумно было бы умирать в такой ситуации с улыбкой. Но на его лице была улыбка.

Просто он всегда ее искал. Искал ее взгляд и ее улыбку. Всегда и везде искал, из жизни в жизнь. Искал и не находил.

Но когда он схватил оружие, чтоб защитить останки той женщины, жившей в давние времена, то он увидел за спиной у своего врага девушку в странной одежде. В блеске молнии золотая птица, обхватившая ее голову, казалось, была объята огнем. А ее черные глаза, жирно обведенные черной краской, смотрели так ласково и нежно. Полупрозрачная тень, она стояла на пороге и улыбалась ему. За ее спиной были мрак и пустота: царство ночи и теней. Царство ушедших из мира людей, где ее душа ждала его. И, наконец увидев ее, он улыбнулся. А потому не успел первым нажать на курок…

Она посторонилась, и он шагнул через порог. Она протянула ему руку – и он сжал ее полупрозрачные почти неощутимо прохладные пальцы. Они уходили вдвоем в царство ночи и теней. Две усталых души, чьи судьбы сплелись на много лет… Две души, которые ни за что не хотели расставаться… Две души, которые всего на миг были рядом в мире живых…

А мэру, который сидел в камере этажом ниже, в течение двух недель снился мужчина с простреленной головой и каменное женское лицо на саркофаге, плачущее кровавыми слезами. Поначалу его просто трясло, потом он выпросил себе книгу с молитвами и долго и упорно пытался припомнить всех, кому когда-либо сделал что-то гадкое. Умирать с простреленной головой ему не хотелось. Молиться тоже. Но молиться было не так страшно. Короче, ему пришлось учиться раскаянию.

Вот только каменное лицо, плачущее кровавыми слезами, преследовало его и впредь. Иногда. В самых жутких кошмарах. Бывший мэр никак не мог понять, что он такого ужасного совершил?..

Какое-то время проснувшийся поджигатель недоуменно смотрел на склонившегося над ним полицейского, силясь понять, что ему говорят и где он уже видел это лицо. Потом послушно пошел за ним, хотя так и не понял, куда его ведут.

Да, собственно, ему было все равно. Чувства как-то притупились из-за бесконечной череды однообразных тюремных дней. И хотя теперь он был не один, его состояние продолжало быть таким же безучастным. Поначалу сокамерники к нему приставали из любопытства. Потом, подслушав разговор охранников и смекнув, что это за молчаливый сероглазый человек, донимали вопросами и дружелюбием еще больше прежнего. А потом отстали, натолкнувшись на стену равнодушия. Им казалось, что здесь только его тело, только его равнодушный взгляд, а сам он где-то далеко. И все слова, которые говорили ему, словно проваливались куда-то в пустоту.

Однажды кто-то из его соседей извернулся и спер у одного из охранников черную гелевую ручку. Любитель ребусов и кроссвордов матерился до позднего вечера. А заключенные ликовали так, словно сперли целый сундук сокровищ у хищных леопардов и туземцев. Как ни как, а хоть какое-то развлечение. Вор с гордостью продемонстрировал ручку соседям. Увидев ручку, поджигатель музея как-то ожил и даже вежливо попросил ее потрогать. Ему подарили ее, как трофей. Точнее, как букет цветов, который вручают чемпиону, стоящему на первом, самом высоком месте пьедестала. Он вежливо принял подношение, очень вежливо поблагодарил. И до ужина рисовал на простыне великолепного черного сфинкса. И даже вполне осмысленно общался с заинтересованными соседями.

– В прошлом году какая-то девчонка победила в городском конкурсе, нарисовав похожего зверя, – припомнил один из заключенных, задумчиво теребя подбородок.

– А что за девчонка? – рассеянно уточнил художник.

– Да дочка одного из… кто ж это был? – старик задумчиво поскреб голову.

Так и не вспомнил. Отвлекся на рисующего. Лицо того было серьезно, движения размерены, в глазах горел интерес. Мастер в деле, короче говоря.

Ночью поджигатель музея спал на простыне с черным сфинксом, счастливый, словно король на троне. А утром его опять куда-то повели. Один из полицейских казался очень знакомым…

Его опять усадили в кресле перед стеной из стекла. Он вдруг четко вспомнил, что с этого-то все началось тогда, в прошлый раз, когда его вытащили под хищные вспышки фотоаппаратов, а мэр требовал публичного извинения и коленопреклонения.

Только сегодня на него из-за стекла смотрел всего один человек. Приятная русоволосая женщина с множеством морщинок на лбу и у глаз. Странно, ей вроде б не более тридцати или около того. Она так искренне обрадовалась его появлению, что он даже смутился и немного обрадовался.

– Мой муж и следователь наконец-то выхлопотали для вас освобождение! – радостно сказала она, подходя к самому стеклу, – Жаль, вам еще два года тут ждать. Ох уж эти люди! Держать такого замечательного человека из-за какой-то сгоревшей рухляди! Нет, это просто невозможно! Но я так рада, что вас выпустят, так рада! – она дрожащими руками извлекла из сумки сверток, – Я тут вам поесть принесла. Бедненький, так давно не ели домашней еды… Надеюсь, я нормально готовлю? Ну, хоть чуть-чуть вкусно? Так хочется сделать для вас хоть что-нибудь… – Вы передадите ему? – она с мольбой посмотрела на полицейских стоящих за его спиной, – Тут просто еда. Немного домашней еды. Всего немного, передайте ему, пожалуйста! Я бы принесла побольше, но они обычно много не передают… – возмущенный взгляд куда-то вбок, на дверь ведущую наружу из того помещения за стеклом, – Ну, где же они? Сказал же, что скоро приедут…

– Вас хочет увидеть девушка, которую вы тогда спасли, – шепнул ему на ухо полицейский.

И сероглазый заключенный наконец-то вспомнил его. Тот самый, который исследовал его дело. Который позволил тогда уйти от мэра и въедливых глаз журналистов. Точнее, пытался. Телохранители мэра задержали его в коридоре и требовали, чтоб подписал ту бумагу. На которой поджигатель нарисовал черного сфинкса.

– Я хочу вас познакомить с моей семьей, – женщина тепло улыбнулась, – Когда вас выпустят, мы будем ждать вас в гости. Мы всегда будем рады вам. О, а вот и они! – мрачный взгляд на открывающуюся дверь, на выходящего из-за нее черноглазого мужчину, чьи предки явно были из какого-то южного народа, – Ну, наконец-то! Где вас носило?!

– Прости, солнце, – улыбнулся муж, – У нее живот прихватило.

– Что-то серьезное? – взволновалась мать.

– Нет, все нормально, – взгляд на растерянного заключенного, – Я очень рад, что наконец-то вас отпустят. Жаль, вам еще тут два года ждать! Так, я кого-то тут не вижу… – он повернулся к двери, словно ожидая кого-то еще.

Дверь медленно приоткрылась. И что-то в душе у заключенного вдруг встрепенулось.

В помещение по ту сторону стекла вошла девчонка десяти или одиннадцати лет. В белой футболке и светлых штанах. Высокая. Темноволосая. С черными глазами… жирно обведенными черной краской.

– Я хотела поблагодарить вас за спасение мамы, – сказала она, подняла взгляд на замершего по ту сторону стекла, и улыбнулась. – Мама мне часто рассказывала о вашей смелости. И мне очень хотелось посмотреть на вас и поблагодарить вас.

Он стоял, словно окаменев, и смотрел на нее. Молча смотрел. Смотрел и ничего не говорил.

Он всегда искал ее. Всегда искал ее взгляд и ее улыбку. Всегда искал, но не находил…

Но она сейчас стояла напротив него и ласково улыбалась ему. Совсем молодая. Худая девчонка. В обтягивающей светлой одежде. Непослушная полувзлохмаченная грива темных волос обрамляла нежное лицо, слегка смуглое. Но ее черные глаза… они были точно такими же, как и тогда. И точно так же обведены черной краской.

Заключенный вдруг вспомнил тот день. Тогда быстро забыл все, решил, что просто увидел сон.

Тогда он проснулся рано утром. В его камере была заплаканная девушка. Бледная, словно приведение. Русоволосая и стройная. Смутно знаком был этот затравленный взгляд.

Мужчина резко сел на кровати и недоуменно спросил:

– Почему ты плачешь?

– Этот ребенок… – она в отчаянии, но не сильно ударила себя по животу, – Я не хочу этого ребенка! Ребенка от… от…

– Просто Бог хотел, чтобы этот ребенок родился, – сказал он спокойно.

– Вы… так думаете? – голос девушки дрожал, по щекам потекли слезы.

– Если человек пришел в жизнь, значит, Бог так захотел. Я так думаю. Но я не в курсе, как там все устроено и почему.

Поднявшись, прошел мимо нее в туалет. Ему казалось, будто все еще спит. А все эти непонятные виденья были так похожи на сон. Все эти непонятные виденья, которые преследовали его.

Когда он вернулся из туалета, камера была пуста. Казалось, будто вдалеке удалялся топот чьих-то ног. Но ему столько всего казалось, что он уже привык. Может, просто устал. Да и голова разболелась, когда пытался понять, почему ее лицо кажется ему знакомым?..