Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)

Но когда мы, зубы почистив, расходились спать – он опять предлагал съездить на кладбище к родственникам один, а я опять возразила – в дверь неожиданно позвонили снова. Мы испуганно переглянулись.

– Кто бы это мог быть? – сказал папа, рассеянно смотря на стену с входной дверью.

– Может, мама? – радостно подпрыгнула я и кинулась открывать.

Сердце мое испуганно остановилось, когда распахнула дверь, и там оказался мужчина, весь измазанный в крови. На друга Кикуко напали? За тех, закопанных? Или… убийца пришел за ней? Или… он убил ее и пришел убивать нас, раз уж девочка-якудза к нам уже заходила? Ох, папа, что же ты наделал?!

– Здравствуйте, господин Такэда. Привет, Сеоко! – поздоровался этот жуткий человек подозрительно знакомым голосом.

Я смотрела на него в ужасе. Я не понимала, кто это! И еще столько крови на его одежде! Ох, он ранен?

– Здравствуйте, господин Сатоси! – улыбнулся мой отец, ступил к нему, сжал плечо, – Но что это с вами? Вы ранены?! Вам б скорую…

– Скорая нужна ему. Я уже позвал, – наш полицейский вздохнул и устало присел на порог. – Если можно, я был бы рад попросить стакан воды.

– Чай, лимонад, молоко?.. – взволнованно предложила сама.

– Просто воду, – улыбнулся участковый. Хотя сегодня он был во внештатной одежде, видимо, у него сегодня был выходной, который что-то ужасное нарушило, – Благодарю, Сеоко!

Я убежала на кухню, но старательно слушала, о чем они там говорят. Но пока ни о чем. Папа настаивал, чтоб Сатоси-сан срочно обратился в больницу, а тот взволнованно говорил, что та кровь не его.

– Благодарю, Сеоко! – повторил молодой мужчина, когда я принесла ему стакан – и залпом выпил всю воду.

Сбегала и принесла ему еще. Он выпил уже половину. Вздохнул. Вернул мне стакан, оставив на стекле отпечаток крови.

– Но что случилось? – встревожено потребовала объяснений.

– Ах, да… – он торопливо поднялся, цепляясь за косяк, – Он ранен… я его скорой отдал. Доехал с ними до больницы. Но у реанимации вспомнил, что Сеоко-тян с ним тоже дружила. Может, помолишься за него? И… – голос доброго полицейского дрогнул, – И сходишь потом его проведать?

– Но кого? – вскричала, а потом уже вспомнила, задрожала.

Рескэ-кун или Синдзиро-сан? Кто из них ранен?!

– Тише, милая! – отец сжал мое плечо, – Соседи спят.

– Да какое там! – сердито отмахнулась, – Может, мой друг умирает, а я должна говорить тише?! Если соседи не поймут, то какие из них люди?! – вцепилась в окровавленный рукав нашего участкового, – Но что случилось, Сатоси-сан? И с кем?..

Вздохнув, он признался.

– На Синдзиро напали. Я его неподалеку от вашего дома нашел, потерявшего сознание. И… – тут он оборвался, смутившись.

Я сжала его руку, крепко-крепко:

– В него стреляли?!

Папа как-то странно посмотрел на него. На нас. Нахмурился.

– Нет… – мотнул головой полицейский, – На него как будто напал большой зверь. Раны рваные.

– Много?.. – всхлипнула я, разглядывая его рубашку и штаны в многочисленных пятнах крови.

– Много, – не стал скрывать мужчина. – Вся грудь была разорвана. Я позвонил коллегам – теперь они пересматривают записи камер на улице. Ищут людей с большими собаками, – вздохнул. – Как будто его собаками затравили, – покосился на меня, смутился. – То есть, попытались. Но он был еще жив, сердце билось. Я перевязал его своим пиджаком, скорую позвал…

Пиджаком?..

Растерянно оглядела нашего участкового. Он не выглядел чрезмерно мускулистым. Но… это ж как надо было разозлиться или испугаться, чтобы разорвать на полоски толстую ткань пиджака! И… и не пожалел же! Наш Сатоси-сан очень добрый!

– Это ужасно, затравить человека собаками! – молодой полицейский сжал кулаки, вздохнул. – Боюсь, хозяин был из влиятельных. Может, он и поспособствовал, чтобы свет пропал в городе. Чтобы не было электричества. И, соответственно, не было записей внешних камер, – разжал кулаки, вздохнул, оперся плечом об косяк. – Но кому мог дорогу перейти наш Синдзиро-сан?.. В его магазинчике не был совсем уж большой доход.

– Думаете, на него рассердились якудза? – всхлипнула я.

– Может… – добрый мужчина вздохнул, – Я просто не знаю, кому еще может понадобиться натравить на человека собак!

– А еще кто сможет вырубить электричество по всему городу на несколько минут! – теперь вздохнула уже я.

– Разве что он дочку или жену главы какого-то клана якудза оскорбил, – папа не смотрел на нас. – Девушки постоянно крутились вокруг его магазина, но он особо им внимания не уделял, хотя и был очень любезен. Бабником его не звали особо. Скорее, возмущались на его холод… – серьезно на меня посмотрел, спросил неожиданно: – Сеоко, хочешь навестить его в больнице? – помолчав, прибавил: – Если он очнется до утра. Ты, кажется, с ним дружишь?..

Это мой любимый!

Но вслух не сказала ничего, только кивнула.

И папа как-то странно смотрел на меня, долго, а потом пошел собираться. И правильно, друзей надо поддерживать. Даже если они нас предали. Он же выгнал меня! Или… мне не надо приходить?..

Сердце сжалось напугано.

Но на него натравили собак. Преступника не нашли. Он перешел дорогу кому-то очень влиятельному. А вдруг, если я в эту ночь не приду, то он совсем-совсем умрет – и я его больше никогда не увижу? Только вот приду на его могилу, как тот Синдзиро из моего сна.

Меня передернуло.

Брр, могила! Мне приснился жуткий кошмар о могиле, а потом прибежал Сатоси-сан и сказал, что Синдзиро умирает!

Головой мотнула.

Нет! Я не дам ему умереть!

Я… я буду молиться за него. Я буду ждать.

В больницу мы добрались быстро. Спросили у дежурной медсестры, где реанимация. Даже Сатоси-сан приехал с нами. Совсем забыл про сон и отдых. Хотя в такси у него бурчало в животе. Нет, он только смущенно прикрыл рукой живот и соврал, что вчера от души наелся, когда они встречались с одногрупниками в китайском ресторане. А еда китайская… ну, мы, может, знаем. Острая, жирная, сытная. Словом, он был уверен, что ему «жира хватит на неделю». Но, может, просто соврал. Он беспокоился, как там наш Синдзиро. И еще у него был выходной. И наш участковый просто не мог усидеть на месте, у себя дома, когда кому-то было плохо и было неизвестно, очнется или нет.

У дверей, ведущих в операционные реанимации, сидел только один мальчик. С младшей школы. Но, судя по форме, не местный. Крутил в дрожащих руках мобильник. То и дело смотрел на дверь.

– У тебя кто? – грустно спросила я, присаживаясь в кресло рядом.

Ну, просто… Синдзиро могли спасти теперь только врачи. А мальчик этот сидел тут один. Может, ему выговориться захочется? Хотя он мальчик. А мальчики за такие предложения могут обидеться. Хотя я об этом подумала потом, когда уже его спросила.

– Брат, – шмыгнул носом он. – Старший.

Отец едва не сел мимо кресла – Сатоси-сан его вовремя поддержал.

– Мы на матч приехали, – мальчик бросил на худые колени телефон. – Рю у меня футболист. Молодой. Замечательный. Мы приехали в Киото на состязания между старшими школами. Но… – всхлипнул, – На него напали какие-то хулиганы на улице. С битами. Нам позвонили уже потом…

– А где твои родители?! – возмутилась я, – Почему их тут нет?!

– Папа пошел убивать тех янки, а мама – его искать, покуда он сам ничего не натворил, – он вздохнул. – Папе нельзя светиться в скандалах. Он у нас художник. Ему портить репутацию нельзя. То есть… – испуганно посмотрел на нас, опомнившись.

– Я ничего не знаю, – улыбнулся устало наш полицейский, – Не волнуйся, Мамору-кун.

– Вы меня знаете? – он дернулся, вскочил.

Мобильник упал на пол. То есть, почти – мой папа вовремя его подхватил. Ему как-то как раз приперло пойти в нашу сторону, когда он ходил туда-сюда по коридору.

– Я знаю твоего отца, – дружелюбно улыбнулся Сатоси-сан, – То есть, заочно. Я когда-то был на выставке его картин. И после этого я сменил работу. Теперь работаю в полиции, присматриваю за одним из районов. С обычными людьми, – улыбнулся, – Но они все милые. И у них тоже бывают проблемы. Я счастлив, когда удается им помочь. И на этой работе мне не нужно никого убивать. Не волнуйся, я не выдам твоего отца, – обвел рукой меня и моего папу. – А это мои друзья. Они тоже хорошие люди. Не волнуйся. Кстати, а что еще известно о нападении на твоего брата?.. – он полез в карман джинс, достал тонкий потрепанный блокнот, ручку из кармана рубашки снял. – Если расскажешь полезное, я моим друзьям из полиции передам. Они работают в этом городе и других.

И при этом всем он ни капли не смог узнать о моей маме!

Вздохнула.

– Не переживай, девочка, вашему другу повезло, – улыбнулась мне молодая медсестра, идущая с документами по нашему коридору.

Или с записями?..

– Сегодня среди врачей дежурит Рю Мидзугава. У него еще никто не умирал.

Мы с мальчиком напугано переглянулись.

У нас-то было двое! Двое разных пациентов! А Рю Мидзугава был всего один! Кому он достанется? Хотя брата этого мальчика тоже было страшно жаль. Такой молодой, талантливый. Ведь не будут же так подло нападать на молодого спортсмена-неудачника! Только на того, кому жутко завидуют. Кому страшно боятся проиграть. И когда вообще не уверены, что смогут победить его в честном поединке. Хотя… эту игру он уже, похоже, пропустит. Увы. Но… только бы не умер Синдзиро! Ведь… я так и не отдам ему письмо Аюму. И… и даже сама уже ничего сделать для него не смогу. Обидно. Больно. Страшно.

– Не волнуйтесь, господин Рю – замечательный врач! – девушка погладила по голове сначала меня, потом брата молодого футболиста.

Тот вздохнул. Да уж, даже если вылечат, как бы брат его не остался калекой. Тогда ему придется оставить футбол. Да и жаль его семью, которая приехала посмотреть на его игру, но вместо этого из-за чужой подлости будет сидеть у дверей реанимации! Только… а если Синдзиро умрет? О, это ужасно!

Сжала кулаки.

Только бы Синдзиро жил!

И… и брат этого мальчика тоже!

И…

И мне совестно, что я сейчас постоянно забываю о нем, а ведь ему тоже плохо.

Медсестра погладила мальчика по щеке. Он смущенно притих. Всхлипнул. Расплакался, обняв ее. Молодец. Вот она молодец! Добрая. Не то, что я.

– Наш Рю Мидзугава всех спасает, – продолжила она нас успокаивать, – не волнуйтесь, если ваш близкий попал к нему – он его спасет. Его зовут местным богом, – она улыбнулась. – Богом скальпеля. Богом медицины. И счастье, что он всегда отказывается работать в Токио или за границей, хотя его постоянно куда-то приглашают!

– Рю… Мидзугава?.. – мой отец нахмурился, вдруг глаза его расширились, – «Речной Дракон»?..

– Да, – улыбнулась девушка. – Такими иероглифами пишутся его имя и фамилия.

– Рю Мидзугава… – растерянно произнес мужчина.

– За его выносливость и спокойствие его зовут Драконом, – улыбнулась опять медсестра, продолжая радостно расхваливать главного или одного из ведущих врачей их больницы. – А за точность в диагнозах его прозвали Человек-Рентген. Он всегда выбирает нужное оборудование и лекарства, каждое его движение на операции эффектно и полно грации… он…

– Кажется, вы в него влюбились! – усмехнулась я.

– Ох, не надо так говорить! – она прикрыла папкой с записями лицо – история болезни какого-то дедушки.

– Так все же видно! – улыбнулся и мальчик. – Вы так его хвалите!

– Нет! Не правда! – возмутилась девушка и убежала от нас.

– Рю Мидзугава… – растерянно произнес мой отец.

– Вы знакомы? – улыбнулся Сатоси-сан.

– Не знаю… – произнес мой родитель как-то тихо и, неожиданно, даже напугано.

– Но, по крайней мере, она сказала, что кто-то из наших в надежных руках, – наш участковый обнял мальчика и меня. – И мы будем молиться, чтобы всем-всем сегодня повезло!

Но, все-таки, сложно было сидеть перед реанимационной несколько часов. Кажется, несколько часов прошло.

Родители Мамору-куна так и не пришли. Кажется, там тоже что-то случилось. Как некстати погас свет в городе!

Мамору-кун то сидел, то вставал. Потом, вздохнув, полез читать что-то в мобильнике. Я, не выдержав, села рядом, через плечо его заглянула. Ну, невыносимо было столько сидеть и ждать! Даже если читать чужие письма неприлично.

Но, к счастью, у него было не письмо. Он читал новости, нашего города.

«Люди ночью заметили ворону, дерущуюся с лисицей…»

«Ужасная жестокость! Напали на молодого продавца сладостей. Хозяин собаки предпочел скрыться…»

– Интересно, кто?.. – вздохнула.

Мамору-кун повернулся ко мне. Не рассердился, что подсматривала.

– Это у вас?

– Ага… – вздохнула.

Он перелистнул заголовки статей. Но о его брате так ничего и не было. Мы вздохнули.

Дальше сидели. Сколько-то. Это было невыносимо.

– Папа, расскажи сказку! – потребовала я.

– Ну, хорошо, – он сел с другой стороны от брата футболиста. – Пожалуй… я расскажу вам о чайкиной мечте.

– А чайки тоже умеют мечтать? – нахмурился Мамору-кун.

– Разумеется, – мужчина улыбнулся. – У каждого в этом мире есть своя мечта. Значит, слушайте…

Но отца отвлек топот ног. По коридору. Не из операционных, эх.

К нам подошел иностранец, заставив нас удивиться. То есть, всех кроме папы: папа почему-то не растерялся. А я, смотря на это непривычное лицо и незнакомый оттенок волос, не сразу вспомнила, что уже видела его. Тот, кто делал репортаж о подвиге Каппы. Тот, кто не смог сфотографировать Кикуко, потому что девочка-убийца вовремя засекла, как он прицеливается с фотоаппаратом – и пульнула в него каштаном. Тот, который вступился за Хикари. Макусиму из Росиа. Он же Синсэй, чьи статьи и фото иногда появлялись в утренних газетах, которые так любит читать мой папа на завтрак.

– Прошу прощения за любопытство… – дружелюбно начал он, протягивая руку моему отцу.

Тот продолжал серьезно смотреть на него.

Тогда Макусиму протянул руку Сатоси-сан. Тот смущенно пожал. Слабо. Мы к этому европейскому жесту не привыкли. А иностранцам, особенно из Европы и Америки, почему-то нравилось лапать других, руки жать, обниматься. Вот бесстыдные люди! Зачем же нужно трогать незнакомцев? Хотя… у нас один из мальчишек, которому из-за папиной работы пришлось два года учиться в Америке, говорил, что люди там даже целуются с незнакомцами! Вот как «здравствуйте!» или «спасибо» сказать: чуть что – и хвать, и поцеловали. Масару радовался, что он оттуда сбежал. Он так и не привык к этой заморской привычке, а его иностранные одноклассники так и не смогли привыкнуть, что он шарахается ото всех и глаза прячет. Даже обвинили его, что он врет, когда у кого-то что-то пропало!

То есть, мои мысли опять ушли куда-то не туда. Простите.

– Я – репортер из местной газеты, Синсэй, – представился европеец. – Приехал из Росиа. Такая далекая страна. Вы, наверное, не знаете…

– Это самая большая страна в мире! – возмутился Мамору-кун, – Как не знать?..

Я смутилась, что не так хорошо училась в школе как он.

– Обычно не знают… – смущенно улыбнулся молодой мужчина, сдвигая со лба длинные волосы странного оттенка.

Но, наверное, не крашенные. У них – в Европе – разные цвета волос. Нашим девушкам и парням иногда даже обидно, что у нас только черные.

– Это которые острова нам не хотят отдать, – шепнул мне Мамору на ухо.

– Это наши острова! – возмутился молодой иностранец.

Он, увы, расслышал. И понимал нашу речь. Хорошо, увы.

– Да вы посмотрите на нашу территорию и у вас! – не смутился мальчик. – Жалко вам, что ли? Тем более, мы первые их открыли! Они когда-то принадлежали айну…

– Там не было написано, что они ваши! – возмутился гайдзин.

Сатоси-сан, подкравшись к ним, обнял иностранца за плечи.

– Простите, господин Макусиму, но здесь больница. Нельзя шуметь.

– Мы знакомы? – иностранец вскинул брови.

– Я читал ваши статьи.

– И я читал, – вздохнул отец. – Там, конечно, очень проникновенно было написано о той погибшей собаке, но фото ее, мертвой, не стоило бы лепить. Дети иногда подглядывают через плечо, знаете ли.

– Простите… – европеец наконец-то смутился.

– Да я-то что! – вздохнул мой отец. – Просто это подруги дочери. Представьте, каково ей было увидеть труп бедного животного второй раз?

– Простите! – иностранец виновато потупился.

Кажется, он был приличный человек.

Мы сколько-то молчали.

– Тут, говорят, собака напала на человека… – вздохнув, Макусиму-сан прислонился к стене.

Мамору-кун вздохнул. Опять спросили не про его брата. Я робко обняла мальчика за плечи. Он уткнулся мне в плечо.

Тишина угнетала.

– Папа, расскажи сказку! – потребовала я, взглянув на него, но не отпуская брата футболиста и без того расстроенного.

Родители его до сих пор не пришли!

– Просто… – голос понизила, – Сложно так сидеть.

Отец почему-то посмотрел на Макусиму-сан. Вдруг улыбнулся неожиданно. Тот тут же улыбнулся в ответ. Смущенно. Смотря прямо в глаза. Иностранцы могли пялиться в глаза ужасно долго. Даже туристы, которые приезжали в Киото. Европейцы все. Вот у азиатов было не принято. Иностранцы из Азии понимали нас. Они были вежливые.

– Хорошо, – сказал наш рассказчик, – Давайте я вам историю расскажу.

– Про чайкину мечту! – напомнила я, – Ты обещал.

Он как-то задумчиво посмотрел на европейца. Снова улыбнулся.

– Да, пожалуй, она подойдет.

И наконец-то начал рассказ.

Глава 26 – Чайкина мечта

В тот день, когда моя жена родила ребенка, я нашел перед воротами нашего дома мертвую чайку.

Еще только забрезжил свет зари. И я вышел, чтобы размяться на улице. Сделал несколько движений, а потом заметил за решеткой ворот яркое белое пятно. Подошел, увидел ее, неподвижную. Морская странница, не боящаяся штормов, так потерянно лежала, прижавшись к земле.

Митико еще спала. Да и срок подходил. Я не хотел ее отвлекать. Да и выкинуть эту бедную птицу не посмел. Даже не нашел в себе сил позвонить в ветклинику, заказать у них машину ее забрать. Так стоял возле мертвой чайки и смотрел на нее.

Чайка… Камомэ…

Я боюсь чаек, потому что они напоминают мне о ней.

Но смотреть долго на это неподвижное тело было невыносимо больно. Я потрогал ее – не дернулась. Позвал – не отозвалась. Вздохнув, пошел искать маленькую лопату, которую жена использовала, когда делала клумбу для цветов и пересаживала бонсай. И похоронил чайку в собственном саду.

Камомэ… я только это смог сделать для тебя. Нет, даже не для тебя. Не для тебя вообще.

* * *

Когда-то я был простым ребенком. Жил обычной жизнью. Как все. Как и много других. У меня не было какой-либо особенной мечты, каких-либо грандиозных планов. Я даже не собирался стать героем и спасать мир. Я просто жил. В обычной деревне у моря.

Я играл с детьми. Те же игры, что, должно быть, известны другим. Так же сгибал мизинец, соединяя с мизинцем кого-то из других детей, обещая исполнить обещание. Тогда я был уверен, что впереди бездна времени, чтобы исполнить каждое свое обещание. И каждое свое обещание я исполнял. Но тогда и обещания были другие, попроще.

Потом пошел в школу. В шесть лет. Как и все.

Жизнь моя была самая обыкновенная.

Когда сестре соседа исполнилось семь – мне тоже тогда было семь – ее дедушка рассказывал нам историю о каппе и одном пройдохе, который уже где-то слышал, что при появлении каппы нельзя бояться и убегать, а надо сразу поклониться. Тогда каппа тоже поклонится и выплеснет волшебную воду из гнезда волос на голове – тогда он станет совсем беспомощным и можно будет смельчаку загадать желание. Тот пройдоха так и сделал. И мы, дети, в тот день были очень впечатлены сказкой скрюченного сморщенного старика. Даже при том, что тот сам каппы никогда в жизни не видел. Мы тогда остаток вечера и полторы недели спустя обсуждали ту истории. Ребята предполагали, что бы они попросили, если удалось увидеть каппу и лишить его волшебной силы. Кто-то коньки, кто-то – свою лодку, кто-то – сладости. Я ничего не загадал. Просто… идей особых не было. И дети тогда шумели и ворчали, что совсем скучная у меня жизнь, раз нет никакой даже самой завалящей мечты.

Но что поделать?.. Мы жили скромно, но я не знал другой жизни и ни о чем другом как-то и не мечтал. Разве что начать выходить в море, как папа и дед. А то деду скоро станет совсем трудно.

А потом врач на осмотре попросил вдруг позвать в школу мою мать. А потом мы внезапно поехали в город, к дальним родственникам. Я счастлив был пуститься в первое мое путешествие по новым краям, увидеть других людей. А глаза у мамы почему-то были заплаканные. Но я тогда ничего не понял. Я тогда не понимал ничего.

И не к родственникам мы почему-то поехали, а в больницу. Я удивился. Я боялся, что с мамой что-то случилось. Я испуганно спросил, все ли у нее хорошо. Но она, устало улыбнувшись, тихо ответила: «Да, сынок». И я, получив ее ответ, совсем успокоился. Я тогда не думал ни о чем. То есть… может, там кто-то из наших родственников теперь работает?..

Но там наших родственников не нашли. Мама почему-то отдала меня врачам и торопливо ушла.

Они долго меня мучали. Мы остались в больнице на всю ночь.

Утром меня разбудили рыдания матери. Я схватил ее руки, сжал в своих и потребовал сказать, что случилось и кто у нас умрет?..

Она долго не могла успокоиться, а потом едва слышно сказала:

– Ты. Ты, должно быть, рано умрешь.

Так закончилась моя спокойная жизнь.

Мы, конечно, навестили родственников, получили от них, почему-то хмурых и невыспавшихся, много гостинцев и поехали на поезде назад.

Я теперь узнал, что моя жизнь не навсегда.

Что у меня какое-то другое сердце.

Я с таким долго не проживу.

Обычно, как все, жить не смогу. Мне нельзя слишком много и слишком резко двигаться. Мне теперь бегать нельзя.

Тот вид болезни никто не лечил.

Никто не умел.

Так закончилась моя спокойная жизнь.

Так, в один день моя жизнь была разрушена. Родители, испугавшись за меня, запретили мне играть с другими детьми. Единственным дозволенным мне развлечением осталось чтение. То есть, осталась еще учеба, но учиться я и прежде не любил. Да, я ходил в школу, но когда все бегали и играли, я сидел где-нибудь в стороне и только смотрел. Даже вскакивать и громко кричать мне было нельзя. Даже когда наш класс и команда нашей школы выигрывали. Даже когда вдруг проиграли. Мне «рекомендовали воздержаться от острых эмоций». Это было ужасно уныло. Тоскливо.

Прежде я жил обычной жизнью, но внезапно утратил все привычные мне удовольствия. Настоящую ценность здоровья я понял только тогда, когда заболел. Уплывшая рыба кажется большой, ага.

Мне было уже двенадцать лет, когда в наш дом пришел какой-то молодой врач. Он сказал:

– Я читал документы в архиве осакской больницы. И про ваш случай. Сейчас у врачей всего мира мало опыта лечения этой болезни. То есть, кто-то уже пытался, но те пациенты умерли, во время операции или спустя несколько дней. Но я хочу изучить эту болезнь! Больше, чем мои предшественники. Я хочу победить ее! – он сжал кулаки, яростно блеснули его черные глаза, правда, под взглядом растерянным дедушки и, заискрившимся надеждой, мамы, он смутился, плечи поникли, – Но у меня тоже нет опыта. Я только читал записи других врачей. Переводил статьи заморских ученых, потерпевших неудачу. Я… – он замялся, но все же сказал. – Я хотел бы прооперировать вашего сына. Но, увы, я не могу вам гарантировать, что он выздоровеет. Что он будет жить, – он смутился еще больше, – Простите, что я обратился к вам с такой просьбой.

Услышав его слова, моя мать зарыдала, а отец глубоко задумался. Дед серьезно взглянул на меня. Врач записал нам свой адрес, телефон, имя и фамилию и уехал. У него даже визитки еще не было. Очень молодой. Наверное, и в других операциях у него тоже могло не хватать опыта.

После того, как он ушел, кутаясь в старый, простой плащ, в доме стало пугающе тихо. Прошло всего часа два-три, но они показались вечностью.

Все молчали. Все смотрели на меня с жалостью. Сестры, старшая и младшая, смотрели, как я нервно ходил туда-сюда с книгой, и плакали. Бабушка сбежала готовить еду, вдруг уронила тарелку – и звук бьющейся посуды в тишине и всеобщем молчании вышел ужасно резким и оглушительным. Все дернулись, где я теперь сидел. Дернулся я. Дернулось и странно забилось мое сердце от охватившего меня ужаса. Они ведь не дадут меня ему убить?.. Хотя… я вполне мог умереть и сам. Когда-нибудь я умру. Раньше других. Это тоже пугало.

Даже при том, что души умерших возвращаются на праздник Обон и я тоже, должно быть, вернусь. Тогда меня будут встречать сестры, потом они с мужьями и их дети. Они будут ставить угощения для меня и других умерших, делать фигурки из овощей, на которых мы будем кататься. Но почему-то я этого не хочу! Совсем-совсем не хочу уходить так! Странно, с чего вдруг вспомнил про Обон?.. Сегодня вспоминать о нем было жутко.

Бабушка опять разбила тарелку. Мама, вздохнув, вскочила и побежала ей помогать, не слушая ее ворчанье, что та хотела побыть одной.

Примерно через час – я уже устал за часами следить – дедушка подошел ко мне и сжал мою руку.

– Такэси, а что бы выбрал ты сам?.. Увы, есть вероятность, что эта операция будет опасной. Шансы, что тебя вылечат, малы. Врач не стал врать. Но всю жизнь прожить больным и хилым не менее ужасно, чем внезапно умереть. Скажи, ты сам хотел бы попытаться изменить свою жизнь?..

Но мне было только двенадцать лет! Для меня, ребенка, это был ужасный выбор!

– Я обещаю, что поддержу любое твое решение, – добавил дедушка.

Но позволят ли отец и мать мне самому совершить такой сложный выбор?.. Но… если бы они и позволили… что я должен был выбрать?! Конечно же, я боялся умереть из-за операции. Жить с разрезанным сердцем. И еще я страшно боялся вырасти слабым. О, зачем дедушка спросил у меня, что бы я хотел выбрать сам?! Зачем я вообще смог родиться, с таким-то ужасным телом?! Почему они так рано это узнали, эти врачи?.. О, эта жизнь так несправедлива!

Прошел еще один час, но родители молчали. Глава семьи сидел рядом и внимательно смотрел на меня. Я смотрел на часы, избегая встречаться с ним взглядом.

Я не знал, что мне выбрать, если к моему мнению все-таки прислушаются. И время тянулось так мучительно! Эта вся моя жизнь… моя отвратительная жизнь! О, почему я получил ее именно такой?! Те, кто стали калеками на войне, хотя бы защищали свою родину! Хотя бы успели сделать что-то красивое! Хотя бы попытались. А я… я даже попытаться не могу! Те, кто стали калеками после несчастного случая, до того часть детства или даже часть взрослой жизни спокойно жили! А я… я с самого начала был таким. И зачем врачи рассказали? Лучше бы я счастливо бегал, а потом внезапно упал!

– У тебя хотя бы есть выбор! – шепнул мне дед. – Не у всех он есть. Можно сказать, тебе повезло.

– Нет! – сердито сжал кулаки, – Какое же это везение, если я могу умереть прямо у него на столе?!

– Так… отказываешься? Не хочешь даже попытаться?..

– Я не знаю, – плечи мои поникли, – Я ничего не знаю. Совсем.

– Тогда думаем дальше, – он улыбнулся.

Погода испортилась. Темные-темные тучи закрыли собой все небо, хлынул ливень. И росчерк молнии, казалось, раскроил небо пополам. Как и мою жизнь… то обследование. То признание внезапно приехавшего молодого врача. Я не хочу быть подопытной крысой! Даже если благодаря моей смерти другие смогут жить!

Мне стало нестерпимо больно. Вскочил и бросился на улицу. Дедушка кинулся за мной, но на улице поскользнулся на луже, упал. Я очень любил его, но я не хотел выбирать. Мне хотелось только одного: убежать далеко-далеко. От этой жизни. От родителей, которые сделали меня таким. Таким ужасным. Бесстыдным. Но я хотел убежать!

Хоть куда-нибудь. Далеко-далеко. И не вернуться! Просто пробежать, хотя бы один единственный раз! Наконец-то побежать несколько лет спустя. Наконец-то пробежать под дождем, чувствуя себя свободным и чистым! Даже если мне придется заплатить за мой побег жизнью.

Я бежал долго-долго. Я еще не разучился! Хотя намного больше уставал. Но я страшно боялся, что они бросятся за мной.

Хотя, задыхаясь – сердце билось ужасно быстро, невыносимо билось, и в груди кололо – остановился и обернулся. Никто не бежал за мной. Я остался один. Они оставили меня одного.

Долго стоял, задыхаясь. Сердце никак не могло успокоиться. И, кажется, там кололо.

Дождь все лил и лил, хлестал меня толстыми струями. Ледяными. Я страшно замерз. Но я потерял дорогу. Точнее, дороги у меня не было. Никакой.

И, сколько-то отдышавшись – но резь в сердце не прошла – я пошел вперед, у берега. Смотря на бушующее море, на поднимающиеся волны. Море было таким сильным! Не таким как я. А я… что я могу?.. Да ничего!

Ливень внезапно остановился. Но все еще метался ветер и будто подталкивал меня к обрыву. Туда, где пенилась вода и хлестали по скалам огромные волны. Море было сильным. Не таким жалким, как я. Море всегда было сильнее людей.

А в небе неустрашимо парила одинокая чайка. Когда я заметил это маленькое белое пятно среди темноты, то застыл растерянно. Она… одна… она не боялась ни ветра, ни ливня. Она одна дерзнула летать посреди бури! Она была сильной. Потрясающе сильной! И ужасающе смелой! Не такой как я.

Чайка в этот миг еще и прокричала что-то, резко. И, как мне показалось, торжествующе. Летать среди бури и кричать в полный голос… или даже… петь?.. Смелая!

Вздохнув, опустил взгляд себе под ноги. Пошел, плечи опустив, по мокрым камням. В груди все еще резало, но уже не так сильно. Дыхание выровнялось. Я уже отошел от дома ужасно далеко. Может… не возвращаться?..

Странно, я ни разу не поскользнулся. Ни разу не упал. Странное везение в этот ужасный день. Глупое везение. Если бы меня внезапно смыло за скалу водой или смахнуло ветром… Но я был ужасно трусливым. Боялся, что сразу не захлебнусь. Помнил, как больно падать на камни. А тут было высоко. Почему я такой слабый?.. Я ничего решить не могу! Бесполезный… совсем. Я даже не хочу умереть, помогая науке и другим людям, которым так же не повезло пойти по этому пути как и мне. Эта моя скучная жизнь ужасна, но это предложение внезапно отдать ее… я не могу. Я совсем не могу решиться!

Вдруг ужасный раскат грома заставил меня вздрогнуть. Огромная молния на мгновение расколола бездонное небо на осколки.

Свет от этой жуткой молнии выхватил худенькую девочку, стоявшую у самого обрыва. Сильный ветер трепал ее длинные промокшие волосы и промокший подол белого платья. Совсем простого. Она даже не шевелилась. Маленькая девочка решительно стояла посреди бури! У самого обрыва.

– Эй! – кинулся я к ней, – Эй, там опасно! Отойди от обрыва!

Она не спеша повернулась ко мне. Новая молния осветила ее бледное худое лицо.

Она… улыбалась!

– Эй, отойди от обрыва! Если ты упадешь…

Она нахмурилась, продолжая улыбаться.

– Не прыгай! – отчаянно прокричал я.

У меня снова резало в сердце, но я боялся, что она хочет спрыгнуть. Что я не успею – и ее худенькое тело окажется на камнях внизу.

Я отчаянно бежал к ней, внезапно забыв о боли.

Кто-то другой стал для меня важнее меня самого.