Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"
Автор книги: Елена Свительская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)
Служанки говорили, что отец в тот день допоздна засиделся в императорском дворце. Но, впрочем, не мое это дело. Хотя, признаюсь, я бы и сама хотела бы пройтись по павильонам императорского дворца. Там, кажется, должно было быть еще красивее, чем здесь. Не то, чтобы я хотела… Не то, чтобы я хотела стать такой же богатой, как люди из императорской семьи. Но это же интересно, как все выглядит там? В покоях потомка самой солнечной богини?..
Отец, старший дядя и дружелюбная госпожа из Восточных покоев взялись обучать меня игре на кото и бива, рассказывать мне о разных тонкостях этикета.
Я впервые вышла из отцовской усадьбы в 15-ый день Пятой луны. Первый мой выход из дома случился в день одного из великолепнейших праздников страны, день Аой мацури! Или же, как его прежде называли, Праздник Камо, за то, что он устраивался на территории двух святилищ Камо, верхнего и нижнего.
Пятая луна коварна и приносит много влаги. Часто идут ливни, порою даже выпадает снег. Из-за обильных дождей порою случаются даже наводнения, наносящие много разрушений, причиняющие немало бед людям.
В один год наводнений случалось ужасающе много, а разрушения из-за них были воистину чудовищными. Во всех храмах умоляли богов смилостивиться и более не губить людей, молили о прекращении дождей. Некоторые уверяют, что бедствия случились неспроста, ибо люди в ту пору недостаточно почитали богов и много-много грешили, а боги решили наказать их. Иногда даже говорят, что все эти бури, ливни и наводнения устроили сами боги святилищ Камо. Так или иначе, то ли чтобы отблагодарить богов, избавивших людей от стихийных бедствий, то ли еще прежде, чтобы вымолить защиту и прощение, богам были поднесены листья мальв. Листья аой имели особую форму и обладали чудодейственной силой. Богам подношение понравилось или они сочли, что люди достаточно уже наказаны. И дожди прекратились, а вода перестала крушить все на своем пути, улеглась добрее. С той-то поры стали праздновать Аой мацури, в благодарность заступникам-богам.
Несколько сотен людей, из знатных семей и слуг, собрались в императорском дворце Госе к часу змеи. И в середине часа змеи роскошная процессия отправилась через город, вдоль реки Камо, к святилищам Камо. Возглавлял процессию императорский посланник, родственник микадо, ехавший на породистой лошади. За родственником императора следовала громадная повозка гисся, с двумя огромными колесами, в которую был запряжен черный бык. Деревянная, покрытая черным лаком, с орнаментом из листьев аой. Крыша ее была наподобие пагоды храма, с нее нежно-сиреневыми ручьями стекали гроздья цветов глициний, переплетенные с листьями мальвы. Спереди и по бокам повозку прикрыли золотистыми циновками. Гисся напоминала жилище с дверями и окнами.
На черной шкуре быка и на повозке, покрытой черным лаком, ярко выделялись переплетения оранжевых шнуров и многочисленных больших кистей. Быка за два больших оранжевых каната торжественно вели два мальчика в оранжевых одеждах, с вытканными зелеными листьями мальв. Головы мальчиков были ничем не прикрыты. Им помогала свита императорского посланника: люди, одетые в белое, украшенные листьями аой, в соломенные сандалии обутые. На головах у них были черные шляпы эбоси, сделанные из накрахмаленного шелка или бумаги, да сверху покрытые черным лаком. Шляпы без полей, с высокой тульей и двумя шнурами под подбородком.
Следом за ними катилась повозка с принцессой, которая станет жрицей в Камо, сопровождающие ее родственники из императорской семьи, да высшие придворные. Все в парчовых костюмах с красивыми набивными сложными рисунками. Верхние одеяния мужчин отличались лишь по оттенку, светло-пурпурному или потемнее, а нижние одеяния у всех сшиты из белого шелка-сырца. У некоторых, впрочем, шла яркая кайма вдоль подола или даже расцветка была пестрая-пестрая, или просто полосатая.
– Где-то среди них идет наш господин, – шепнула мне взволнованно госпожа из Восточных покоев.
Но, как я не вглядывалась в лица аристократов, проходящих и проезжающих мимо нас в повозках с быками и на лошадях, я не смогла разглядеть моего отца.
После аристократов шли уже воины, музыканты и танцовщицы. Несколько мужчин несли огромные красные зонтики, пышно украшенные цветами, такие тяжелые, что их приходилось держать обоими руками. Ради хорошего урожая, расцвета природы, юности и новой жизни.
Мы, впрочем, не ходили к дворцу Госе, а дожидались торжественного шествия на улице. Я, жены моего отца, прочие родственники, слуги. И, чуть позже показались два моих брата. Мы любовались пышной яркой процессией, а потом отправились следом за ними.
Сначала останавливались в храме Симогамо, затем двигались в храм Камигамо.
В 15-ый день Пятой луны я впервые увидела танцы.
Под звуки гонгов, барабанов и бамбуковых флейт люди в красных одеждах танцевали адзума-асоби. С песнями. С песнями во время танцев.
– Сейчас начнется танец суруга, – шепнула мне госпожа Северных покоев, – Когда-то в провинцию Суруга спустилась небожительница – и показала этот танец тамошним людям.
Надо же! Танец, подаренный богиней! И я смогу увидеть его! Вот, значит, как танцуют в небесной стране боги!
Музыканты сменили ритм – и танец богов начался. Впрочем, несмотря на завораживающие движения танцоров, за ними выделялись и сами музыканты, в лиловых одеждах, со шлейфами, на которых выткали животных.
В усадьбу мы вернулись уже к вечеру, в час петуха или даже в час собаки. Я только-только в своих покоях прилегла, на кимоно, что оставила с утра, только-только глаза прикрыла, как меня уже разбудили легким касанием к плечу.
– Не спи, Хару, – сказала с улыбкой госпожа Восточных покоев, сидящая возле моей постели, – Мы собираемся на совместную трапезу.
Ох, сегодня все соберутся вместе? И даже приглашают меня? Как тут можно спать?..
Она скрылась, шурша одеждой. Сменить наряды, на которых осела дорожная пыль. За ней изящно поспешили ее шесть молоденьких прислужниц. И я торопливо последовала ее примеру. Уже успела обрядиться в три кимоно аой-гасанэ, зеленые и украшенные вышивкой сверху, с гладкой лиловой подкладкой – ведь сегодня же праздник мальвы – как вбежали мои служанки. И, ворча, что я утруждаю себя, а девушке из знатной семьи это не подобает, стали одевать меня сами. Поверх двенадцатого кимоно они надели на меня вышитую шелковую накидку коутики, зеленую. Причесали меня. От волнения старшая из них случайно дернула мои волосы слишком сильно. Мне было больно, но я промолчала. В обычное время они были осторожны, но сегодня был Аой мацури, и мы все были переполнены новыми ощущениями, все волновались.
Вся семья собралась в просторном помещении в Северных покоях. Точнее, почти вся, ведь одной женщины, так и не ставшей женой отца, среди нас не было и никогда уже не будет. Или же моя бедная мать была не единственный возлюбленной отца, которую он навещал?
Когда я медленно шла по коридору, и, притворяясь спокойною, посматривала сквозь приоткрытые или в спешке распахнутые седзи на роскошное убранство покоев главной жены отца, сердце мое обжигало пламя злости. Адское, нестерпимое. О, в какой красоте жила все эти годы госпожа Северных покоев! Да, ей было четырнадцать, а отцу двенадцать, когда их родители устроили их свадьбу. Она пришла в его жизнь раньше моей матери и меня. Но почему?.. Чем она хороша? Она живет в достатке, купается в роскоши, но мама… О, моя бедная мама!
Однако же, увидев главную жену отца, я попыталась ей улыбнуться и низко поклонилась. Она – хозяйка этого поместья. И, когда мне будут искать жениха, слово ее будет весомо. Она может устроить так, что меня отдадут молодому чиновнику, назначенному в дальнюю провинцию – и я, быть может, никогда уже не вернусь в столицу. Или может посоветовать нашему господину отдать меня старому, совсем старому чиновнику. И, может быть, даже не первой женой. Может быть, только одной из наложниц, которую его жены, более старшие чем я по статусу, будут меня обижать.
Когда мы все расселись – дамы за ширмами и занавесами, а мужчины открытые друг другу – и когда дождались отца, сменившего одежды, но по-прежнему носящему эбоси, слуги внесли крохотные маленькие столики на ножках, а на них – море разнообразных маленьких тарелочек, лакированных, кое-где даже с золотыми узорами или пылью золотой, безумно красивых. Я смотрела на них, как зачарованная! Впрочем, еда, разложенная на них, была сама по себе тоже очень хороша. Когда передо мной поставили поднос – передо мной последней из присутствующих господ, как самой младшей по возрасту и статусу – мне мою еду страшно было есть, до того она была красивая!
Варенный рис, ослепительно белый в темной посуде. Суп. Три закуски. Соления из выращенных в Киото овощей: тонкие кусочки репы, замоченные в уксусе с морской капустой и красным перцем, а также баклажаны и сисо, приготовленные вместе. А потом я заметила перламутровые вставки на столике-подносе и, сдвинув тарелки, долго разглядывала это чудо, переливающееся радугой. Потом, вдруг подняв взгляд, увидела, что отец смотрит на меня и улыбается. И что-то господину, сидящему рядом с ним, шепнул.
Время шло. Я совершенствовалась в игре на кото и бива. Изучала образцы каллиграфии, принесенные мне отцом и училась их копировать. Училась подбирать ароматы. Разучивала стихи из антологий и семейных сборников.
Все наперебой восхищались мной. Но, может, просто я была единственной его дочерью? Может, поэтому?.. Хотя в словах приветливой госпожи Восточных покоев я как-то не сомневалась, да и к двум из моих пяти служанок я испытывала добрую привязанность.
Но, все-таки, я была единственной дочерью моего отца. Да, сыновья могут выслужиться на придворной службе. Они могут прославиться в музыке, поэзии, живописи. Но дочери – это самое ценное. Если отец найдет своей дочери богатого и влиятельного жениха. Он даже дедушкой следующего наследника престола стать может! Я слышала разговоры служанок, вольно или невольно. Я поняла, что даже девочка из провинции может стать полезной, если отдать ее в императорский дворец или за очень влиятельного сановника.
Порой в мое сердце проникали злые и обиженные мысли: «Не будь я единственной его дочерью, разве разыскал бы он меня?». Или же его позвала в нашу с матерью усадьбу моя кормилица, тайком, пока моя бедная мать еще была жива или, наоборот, когда ее уже не стало, чтобы отец мой приехал за мной, если не из любви к умершей своей любовнице, так хотя бы, чтобы позаботиться об их общем ребенке?..
Еще мать при жизни говорила мне, что у нас не осталось в живых родственников по ее линии. Вот как ее отец получил назначение на должность в дальней провинции, так вся его семья туда и переехала. Но ни дед мой, ни супруга его не выдержали суровой жизни в провинции. Как и двое старших братьев моей матери. Как и ее младшая сестра. Выжила только моя мама. Стараниями верных слуг, стойко терпевших все лишения и невзгоды, не ушедших к другим господам. Но слуги были старые. Какие-то из слуг умерли бездетными. А одной супружеской четы родились две дочери – и их отдали замуж, одну даже за господина из столицы, правда, невысокого ранга. Мать моя даже настояла на этом, чтобы хотя бы у дочерей ее верных слуг была спокойная жизнь. О, моя бедная добрая матушка! Но, впрочем, дочка другой супружеской четы, служившей у нас, замуж выходить и оставлять нас не захотела. Хотя и случился у нее роман с каким-то из проезжих господинов. Но моя милая Аой, моя кормилица, моя нянюшка, осталась с нами. Вот только, что стало с ее маленьким сыном, мне неизвестно: она и хозяйка нашей усадьбы не говорили об этом при мне, а я сама и не расспрашивала.
Ох, что я могу? Я просто женщина. Слабая. Беспомощная. Они все решат за меня. Разве что я прославлюсь в каком-либо виде искусства. Но нет, я скоро поняла, что я была самой обычной. Просто девушка из знатной семьи.
Дни текли. Отец все более и более гордился моими успехами. Ранее он строил планы, кто из аристократов достоин того, чтоб стать его зятем. Сначала шептался об этом с госпожами Северных покоев и Южных. Потом начал говорить даже при мне. Сначала тихо, а позже – громко.
Со временем мой родитель начал подумывать о том, чтоб ввезти меня во дворец. Говорили, что наследник престола уже всерьез увлекся одной из своих наложниц.
«И что же? – читалось на лице моего отца, – Так же спокойно, как оставил предыдущую, принц оставит и эту. И что до того, что они произнесли любовную клятву? Он легко произнесет ее для тебя, Хару. Ты прекрасна. Ты займешь все его сердце, всю его душу и более никого не пропустишь туда. Придет время, когда ты родишь нового наследника престола. А я смогу тогда серьезно влиять на императора».
Но я сама прекрасно понимала, что если наследник когда-то и оставит одну из своих любимейших наложниц ради меня, то спустя время он так же спокойно сможет оставить и меня ради другой дамы.
А мне тогда останется только тосковать о его былой благосклонности да радоваться его редким визитам, случившимся из вежливости или только из жалости. Но, быть может, он подарит мне дитя? Тогда я хотя бы смогу вкусить радости и тяготы материнства.
Я не мечтала о чем-то большом. Отец, увы, мне рано показал, каким переменчивым может быть пылкое мужское сердце.
Как-то вдруг в столице поползли слухи обо мне. Я все же подозреваю, что это отец мой устроил. Что-то сказал обо мне кому-то, такое… такое…
Неожиданно у меня объявилось множество поклонников. Они жаждали взглянуть на меня хоть украдкой, убедиться, так ли я красива, как обо мне говорят, проверить, так ли я талантлива, как шепчут слухи. Они испортили забор, сделав в нем пять дыр чем-то острым. И, судя по размеру, они туда ходили компаниями, подсмотреть, не пройду ли по тому внутреннему дворику я.
Отец, конечно, иногда отправлял слуг упрашивать подглядывающих господ не стоять за забором, но как-то не очень сразу. И иногда даже забывая прогнать их. Так что случалось, что по часу или по несколько мужчины, юные, зрелые или даже старые – но старые всех реже – за забором все-таки стояли, стояли да смотрели. Выжидали. Томились. Мечтали меня увидеть. И слуги наши те дыры не спешили заделывать. Но мне, впрочем, мой господин запретил ходить по тому дворику в ближайшие месяцы. А если очень уж понадобится, строго-настрого наказал лицо прикрывать рукавом или веером. Причем, веером самым дорогим из всех – веер мой отец у лучшего из мастеров столицы заказал.
Полагаю, отец был не последним, кто приложил руку к распространению этих слухов о моей несказанной красоте и моих нескончаемых достоинствах.
Спустя неделю или две все эти новоявленные поклонники осмелели и вздумали мне писать. Красивая бумага, роскошная вязь иероглифов, ветки цветов, приложенные к посланиям. Отец мне наказал в ближайший месяц молчать.
Я испугалась, что эти мужчины и юноши уйдут, разгневавшись.
Но нет. Они ходили часто, стояли, ждали, томились, мечтали…
И писем через месяц стало больше. Мне уже каждый день приносили десятки посланий от воздыхателей. Я не хотела даже смотреть на написанное. Шутка ли, столько всего прочесть и всем ответить! Отец читал все послания. Выслушивал сведения, собранные госпожами Северных и Восточных покоев через слуг. А мне он принес свитки с копией Манъесю – и велел учить стихи из этой антологии.
В конце Седьмой луны отец стал временами приносить чьи-то письма мне, велел читать и мне их и даже отвечать на них. Тем, кого он счел достойными переписки со мною. Уже настаивал, чтоб отвечала тем господам.
– Чтобы эти господа не сочли тебя жестокосердной, – говорил он.
– А другие сочтут, – заметила я из-за разделявшей нас ширмы.
– Что нам до них? – проворчал мужчина.
– Но отец, разве не мечтаешь ты, чтобы я отправилась во дворец? – спросила я растерянно, – К чему мне отвечать этим господам? Вдруг они будут слишком сильно мечтать обо мне?
– Чтоб они больше говорили о тебе, чтоб больше хвалили тебя, – ответил мой господин, степенно обмахиваясь красивым веером, – Тогда и наследник престола сочтет тебя интересной. Но, прежде чем передать письма служанкам, приноси их показать мне. Я прослежу, чтобы ты отправляла только написанное изящным почерком, на достойной бумаге.
– Но… мой господин… А вдруг кто-то из этих мечтателей умрет с тоски? Ведь у некоторых несчастных влюбленных и такая беда случается!
– О, если кто-то из них умрет от безответной любви к тебе, то это даже скажется полезно для твоей репутации, – отец усмехнулся вдруг, – Вполне естественное дело, чтоб из-за самых лучших красавиц и из-за лучших поэтесс страны мужчины в тоске умирали.
– Так выходит, что красота может быть опасной? – я тяжко вздохнула.
– Но красота ее благоуханием и мелодией талантов делает нашу жизнь красивее, – хозяин усадьбы опять улыбнулся, – Так почему бы ей и не быть опасной? Да, пожалуй, чем она опасней, чем дорога к сердцу красавицы сложней, тем и интереснее мужчине стремиться к ней.
Он был очень расчетлив, мой родитель. Да и понятно: кто из аристократов не мечтает стать отцом любимой жены императора? Дочек в цветочной столице много, быть может, микадо разделит сердце между ними всеми или частью из них. Но, впрочем, я помнила, что наследником станет только один из сыновей будущего императора. Так веками случалось, что трон доставался только одному из детей прежнего императора. Разве ж это мой сын будет?.. И потому мечтою отправиться служить микадо я не горела.
Шла Восьмая луна. Все еще было жарко и сухо. Трудно было уснуть из-за постоянного стрекота цикад. Вместо того, чтобы спать, людям оставалось наслаждаться их трескотней. Ведь если вслушаться в пение цикад и найти в нем хоть какую-то долю красоты, им можно наслаждаться, избавившись от гнева. Выходить на улицу совсем не хотелось – моя нежная кожа сразу же могла обгореть на солнце. И, пользуясь тем, что женщинам положено большую часть жизни проводить внутри дома, я этим правом наслаждалась. А вот отцу и другим родственникам из мужчин приходилось выходить – на службу в императорский дворец или на встречи к приятелям.
Звуки цитры
И шелест сосновых
Ветвей – ветерок.
Под музыку эту
Цикада поет.(10)
Приближалось время тайфунов. Люди становились более нервными. Впрочем, жара в этот год была ужасная, так что, пожалуй, тайфунов даже ждали с надеждой, ведь они могли пополнить запасы воды. А будет больше воды – и будет больше урожай риса и мандаринов.
Люди лакомились блюдами из угрей.
Аристократы воспевали метелки мисканта и цветущие кусты хаги, все чаще стали рассказывать стихи про улетающих диких гусей и крики оленей в горах. Или кто-то в доме был влюблен?..
Осенние поля
Оделись.
Качаются метелки мисканта,
Рукавами машут,
Манят, зовут.(11)
А впрочем, я жила, не зная любовных терзаний, не ведая горя, всегда сыта и нарядно одета. Служанки исполняли все мои скромные просьбы. Я помнила, что лично у меня нету своих сокровищ, а то, что мне дарили отец и его жены – это было их благодетельностью или вежливостью, делом их доброй воли, но не их обязанностью.
Отец подыскал мне свитки с повестями. Я читала истории, разглядывала картинки к ним. Повесть о прекрасной Отикубо. Повесть о дупле. Торикаэбая-моногатари. Записки у изголовья. Свежие свитки с Повестью о Гэндзи…
Мне казалось, что так всегда и будет. Но я уже привыкла к жизни в столице. И без возлюбленного мне вполне спокойно жилось. Хотя, правда, иногда было все же интересно, почему люди так торопились и так страдали, когда в их сердце просыпались те чувства, зовущиеся любовью?.. Но, впрочем, что повести, что две моих служанки болтливых не раз говорили, что боль часто следует по пятам за любовью. Так что влюбляться в кого-то я не торопилась. Или то – выбор самих богов?..
Осенний ветер
Доносит крики
Первых журавлей.
Чье посланье
Они принесли?(12)
Однажды я играла в Го с Мурасаки, самой интересной и забавной из моих служанок. Вдруг со двора донесся какой-то шум. Мы испуганно прислушались.
Молодой мужской голос кричал о состязании, о моем отце… Ох, что-то случилось с отцом! Говорят, сейчас его внесут в дом. Он даже ходить не в силах? Боги!
Я подобрала подолы одеяний, выскочила из дома, пробежала мой сад, чужой сад и подскочила к воротам. Вот какие-то люди внесли на руках моего отца. Лицо его исказилось от боли. Да что с ним? Отчего?..
Бросилась к отцу, что-то кричала ему… Кажется, просила не умирать. Несшие его чужие слуги и следовавшие за ними господа, изумленно остановились, во все глаза разглядывали меня. Лицо родителя на сей раз исказилось от гнева. Запоздало вспомнила о приличиях. Ахнула, закрылась рукавом. И, спотыкаясь, придерживая одеяния другой рукою, бросилась в дом прятаться. Под ноги что-то попало. Я запуталось в полах кимоно. Упала. Было больно, но еще сильнее были стыд и досада. Я не хотела огорчать моего отца!
Прибежали служанки, подняли меня, увели в дом. И, сетуя на мою неслыханную глупость, на мое потрясающе бесстыдное поведение, переодели в чистые одежды, обработали царапину на моей руке. Я то и дело спрашивала, как мой отец, сильно ли он пострадал, будет ли жить?.. Кто-то из служанок, вняв моим мольбам, то и дело уходил проверить. Но пока никаких внятных ответов не приносили. Неужели, он умрет, как и мать? Не так давно он был не интересен мне, не нужен и вот – несчастье, а сердце мое кричит от горя, от страха за него.
Мои глаза увлажнились. Рукава, в которых прятала лицо, стали промокать от слез.
Текуч, изменчив
Этот бренный мир.
Тело – лишь
Роса, повисшая
На летних травах.(13)
Служанки напрасно пытались меня успокоить. Я разозлилась от их ласковых слов, от уверений, что все будет хорошо. Прогнала их всех, даже любимую мной Аой. Кормилица, впрочем, долго еще сопротивлялась и не хотела покидать меня. Намного дольше, чем было прилично. Но она выкормила меня, она гладила мне волосы и рассказывала сказки, терпела мои шалости столько лет. Поэтому я на нее долго не гневалась. И попросила под конец уже с мольбой хоть на время оставить меня одну. И наконец добрая женщина все же ушла из моей спальни.
Я долго лежала, задыхаясь от рыданий. Тревога мучила меня, разъедала мое сердце. Не выдержав, я поднялась. Вытерла слезы. И побрела по зданию, прячась за ширмами, в то крыло, где находились покои отца. Не дойдя, испугавшись шума беготни и чьих-то взволнованных голосов, спряталась за одной из ширм. И стала вслушиваться, надеясь хоть что-то узнать о состоянии отца.
Я долго стояла, ничего не понимая. Сердце разрывалось от отчаяния и страха.
Неожиданно послышались шаги. Кто-то быстро шел. По направлению к тому месту, где пряталась. И шаги были не женские легкие, а мужские, уверенные. Ох, я и так сегодня опозорилась! Что подумают обо мне люди, если я опять покажусь незнакомцу?.. Как долго будут говорить о моем легкомыслии, моем бесстыдстве, торжествуя от злости.
Метнулась. Надеясь скрыться, пробежала между ширмами. Сейчас будет заветный проход…
И натолкнулась на опередившего меня. Отшатнулась, запуталась в полах кимоно. И упала бы, не поддержи меня незнакомец. Невольно взглянула на него. У него была простая, ничем не примечательная внешность. Такими же были и его одежды. Брови выбриты, нарисованы точки выше. Цветная верхняя одежда – он невысокого ранга.
И вдруг молодой мужчина улыбнулся, показав почерненные зубы. Он был из знатной семьи.
Но когда наши взгляды встретились, сердце мое замерло на миг, а потом забилось очень быстро. Он держал меня осторожно и нежно. И смотрел на меня. О, боги, что я натворила! Показалась мужчине, оказалась близко к нему. И ничто не разделяло нас! Ни единой ширмы не было между нами! Если несчастье не убьет моего отца, то известие о моем дрянном поведении точно это сделает! Или он разозлится и убьет меня!
Рванулась, готовясь пинаться, кусаться и царапаться, если юноша не отпустит меня. Не важно, что дамы так себя не ведут!
Но незнакомец сразу же отпустил меня. Я подхватила одежды, чтоб не мешали бежать, и бросилась прочь. Запоздало мне полетело вслед:
– Вас не просто так назвали «Весною», госпожа Хару. Вы прекрасны, как сама весна!
Я добежала до моих покоев, забилась в какой-то темный угол. И до вечера просидела там, сжавшись в комочек. То ждала, когда набегут стайкой служанки и начнут укорять меня за новый дурной поступок, то тряслась, воображая, что тот юноша незаметно крадется ко мне, то боялась, что вот-вот в комнату ворвется разгневанный отец. Очень хотелось оказаться подальше от Киото, в каком-нибудь горном монастыре. Закрыться там в маленькой келье, до конца моей жизни молиться милосердному Будде, умоляя его о прощении. О, что я наделала! Что я наделала!
Вечером явилась моя кормилица и, подбадриваемая молоденькими служанками, вытащила меня из моего плохого укрытия. Я ждала упреков, укоризны. Но им не было известно о моем проступке. К тому же, они принесли радостную новость: повреждения отца оказались не столь серьезны, как остерегались ранее. Мой родитель выздоровеет. Он будет жить! Боги, какая радость: мой отец будет жить! О, как я благодарна вам, боги!
Меня накормили и, вняв моим мольбам, вновь оставили одну. Я легла на мое ложе, накрылась одеждами. И уснула бы, не подойди ко мне Аой со светильником. Свет, принесенный ею, нарушил полумрак у моего ложа. И к источнику света поодаль от меня добавился новый источник света. Как тут можно уснуть?..
А служанка опустилась возле меня на колени, около моего изголовья. Что там такое?.. Ох, а вдруг отец?..
Поднялась, взглянула на нее взволнованно. Но нет, Аой была спокойна. Она не выглядела бы такой спокойной, если бы скончался хозяин усадьбы. Да и слуги бы бегали, суетились. У моего господина было много слуг. Но тихо было сегодня. Значит, жив мой отец. Справится. Но зачем же посреди ночи ко мне явилась моя Аой?..
– Госпожа, прочтите это послание, – таинственно сверкая глазами, попросила молодая женщина. И пододвинула к моему изголовью поднос со свитком.
– Отец…
– Нет. Тот юноша, который случайно увидел вас и влюбился в вас.
Тот юноша? Боги! С тех пор, как я выскочила из-за ширм и налетела на него, он не успокоится и будет ежедневно слать мне любовные письма. А если еще и умрет от нераздельной любви и неугасимой страсти? К моим грехам добавится и грех за его смерть. Мало мне того, что я родилась женщиной, так еще и это! А как довольны будут сплетники, как счастливы они будут, приговаривая: «Ах, какая жестокая! Ах, бессердечная!».
Отвернулась от любимой моей служанки, закрыла лицо рукавом. Она не отставала, молила взглянуть на послание, ответить.
– Иначе он будет думать, что вы, моя госпожа, жестокосердная! – предупреждала кормилица.
Аой и так, и эдак убеждала меня. И добилась-таки своего. Я согласилась взглянуть на это послание, а более – ничего. Забуду его строки, как строки иных, чьи письма читала прежде.
Бумага была красива: темная, с золотой пылью, но еще красивее оказался его почерк:
«Если б достался мне напиток бессмертия, я взобрался бы на гору в провинции Суруга. Открыл бы сосуд и зажег бы подаренную богами жидкость. Она горела бы вечно и так ярко, как горит теперь в моем сердце любовь к вам.
Не встретиться нам вновь!
К чему мне жить на свете?
Погас твой дивный свет.
Увы, напрасный дар –
Бессмертия напиток»(14)
В тех письмах, что я читала прежде, с принцессой Кагуя меня еще не сравнивали. А его почерк… Как у человека, не примечательного внешне, может быть столь восхитительный почерк? О, у этого юноши должна быть необычайно тонкая душа!
– Напишите ему хотя бы строчку, госпожа! – умоляла Аой.
Видно, очень трогательно просил он ее передать мне посланье. И, может статься, горячо очень умолял ее заполучить хоть строчку ему в ответ от меня.
– Он сочтет меня легкомысленной!
– Одну только строчку! Он будет очень счастлив! – не отставала от меня служанка.
Но на сей раз я не поддалась на ее уговоры. Хотя мне и самой очень хотелось написать ему ответ. Ох, если я не отвечу, он подумает, что хотя бы крохи благоразумия у меня остались. О, что же я натворила! Что натворила сегодня!
Наступил 15-ый день Восьмой луны. Полная луна в это время года была особенно красива. Время, когда в каждой усадьбе Киото и даже во дворце господа любуются луной. Но хозяин нашей усадьбы был болен, и потому мы все, не сговариваясь, просили слуг нас не будить и даже собирались пораньше лечь спать или тихо-тихо любоваться прекрасным светилом из своих комнат.
Слуги ворчали, ведь как так, так было принято! Если мы некрасиво и тихо проведем эту чудную ночь, то как бы нас не засмеяли соседи! Слуги, увы, слишком много болтают. Но нашим слугам не хотелось уступать перед слугами других господ. Не имея своего богатства, слуги иногда хвастались роскошью своих хозяев и даже сравнивали их друг с другом. Если уж своими глазами покоев чужих не видели и празднеств – не всех же из них отправляли посыльными к соседям и на другие линии – так хотя бы обсуждали и сравнивали приготовления: сколько рулонов шелка ушло, какой новой утвари прикупили, какие одеяния пошили, сколько заказывали молитв…
Мы все же отпирались и праздновать не хотели. Мне даже пришло посланье от госпожи Северных покоев, чтоб в эту ночь я вела себя тихо и скромно – болеет наш господин, пускай отдохнет спокойно.
Но кто-то из старых слуг нажаловался на дам поместья отцу. Что мы решили не отмечать это роскошное полнолуние. И хозяин мой велел слугам передать всем господам в усадьбе, чтобы не стеснялись отпраздновать ночь полной луны как можно прекрасней. И сам обещал выбраться из постели и сыграть нам что-нибудь на флейте.
И мы любовались луной всю ночь. Слагали стихи, услаждали слух музыкой. Отец еще не должен был много ходить. Поэтому мы по очереди играли друг другу на инструментах – и в ночной тиши музыка долетала из одних покоев в другие, связывая наши души. Один смолкал и, чуть погодя, начинал играть другой. Вдвоем сразу играли только отец и госпожа из Северных покоев, дерзнувшая прильнуть к его пронзительной флейте нежными сочными переливами от струн своего кото.
И даже я сыграла.
Чужая служанка, которую я еще не видела, принесла мне стих от отца на красивой светлой бумаге:
«В небе осеннем
Сияет луна.
Налились белым светом
Капли росы,
Жемчугами блестят»(15)
Я велела принести мне еще светильников – и выбрала лист самой красивой бумаги, что у меня была, белой с золотыми блестками, выданной родителем для особо торжественных случаев. Кому как не ему мне писать послание на бумаге с каплями золота?..
И я написала отцу стихотворение на ту же тему, из тех, что знала:
«Гуляет ветер
По полям осенним,
Бросает на землю
Капли росы, ожерельем
