Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 48 страниц)

Тем более, я никогда не думала о будущей моей профессии. Ах да, я вам, кажется, об этом сказала.

Простите. Я не умею рассказывать истории. Но очень хочу рассказать о случившемся. Хотя бы так. Хотя бы в моем дневнике. Прежде, чем я уйду. То есть… Простите, я очень несвязанно рассказываю! Рассказываю, как рассказывается, как вспомню, хотя и стараюсь рассказать все по очереди, что за чем происходило. А верить мне или нет – это уже на ваше усмотрение.

И, если честно, я никогда не мечтала ни о чем таком, что могла бы делать, что бы любила делать. Я была самой обычной девочкой. Жила с папой и мамой, потом ходила в детский сад, потом вот пошла в младшую школу. Ела ту же еду, что и другие. Ну, не считая бобов. На бобы у папы была аллергия, поэтому мама их никогда не покупала. И в ресторане мы их никогда не заказывали, когда иногда ходили втроем в ресторан. Я смотрела те же мультфильмы, что и другие дети. Ну, которые как раз шли по телевизору. Каюсь, я иногда подсматривала одним глазком взрослые фильмы, когда выбиралась из кровати, чтоб сходить кое-куда. Ну, по нужде. Вы ж не подумали, что я просыпалась среди ночи, чтобы бродить где-то вне дома?! Тьфу, бред! Мне зачем?! Я ж не привидение, чтобы бродить ночью по улицам Киото. И, уж тем более, если я жила в Киото, то я не могла за ночь одну или за часть ее оказаться совсем далеко от этого города, правда?..

А, еще я прочла три книги у мамы и папы из комнаты. Которые вроде бы не для детей были. Я еще тогда спросила, мучаясь от терзаний совести, что тайком читала их книгу, тогда еще одну и самую первую из взрослых. В общем, я их спросила, чем взрослые книги отличаются от детских и почему детям нельзя взрослые книги читать? Ну, я еще хотела узнать, что такого страшного со мной сделают, если узнают, что я их книгу читала. Да, признаюсь, трусила и хотела еще и это сказать. Папа серьезно сказал, что просто дети взрослые книги не поймут. А мама тогда серьезно промолчала, хотя и глянула внимательно на меня. Но, если честно, я вполне понимала эти взрослые книги! Там люди тоже радовались и тоже грустили. Разве что взрослые книги были намного грустнее детских. Я потом еще две книги прочитала тайком, чтоб убедиться в моих догадках. Почему-то взрослые чаще делали всякие глупости и зло другим. Они почему-то меньше ценили друзей, чем дети. Чаще выкидывали своих друзей и родных ради каких-то «больших дел» или денег. Хотя… нет, если уж совсем друзей, то ведь друзья ж друзей не выкидывают?.. Если выкинули, то какие ж они после этого друзья?..

Ой, что-то я совсем отвлеклась! Простите!

В общем, я была самым обычным ребенком. Ну, кроме того, что дети со мной не дружили. Но, если честно, то я заметила, что так не повезло не мне одной.

Короче, я не знала, что б такого рассказать в истории о моем будущем.

Но что-то рассказать я хотела.

Хотя бы ради нашего доброго старого учителя.

Хотя бы чтоб одну историю он точно получил от нашего класса.

А остальные одноклассники пусть делают, как хотят!

Ой, нет… Я ж еще забыла сказать!

Во взрослых книгах я еще не очень понимала эту «любовь». Которая «страсть». То есть, я понимаю, почему люди женятся и делают детей. Дети же очень милые. Куда же без детей? Какая-то семья не семья, если есть он, она, но нету детей, вообще, ни одного. Но я не понимала, что за «страсть» иногда на взрослых находит, что они забывают обо всем? Что предают невест, супругов, друзей, родину… Короче, всех могут предать ради той «любви», которая «страсть». Что могут прямо помереть с тоски или прямо ножом в себя, если тот, другой человек, выберет не их. Ну, даже если не их врага, друга или сестру, то просто не их. Вот. А потом эти влюбленные слипаются, слипаются, слипаются… Ну, короче, от той «страсти». Ну, вы поняли, да?.. Я все-таки стесняюсь об этом подробно говорить. Хотя если вы взрослые, то вы наверняка и сами знаете. В общем, в тех книгах люди слипались, слипались, слипались… И так несколько раз, несколько дней или даже несколько лет. И им просто очень нравилось слипаться. А потом у них там что-то внутри потухало. И они жили уже как-то уныло рядом друг с другом. Или вообще уходили слипаться к другим, хотя прежде ради своей любви готовы бросать других «возлюбленных», супругов, друзей, родину и вообще. В общем, эту «страсть» я как-то вообще не понимала. Никак. Тех, кто еще женился и делал детей, я вполне понимала. А тех, со «страстью», нет.

Ой, я что-то опять не туда…

Ну, вы поняли, да?.. Вроде.

В общем, я решила записать историю о прошлом! Тем более, что учитель сказал, что можно записать какую угодно историю. И, поскольку мне нравился такой поэтичный период Хэйан, то я решила свою историю записать будто в жанре дзуйхицу. Мол, дневник какой-то придворной дамы периода Хэйан. Разумеется, молодой. И, разумеется о любви. Ну, и местами о природе и погоде. Короче, как тогда любили рассказывать.

А поскольку тогда очень любили добавлять к прозе стихи, я решила, что и в моей истории тоже обязательно должны быть стихи. И, для большей убедительности, вооружилась новыми изданиями старинных антологий со стихами. Перечитала книги в школьной библиотеке, читала книги в библиотеке в городе.

Я, пожалуй, вам расскажу, что получилось, ладно?..

Ох, я ж едва не забыла вам рассказать!

Ведь еще кое-что важное случилось на этой неделе! Такое, что надо бы отметить. Тем более, вы ее уже знаете: я вам об этой страшной девочке уже рассказывала, да и папину сказку про нее вам уже пересказывала.

Сатоси-сан рассказал, что в газеты попал не только Каппа, спасший Рескэ ценою своей жизни, не только сам наш участковый полицейский, но и Кикуко! Правда, она попала без фотографий. Она ж из рогатки не только по якудза тому каштанами стреляла, но и засветила в глаз тому фотографу-иностранцу, который как раз в тот час опять гулял по городу и как раз ту перестрелку заснял. А Каппу погибшего уже потом. Каппа, по-моему, был намного важнее, потому что все остальные выжили в тот день, а вот этот милый сенбернар все-таки погиб. Но Синсэй… Странно все-таки, что его псевдоним был как в папином рассказе!

В общем, тот молодой иностранец Каппу на дороге и ревущего Рескэ, которого удерживал Синдзиро, заметил уже потом. В общем, он сначала сфотографировал перестрелку молодого якудзы и Сатоси-сан. Ну, фотограф-иностранец. Потом хотел запечатлеть и Кикуко, не побоявшуюся влезть в чужую драку, да еще и только с рогаткой с каштанами. Но Кикуко, как выяснилось, внимательно следила из-за дерева не только за дракой, но и за окружающими. Зрение у нее было хорошее. Глаз меткий. Так что Синсэй она на горизонте заметила – и засветила ему в глаз, который выступал из-за фотоаппарата, каштаном сразу же, едва тот глаз и дуло фотоаппарата повернулись к ней, заметив источник вылетания каштанов. И в дальнейшем, когда он справился с болью хоть немного, он в ее сторону целиться фотоаппаратом поостерегся.

Но в газете про нее тоже написали, хотя как раз ее фото там отсутствовали. Потому что, мол, у нашего Сатоси профессия такая: людей спасать и устранять беспорядки, а вот Каппа и Кикуко никто не заставлял вмешиваться и спасать людей, но они сами взяли и вмешались, рискуя собой. Хотя и него участкового никто не заставлял вмешиваться: у него в тот страшный день был выходной.

А. Она ночь провела в местной полиции. Не потому, что хулиганила. Она же наоборот спасала жизнь Сатоси и другим людям, которые случайно оказались рядом. Она смело отвлекала того якудзу на себя, мешая ему лучше целиться и застрелить вмешавшегося Сатоси-сан насовсем. И по рукам с пистолетами стреляла, когда тот якудза целился в людей. И бабушке одной засветила в затылок, глухой совсем. Та заорала и упала на асфальт. И пуля, которая летела ей в голову, потому что она по дороге ей подвернулась, улетала в стену магазина. Так что можно честно сказать, что благодаря этой страшной девочке жертв в тот день не было. Из людей. Каппа, увы, уже умер. А, и Синдзиро не пускал Рескэ к нему на дорогу обратно. Так что, может, все-таки и благодаря Синдзиро жертв человеческих в тот день не было. Хотя Синдзиро вообще не упомянули в газете.

Но ее приятель, Тэцу, которого она всем представила как старшего брата… То есть, она говорила, что ее «саму отец Тэцу от какой-то шлюхи нагулял». Поэтому как бы она ему сводная сестра, но все-таки просит журналистов и полицейских особенно как-то об их связи с Тэцу не вдаваться. Тем более, что отец Тэцу уже умер, умер трагично, в аварии, а жил в общем-то прилично. Короче, лучше, чтоб они не заикались, что она – сводная сестра Тэцу и как так получилось. Короче, журналисты, скрипя зубами, согласились, кто-то даже прослезился от такой дочерней преданности об отце.

Но я все-таки подозревала, что Тэцу никакой ей не приятель. По крайней мере, в папином рассказе его звали тоже Тэцу, и он ей никаким братом не был, они случайно встретились. Кстати, меня опять напрягало то, как еще один папин рассказ переплетался с жизнью. Таинственное совпадение, не правда ли? Тэцу в жизни тоже звали Тэцу и его отец тоже погиб в аварии. Но про других его родственников полицейские так не расспрашивали, короче, дополнительных подробностей о том из Сатоси-сан мне выпытать не удалось. Он еще спрашивал, почему я так интересуюсь родственниками Тэцу. Я тогда смутилась. Потом додумалась сказать, что я вообще много чем интересуюсь, я же любопытная. Вроде. Но вроде любопытная, да?..

В общем, Сатоси-сан тогда усмехнулся и сказал, что я «и правда любознательное дитя». Поверил, ура! Или я и правда такая любопытная?! Но, впрочем, не это сейчас важно. Я и так сегодня слишком много отвлекаюсь.

Словом, Тэцу, спутник Кикуко, которого я и в жизни дважды с нею видела, в тот день в полицию не пришел. Мобильник его был отключен. Он пришел уже утром следующего дня. К обеду как раз. Полицейские собрались есть, накормили из сострадания Кикуко, решив, что она добрый и невинный ребенок, короче, надо бы им ее накормить. И Тэцу пришедшего тоже накормили. Он еще сказал, что был далеко. А мобильник сам выключился, потому что аккумулятор был разряжен. Вот так, некстати разрядился, когда Кикуко куда-то ушла. Невезенье, но раз Кикуко осталась жива, то можно сказать, что не слишком и толстое было невезение. То есть, у них. У нас с Каппой все ужасно закончилось.

Кстати, меня занимал еще вопрос с пистолетом, подобранным нашим Сатоси. Явно тем пистолетом, из которого некто прострелил переднее и заднее колеса машине молодого якудза и что-то в корпусе, вроде ту часть, после повреждения которой машина должна была остановиться. У нашего участкового был выходной, оружия он в тот день при себе не таскал, да и вообще его оружие нашлось, где обычно оставлял после работы. А отпечатков пальцев кого-то иного на подобранном им пистолете вообще не нашли. Странно. Кстати, некто спокойно стрелял по чужой машине, зная как заставить ее остановиться, имел пистолет, да еще и как-то избежал отпечатков пальцев на нем. Это все списали на версию, что стрелял другой якудза. И что смерть собаки совпала со случайной встречей якудз из враждующих кланов. Или тот даже в засаде где-то сидел, зная, что та машина проедет? Потому и спрятаться успел хорошо, остался незамеченным или же вовремя сбежал. Или, все-таки, он просто был якудзой, но не выдержал, что тот водитель едва не сбил ребенка, переехал таки собаку, да еще и не остановился, чтобы хотя бы извиниться. Нормальные люди хотя бы извинились. Долго бы очень извинялись.

В общем, выстрелы списали на некого якудза. И версия про то, что тот просто разгневался, что едва не убили ребенка, людям нравилась больше.

Но я-то знала, что когда Кикуко и Тэцу дрались с якудзами другого клана, у них пистолеты при себе были! А полиция в день гибели Каппы пистолетов у Кикуко не нашла. А сама девочка-якудза отважно и нагло вмешалась в перестрелку другого якудза и полицейского, будучи вооруженной только рогаткой с каштанами. Кстати, даже стреляя из рогатки, позаимствованных у каких-то старшеклассников, точнее, выхваченной на бегу… Точнее, ну почти украденной. Хотя они потом через журналистов до полиции добрались – и рогатку им вернули. Мне Сатоси рассказал. Правда, пообщаться «со смелой малявкой» парням не удалось, так как та уже ушла. А где она жила – никто не знал. Среди жителей нашего города такой не числилось. И вообще, фамилия вроде той, что она назвала, была очень популярна среди японцев.

Короче, я помнила, что в ту страшную ночь Кикуко и Тэцу ходили куда-то вместе, дрались вместе, стреляли вместе! Короче, я подозревала, что Тэцу просто сбежал прятать пистолеты, пока Кикуко стреляла из рогатки. То ли по врагу, то ли просто отвлекая незнакомого бандита от людей, чтоб не застрелил кого-нибудь ненароком. Или она рассердилась за несчастного Рескэ, которого едва не переехали, но даже не извинились?..

Короче говоря, пистолетов у Тэцу и Кикуко не заметили и сочли их за обычных. Разве что девочку-якудза сочли просто за добрую и смелую девочку, не испугавшуюся взрослого наследника клана якудз, решившуюся защищать невольных зрителей той перестрелки. Ну, и истории о верной дружбе Каппы и Рескэ. Ага, а она недавно сама трех взрослых якудз застрелила, то ли из клана этого убийцы Каппы, то ли из другого. Воевать с другими бандитами она явно не боялась, а воевала жестоко, никого не жалея. Она… она точно не тронет меня?..

Но полиция и журналисты ей поверили, умилились и отпустили. Вот даже накормили ее и Тэцу. А куда они потом пошли – неизвестно. Сатоси-сан так точно не знал, а мне рассказал только то, что ему было известно.

Я рассказала Синдзиро, что собираюсь записывать историю вроде дзуйхицу. Ну, хотя бы немного похожую на литературу эпохи Хэйан. Тот заинтересовался, с чего бы это «у девчонки такой интерес к взрослым историям»? Я рассказала про задание учителя. И что не знаю, что думать о будущем. Хотя я не считала истории периода Хэйан взрослее тех, что нашла у папы с мамой. Как-то в старину меньше описывали, как там люди слипались от страсти. Ну, слиплись и слиплись. Ну, понравилось им. Ну, они захотели еще. И все. А, и в старину чаще детей делали, чем теперь. Вроде.

И он вдруг предложил мне сходить к нему в комнату и посмотреть на картину в его токонома. Оказывается, та картина сохранилась еще с периода Хэйан! Сокровище его семьи, перешедшее к нему, как к наследнику!

Я почему-то очень обрадовалась, что он сам пригласил меня в свою комнату. Тем более, что я в прошлый раз сама хотела получше разглядеть ту картину, похожую на старую, только тогда было слишком темно.

И я смело полезла следом за ним по лестнице. А магазина дверь мы прикрыли на щеколду. Тем более, что был уже вечер, а я прибиралась в тот день именно вечером. А до прихода папы я точно спущусь. Может, сама до дома дойду. Или упрошу меня проводить Синдзиро. Про Кикуко он же знал. Он же не отпустит меня одну, если девочка-убийца еще в Киото и на свободе?..

Комнату на втором этаже заливал свет уходящего солнца. И картину было хорошо видно. И она оказалась очень красивой! Я опустилась на татами перед ней и долго восхищенно ее разглядывала. Синдзиро перебирал книжки в тонком открытом шкафу, потом присел на свою постель из одеяла, постеленного поверх рисовых циновок, с книжкой расходов, делать пометки.

Хотя он оба кимоно, что лежали поверх одеяла и, видимо, заменяли ему одеяло, осторожно сдвинул в сторону, чтоб лишний раз не мять. Кстати, те кимоно были очень красивые. Белое и нежно-сиреневое. Ой, нет! Оно мне показалось сиреневым в темноте, но на самом деле там просто был узор из мелких цветов глицинии. Непривычный оттенок. И узор непривычный, хотя и очень элегантный.

– Это тоже семейная реликвия, – ответил мой друг, услышав шорох и повернувшись ко мне.

– Тоже древние?

– Тоже старые, – ответил он уклончиво.

– А можно потрогать?! – подскочила я к нему и его постели.

– Нет, – отрезал Синдзиро сердито.

И мне пришлось смотреть так, не прикасаясь. У, как это было сложно, сидеть около такой красоты и даже не прикоснуться!

– А почему ты их в музей не отдал? – спросила я наконец.

– Если заикнешься кому-то, что я храню старые вещи и не отдал их в музей, тебе не поздоровится, – сказал молодой мужчина спокойно, но, впрочем, глаза его как-то странно блеснули, а зрачки… Нет, глупости!

Честно пообещала:

– Я никому ни за что не скажу!

И ушла обратно к картине, подальше от этого искушения, которое так хотелось пощупать.

Прошло с четверть часа или больше. Солнечные лучи больше не лились в комнату, а солнце скрылось где-то за крышами домов. Или меньше? Не знаю, я не смотрела на часы на моем мобильнике. Я любовалась картиной. Эти два мальчика и девочка были так тщательно прорисованы! И видны были даже очертания картинок, нарисованных на внутренних сторонах больших ракушек, с которыми они играли. И усадьба. Если честно, эта картина напоминала картины периода Хэйан, но немного и отличалась. Там важны были силуэты волос, линии одежд. Обстановку прорисовывали иначе. А тут было деталей как будто побольше. Не совсем похоже на старинные картины. Хотя и очень тщательно нарисовано. Будто художник сам там сидел и рисовал то, что было у него перед глазами. Причем, он очень любил тех детей и ту усадьбу и, может быть, даже сами ракушки.

Я не выдержала – и поделилась с другом своими впечатлениями. Он ведь запретил только прикасаться к старым кимоно, но не запрещал ведь его отвлекать? Тем более, я немного держала в руках кимоно с глициниями, когда вынесла его тогда прикрыть спящего хозяина магазина. Но я ж тогда не знала, что эти кимоно такие старые! Я бы их тогда много-много ощупала! И примерила бы!

Оглянулась. Хозяин этих сокровищ еще что-то записывал. Нет, отвлекся, сдернул с волос резинку, державшую их «хвостом» на затылке. Сердито так сдернул, резко, как надоедливую вещь. И его длинные волосы по его плечам и спине рассыпались длинными ровными прямыми черными прядями. И даже по одеялу. Он сам сейчас напоминал аристократа с древних картинок. Еще бы те кимоно одел поверх серой рубашки и синих джинс! Ему бы то, с глициниями, очень бы подошло. Вот прям хоть картину с него рисуй!

То кимоно… кимоно с вышитыми глициниями… соцветиями с множеством мелких изящных цветов… роскошные соцветия… тонкая ручная работа… будто светло-сиреневое издалека…

О, да… мне еще вдруг страстно захотелось их примерить. Хотя бы верхнее, будто сиреневое издалека и при слабом освещении.

Хозяин был хорош не меньше. Еще и сидел по-старинному. Он сам будто сошел с картины с его изумительными завораживающими длинными и густыми волосами.

И вдруг он ко мне повернулся, будто почувствовав, что его разглядываю.

Проследив за моим взглядом, полным тоски, Синдзиро правильно подумал о моих мыслях и моем большом желании.

– Ладно, можешь прикоснуться к ним, – вдруг сказал молодой мужчина, – Иди сюда.

И я кинулась к нему, уже отложившему книгу и ручку – ручку он предусмотрительно закрыл, чтобы чернилами старые одеяния не запачкать. Я кинулась к нему, потом на бегу плохо притормозила и споткнулась о край одеяла. Но я пыталась удержать равновесие, повернулась, чтобы сойти на твердое татами рядом, потянула одеяло к себе слишком сильно…

И мы упали оба. Я и поднявшийся как раз Синдзиро, державший в руках сиреневое кимоно. То есть кимоно с глициниями.

Я упала ногами на татами, а всем остальным на одеяло. Синдзиро упал сверху – но он успел упереться в одеяло и в татами под ним руками, так что не упал прямо на меня, а завис надо мной. Его длинные волосы соскользнули по бокам от его лица, по его плечам, отрезая его лицо и мое от окружающего мира. И, судя по шороху и сиреневым пятнам в щелках между его волос, кимоно с глициниями упало на него.

Я замерла, смотря на него широко раскрытыми глазами. И сердце мое опять неровно забилось. Как и тогда, когда он подарил мне пирожок-рыбку, когда я плакала. Потом уже, работая у него, я вроде привыкла к его присутствию. И сердце как-то иначе билось, реже, когда мы только случайно встречались с ним взглядами. Но сейчас… это сердце… будто оно убежать хотело отсюда! Будто убежать хотело из моего тела! Но… я сама… я убегать отсюда почему-то не хотела.

– Совсем ничего не боишься, глупый звереныш? – проворчал молодой мужчина, продолжая нависать надо мной.

А он… очень красивый! Очень…

– Нельзя лезть к мужчинам, – добавил Синдзиро сердито, – Тем более, мелким девчонкам. Тем более, внезапно или когда они пьяные.

– Ты печень мою съешь? – я вдруг вспомнила угрозу отца.

– Или что-нибудь похуже сделаю, – кривая усмешка и пронзительный взгляд черных как ночной мрак глаз.

– А что… похуже?.. – недоуменно моргнула я.

– Поцелую. Или дальше, – он сердито сощурился.

Недоуменно уточнила:

– Что дальше?

– Все, – ответил он многозначительно.

– Слипнемся?

Он расхохотался, продолжая удерживаться на вытянутых руках, чтобы не свалиться на меня, более худую и хрупкую, чем он.

– Ну, взрослые как-то так… слипаются… – робко объяснила я, – Я точно не знаю. Они целуются, а потом… дальше…

Синдзиро вдруг согнул руки – и его лицо оказалось почти вплотную к моему, а его черные глаза – около моих. Хотя он все еще не упал на меня.

– Совсем ничего не боишься? – повторил молодой мужчина мрачно.

Уверенно сказала:

– Тебя – не боюсь.

– А почему? – заинтересованно уточнил он, продолжая быть все так же близко-близко от меня.

И сердце мое от этого забилось еще как-то более странно, неровно. Хотя и без того… Просто его глаза… его взгляд… И мы впервые были так близко друг от друга. Нет, не впервые: он же меня от Кикуко еще спасал!

Он… меня спасал. Как могла я его бояться?.. Мне было наплевать, что все его считали красивым. Но я не могла забыть, что он угостил меня тем пирожком, когда увидел бредущую и плачущую на улице. И никогда не забуду, что он меня спас в ту страшную ночь.

Твердо ответила:

– Я тебя совсем не боюсь.

Синдзиро опять отдалился, выпрямив руки – волосы его нежно скользнули по моим щекам – и грустно сказал:

– Ты просто не знаешь, какой я.

Улыбнулась ему и призналась:

– Мне хватит того, что я о тебе знаю.

– Дети такие доверчивые! – проворчал он, – Молодость, как и детство, такая глупая штука!

– Ты сам молодой, – фыркнула я.

– Нет… – произнес молодой мужчина задумчиво, – Я уже не молод. Я достаточно пожил. Так… ты вылезешь уже из-под меня? Или тебе хочется, чтобы я тебя целовал и так дальше?.. Как ты там сказала?..

Я смутилась. И, кажется, щеки мои покраснели, когда вспомнила те книги. Мне почему-то не представлялось, как я и он… Ну, и так далее.

– Так ты уйдешь или нет?! – рявкнул он сверху.

Почему-то честно созналась:

– Я не хочу уходить от тебя.

Он вдруг упал на левый бок, на локоть. Охнул от боли. Но меня не зацепил.

Грустно сказала:

– Все-таки, ты добрый. Ты не хочешь причинять мне боль.

А кимоно с глициниями, упавшее на него, сдвинулось, когда он откатился, чтобы не задавить меня, и на меня упало. Нежный шелк… Он так приятно накрыл мое тело, коснулся обнаженных запястий.

Замерла, с интересом прислушиваясь к ощущениям. А потом заметила, что Синдзиро замер, как-то странно вглядываясь в меня.

– Так похожа! – выдохнул он едва слышно.

И взгляд его погрустнел. Я не знала, что мне делать. Он расстроился. И… и, кажется, в папином рассказе был оборотень-лис по имени Синдзиро. И он любил юную кицунэ, которую звали так же, как и мою маму. Правда, та Кими осталась с хакером по имени Кин. Кин, «Грустное золото»… Кин как и мой отец… Ох, а у моего отца тоже имя записывалось иероглифом «золото»! Мне почему-то стало грустно от мысли, что мой отец и Синдзиро когда-то могли быть знакомы – и ведь были же знакомы – и могли оба быть влюблены в мою маму. Странно. В мою маму же. Не в меня. И если так когда-то было, то это была не моя история. Но почему же так грустно думать об этом?..

Молодой мужчина вдруг протянул правую руку, осторожно сдернул мою красную ленту с моих волос. И мои волосы упали по моим щекам и плечам. А он… он вдруг осторожно провел ладонью по моему виску и щеке. Растерянно сказал:

– Почти такое же лицо. Глаза. Форма носа похожа. Разве что овал лица…

И вдруг резко сел, спиной ко мне развернулся. И сказал сердито:

– Уходи! Уходи сейчас же!!!

Села. Белое кимоно, казавшееся сиреневым из-за нежной вышивки, все еще лежало на моих плечах. И мне было уютно под ним сидеть. Тепло. И едва уловимый почти выветрившийся запах духов… нет, древесины. Никогда не видела. То есть, этот запах был впервые. Но он… О, какой же прекрасный был этот запах!..

Шумно принюхалась, стремясь захватить запаха побольше.

Мой друг резко развернулся, вглядываясь меня. В мои волосы, спускающиеся по старинному кимоно. В мое лицо. И этот странный цепкий взгляд…

Синдзиро вдруг сгреб меня в охапку и… поцеловал… это странное прикосновение нежных губ… мой первый поцелуй…

Я закрыла глаза, чтобы четче стали ощущения от его рук и его губ.

Но это странное, завораживающее мгновение было недолгим. Мужчина меня отшвырнул. Вскрикнув, упала на кимоно с глициниями.

– Убирайся! – проорал он, поднимаясь на ноги и мрачно смотря на меня сверху, – Убирайся из моего дома!!! Больше не подходи ко мне! Никогда!

– Совсем? – убито спросила я.

– Совсем. Я не хочу изнасиловать такую мелюзгу, – проворчал он, садясь ко мне спиной, – Я тебя вообще ненавижу. Ты уродливая.

Села. Потом поднялась на ноги. По шуршащему нежному кимоно с прекрасными глициниями. Мир, правда, расползался от моих слез. Я не хотела! Не хотела обижать моего друга. Особенно, если он любил мою мать. Особенно, если и в жизни, как и в папиной сказке, она выбрала не Синдзиро. Правда, не хотела бередить раны моего друга! Особенно, если моя мама… Но почему именно моя мама?.. Почему именно она?! И почему он теперь выгоняет меня?! Я… я больше никогда не смогу подойти к нему? И моя работа так закончится? Впрочем, нет, мне плевать на заработанные мне деньги! Плевать, если он мне никогда их не отдаст! Но… от мысли, что теперь я должна быть далеко от него, мне почему-то стало очень страшно и очень больно.

Робко спросила:

– И… мне никогда не возвращаться?

– Никогда! – отрезал он, даже не смотря на меня, – Уходи и никогда не возвращайся.

Слезы потекли по моим щекам. Но, раз он так хотел… раз ему было так противно меня видеть…

Но молодой мужчина сидел сейчас, как-то сгорбившись. Закрыв лицо ладонью, словно прятал слезы. Он, обычно такой спокойный и красивый, сегодня был какой-то другой. Измученный и усталый. И город заткали сумерки. Пока еще легкой сероватой вуалью. Эта ночь закроет от меня его лицо навсегда. Навсегда… Почему мне так жутко от осознания этого?..

Медленно, не желая уходить, прошла мимо него. А он продолжал сидеть, отвернувшись от меня, такой одинокий. Он замерзнет ночью.

Почему-то вернулась и подобрала кимоно, чья вышивка все более расползалась в наползающей темноте, напоминая просто светло-сиреневую ткань. И, подойдя, осторожно накрыла им плечи и спину Синдзиро. И отступила на шаг. Больше не успела: он вдруг дернулся, схватил мою руку, сжав до боли мое запястье. Я, правда, промолчала, что мне больно.

– Зачем ты это сделала? – спросил мужчина, как-то странно вглядываясь в мое лицо, словно хотел увидеть сквозь мою кожу.

Тихо ответила:

– Тебе же холодно.

Он резко вскочил – кимоно соскользнуло на пол, снова безжалостно смятое, но все еще такое завораживающее красивое, особенно, вблизи.

– Фудзи?! – спросил Синдзиро резко.

– Прости за эти глицинии, – смутилась я.

Рука его, держащая мою, задрожала.

– Т-ты… что ты сказала?!

– Прости, что я смяла твое кимоно.

– Фудзи… – повторил молодой мужчина как-то нежно.

– Да, жалко эти вышитые глицинии, – робко потупилась.

Он вдруг выпустил мою руку, осторожно мое лицо ладонями обнял, заставляя посмотреть на себя. Снова зачем-то спросил про глицинии:

– Фудзи?..

Недоуменно моргнула. Почему он все время говорит про глицинии? Глицинии, глицинии… А как же я?!

Грустно спросила:

– А как же я?..

– Фудзи, ты… – возмущенно начал он, но вдруг осекся.

И отступил от меня, ступая по нежной ткани кимоно, уже кажущегося просто светло-сиреневым.

– Просто похожа, – глухо сказал он.

Потерянно огляделся. Потом приметил, что сам стоит на старом кимоно. Погрустнел. Сошел с него. Бережно поднял, осторожно отряхнул, поглаживая рукой, аккуратно свернул, прижал к себе нежно-сиреневый комок.

Фудзи…

А, может, это имя? Чье-то имя?.. Не мамино, маму же звали Кими. Вроде.

Но… если Фудзи – это имя, то явно не мое. Но кимоно, наверное, принадлежало ей. Возлюбленной Синдзиро, которую звали Фудзи. Или ее имя было длиннее, а так по-простому звал ее лишь он? Но само фудзи могло записываться иероглифом «глициния». По крайней мере, на одеянии были вышиты глицинии. Одеяние, которое ему подарила какая-то женщина.

Молча повернулась и ушла.

Какая разница, позовет ли он меня обратно, опомнившись, или же сегодня прогнал навсегда? Он бережно хранит старое кимоно от той женщины. Фудзи… она ему дорога даже после разлуки. Может, он ее помнит уже много лет. Много лет? Так ему же двадцать с небольшим? Выходит, с детства? Там, на картине, были два мальчика и одна девочка в хэйанской усадьбе.

Уже когда сняла задвижку с входной двери, ведущей из магазина на улицу, застыла.

Ведь картина выглядела старой, потрепанной от времени! Даже если и не периода Хэйан, то уж явно несколько десятилетий ей было, а то и веков. Нет… не может быть! Синдзиро двадцать с небольшим. Ну, тридцать. На той картине не могло быть изображение его Фудзи, потому что их обоих тогда еще на свете не было.

И, уже выйдя за порог дома Синдзиро, вспомнив, что сегодня он внезапно меня выгнал насовсем, остановилась. Поцеловал меня и выгнал! Это… это был мой первый поцелуй! Он его украл!

Отошла еще на пять шагов от его дома.

Послышался торопливый топот из глубины – и я в надежде замерла. Его гнев прошел? Он извинится, что погорячился? И завтра утром я приду к нему прибираться, как и обычно? И завтра я снова смогу его увидеть?..

Но вместо его извинения из-за двери послышался гулкий стук закрываемой задвижки: Синдзиро запирался от меня. Навсегда. Он больше не хотел меня видеть.

И, отвернувшись, побрела подальше, не обращая внимания, куда иду.

Подальше от магазинчика сладостей.

Подальше от его хозяина.

Подальше от моего второго друга.

Подальше от мужчины, укравшего мой первый поцелуй. И даже без любви. Просто на мгновение спутавшего меня с другой.

Подальше…

Запоздало поняв, я остановилась и отчаянно оглянулась на магазинчик, внутри которого больше не горел свет, а только притаилась темнота. Такая же, как и расползающаяся по городу.

Я уходила от моей первой любви. Я… Я, все-таки, любила тебя, Синдзиро! Даже если ты меня никогда не любил.