Текст книги "Моя пятнадцатая сказка (СИ)"

Автор книги: Елена Свительская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 48 страниц)

Потом в палату вошли Трое. Синдзиро, на которого я отчаянно посмотрела – он зачем-то мне улыбнулся – Рю Мидзугава и еще один врач. Врачи присели возле папы. Мидзугава-сан осторожно рукой отстранил меня. Я шагнула назад, споткнулась… и упала в подставленные руки Синдзиро. Я узнала его по мягкому прикосновению и его любимому запаху, почти уже выветрившемуся: запах дыма от сгоревших благовоний из каких-то редких хвойных деревьев. Сладкий запах… его запах… горький… такой… родной.

Синдзиро осторожно меня обнял. Я обхватила его за пояс, прижавшись к его животу щекой. Я не сразу поняла, что лицу моему слишком мокро. Не сразу поняла, что слезы так не пахнут… кровью… свежей кровью!

Синдзиро стоял, не шатаясь, и продолжал обнимать меня. Повязки на его груди сбились от бега, разошлись раны, всю пижаму на груди пропитала свежая кровь. А папа… папа исчез. И с ним те два врача. Куда он исчез? Я отчаянно оглядывалась, но в палате его не было.

– Ему помощь окажут, – Синдзиро осторожно погладил меня по волосам. – Или уже оказывают.

– И он вернется? – я подхватила и сжала его большие ладони в своих. – Он правда вернется? Он не уйдет, как мама?

Синдзиро вздохнул. Глухо сказал:

– Должно быть, он сильно устал. Может, у него случился сердечный приступ. Но мы уже в больнице, врачи близко. И японская медицина на хорошем уже уровне. У твоего отца много шансов вернуться к тебе, – поморщился. – Он вернется, вот увидишь.

– Но… – до меня наконец-то дошло, что ему трудно стоять, – Но ты… твои раны…

Синдзиро покачнулся в этот миг. Отчаянно закричав, сжала его руку. Я не хочу терять его опять! Но молодой мужчина только отмахнулся от меня. Сам до кровати дошел. Упал на нее, оставив босые ноги лежать ступнями на полу.

– Врачей… позови… – и глаза закрыл.

Я не могу потерять теперь и его! Я не хочу терять никого!

Я отчаянно выскочила в коридор, но там никого не было: ни посетителей, ни пациентов, ни врачей. Никого. Совершенно пусто. Я бежала минут пять или более, но никто не вышел из-за двери, никто мимо не прошел. Как в кошмарном сне. Я одна. Я снова одна. Я теперь совсем одна.

– Папа! – заплакав, обхватила голову. – Синдзиро! О боги, что же мне теперь делать?.. Что? Как мне лучше поступить?

Вдруг если я побегу по лестнице на другой этаж, Синдзиро в это время совсем умрет? А вдруг я на этом этаже в других коридорах никого не найду?!

– Что случилось? – тихо спросили рядом.

Милый, нежный, красивый женский голос. Словно ко мне пришла богиня.

Но увидев медсестру, я испуганно отшатнулась.

– Ваши глаза…

– Ах, это… – девушка смущенно улыбнулась, подняла руку к лицу.

Белая-белая кожа, глаза темные и волосы черные как у японки, но мне в первый миг показалось, будто ей разрезали левый глаз. Просто ножом отхватили часть лица. То есть, ножом по лицу полоснули. Это в следующий миг, приглядевшись сквозь пряди длинной челки, зачесанной налево, я поняла, что не кровавый вижу порез, а просто два ряда коричнево-красных плоских родинок. Нет, коричневых, из-за полутени челки я не сразу их разглядела. И родинок было больше. Не два ряда, но похоже на два со стороны. И они лежали так в ряд по ее лбу, брови, веку и щеке, словно и правда ее кто-то сейчас ножом по лицу полоснул.

– Я такой родилась, – она смущенно улыбнулась. – Такая уж у меня судьба. Люди иногда пугаются, – торопливо зачесала волосы на лицо. – Но, знаешь, я иногда думаю, что лучше родиться с этими родинками, чем совсем слепой. Мне даже в чем-то повезло, – ко мне ступила, сжала осторожно мои плечи, заглянув в глаза, – Но, кажется, помощь сейчас нужна тебе, а не мне. Что случилось, малышка?

Я сбивчиво рассказала, задыхаясь от слез и вцепившись в ее руку. У нее была теплая нежная кожа и гибкие красивые пальцы.

– Мм, может и правда сердечный приступ? – медсестра нахмурилась. – Может, от переутомления. Говоришь, мама пропала несколько месяцев назад? Наверное, он слишком волновался.

– Нет, он не слишком волновался, – я всхлипнула. – Он хорошо держался. И почти не пил.

– Взрослые вынуждены скрывать, насколько сильно они волнуются, – девушка ласково провела по моей щеке, – чтобы не волновались такие красивые малышки. Но, послушай… говоришь, тот раненный друг врачей сам позвал? И его уже везли?

– Да, кажется, так, – всхлипнула.

– Значит, помощь нужна твоему раненному другу?

– Да, выходит, так, – всхлипнула, рот испуганно накрыла рукой. – Ой!

– А в какой он палате? – она осторожно сжала мое плечо.

Но я от волнения вообще не могла вспомнить. Разрыдалась от досады. Почему я совсем ничего, вообще ничего не могу сама сделать?!

– Ничего, – она обняла меня одной рукой. – Ничего, я сейчас в справочную позвоню. У меня есть их телефон.

– Правда? – робко подняла глаза.

– А зачем мне тебе врать? – она легонько мазнула кончиком пальца по моему кончику носа, погладив. – Сейчас, погоди… мосимоси! А-а, Танабата-сан?.. В какой палате на седьмом этаже раненный? Его сегодня привезли. Да? Поняла. Идем, – отключила связь и потянула за руку меня.

– У него еще такие длинные, красивые волосы! – вспомнила я. – Такого как он в мире больше нет!

– Его только одного сегодня привезли с рваными ранами, – она улыбнулась, но в следующий миг прикусила губу и нахмурилась, видя, видимо, как обидой зажглись мои глаза после ее улыбки. – Ну, пошли. Сто седьмая палата.

Палата оказалась та самая. Но Синдзиро лежал в той же позе, наполовину на полу, наполовину сверху кровати. И в себя, похоже, еще не приходил. Девушка отогнала меня – мягким движением красивой тонкой руки – и стала расстегивать пижаму. Осторожно отлепила от пропитавшихся кровью бинтов. Я, поморщившись, отвернулась. Почему-то подумала, что ей бы подошло танцевать танец с веером в кимоно с длинными-длинными рукавами. Это изящное движение руки… или в каком-то другом старинном платье. В китайском тоже вышло бы красиво.

– Знаешь, сходи пока за врачом. Надо б еще одного, – она достала из кармана широких голубых штанов блокнотик в скромной блекло-желтой обложке и черную простую ручку, написала несколько иероглифов на верхнем листе окровавленной рукой и, отбросив блокнот и ручку, протянула чуть помятый листок мне. – Передай им. Не волнуйся, думаю, до реанимации дело на этот раз не дойдет. Просто он внезапно побежал – тело испытало шок. От этого тоже бывает, что теряют сознание.

– Просто взрослые врут, чтобы дети меньше волновались! – проворчала я.

– Он будет жить! Клянусь! – улыбнулась мне примиряюще она. – Но ты лучше сходи за врачом. Рю Мидзугава… да, впрочем, он, наверное, еще в операционной. Но любой другой тоже подойдет. Здесь замечательные врачи.

– И медсестры красивые, – я вздохнула, – добрые. Только… кажется, Рю Мидзугава – тот, кого Синдзиро-сэмпай позвал за моим отцом.

– Значит, за отца твоего можно теперь не волноваться, – она подмигнула мне.

– Значит, да, – я вздохнула.

– 3 этаж, кабинет первый за левым поворотом коридора от лифта. Можно, конечно, любого подхватить, но там лучшие специалисты по рваным ранам и лечению кровопотерей. А, подойди-ка… да нет же, время… – она запнулась. – Скажи, может, понадобится еще кровь.

И я, вздохнув, выбежала. И остановилась смущенно.

– Лифт направо по коридору, за вторым поворотом! – донеслось до меня из-за отъехавшей все еще двери.

– Спасибо! – я всхлипнула.

Она прямо как Канон явилась ко мне из ниоткуда!

– Не стоит, я просто делаю свое дело! – отозвалась добрая незнакомка. – Но ты беги, малышка. Это то, что ты сейчас можешь сделать. И…

– И чем быстрее, тем лучше? – я всхлипнула.

– Да, беги, – не стала врать уже она.

И я помчалась звать врачей: то единственное, что даже я могу сейчас сделать. И что мне сделать получше.

Врачей я нашла. Лифт тоже. Врачей у лифта стоящих отправила в сто седьмую палату и, на всякий случай, поехала звать тех, кого она просила позвать. С момента нашей встречи с этой девушкой мне казалось, что моя удача наконец-то вернулась ко мне. Да ее нежные ласки, ее теплый взгляд, ее участие к незнакомому человеку… я правда поверила, что в нашем мире хотя бы иногда ходит Канон.

Хотя она врала, что реанимация не потребуется, Синдзиро опять туда увезли!

Я сидела в коридоре близ реанимации, рыдала, закрыв руками лицо. У реанимации сидела скромная тихая бабуля, и она держалась без слез. Она так горячо молилась за кого-то из своих близких, перебирая шары четок, что я не решилась своими всхлипами мешать ее молитвам и даже напоминать своим лицом, что беды и зло в нашем мире иногда случаются.

Откуда-то на меня набрел унылый Мамору. Тихо сел рядом. Чуть погодя, минуту или две спустя, меня осторожно за плечи обнял. Одной рукой прижал к себе. Так мы долго сидели. Обоим было грустно.

– А Рю? – спросила я наконец, опомнившись. – Твой брат… он…

– Рю теперь бодрится и делает вид, будто он в полном порядке и скоро их опять побьет, – мальчик вздохнул. – Но я же вижу, что брат так хотел попасть на сегодняшний матч! Он уже скоро начнется, вечером. А твой друг в какой палате? С ним-то что?

– Он в реанимации! – всхлипнула. – И папу увезли! Он… он папу спасал. Когда папа упал.

– Значит, замечательный у тебя друг! – Мамору осторожно похлопал меня по волосам. – И ему это зачтется! Вот увидишь.

Вздохнул.

– А почему ты не с ним?

– А я так врать, как он, не могу! – мальчик сжал кулаки. – Я хочу этих проклятых парней просто убить! Зачем они сломали ему мечту?!

– Не волнуйся, Макусиму-сан им устроит. Он не побоялся даже написать репортаж про парня из якудза. Только за то, что тот переехал собаку на джипе, – всхлипнула. – Собаку моей подруги. И друга.

– Так спокойно задавил человека? – глаза его расширились.

– Нет, собака была ее другом, – торопливо поправилась я, чтобы он и из-за этого не волновался. – Не только ее животным.

– Да, грустно, – Мамору-кун вздохнул.

Мы еще какое-то время посидели вдвоем. На скорой кого-то с аварии привезли, прокатили мимо нас на каталке. Я вскрикнула, увидев лицо в крови, мальчик торопливо закрыл мои глаза своей ладонью. Кто-то из врачей на бегу потребовал не шуметь. Но неподвижный человек – я успела заметить – даже не дернулся от моего вскрика.

– Может, ты в другом месте подождешь? – предложил мне мой внезапный друг, убрав чуть погодя руку.

– Нет, – вздохнула, – я хочу рядом с ними быть, не смотря ни на что.

Мы еще какое-то время посидели вместе.

– Может, ты к своему брату пойдешь? – предложила я.

– Зачем? – Мамору вскинул брови. – Рю держится. Да и мама с папой с ним. Вряд ли они уже ушли. Нам по-любому вместе возвращаться в отель. Но они просто не могли так быстро от него уйти.

– Потому и прошу, – всхлипнула. – Я не знаю, жив ли мой папа, жив ли мой друг. Не представляю, где моя мама. Но твои все живы. Вот и иди к ним, побудь с ними, раз такая возможность есть, – вздохнула, – В этой жизни мы не можем представить, до какого дня мы с нашими близкими вместе. Вот и моя мама так внезапно ушла, – всхлипнула, – или умерла.

– Нет, я тебя не оставлю так! – проворчал мальчик, обнимая меня за плечи.

И с полчаса или больше рядом просидел, пока я его не выгнала. Ну, просто… мало ли что с ними может случиться, с его близкими? А он пока вполне может с ними поговорить. И каждое мгновение ценно, пока мы еще можем с близкими говорить. Жаль, только понимаем, когда уже кого-то теряем. Когда уже потеряли навсегда. Вдруг мама уже не вернется никогда?

Мамору хоть и неохотно, но наконец-то ушел. И я еще сидела в стороне от реанимации сколько-то. Потом понадобилось сходить по нужде. Ну, и просто ноги немного размять. Сразу пойти не смогла: словно тысячи иголок вонзилось в голени и ступни. Охнула, согнулась. Не сразу смогла сделать первый шаг. Еще несколько шагов. Но прошла всего ничего и растерянно остановилась.

Мамору сидел на скамейке, рисовал, нагнувшись над большим блокнотом. Нет, сорвал лист, скомкал, отбросил, не глядя. На скамейке сбоку от него, на полу вокруг него лежали мятые листы. Белый край, большой и что-то зеленое видно, цвета свежей весенней листвы. Нежно-зеленое и, судя по многочисленных штрихам, утончающимся к краям, пушистое. Меховое и… зеленое?..

Мальчик снова посмотрел на лист перед собой и, сердито выдрав, скомкал, отбросил.

Искушение было слишком велико. Что может быть зеленым и пушистым?.. Кажется, это какой-то зверь?..

Я подошла, стараясь идти бесшумно, да, кажется, юный художник меня совсем и не замечал, так увлекся. Вот, наклонилась, подобрала ближайший бумажный шар. Плотная бумага, хорошая. Не рисовая. Робко развернула – мальчик даже не услышал – и застыла недоуменно. Он нарисовал только лицо. То есть, только его морду. Но, судя по наброскам, это был зеленый кот. Только глаза были как будто человеческие. И улыбка на морде.

Я долго разглядывала это странное существо. Потом невольно улыбнулась, смотря в прищуренные глаза.

– У папы лучше получается! – Мамору вздохнул. – Если б ты увидела его картины, то сразу бы улыбнулась.

– Твой папа тоже рисует зеленых котов? – растерянно посмотрела на него поверх бумаги.

– Да, это его любимый герой. Он у него почти везде, – мальчик задумчиво качнул головой, закусывая конец зеленого карандаша. – И от его картин люди много разных эмоций испытывают. Я так не могу.

– Но ты, кажется, и сам что-то рисуешь?

Мы вздрогнули от внезапно раздавшегося за нами голоса. Низкий и даже какой-то шипящий. А когда обернулись, увидели Рю Мидзугава. Он как раз снимал перчатки.

– Папа?.. – я вскочила.

– Все хорошо, – улыбнулся врач. – Просто переутомление. Совсем не сердечный приступ. Не инфаркт. Просто он полежит у меня в кабинете на кушетке и отдохнет. Может, поспит. Он глаза прикрыл, когда уходил, – рукой взмахнул, когда я открыла рот. – Нет, ничего серьезного. Повода нет ни для чего серьезного. У него молодой, крепкий организм, – присел на край сиденья возле Мамору. – Но всем нужно хоть иногда отдыхать.

Лист поднял один, сердито смятый в почти ровный шар, подкинул словно мяч на руке.

– Кстати, что ты рисуешь?

Мальчик замер, смявший очередное свое творение. Недоверчиво на врача глядя. Мимо прошли две медсестры средних лет, неодобрительно посмотрели на смятые листы. Но врач только качнул головой и они ушли, одна сердито поджав губы, другая – нахмурившись. И только.

– Сам уберет, – сказал Мидзугава-сан им вслед.

Но они только шаг ускорили, словно мечтая убежать от него подальше.

Мигнуло электричество в коридоре. И как будто как-то странно блеснули глаза врача в полутьме. Но замыкание длилось только миг. И, наверное, мне просто примерещилось.

– Так что ты рисуешь, Мамору-кун? – серьезно спросил он.

– Вы можете просто развернуть и посмотреть.

– Нет, ты не понял, – врач снова подкинул на ладони смятый лист. – Я спросил, что ты рисуешь? Именно ты. Ты сам. Когда не пытаешься копировать своего отца.

– Мои узоры ее не утешат. Но откуда вам известно мое имя? – мальчик нахмурился.

– У меня память хорошая, – Мидзугава-сан снова подкинул смятую бумагу. – Я в этой больнице много всего читаю.

– Мой брат недавно поступил. Вы тогда на другой операции были, – Мамору недоверчиво прищурился.

– Вот как? – мужчина брови вскинул, будто и не было ничего такого.

Они долго упрямо смотрели друг на друга.

– Надо просто идти своей дорогой, – врач лист перекинул мальчику, тот – невольно его поймал. – Берешь лист своей судьбы – и рисуешь на нем все, что хочешь.

– На этом листе уже нечего рисовать, – Мамору со вздохом подкинул смятый лист. – Я его уже испортил.

– Разве бумага годится только чтобы рисовать? – усмехнулся Рю Мидзугава.

– Я его и смял к тому же.

– Это не похоже на тебя.

– Что не похоже? – сердито вскочил мальчик. – Разве вы меня хорошо знаете?

– Я читаю людей как раскрытые книги, – странная улыбка прошлась по губам врача.

Мальчик недоверчиво нахмурился.

– По лицам, – мужчина несколько смятых листьев подхватил и стал ими жонглировать.

Мы какое-то время с недоумение смотрели на него.

Вышла молоденькая медсестра. Руки ее и рукава светлого костюма были забрызганы в крови. Меня увидев, она улыбнулась. Я сразу узнала это лицо, обезображенное родинками. Хотя Мамору она не так напугала. Точнее, его она не напугала вообще своим приближением.

– Все обошлось! – подмигнула мне девушка. – Жить будет. Но пока он спит, – на коллегу посмотрела. – А вы чем заняты, Рю-сан?

– А ты чем занята, Каори? – вместо ответа спросил он ее. – Ты вообще спишь хоть иногда? Если во время операции у тебя дрогнет рука – это может стоить кому-то жизни. Если тебя вообще допустят до операций.

– Но я хочу помогать людям! – она сжала кулачки.

А он продолжал жонглировать бумажными комками, совсем не отвлекаясь и не роняя ни один. Хотел утешить нас? Или у него хобби такое странное в свободное от работы время – жонглировать?

– Я правда хочу помогать людям! – пылко сказала девушка. – Я стараюсь…

– Я знаю, что ты стараешься, – перебил он ее. – Но мне не нравится, что ты мало спишь. Сначала надо себя поддержать, а потом уже будут силы поддерживать других. На-ко, сядь, – указал взглядом на место возле.

Девушка, вздохнув и смущенно потоптавшись на месте, присела рядом. Он продолжал жонглировать. Она какое-то время смотрела, как двигаются ловкие руки хирурга. Кажется он решил отвлекать от мрачных мыслей всех нас.

– Я просто уснуть не могу последнее время, – она голову на стену запрокинула, взгляд подняла к потолку коридора. – Мне снятся странные сны. Сердце странно сжимается. Но, кажется, с сердцем проблем нету.

– Надо обследоваться, – ответил он, продолжая смотреть прямо перед собой и подбрасывать, ловить бумажные шарики.

– Я недавно обследовалась.

– Это хорошо.

– Но я никак не могу понять эти странные сны! Меня словно тянет куда-то.

– Не все сны и нужно понимать, – ответил он невозмутимо. – Но если душу куда-то тянет, то… можно и пойти.

– Даже не понимая?

– Не все в этой жизни можно понять. Не все в этой жизни легко понять. Какая-то часть историй скрыта от людского понимания.

– Да, было бы здорово увидеть все взаимосвязи! – внезапно признался Мамору.

– А все и не надо понимать! – мужчина внезапно поймал шары в обе руки, к самому потолку подкинул.

Мы сжались невольно, подумав, что сейчас на нас упадут, но он как-то ловко вскочил и их поймал, снова стал жонглировать.

– Голова не все разглядит. Но все видит и замечает душа. Беда только в том, что люди эту душу отвыкли слышать.

– Рю-сан, вы снова загадками говорите?! – взвыла медсестра, хватаясь за голову.

– Обожаю загадки, – он усмехнулся, но жонглировать не перестал.

– Интересно, каково жить монахам, сатори достигшим? – внезапно спросила она. – И все четко видеть?..

– Все четко видеть сложно, – мужчина погрустнел. – Правда, я не каждому желаю такой судьбы. Тем более, что… сколько я ни наблюдаю за всеми вами… люди сами творят свою судьбу. Или пытаются.

– Словно вы и не человек, – улыбнулась Каори.

Он выронил все бумажные шары.

Нет, наклонился и почти у пола самого подобрал. Выпрямился, улыбнулся.

– Нет значения, человек я или нет, – серьезно сказал Мидзугава-сан. – Эта деталь, как и многие другие, не имеет особого значения в твоей истории. Люди много цепляются за лишние детали – вот в чем их беда.

– А какие основные? – девушка распахнула глаза.

– А главные… – врач хитро улыбнулся, паузу выдержал, заставив нас всех изумленно замереть и прислушиваться. – А главные детали… у каждого свои.

Подхватил все бумажные шары в кучу, прижал к груди. Сел между нас.

– Хотите, я вам историю про одного художника расскажу?

– Это зачем? – нахмурилась я.

Папа мой великолепно умел рассказывать истории. Я любила его слушать. И не слишком-то и хотела слушать кого-то иного. Врач этот мне как-то не нравился. Почему-то. Внезапно не понравился. Но я не могла даже самой себе объяснить, почему. Бимбо-сан тоже рассказал мне как-то раз историю, грустную, но его я с интересом слушала.

– Про художника? – радостно привстал на цыпочки Мамору-кун. – Расскажите!

– А к брату не хочешь сходить? – ущипнула я его за рукав.

– А что его брат? – прищурился врач.

– А брату его убили мечту! – вздохнула. – Он из-за нескольких подлецов не сможет на матче выступить.

– Он выступит, – уверенно сказал Мидзугава-сан. – Против них. Но не сейчас.

– Вы не можете сказать наверняка, – брат футболиста нахмурился, сжал кулаки. – Неясно, сможет ли он поправиться? И сможет ли поправиться настолько, чтоб не только снова ходить, но и заново играть? Может, он сегодня навсегда лишился любимого дела.

– Сложно лишиться любимого дела, – серьезно заметил Рю-сан.

Мужчина и мальчик долго и как-то странно смотрели в глаза друг другу. Этот врач странный какой-то был. Хотя и как папа. Иногда. Папа иногда тоже серьезно начинал о жизни рассуждать при других, словно сам тысячу жизней увидел.

– Победы делают нас сильнее. Есть тропы, которых не избежать.

– Наша жизнь уже предрешена? – нахмурилась Каори.

– Не думаю. Есть тропы, которые уже есть. И есть тропы, которых еще нет.

– Вам бы книги писать. Эссэ. Как Кэнко Хоси.

– Об этом я не думал, – усмехнулся врач. – Нет, я просто… я иногда люблю много болтать или рассказывать истории.

– И вы обещали историю про какого-то художника рассказать, – напомнил Мамору-кун.

– Да, пожалуй, – мужчина как-то странно взглянул на него.

Нет, теперь он внимательно смотрел на меня. Словно на что-то намекал. Но ему не на что было мне намекать. Мы были знакомы всего ничего. Только этот день. Разве человек, которого я встретила только сегодня, может многое знать обо мне? Такого не бывает!

Мидзугава-сан усмехнулся. Отвернулся от меня. Задумчиво поворошил смятые шары бумажные на своих коленях.

– Хорошо, – сказал. – Я расскажу вам историю про зеленого кота.

– Зеленого кота?! – дернулся Мамору. Даже привстал.

– Да, я расскажу вам историю про зеленого кота, – улыбнулся врач, поднял один шар из смятого листа, на мохнатый зеленый бок посмотрел.

– Так вы видели! – возмутился мальчик. – Вы подсматривали! А еще прикинулись, будто из вежливости не будете смотреть, если я не разрешу!

– Я не знаю, то ли я увидел, что хотел, – мужчина прищурился, разглядывая смятый бумажный бок. – И не знаю, то ли я увидел, что ты сказать хотел.

– Хватит уже ваших загадок! – и мальчик уже не выдержал его туманных речей. – Расскажите просто историю, если хотите нас поддержать!

– Но если я не хочу вас поддерживать? – мужчина насмешливо вскинул брови.

– Тогда зачем вам рассказывать? – вытаращился юный художник на него.

То есть, сын художника. Хотя, может, он тоже хочет пойти по стопам отца?

– Мало ли чего, – усмехнулся Рю-сан. – В этом мире есть множество причин, чтобы рассказывать истории.

На меня внимательно посмотрел. Словно было что-то, о чем мы знали только вдвоем.

Я не знала, что за историю он нам рассказать хочет, но почему-то подумала, что с ней все будет совсем не просто. Хотя я так и не поняла, зачем? Зачем он сказал, что вовсе не хотел рассказывать нам историю? И зачем он тогда собрался нам ее рассказать? И почему именно нам? Нам-то вообще зачем? Тем более, если он не хотел нам что-то рассказывать? У-у-у, он совсем меня запутал!

– Значит, «Зеленый кот»… – врач задумчиво крутанул на руке бумажный шар.

Кажется, он совсем не боялся выглядеть странным. Делал, что хотел. Но, хотя бы вне операционного времени. А за знания, опыт и ловкие руки его тут ценили и любили. Ладно, пусть тогда рассказывает. Все равно, что он будет рассказывать, лишь бы людей хорошо лечил.