Текст книги "Дневники Фаулз"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 58 страниц)

Домой я возвращался под дождем, сражаясь с комплексом неполноценности. Единственное, что можно ему противопоставить, – это слабую веру в мою будущую славу. Правда, сейчас я чувствую себя настолько неинтересным и скучным, что не могу даже хорошо писать. Я основательно надрался, но с меня это как с гуся вода. Только ненадолго согрелся. К часу снова был как стеклышко. Мне кажется, что я постоянно упускаю шансы на улучшение своего положения, что мои надежды рухнули навсегда, а характер закостенел и не способен изменяться. Я обречен вечно стоять на обочине, наблюдать, наблюдать и никогда ни к кому не примыкать, никогда не находить того утешения, которого ищу. Я стою в стороне. Вспомнил К.[114]114
  То есть Кайю Юл, датчанку, с которой у Дж. Ф. был роман во время его пребывания на юге Франции летом 1948 г. См. Введение, с. 12.


[Закрыть]. Я не любил ее. Она какое-то время любила меня. В этом вся проблема. Я никогда не встречу ту, с которой смогу полностью слиться. Никто не заставит меня сдать позиции и принять требования их сердца и тела.

Я стоял, стою в стороне. Теперь мне все труднее пребывать даже в собственном теле. Каждое действие, каждое слово критикуется этим ужасным чужаком со стороны – мною. Даже слегка faux ton[115]115
  Неверный тон (фр.).


[Закрыть], неловкость, промах учитываются. Как и малейшие следы реакции в других. Каждый, кто заговаривает со мной, подвергается критическому анализу, и я внимательно слежу, как он отзывается на мои реальные действия. Во мне два «эго»: одно – эмоциональное, жаждущее любви, непривлекательное, сдержанное; другое – холодное, циничное, отчужденное, постоянно все принижающее.

26 ноября

Воскресенье. В соборе исполняют Баха. Холодно и сыро. Grand Orgue[116]116
  Большой орган (фр.).


[Закрыть] сумел уничтожить в Бахе всю радость. Грохот, громовые раскаты и буйство – словно слон решил поиграть на спинете.

1 декабря

Изматывающая ночь с Чарлзом. Я слегка ослабил волю, и тут же грянула большая пьянка. Бог никогда не дает спуску. Сначала мы играли в бильярд, пили пиво в «Кафе де ла Пэ», затем же, не чувствуя усталости, зашли в модное кафе в закоулке и там пили виски до шести утра. Я умудрился поскользнуться и удачно съехал по склону, а с полседьмого до двенадцати регулярно блевал. Никогда раньше мне не было так плохо. Между приступами рвоты я серьезно подумывал, стоит ли дальше жить. Такие сомнения закономерны, когда сидишь на полу с ведром между колен. Тогда сомневаешься во всем. С двенадцати до полшестого спал урывками. К счастью, мне удалось доковылять до телефона и отменить все назначенные на сегодня встречи. Постепенно жизнь возвращалась. В полшестого я нашел в себе силы слабо улыбнуться и первый раз внимательно посмотрел на часы.

Думаю, я еще долго не буду так напиваться. Мой желудок не принимает алкоголь в таком количестве. Чего хочет разум, отвергает сердце.

Кручу приемник. Странные, расчлененные обрывки речи, музыки – шовинистические, беспристрастные, субъективные, полные разных настроений, nostalgie[117]117
  Ностальгии (фр.).


[Закрыть]. Ночные клубы, нежные цветы, приглушенный свет. Звучит фортепьяно, уголок музыки в огромном зале. Испанская музыка, пронзительная и трагическая. Разноязычие, многообразие атмосфер, внезапное ослабление звука, плохо различимые вещи. Некоторые вызывают неприязнь, и тогда щелчок пальца отбрасывает их в никуда. То, что неинтересно, отправляется туда же. И тут я вдруг чувствую, что и здесь растрачиваю жизнь. Вслушиваюсь в нее через приемник.

Слишком много времени я провожу в безделье – слушаю, сижу, пью кофе, играю в бильярд. Когда не пишу, я становлюсь скучным. То высокое, что есть во мне, постепенно деградирует. Никогда мне не стать по-настоящему великим писателем. Мои усилия не приводят к достойному результату. Я должен переписывать одно и то же по десять раз, и все равно меня ждет неудача. Пребывание в Пуатье – пустая трата времени. Скучный, сонный, выпавший из времени город. Сплошной застой. Не вижу здесь никого, с кем бы хотелось сойтись. С каждым днем я ощущаю себя все более одиноким. В чудаках все-таки что-то есть. Особенно в Поджах. Гай, Бэзил, Роджер. Я всех их потерял. И никто из них, по существу, не знал меня. С Поджами мне было лучше всего. Сложное чувство – все это несерьезно, но это не должно быть несерьезно, однако несерьезно. Что-то вроде наводящей ужас игры в пинг-понг между двумя вялыми игроками внутри меня.

Международные новости нагнетают жуткую тоску. Кажется, что война рядом, она несет с собой всемирный хаос, абсолютный тупик, когда каждый человек в отдельности хочет одного, а природная стихия – другого. И последняя побеждает. Ведущее к столкновению медленное скатывание по склонам навстречу друг другу двух крупных тел. Крушение неизбежно. Все отвратительно. Впервые такой кризис оказывает влияние лично на меня. Сколько во всем этом боли, жестокости, глупости и бессмысленности. Я понимал это и раньше, но никогда прежде не воспринимал события так остро, никогда не чувствовал, что они непосредственно задевают меня. Хочу писать и не могу. Провожу время в «Кафе де ла Пэ», потому что должен быть среди собратьев, чтобы возродить в себе хоть каплю веры. Хочется посмеяться с ними и обо всем забыть. Эго стало навязчивой идеей. С такими новыми мыслями уже нельзя пребывать в одиночестве, поэтому я играю в бильярд, пью кофе, отпускаю шуточки и позволяю времени течь сквозь пальцы, словно оно не имеет никакой цены.

8 декабря

В полночь опять зашли с Чарлзом в бар, но уже с твердым решением не напиваться. Позже, когда мы разошлись, я испытал необыкновенное орнитологическое переживание. Было три часа утра, пустынный город спал, окутанный дымкой тумана. Горело несколько уличных фонарей. Внезапно я услышал множество тоненьких голосков, ошибиться я не мог: то были дрозды. Повсюду. В небе. На крышах домов. У них удивительный свист – тонкий, высокий, звенящий; само вдохновение; в нем отчетливо различается нежный звон. Словно внезапный блеск старинного серебра в темной комнате. Странные, нездешние, прекрасные звуки. Затем, когда я стоял посреди площади, где располагалась префектура, раздался неподражаемый свист дикого селезня, и меня пронзила нервная дрожь. Вряд ли что-то в искусстве или в природе, за исключением разве что пения лесного жаворонка, может мгновенно привести меня в такое острое состояние волнения и радости. То, что этот дикий, пронизанный романтикой свист прозвучал в центре скучного, сонного, удаленного от моря города, было как электрический разряд. Это случилось так неожиданно и так много значило для меня: подумать только, из 60 тыс. жителей города один я удостоился услышать их пение. Полчаса я стоял на площади. Было очень холодно и тихо. За все это время не прошел ни один человек, не проехал ни один автомобиль. И постепенно до меня дошло. Все небо было в птицах. Я отдал бы все на свете, чтобы узнать наверняка, что там, хотел, чтобы мгновенно явился дневной свет, будто его включили. Время от времени я слышал зеленых ржанок, золотистый бекас облетел площадь, словно заблудился, он летел так низко, что, казалось, я его вижу. Повсюду дрозды. Потом раздался сладострастный крик – кому он принадлежал, я не распознал. Непрерывное посвистывание и шуршание крыл. И вдруг стремительное приближение большой стаи, такой шум бывает только от стаи диких уток. Должно быть, они летели относительно низко. Наверное, по каким-то причинам происходила великая миграция птиц, а я случайно оказался на их пути. Бог знает, почему птицы летели через Пуатье. Я вернулся домой около половины четвертого и открыл окно. Комнату тут же заполнил свист дроздов. Зеленых ржанок. Я бросил взгляд в сторону сортировочной станции. Неожиданно над железнодорожными путями пронесся крик диких уток, они как будто узнали все еще освещенную станцию. Через некоторое время крики повторились. В конце концов, сильно продрогший, я отправился спать.

У меня не было сомнений, что я являюсь связующим звеном между двумя мирами. Стоя у окна и слушая крики уток, я принадлежал к несравненно большему и таинственному миру, чем кто-либо другой в городе.

Во мне теснились печаль и грусть, их вызывала громадность переживания: я понимал, что никогда не сумею передать в словах всю его силу и очарование. Я способен чувствовать эту магию, потому что много часов провел, наблюдая за птицами и охотясь на уток.

Да, восхитительное переживание, особенно взволновавшее меня из-за его полной неожиданности. Весь день я всматривался в небо, но больше ничего не видел.

Концерт Моцарта: исполнители из местных музыкантов. Нельзя сказать, что я получил большое удовольствие. У дирижера во фраке очень странная фигура: этот высокий человек в бедрах шире, чем в плечах. Сзади выглядел совсем как таракан. Пианист же – вылитая морская свинка. Он казался встревоженным, испуганным. Каждый раз, отыграв свою партию, он с величайшим облегчением устремлял глаза ввысь, словно справившись с тяжелым физическим упражнением. Концерт запомнился именно этим содружеством таракана и морской свинки, а вовсе не музыкой Моцарта.

Не могу писать. Хочу, но времени никогда нет. И если его у меня нет сейчас – при семичасовой рабочей нагрузке, – то не будет и впредь. Уже давно я торчу на одном месте. Нужно закончить «Мятеж» к лету.

17 декабря

Затянувшийся творческий застой. Было большой ошибкой приезжать в этот город. Здесь жизнь стоит на месте. Встречаются интересные люди, но с ними пуд соли съешь, пока сойдешься. Социальные инстинкты в провинции почти не существуют. Отсутствует и непосредственность. Закрываются от всех, как актиния. А мое невозможное «эго» само как актиния – распускается только в одиночестве, когда же к нему прикасаются, съеживается и пропадает. Не понимаю, почему мне все кажутся невыносимо скучными. Редко когда мне бывает не скучно. Если я совершу над собой усилие и вступлю в разговор, меня хватает только на два предложения. Кто-то продолжает говорить за меня, но настоящий «я» уже не принимает в этом участия. Я слушаю других и удивляюсь, как они, испытывая скуку, тем не менее говорят, потому что так надо. Самые большие зануды – французы. Дело не в том, что я могу не понять оттенки их остроумия, – даже когда все понятно, мне неинтересно. Хуже всего обстоит дело с девушками в моей языковой группе. Где бы я их ни встретил, они застенчиво потупляют глазки, я же не обращаю на них никакого внимания. Если мне кто-то не нравится, я все чаще просто игнорирую его. А иногда, когда мы хорошо знакомы, я просто из упрямства прохожу мимо. Ч. Г. подружился с одной девушкой, ее зовут Джинетта – не глупа, не уродина, я сам мог бы завязать с ней дружбу, но не сделал этого. Теперь же, когда ее захватил Чарлз (как вор, укравший гуся), меня терзает ревность. Я с трудом говорю с ним. Сегодня дважды я находился рядом с ней – один раз она явно постаралась оказаться у двери в одно время со мной, – и оба раза сделал вид, что не заметил ее. Всех раздражает, что обычно я не обмениваюсь рукопожатиями. Мне же хочется поскорее сбежать.

20 декабря

Совсем один. Уже несколько дней чувствую себя очень одиноким. Все мои американские друзья разъезжаются или уже уехали. В магазинах оживление, на улицах полно людей, все делают покупки, у меня же перспектива провести Рождество в одиночестве. Когда я один, мне плохо. Утешаю себя тем, что такой опыт пойдет на пользу. Видеть в жизни инструмент для литературного творчества – абсурд, однако нужно верить, что в этом есть смысл. Людям я говорю слишком много жестоких вещей. Их это задевает, они не понимают или не любят меня.

Американцы подавлены и несколько испуганы создавшейся международной ситуацией[118]118
  Война в Корее шла из рук вон плохо. В ноябре 1950 г. по распоряжению Мао Цзэдуна китайские войска вторглись на территорию Северной Кореи. Под давлением превосходящих сил противника войска ООН вынуждены были отступить значительно южнее Сеула.


[Закрыть]. Остальные мало что об этом знают и проявляют равнодушие. Французы от всего отгородились. Им наплевать, что происходит далеко от них. Однако сейчас война настолько реальна, что от нее не отмахнешься. Тут таится одна из причин, почему я не пишу, – это кажется бессмысленным занятием. Ведь все погибнет, а не просто изменится. Войну, в результате которой прежние вещи обретают новое значение, ни с чем не сравнить. А еще я чувствую себя бедняком. Сегодня холодно, а мое пальто – то, что я приобрел после демобилизации, недостаточно теплое. У меня всего одна пара коричневых туфель. Деньги тают, и я не могу себе позволить купить новую одежду. Конечно, бедность моя относительная. На свете миллионы и миллионы людей по-настоящему бедны, жалкие страдальцы. Я же просто мечтатель, образование оторвало меня от реальности. И я никогда не пытался преодолеть этот разрыв. Это невозможно.

Но я думаю – и это все, во что я верю, – жизнь моя непременно изменится. Будет и на моей улице праздник. Поэтому моя ситуация, даже если бы она была еще хуже, чем сейчас, не критическая. Только после многих лет бесплодных попыток можно сказать: «Я неудачник!» Вот тогда я остановлюсь у последней черты.

Я двигаюсь по туманной дороге в ожидании поворота, откуда новая дорога поведет меня к новой жизни, новой судьбе. Только когда ноги мои подкосятся, а поворота все не будет, только тогда я сдамся. Не раньше.

21 декабря

«Царство за штопор». Новый тип рассказа. Написан за один вечер, с восьми до часу. К концу работы глаза мои слипались, но всегда лучше не останавливаться и не делать перерыва. Я весь день носил этот рассказ в себе. Мне представлялось, он будет длинным, но оказалось как раз наоборот. В нем около 4 тыс. слов.

22 декабря

Меня пригласили на вечеринку, затеянную студентом машиностроительного факультета, он сегодня сдал экзамены. Ни его самого, ни его гостей я не знал достаточно хорошо. Приглашение мне передали через моих американских друзей, и я явно был не в центре внимания. Довольно долго я чувствовал себя там чужаком, лишним человеком. Мы сидели за круглым столом, пили вино, шампанское, ели пироги, пирожные, мандарины и много курили. Атмосфера понемногу теплела и наконец стала совсем дружественной. Во многом из-за одной необычной девушки, довольно привлекательной испанки с шиньоном, – черные глаза, смуглая кожа, губы негроидные, но красивые. Личность глубокая и таинственная. Ее конек – гадание на картах. Замечательное чувство сценического эффекта, сочетание серьезности и taquineries[119]119
  Склонности к поддразниванию (фр.).


[Закрыть]. Было видно, что все ее немного побаиваются. Гости краснели, трепетали и пытались шутить. Она, несомненно, великолепный физиономист. Дело вовсе не в картах. Меня она весьма напугала: анализ моего характера был впечатляющим. Она сказала, что я «de bonne coeur, de très bonne coeur, mais infianciable»[120]120
  3д.: добрый, очень добрый, но не слишком завидный жених.


[Закрыть]. Что y меня часто бывают периоды депрессии. «Vous avez souvent le cafard»[121]121
  Вы пребываете в унынии (фр.).


[Закрыть]. Что до любви, то я к ней «indifférent»[122]122
  Равнодушен (фр.).


[Закрыть]. «Vous avez beaucoup souffert». «Votre moral est bas»[123]123
  Вы много страдали. Ваша мораль не на высоком уровне (фр.).


[Закрыть]. И дальше: «Vous marierez une dame de très bonne situation, une dame d’un certain âge. Elle sera riche, très riche». «Vous êtes très honnête, très droit»[124]124
  Вы женитесь на женщине с положением, старше вас. Она будет богата, очень богата. Вы человек честный, правдивый (фр.).


[Закрыть]. Все сказанное, кроме женитьбы – что тоже вполне вероятно, – правда. Я промолчал, но впечатление осталось сильное. Не сомневаюсь, что все это она прочитала на моем лице.

Она меня очень заинтересовала – и как женщина, и как tireuse de cartes[125]125
  Гадалка (фр.).


[Закрыть]. Думаю, я тоже смог бы гадать. Все дело в интуиции, наблюдательности и умении обобщать.

Занятие это приятное, потому что тут можно говорить людям все под предлогом, что видишь это в картах. Люди же любят быть в центре внимания. До какой-то степени в карты можно верить, надо только отвести им определенное место – для большинства людей это развлечение. Но главное тут психоанализ – и рациональный и интуитивный.

Промолчав весь вечер, теперь я привлек к себе внимание остроумными – для этого случая – замечаниями.

– Карты сказали: «…une dame de très bonne situation». Une princesse?[126]126
  Дама с положением. Может, принцесса?


[Закрыть]

– Vous voulez un mariage avec la princesse Margarète[127]127
  Вы хотите жениться на принцессе Маргарет? (фр.).


[Закрыть]?

Небрежно:

– J’y pence[128]128
  Подумываю над этим (фр.).


[Закрыть].

– Une dame d’tin certain âge[129]129
  Дама в возрасте (фр.).


[Закрыть].

– Ah, Pour avoir une jeune femme, quelle carte faut-il choisir?[130]130
  Ага. А чтобы получить молодую жену, какую карту нужно вытащить? (фр.).


[Закрыть]

– La dame de coeur[131]131
  Червовая дама (фр.).


[Закрыть].

С сожалением:

– Mais je ne la savais pas[132]132
  Такой я не знаю (фр.).


[Закрыть].

И все дружно расхохотались.

Говоря о гадании, я забыл упомянуть о трех вещах. «Vous n’avez pas une grande volonté»[133]133
  У вас не сильная воля (фр.).


[Закрыть]. Это единственное, что вызвало у меня сомнения. «Vous êtes très doux, très, très doux»[134]134
  Ты нежный, очень, очень нежный (фр.).


[Закрыть]. Затем она спросила:

– Voulez-vous demander une question?[135]135
  Хотите задать вопрос? (фр.).


[Закрыть]

Надо задумать вопрос, выбрать четыре карты, и тогда она скажет «да» или «нет». Я задумал: буду ли я великим писателем? – и она ответила:

– Нет. – Помолчав, женщина сказала: – Vous pensiez que j’allais dire «oui», n’est-ce pas? Vous étiez presque certain[136]136
  Вы думали, что я скажу «да», не так ли? Вы были совершенно уверены (фр.).


[Закрыть].

Она была абсолютно права.

Рождественский сочельник

Рождественский сочельник. Страх остаться одному в этот день заставлял меня совершать вещи, которые я обычно не стал бы делать. К счастью, в таком положении оказался не я один. Во Франции принято отмечать праздник после полуночной мессы. Молодой человек с развитым чувством товарищества пригласил всех нас в Католическое общество. Я не знал, где оно находится, и провел ужасные полчаса, блуждая по Пуатье в поисках этого места. По телефонному справочнику выяснил, что мне нужно на бульвар Жанны д’Арк. Это оказалась сильно пострадавшая от бомбежек, глухая темная улица. Камни и руины домов. Проехало несколько автомобилей. Я чувствовал полное одиночество, необычность дня только усиливала его. Минут десять я провел в поисках, потом мне встретился человек, который знал, где располагается общество.

Попав наконец в нужное место, я увидел группу людей в комнате, похожей на монастырскую приемную. Жесткие стулья, ветки остролиста, доска для объявлений, стол, распятие на стене. Вокруг стола разместилась довольно разношерстная компания. Два или три француза, католический священник, я, несколько выходцев из Ирана, Сирии и Ирака, один турок и один негр, которого все называли «Берег Слоновой Кости». Было вино – каждому по бокалу, чай без молока и по куску пирога. И еще было пение. С 9 до 11 мы пели. Я получил большое удовольствие. Сложилась поразительная певческая группа. Один из иранцев, чемпион по борьбе, пел хриплым монотонным голосом, бесстрастно, на его губах блуждала легкая улыбка, в пении слышался скрежет. Другой иранец великолепно пел на арабском, его приятные ритмические напевы носили явно скандальный характер, потому что его соотечественники покатывались со смеху, когда он пел и когда пытался объяснить на французском, о чем его песня. Звучала также прелестная миниатюра о газели, потерпевшей фиаско в любви, однако весело скакавшей по лесу. Каждый раз после очередного певца вступал сам молодой организатор праздника и что-нибудь пел – на испанском, баскском, французском, чешском и польском языках. У него был приятный голос, и пел он с явным удовольствием. Меня тоже попросили внести в праздник свою лепту. Тогда я рассказал анекдот, который поняли только французы, однако по их виду можно было заключить, что они его уже слышали. Под конец я спел несколько английских песен вместе с молодым организатором, а молодая француженка исполнила песню на беарнском диалекте. Святой отец премило спел сентиментальную песенку. И вот в 11.30 пришло время торжественной мессы.

Мы с молодым организатором привели посланцев Среднего Востока в собор. Но служба не потрясла наше воображение. Епископ был где-то в другом месте. Поэтому мы по одному выходили. Стоял жуткий холод. Я обратил внимание, что у певчего солиста дыхание при пении тотчас обращалось в пар. Оказавшись на улице, мы побежали, смеясь и расталкивая прохожих, к собору Нотр-Дам ла Гранд. Собор был переполнен, но служба оказалась тоже не на высоте. Нас затолкали в угол, откуда мало чего можно увидеть. Все равно что попасть на плохие места в оперу. Само пение (и орган) никуда не годились.

Дома в два часа. И потратил эти отмеченные судьбой часы без особых тягот и саморазрушения. Иногда в попытках не быть одиноким человек деградирует.

Рождество

Очень холодный серый день. Ветра нет, всюду пасмурно, в том числе и в моем сердце. Я поднялся в одиннадцать, оделся, побрился и прочел два письма из дома. Точнее, письмо и открытку Открытка от Бэзила Б. А я-то думал, что потерял с ним связь. Только приветы с родины и внесли рождественскую нотку в этот день. В 12.15 мы встретились в прежнем составе в небольшом кафе, ели мелко нарезанный сельдерей с холодной свеклой, непрожаренный тощий бифштекс, картофельное пюре, каждый получил семь сушеных плодов инжира и стакан воды. Все были слегка подавлены и грустны, хотя для большинства из них – жителей Среднего Востока – Рождество ничего не значит. Я же ощущал всего лишь некоторое оцепенение. Был слегка печален и довольно циничен. После двадцати лет непоколебимой веры в светлое величие этого дня трудно прожить его просто как очередные двадцать четыре часа. Пишу эти слова и вижу стоящий на станции поезд. Он только что подошел. Не видно, чтобы кто-то из него вышел. С другой стороны, поезда приходят на станцию каждый день. После этого веселенького рождественского обеда я пил кофе в обществе двух немцев в пустом «Кафе де ла Пэ». За окном, на плас д’Арм, мелькали фигуры людей, но их было немного. В это время все сидят за праздничным столом en famille[137]137
  В кругу семьи (фр.).


[Закрыть]. Сидящие в кафе ощущали себя изгоями и, находясь в самом центре города, чувствовали, что оказались скорее за его пределами. Немцы осуждали черствость горожан, которые не позаботились о том, чтобы двадцать иностранных студентов не ощущали в этот день одиночества. «В нашей стране люди соперничали бы за честь пригласить таких людей на праздничные торжества». Не знаю. Небольшой провинциальный городок повсюду – замкнутое сообщество. Пуатье никак нельзя назвать процветающим, деловым городом. Он почивает на прежних лаврах. Покрытых толстым слоем пыли. Все мы находили для него резкие слова упрека. Возможно, не совсем безосновательно.

Однако во всем этом была и светлая сторона. Мне лично доставило горькую радость – своего рода извращенное удовольствие – находиться в одиночестве, стать посторонним. Быть покинутым и несчастным – в этом тоже есть своя прелесть. И единственная возможность «познать себя».

Как от убитого льва бывает польза, так и одиночество приносит свои плоды. У меня родилось стихотворение, и оно кажется мне самым лучшим из всех, что я написал. Оно навеяно акварелью, нарисованной мною несколько дней назад. Алый цветок у пустынной дороги на фоне унылого зимнего пейзажа. Можно сказать, что оно о человеческом существовании, несчастном существовании, и об утешении, даруемом человеку художником. Думаю в качестве названия взять строку: «Одна дикая роза должна расти».

Меня пригласили сегодня на ужин, но я отказался. Почему? По правде говоря, и сам не знаю. Думаю, просто не хотелось, чтобы знали о моем одиночестве, о том, что меня никуда не зовут. Частично причина в этом, а частично – в извращенном удовольствии быть всеми покинутым.

27–30 декабря

Легийон-сюр-Мер. Небольшая рыбацкая деревушка, одноэтажные домики стоят на открытом пространстве, в пейзаж входят луга, болота, траншеи, дамбы и море. Люди здесь низкорослые, крепкие и энергичные, но очень замкнутые. Смуглые, кельтского вида, жесткие и требовательные, с обветренными лицами.

Шел снег, когда в 7.30 мы выехали из Пуатье. В Легийон прибыли около часу. Долгое и холодное путешествие, в машине нас было как сельдей в бочке. В Фонтенэ-ле-Ком мы остановились, чтобы получить permis de chasse[138]138
  Разрешение на охоту (фр.).


[Закрыть] в Вандее. В Англии такую лицензию можно купить в любом почтовом отделении, здесь же нужно проходить серию ненужных формальностей.

И вот мы в Легийоне. Уютная теплая гостиница, вкусная еда. За ленчем нам принесли устриц. Я их никогда раньше не ел. Однако всегда прикидывался, что плохо их переношу: стыдно признаться, что до двадцати четырех лет не пробовал устриц. Принесли также ската под соусом au beurre noir[139]139
  Соус, в который входит растопленное сливочное масло с добавлением жженого сахара (фр.).


[Закрыть]. Мясо ската несколько клейкое, но вкусное. Была за столом и кефаль с обычным соусом из растопленного масла, на вкус не хуже форели, и еще жареная лиманда.

В первый вечер я подстрелил селезня, еще одну или двух мелких птиц, и больше ничего. Шестнадцатикалиберное ружье совсем мне не подходит. Помимо всего прочего, охотиться с ним на пернатую дичь – жестоко. Стреляя на дальнее расстояние, чаще ранишь, чем убиваешь. Но французы как-то не увязывают дистанцию с силой боя.

Каждое утро и каждый вечер мы выбирались на охоту. Уток тут великое множество. В самое первое утро мы стреляли по гусям, у них были белые манишки, и летели они высоко, много сотен футов над землей, издавая величественный гогот. Мы и потом их часто видели, но всегда на недоступном расстоянии. Я не переживал по этому поводу. Если уж охотиться на гусей, то с собственным ружьем. Здесь все было диким и недоступным.

Мы плавали в небольшой лодке, стреляя болотную птицу. В том числе подстрелили двух шилоклювок. Какие прелестные, грациозные создания! Одни из самых изысканных творений на земле. Даже в дерзкой линии вздернутого клюва есть утонченная элегантность, ее не найдешь ни у одной другой птицы.

Я отказался в них стрелять и хотел, чтобы моему примеру последовали остальные. Видеть, как птицы бессильно шлепаются в воду, в грязь, равносильно тому, как видеть красоту, гибнущую в сточной канаве. Я все больше ощущаю ужасную символику, кровавый комплекс охоты. Шерно, профессиональный охотник, специализирующийся по пернатой дичи, держал в руках раненого кроншнепа, чтобы тот кричал и тем самым приманивал других. Внезапно во мне вспыхнула бешеная ненависть к нему за такую вопиющую жестокость. Но она тут же погасла. Нельзя бороться с многообразием и сложностью мира. Радость и страдание находятся в одной и той же действительности.

Остальные не добивали подстреленных птиц. Мне казалось, они получают удовольствие, держа в руках подранков и наблюдая за их судорожной борьбой. Нет сомнений – они (французы) более жестоки, чем мы. А если эту индивидуальную жестокость помножить на всю нацию, получим огромный резерв жестокости. В основе английской любви к спорту, при всех ее традиционных и снобистских чертах, лежит отвращение к жестокости. Большинство англичан стараются не продлевать мучения животных.

Два раза мы выходили в море. Я страшно замерз и не получил большого удовольствия.

Зато я получал большое удовольствие от птичьих перелетов. Удивительное состояние, когда слышишь в темноте шум сотен поднимающихся и опускающихся крыл, свист и кудахтанье свиязей, кряканье и гогот уток, кроншнепов и гусей. Все твои чувства обострены в ожидании стремительных силуэтов.

Под конец нашего пребывания я, подкравшись к двум уткам пеганкам, выстрелил и в одну попал. Тяжело раненная, она упала на отмель. Мне было жаль ее. Мы все ее искали, но не нашли. Просто чудо, что ей удалось скрыться. Этим она обрекла себя на муки.

Я устал все время говорить по-французски. Никто из остальных ни слова не знает по-английски, и потому я чувствую себя как бы в изоляции. Правда, теперь я свободно говорю на французском и даже иногда думаю на нем, но мне не удается на этом языке так шутить и фантазировать, как на английском. У французов нет такой причудливой, барочной фантазии.

В конце концов я сильно простудился. Кара и возмездие. Но от этих четырех дней я получил большое удовольствие. Особенно мне запомнились устрицы, тысячи летящих уток и веселое окончание года.

1 января 1951

Охотничья лихорадка. Не могу думать ни о чем другом. Весь день писал длинное письмо ББ[140]140
  Б.У. Брили. См. Введение, с. 9.


[Закрыть] о поездке в Легийон. И заново переживал все события, видя в них все больше символического. Охота – вид поэзии и в то же время захватывающий спорт.

1 января. Начало нового года. Веха в своем роде. Интересно, какой будет страна в новом году. И, кстати, не станет ли хуже мне?

Все время пишу. Не могу отрицать: жанр рассказа мне подходит. Творческая работа – время полнейшего счастья. Все куда-то исчезает, остаются только ручка или пишущая машинка, еще какие-то предметы на столе, а я словно стою в проеме между двумя комнатами, в одной – темнота, другая полна света, увлекательных бесед, интересных людей. Удивительнее всего то – при всей объективности остального, – что на самом деле они живут не так и говорят не то, что ты задумал. А иногда так увлекаются, что опережают меня, и я уже не могу воспроизвести все, что они говорили, и тогда, раздосадованный, должен сесть и попытаться вспомнить.

Как-то вечером мимо пронесся грузовик с ярко горящими фарами. Ослепил меня и умчался, оставив в темноте, и в ту минуту, когда грузовик был уже позади, я подумал, что он мог раздавить меня, и тогда бы я умер. Отсюда вывод: я давно уже живу на этом свете. С этого момента и впредь надо изображать жизнь, все больше и больше совершенствуя стиль, и никогда не останавливаться на достигнутом.

Уничтожаю старые рукописи. Печальная, трудная и необходимая процедура. Темы обычно хороши, но воплощение ужасно. Одна, история с привидениями, – о призраке в черном за окном; другая – о человеке, соблазнившем в лесу девушку и покинувшем ее в решающий момент; такие сюжеты стоит помнить.

7 января, воскресенье

Почти весь день сижу в кафе. Люди ужасно мне наскучили. Есть одна девушка (Дж.), которая слегка заинтересовала меня[141]141
  Дж. – Джинетта Маркайо, студентка, посещавшая лекции Дж. Ф.


[Закрыть]. Она все время спорит со мной, а я с ней, и делать это нам совсем не скучно.

Мысли по поводу книги о народонаселении.

Статистика и экономические концепции жутко надоели. Мне совершенно неинтересно, падает рождаемость или нет, и меня не волнует то, что для автора книги это серьезно. Знаю только одно: я хотел бы иметь жену и семью, но для этого нет ни финансовых, ни психологических предпосылок. Не очень волнует меня и то, что нация сокращается. Во всяком случае приятно представлять себе Землю, не очень густо заселенную. Или мир, в котором человек полностью подчинил бы себе машину, мир просторный, во всем комфортабельно обустроенный, или возврат к природной, пасторальной простоте – к самостоятельности. Любой из них предпочтительнее современной модели – сельди в бочке. Секрет жизни – погоня за наслаждением, которое таится в красоте. А она всегда проста и непритязательна, несмотря на кажущуюся сложность. В великом искусстве всегда безупречное чувство пространства. Простые детали, тишина, и только таинственные нежные сочетания. Простор.

Чувствую себя больным и весь вечер играю в кости с Джинеттой и Филом. Джинетта – смуглая, в меру живая. Черные озорные прелестные глазки. Мы с ней постоянно подкалываем друг друга. Она подчеркнуто иронически демонстрирует свое уважение ко мне как к преподавателю. Филипп – высокий, рыжеволосый, спокойный и абсолютно надежный. Скромный и интеллигентный. Из него почти наверняка выйдет хороший университетский преподаватель. Я научил их играть в «лгуна». Мы играли до двенадцати ночи, и я выиграл пятнадцать франков, что равноценно четырем пенсам. Приятно провести вечер в компании – быть вместе в полном смысле этого слова, отгородившись от остального мира.