355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Роберт Фаулз » Дневники Фаулз » Текст книги (страница 53)
Дневники Фаулз
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:19

Текст книги "Дневники Фаулз"


Автор книги: Джон Роберт Фаулз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 58 страниц)

– А что, в нем есть для меня роль? – спрашивает Терри. – Не собираюсь я тратить время на какую-то хреновую книгу, если в ней нет для меня роли. Вот была одна как его, Стиндла, что ли? – так я, к чертям, до половины дошел, пока допер, что мне играть там нечего.

Анни разражается каскадом восхитительных смешков.

– Как это вам? – апеллирует к моему сочувствию Терри, имея в виду «Le Rouge et le Noir»[794]794
  «Красное и черное» (фр.).


[Закрыть]
.

Робин Заккарино. Я еще дважды общался с ней на студии. Ее теплота и просто нормальная интеллигентность в этой обстановке кажутся вызывающе неуместными. Вот живое воплощение моей концепции мыслящего Меньшинства. Таких я носом чую за милю.

Вчера под конец дня я и этот недоумок, младший братец Уил-ли, затеяли ожесточенный спор по поводу флэшбэков с участием Пастона.

– Вы убедили меня, убедили меня, мистер Фаулз, – залепетало это унылое существо и побежало к Уилли, который, само собой разумеется, и в мыслях не имел менять собственное мнение.

А сегодня утром опять появляется и на голубом глазу рапортует:

– Мой брат уверен, что вы правы.

– Черта с два он уверен, – обрываю я его. – Вчера вечером я с ним обедал, и он целых полчаса убеждал меня в обратном.

Недоумок умолкает, озадаченный.

– Подождите, подождите, это какое-то недоразумение.

И снова испаряется. В итоге мне приходится претерпеть еще один обед наедине с Уилли, в очередной раз заверяющим меня, сколь он горд тем, что я принимаю такое активное участие в съемочном процессе. Вне всякого сомнения, я должен высказывать все, что думаю по тому или иному поводу; не нужен ли мне для работы секретарь и т. д. и т. п. Я постарался поскорее перевести разговор в другое русло, ибо спорить с Уилли – пустая трата времени. Он один из тех, чья мысль развивается под воздействием медленных, подспудно протекающих эволюционных процессов. В основе своей он – эльзасский крестьянин, который, оказавшись на рынке, не купит ничего, пока сквозь почву его инстинктивного самоощущения не проклюнется росток исподволь оформившегося решения.

Мне удалось спровоцировать его разговориться о себе. О своем прошлом. Его отец говорил по-немецки, мать – по-французски. На его памяти то, как в войну 1914–1918 годов в родных местах раз десять сменялись оккупационные власти.

Никогда не знаешь, кого в этот день приветствовать, поэтому в итоге приветствуешь всех подряд.

И еще:

– Единственное различие заключалось в том, что немцы, вступая в город, всякий раз переводили стрелку часов на здании ратуши на час назад. Вот мы, несмышленыши, и сделали вывод, в чем заключается суть войны – в том, чтобы поменять время. – Он морщит свой смешной нос: – Забавно, правда?

Само собой разумеется, Уилли – демократ. Я спросил, не было ли у него неприятностей в дни, когда в стране свирепствовали комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.

– Да я чуть не уехал из Америки, – отозвался он. Чуть не перебрался обратно в Европу. Они, конечно, заподозрили меня, внесли в перечень, но рассуждали в таком духе: «Ясное дело, этот Уайлер – комми, но, с другой стороны, он так чертовски глуп и мягок, что нет смысла брать его в расчет». К тому же в то время у меня был контракт со студией «Парамаунт». И «Парамаунт» пришлось малость покапать на мозги сенатору Маккарти.

Я попробовал было прощупать Уилли на предмет того, чтобы выписать из Нью-Йорка Сару Майлз и заменить ею Сам. Но ему кажется, что в Саре есть «что-то слегка вульгарное, она недостаточно хороша, чтобы парню вздумалось ходить за ней по пятам».

Сам репетирует сцену болезни. Подошел гример, спросил меня, действительно ли у нее больной вид.

– У нее всегда больной вид, – огрызнулся я.

– Вы, англичане, – отозвался он, – отчего вы такие недоброжелательные?

Славный такой меланхоличный еврей родом из Нью-Йорка.

Пробная сцена Сам с шестью футами изношенного резинового шланга – сорокапятилетним детиной, специализирующимся на ролях громил и бандитов, Максвеллом Ридом. В местных кругах Рид приобрел известность как «англичанин» (по единственной, но веской причине: в свое время он был женат на Джоан Коллинз). Слова выговаривает с сильнейшим американским акцентом, по ходу дела изобретая реплики. Его перлом в этом плане явилось: «Никогда больше не встречусь с тобой, малышка»; каково, спрашивается, услышать такое из уст выходца из Средней Англии? Тем не менее Уилли счел его исполнение прекрасным, а я вспылил и, полагаю, без остатка обрушил шансы м-ра Рида.

Сегодня после обеда в офис заявился Терри, и его буквально прорвало. Думаю, свой взрывной сольный номер он отрепетировал заранее: это был великолепный пятнадцатиминутный монолог, в котором ярость перемежалась отчаянием, то и другое – бесподобной имитацией поведения Сам на съемочной площадке. Джад, как правило, не позволяющий себе даже улыбнуться, не то что рассмеяться (в этих-то местах), просто трясся от хохота, слезы ручьем бежали по его лицу. Такого рода непредсказуемые моменты, когда взрослые мужики заходятся смехом до истерики, очень характерны – и симптоматичны – для Голливуда

Терри:

– Мы все идем ко дну в этой хреновой лодке. Ради этого чертова фильма я отказался от десятка сочных голливудских ролей. Это же фильм, который сделает вам, ребята (Джону и Джаду), имя, какое и не снилось. Это же его первый хреновый роман. Какого, спрашивается, хрена вся эта тягомотина? Смех да и только. – А выйдя наружу, продолжал: – Поверить не могу. Я же настоящий актер, я знаю: наступит день, и я буду непревзойденным, а что я тут делаю? Торчу, как шиш в заднице. Вот я играю главную сцену, кричу что есть мочи, выворачиваюсь наизнанку, заявляя ей, что отныне она света божьего не увидит, а она сидит и тупо пялится на меня, будто хрюшка, которая только что сытно поела.

Письмо от Элиз, полное слабых и странных эмоциональных отголосков, доносящихся с противоположного конца света. Стремясь восстановить утраченную перспективу, звоню ей в Лондон. Столь же для того, чтобы услышать умиротворяющую тишину холла на Черч-роу, сколь и для того, чтобы услышать ее голос. Ощутить ауру ее присутствия в квартире, ауру нормальных человеческих отношении и всего, что действительно значимо.

Вечером вывел Сам на люди – послушать Сеговию и заодно попытаться пробиться на самое дно ее загадочной непроницаемости. Накручиваем по Лос-Анджелесу милю за милей и наконец – практически наугад – подкатываем к концертному залу. Она выжимает скорость, босой ногой давит на педаль, подпевает льющемуся из радиоприемника мотиву, а я – я чувствую себя Сенекой, запертым в комнате наедине с Поппеей… или кем-то в этом роде. Притом Сенекой весьма циничным: ведь со своей стороны последние дни я делал все, чтобы ее сняли с картины, и, подобно всем в здешних краях, вдосталь поупражнялся в излюбленном на студии «Коламбиа» виде спорта: за спиной подсмеиваться над человеком. Она поразительно неуклюжая. Действительно очень хорошенькая, если смотреть на нее под определенным углом зрения, но лишь как застывшая, недвижущаяся натура. Со скучающим видом просидела весь концерт; затем, не тратя времени, мы двинулись обратно в отель. За рулем она выглядит лучше всего, моложе и оживленнее. Потом я повел ее в ресторан в нижнем холле и за столом заставил наконец внять тому, как неглупые люди отзываются о ее холодности («Я знаю, меня считают бесчувственной; это потому, что мне лень заводить друзей») и хрипловатом тембре («У меня проблемы с голосом»). Не думаю, чтобы на протяжении длительного времени кто-нибудь говорил с ней так прямо и откровенно, однако на нее это произвело минимальное впечатление. В кабине лифта я пожал ей руку и добавил:

– Если я могу хоть как-то помочь вам в работе над ролью, ради Бога, обращайтесь.

Джад лихорадочно названивает в Нью-Йорк и Лондон, пытаясь заполучить Сюзанну Йорк или Сару Майлз. Сюзанна Й. настаивает на гонораре в триста пятьдесят тысяч долларов, а Са ра, по их данным, только что приступила к работе над другим фильмом.

– Я знаю, как избавиться от Саманты, – заявляет Джон Кон. – Просто подойти к этой шлюшке и сказать: «Ну, дорогуша, обстоятельства сложились так, что…»

Чувствую, как фильм, подобно неисправному авто, выходит из повиновения. Похоже, Джада уже перестал волновать перерасход средств. В любой момент может произойти облом, и всему придет конец.

Вот сидим мы все у Джона Кона, в доме, который он арендует у профессора Калифорнийского университета, и священнодействуем над сценарием: повышаем голоса, упрашиваем, негодуем, грозим уходом и возвращаемся к исходной точке. Сумасшествие, да и только. За окнами – благоухающий сад, гибискус и камелии в цвету, голубым поблескивает плавательный бассейн. А мы с десяти утра до семи вечера не отрываемся от стола. В сценарии – вся их жизнь, придуманные персонажи для них в десять раз реальнее живых людей, что их окружают.

– А ну пошла отсюда! – шугает Джон Кон свою пятилетнюю дочь.

– Ну-ну-ну, папочка, меня уже нет, – откликается малютка, не спеша выходя из комнаты. Его резкость по отношению к собственным детям и то, как они ее не замечают, производят комическое впечатление. Все, что бы он ни говорил, несет в себе заряд такой энергии, что в конце концов перестаешь принимать это всерьез.

– Да сними же трубку, черт тебя побери! – рычит он на жену. А через десяток секунд: – Дорогая, как насчет обеда? Мы проголодались.

* * *

Что ни день, воздух сотрясает вихрь догадок и предположений, по большей части связанных с именами Сам и Уилли. Выйдет ли она на будущей неделе на съемочную площадку, изменит ли Уилли финал картины – все это обсуждается с таким жаром, будто речь идет о жизни и смерти. Бесконечные домыслы, прогнозы, фантазии.

И в каждой слетающей здесь с уст фразе – аллюзии к траху. «Да пусть идет на хрен весь фильм»; «Ну, он делает вид, что намерен шлюшку трахнуть» (в смысле: он ее целует, но продолжения не следует), «А я говорю дяде Вилли: “Иди ты на хрен!”» (в смысле: в этом пункте мы разошлись с ним во мнениях).

«Сью Йорк – она чудо. Но триста пятьдесят кусков не фунт изюма».

Всю субботу и воскресенье торчим у Джона Кона, терзая сценарий. По мере того как я извожу их своими замечаниями, он мало-помалу становится лучше, обретая некую видимость смысла – или правдоподобия. Они просто непревзойденны в придумывании мелодраматических поворотов, из которых их непрестанно приходится вытягивать за уши. Исподволь готовлюсь также к генеральному наступлению на Уайлера, дабы увязать концы с концами в завязке и финале картины.

На горизонте возникло имя новой звезды на роль Миранды – Иветт Мимье.

Ужасающе монотонный пейзаж города, в котором останавливаешься и оборачиваешься, завидев, как кто-то переходит на противоположную сторону. Здесь все ездят на машинах, автобусы встречаются не чаще, чем дождливые дни. Вокруг ничего, кроме нескончаемого потока людей, закапсулированных в индивидуальные металлические коробки и так перемещающихся из пункта А в пункт Б. Оказавшись в городе без единого пешехода, даже не испытываешь потребности сказать: «Черт бы тебя побрал!» – факт уже налицо.

Господи, трам-тарарам, – заявляет мне сегодня Джон, – нам с тобой надо создать сценарий.

Его голова набита страшным вздором и немыслимыми банальностями, но есть у него какое-то чутье по части динамики экранного действия. Какие бы то ни было тонкости превыше его понимания, но ремесло он знает. Я не сразу осознал это. Он набрасывает общий рисунок, намечая, как должны связываться между собой эпизоды, а затем я прохожусь по тексту, разбивая его на куски. Постепенно мы оба начинаем понимать, в чем заключаются сильные стороны другого: его конек – композиция, мой – диалог.

Телевизор в моем номере принимает тринадцать каналов. Здесь уже не кажутся выдумкой все эти книжки о людях-роботах будущих времен. Сама необходимость думать убывает не по дням, а по часам.

Все стены в главном административном офисе студии «Коламбиа» увешаны фотографиями звезд: куда ни глянь, на вас бессмысленно пялятся высвеченные черно-белой ретушью лица. По гулким коридорам разгуливают их призраки.

Кон, Кинберг, Уайлер, Франкович – все они евреи. Их способностью просачиваться повсюду обусловлено очень многое в том, как складывается облик Голливуда. В этой стране они не до конца чувствуют себя своими и тем не менее держат руку на рычагах одной из богатейших нефтяных скважин.

Джон Кон:

– Франкович – да кто он, к черту, такой? Перворазрядник по легкой атлетике в Калифорнийском университете, пролез в киноиндустрию сквозь дыру в заборе и, видите ли, только потому, что знает еще парочку языков, вовсю корчит из себя большую-пребольшую шишку. Да ему настоящей актрисы от тощей клячи не отличить!

Schmuck[795]795
  Бездарность (идиш).


[Закрыть]
. Здесь это любимое словечко.

Сегодняшний день (понедельник 23 марта) прошел под девизом «Заполучить звезду». Я принял на себя главную роль в замышленной кампании. Написал Уайлеру пространный отчет о съемках в минувший уик-энд, инкриминируя Сам все мыслимые грехи. Уилли делает вид, что выбрал ее он, однако всем известно, что навязал ее Франкович. Терри и я вовсю расстарались, превознося Сару Майлз: я отобедал с ним и Джоном Коном, предоставив Терри играть первую скрипку. Сам, вовсе того не подозревая, сыграла нам на руку, позабыв слова и вдобавок повздорив с Уилли на съемочной площадке; а чуть позже подоспели куски, снятые в пятницу. В просмотровом зале я сидел рядом с Терри. Сначала прошла ее сцена с ним, затем с Максвеллом Ридом, потом третья – где она, в одиночестве, пытается сопротивляться болезни. Последняя произвела на редкость забавное впечатление, и весь дух серьезного обсуждения вмиг улетучился.

– Ну и Франкенштейн, – прогудел Терри.

А Джад и Джон Кон, не вымолвив ни слова, с безнадежным видом вышли в коридор.

В половине шестого Уилли призвал нас троих к себе и признал свое поражение.

– Из-за этой девушки я чувствую себя дебютантом. Вообще перестаю что-либо понимать.

И тут мы по очереди набросились на Сам. Джад мимоходом обронил, что слышал о каком-то замечательном преподавателе актерского мастерства; я прервал его, в соответствующей тональности подав свои впечатления от проведенного с нею вечера: она, мол, эмоционально безжизненна, ни одному преподавателю из нее ничего не вытянуть и т. д. и т. п. Я заставил Уилли пообещать, что он еще раз сходит на «Шестигранный треугольник», дабы поглядеть на Сару в работе. Предположил, что он останется доволен, ведь Терри она нравится, вообще всем нравится, и прочее, и прочее. Всему этому трудно было поверить: мы четверо да Боб Суинк в роскошно обставленном офисе Уилли сидим и констатируем кризис нашего предприятия; на горизонте явственно замаячило то, чего не может быть никогда.

– Это моя вина, – пробормотал Уилли. – Все это моя вина.

В конце концов мне стало жаль Сам; ведь на самом деле в таком безжалостном мире, как наш, она всего лишь жертва – жертва безличного механизма. Ее с самого начала нельзя было утверждать на роль Миранды; и ей, с моей точки зрения, это тоже постепенно становится ясно. Во второй половине дня она появилась на съемочной площадке, и никто не обменялся с ней ни словом, присутствующие были заняты другим – Джон Кон ожесточенно спорил с Уилли, Боб Суинк еще с кем-то, я – с братом Уилли. Сам прошествовала между нами, как принцесса среди придворных в какой-то ренессансной драме: героиня, знающая, что в этот самый вечер, исходя из высших государственных интересов, ее отравят за ужином. Терри вел себя вызывающе, переигрывая и передразнивая ее, а когда она в десятый раз забыла слова, неожиданно разразившись громким смехом.

Вечером из Нью-Йорка прилетает Майк Франкович. Он – главное невычисленное звено во всем этом клубке.

Кто возьмет на себя смелость сказать ему? – спрашивает Джад.

Я, – отзывается Уилли, и именно скажу. А не попрошу.

Но Джон Кон сомневается:

– Это сегодня Уилли так расхрабрился. Посмотрим, что он запоет завтра.

Джон Кон:

– Всю жизнь я играл во второй лиге и терпеть этого не мог. Теперь я играю в первой и тоже терпеть этого не могу. Почему? Да потому что каждый, кто сидит в этих кабинетах, – такой же schmuck, как и те недоумки.

Эти пронизанные ненавистью к студии «Коламбиа» филиппики из уст Джона и Джада я слышу день напролет.

Сегодня моя собственная неприязнь к этому месту достигла апогея, и пять-шесть раз я был на грани того, чтобы сесть на ближайший авиарейс. Главное, почему я этого не сделал, заключается в том, что кому-то же надо находиться тут, дабы регистрировать все происходящее. В десять часов стало известно, что в минувшую ночь Уилли не выкинул белый флаг. В 12.30 Уилли, Джон Кон и Джад начали совещаться с Франковичем. А я пошел обедать с Сам и Терри. В 14.15 Сам вызвали в кабинет Франковича и сняли с картины. В четыре Терри вызвали в кабинет Уайлера, и через дверь слышно было, как он кричит. Ровно в пять Франкович отзвонил Джону Кону сообщая, что в его кабинете Сам и ей есть что рассказать ему.

Франкович и слышать не хочет о Сюзанне Йорк – потому ли, что она в свое время отказалась лечь с ним в постель, то ли еще почему-то. Ему подайте Одри Хепберн, лучшую из тридцатипятилетних исполнительниц на роли двадцатилетних в Голливуде; а если не ее, то хотя бы Натали Вуд.

Сегодня утром, пока я у входа ждал Терри, подошла Сам.

– Вы поесть собрались? Можно мне с вами?

Я знал, что Терри не терпится узнать последние новости о Саре Майлз (которая в мае начинает сниматься в новой картине, так что «о ней речи быть не может»), но у меня не хватило духу сказать «нет». И вот Терри возникает. Мы молча прошли пару кварталов к ресторану, он на два-три шага впереди, отказываясь говорить, смотреть, вообще реагировать на присутствие Сам. По том к нам присоединилась помощница режиссера, что чуть об легчило положение. Сам была – или старалась быть обходительнее, чем обычно; на какой-то момент она даже показалась этакой веснушчатой, по-своему невинной двадцатичетырехлетней девчушкой. На обратном пути в студию, отведя меня в сторону она сказала:

– Терри совершенно невыносим. Сегодня я так и скажу Майку. – А помолчав, добавила: – Утром Терри проговорил помощнице режиссера все свои реплики. – И еще! – Я знаю, зачем Майк меня вызывает. Уайлер сказал ему, что я пока не вошла в роль.

А затем задала мне пару вопросов о собственных репликах. Я почувствовал себя страшно неловко, не зная, что ответить. Когда, ближе к вечеру, я признался Джаду, что мне жаль Сам, он взбеленился:

– Бога ради, не впадай в сентиментальность! – Однако его выдало волнение, с которым он это выпалил; ведь фактически ни одному из нас не удалось выйти сухим из воды в этой переделке. Если на то пошло, Уилли не должен был задействовать ее на эту роль, Джон и Джад не должны были с ним соглашаться, а Франкович и вовсе был не вправе давить на Уайлера, рекламируя этот проект как шедевр, с появлением которого Голливуд вернет себе репутацию столицы мировой киноиндустрии.

Когда мы проходили по студийным коридорам, Робин заметила:

– Ненавижу здешнюю работу. Тут все так обезличено. – А потом сказала: – В Голливуде больше не будет хороших картин. Здесь не понимают, что дух времени изменился. Наше поколение ощущает себя иначе.

Я передал это Джону и Джаду.

– Эх, трахнул бы я ее, – отозвался Джад.

– О чем это ты? – возмутился Джон. – Да эта безобразная шлюха – ей впору прислугой быть, ходить по дому с метлой, ботинки тебе чистить.

Я же продолжаю называть ее единственной живой душой в Голливуде, и они злятся. Робин действительно на удивление мила, в ней и впрямь есть что-то от малиновки. Лет тридцати, одевается не бог весть как, отнюдь не красавица, и тем не менее что-то в ней проступает, от чего «ослепительная» внешность Сам начинает казаться раскрашенной подделкой.

Обезьяний братец Уайлера подскакивает ко мне в коридоре.

– Надо заполучить Себерг. В ней решение проблемы.

Отвечаю:

– Она неглупа.

– Больше, чем неглупа, мистер Фаулз, она блистательна. – И побежал докладывать Уилли.

Насколько можно судить, Франкович заявил:

– Сам, у меня для тебя плохие новости.

– Единственный раз, когда у нее лицо дрогнуло, – комментирует Джон Кон.

По вечерам я, как говорится, бываю всецело предоставлен сам себе. Как бы роскошно ни выглядела эта спальня, она начинает мне приедаться; даже смотреть на нее становится тоскливо.

19.15. Дважды пытался дозвониться до Терри, желая узнать, что происходило на студии после моего ухода, но тщетно: в номере его нет. Зато позвонил Джон Кон и сказал, что после того, как Сам упала на колени перед Уайлером, тот пообещал, что даст ей еще один шанс испытать свои силы – завтра.

– О Господи! – простонал я.

– Да ничего. Уилли не сдастся, – заверил Джон Кон.

19.20. Звоню в номер Сам. «Помочь чем-нибудь?» – «Да, пожалуйста, может, вы зайдете?» Когда я входил, она заказывала по телефону напитки. Пройдя по комнате, я выглянул в окно. Она положила трубку

– Уилли сказал мне, вы считаете, что я ни на что не годна. Меня это ошарашило. Вы же говорили в пятницу, что я подхожу для этой роли.

– Ну послушайте, – начал я. – Мне на самом деле казалось, что вы могли бы подойти при условии… понимаете, дело в том, что… поймите, я писатель, и у меня есть свое идеальное представление о героине…

Все это звучало не слишком убедительно, но бедняжка (и, стоит отдать ей должное, в тот вечер она действительно выглядела как обиженный подросток) была слишком подавлена, чтобы обратить внимание на мою уклончивость. Судя по всему, когда на ее голову упал топор, Уилли в кабинете не было.

– Он сказал Майку, что больше не желает меня видеть. Я ушам не поверила. Увольняет, а сам не наберется храбрости посмотреть мне в глаза.

В конце концов она все же добралась до Уилли. А потом помчалась к Терри – «выяснять отношения».

– Он задет, все дело в том, что раньше мы были очень близки, я была его первой девушкой (у Сам особый дар выражаться эвфемистично), он от меня многому научился и, видно, так и не простил меня.

– Ну что же, сделаю что в моих силах, – сказал я. И мы отыграли пару сцен, я подавал реплики за Фредди и попутно режиссировал ее игру.

Она заказала в номер целый набор напитков.

Если завтра провалюсь, закачу прощальную пирушку. А останусь – пирушку в честь продолжения работы.

За весь вечер не издала ни одного истерического смешка. Мы проходили ее роль реплику за репликой, и я все приговаривал:

– У вас такой хриплый, смодулированный, непоставленный голос… – И вдруг у меня вырвалось: – Слышали бы вы, как орали на швейцара в тот день, когда к подъезду не подали машину. Ни дать ни взять избалованная молоденькая стерва из Белгрейвии.

– О Боже! – проговорила она, широко раскрыв глаза, и я увидел, как из-под ее рыжеватой гривы воспарила в пространство мысль. – Правда?

Подчас она выглядит чуть ли не как ученица профессора из «Пигмалиона».

Ирония ситуации заключается в том, что вчера под конец дня Уайлер заставил Терри целый час репетировать с ней, а на протяжении сегодняшнего вечера ее целый час «натаскивал» я. Так что, случись Сам в ходе завтрашнего генерального испытания каким-то невообразимым чудом заиграть по-настоящему, получится, что удержаться на съемочной площадке ей помогли те же люди, которые больше всего ратовали за ее уход с фильма.

День судьбоносных решений. В 12.15 Терри вне себя врывается в офис:

– Черт-те что, он собирается ее оставить!

Общее оцепенение и тревога. Вдвоем отправляемся перекусить, и тут из него выплескиваются подробности того, что происходило утром. На площадке – только он, Сам и Уилли.

– Она была так чертовски напугана, что сыграла едва ли не хорошо, залила слезами хреновый реквизит и все в таком роде.

И на моих глазах старина Уилли это глотает.

Тогда Терри принялся уговаривать Джада и Джона в знак протеста уйти с картины; заявил, что и сам уйдет. Все мы до смерти перепугались, что в обеденный перерыв Уилли объявит, что она остается в съемочной группе.

14.15. Джон, Джад и обезьяний братец Боб Уайлер. Ожесточенный спор, волнующее ощущение, что буквально через час все должно решиться. Обезьяний братец бросается к телефону – переговорить с Талли, женой Уайлера, чтобы склонить ее на нашу сторону.

– Не знаю, что у нее общего с ролью, кроме рыжих волос.

– Сегодня утром она была на шестьдесят процентов лучше, чем обычно, – встревает Боб Суинк.

– Ага, – откликается Джон Кон. – На шестьдесят процентов от абсолютного нуля.

14.30. Появляется Уилли и прямиком подходит ко мне.

– Режиссером этого фильма должны быть вы. Девушка работает лучше, гораздо лучше.

Джон и я опять стоим на своем. Я заявляю, что она безголосая, совершенно не владеет техникой, не вкладывает в роль душу, не имеет ни малейшего представления о своей героине. А на телефоне безостановочно висит Майк Франкович.

– Скажите ему, что меня нет, – огрызается Уайлер. Проходится по комнате. – Что я думаю насчет Йорк? Стоило бы заполучить Йорк…

Тут же я выкладываю кучу аргументов в пользу Иорк, прекрасной, эмоциональной, непорочной, непревзойденной Йорк.

14.45. Через стену слышим, как Терри кричит на Уилли. Это длится около часа. Позже я перезваниваю Терри в номер и узнаю, что он делал то же, что и мы; превозносил Иорк, выпячивал недостатки Эггар.

– Я заявил старине Уилли, что хочу сыграть в фильме, который останется на века. И знаешь что, Джон? То, что фильм должен получиться, волнует его чертовски больше, чем я предполагал.

15.30. Джона и Джада призывают к Франковичу. Эггар придется уйти. Насколько можно судить, Франкович настроен против всех и каждого, не исключая и меня: ваш, мол, писатель лицемер, натаскивал-натаскивал девушку, а потом объявил, что она ни на что не годна.

– Тут уж Джад вышел из себя, – заметил Джон. – Он заявил Майку, что ты один проявлял к ней максимум сочувствия.

16.00. Они спустились объявить Сам, что она выходит из игры. Уилли продинамил эту неприятную церемонию, отказавшись ее видеть. Похоже, на прощание она громко хлопнула дверью.

– Надеюсь, что вам повезет с вашей новой исполнительницей.

* * *

– Хандришь, Джон? – спросил Терри. – Чего нос повесил?

Я изложил ему мою теорию лояльности, каковая на слух дельцов со студии «Коламбиа» прозвучала бы не менее дико, нежели эйнштейновская теория относительности – на слух рядового медика 1920-х годов.

– Ну, так ведь все поступают, разве нет? – сказал он.

– Дело не в том, что происходит вокруг, – ответил я, – дело в том, что происходит в нас самих.

Приятно, что Терри не ответил – и я знал, что не ответит, – заезженной банальностью (у него как раз намечалась полоса спада в череде немыслимых постельных побед), а всего-навсего кивнул. ясное дело, ты псих, но мне понятно, что ты имеешь в виду. Ведь сквозь все его неистовое сквернословие просвечивает свойственная ему обостренная чувствительность – не просто безошибочный выбор непечатных слов и ругательств, но инстинктивная безошибочность эмоционального отклика. Вот почему в свое время он станет поистине великим киноактером.

Ему присуща жестокость гения – гения его профессии, игры. Ирония состоит в том, что он столь же несомненно представитель Меньшинства (то есть того разряда людей, к которому относится Миранда), сколь несомненна принадлежность Сам к Большинству (то есть тем, в числе которых Фредди). Само собой, он сразу же это почувствовал, не облекая в слова.

Сегодня (во вторник) над нами весь день витают имена актрис. Список возглавляет Натали Вуд, за ней следует Мимье, за которую голосуем мы с Джоном. Инге Стивенс, Хоуп Лэндж, Сьюзен Плешетт, досужие разговоры о том, как бы заставить Сару разорвать контракт со студией «МГМ», а также многие другие, о которых я никогда не слышал. Теперь все зависит от Вуд. Книга, говорят, «ей полюбилась», но никто не даст гарантии, что ей понравится сценарий. Если она так умна, как о ней отзываются, то вряд ли. Ее имя произносится с придыханием: система звезд отнюдь не отдала концы.

Сам, по имеющимся данным, вылетела в Палм-Спрингс зализывать раны. Однако в восемь вечера она вдруг звонит мне в номер и просит зайти к ней. Якобы в гостях у нее приятель из Лондона, актер Том Стерн. На самом деле ей хотелось через меня провентилировать ситуацию. Я поцеловал ей руку, похвалил ее за отвагу (отнюдь не греша против истины). Уайлер привел ее в ярость: «Он оказался таким лицемером». Сама же она – воплощенная наивность.

– Терри ненавидит Сару, я точно знаю, он сам мне как-то сказал.

Когда я изложил ей реальное положение дел, она воззрилась на меня с обиженным видом. Что до Тома Стерна, то он явно от нее без ума.

– Сам – великая актриса, – постулировал он. – Такой, как она, им ни в жизнь не найти. Самое здравое, что они могут сделать, – это перезаключить с ней контракт. – И продолжал: – Я прочел сценарий. Эта девушка в подземелье – не кто иная, как Сам. Ей и играть нечего. Это просто ее натура.

Ничто во мне не обнаруживало, что я придерживаюсь другого мнения.

– Сам и я очень близки, – поведал он. – Нас даже сняли вместе на первой странице «Ивнинг ньюс»[796]796
  С Самантой Эггар был перезаключен контракт. Ее роль в «Коллекционере» принесла ей как лучшей актрисе награду «Золотой глобус» и приз Каннского кинофестиваля, а также номинацию на «Оскар».


[Закрыть]
.

Последнее утро. Еще раз проиграли эпизод с тетей Энни. Прощаясь, Уилли сказал:

– Я хочу, чтобы вы были на завтрашней вечеринке, там будут все звезды.

– Увы, не получится, – ответил я. – Сегодня вылетаю.

Последние десять минут потратил на то, чтобы убедить его снять с картины Рида и занять Кеннета Мора, но он был, как всегда, уклончив:

– Посмотрим.

Зашла Робин, и я подписал ей книжку: «Робин Заккарино, живому человеку в городе, где недостает живых». Милая женщина, она тут же заговорила о своем муже и дочери-подростке. Я взял с нее обещание, что она пришлет мне рисунок Лос-Анджелеса.

Мое последнее утро в этом городе. Джад с Сюзанной и Стивеном отвезли меня в «Маринленд». Вниз по бесконечному автобану Сан-Диего через пустыри Редондо, минуя раскинувшиеся повсюду ярмарки автомобилей, над которыми в раскаленном воздухе пылают красные и желтые флажки гадкого неестественного оттенка. Над въездом на каждую красуются объявления. «Крутые (читай: «низкие») цены». И так до самого Палас-Вердес, с поблескивающим сквозь эвкалипты морем и живописными крытыми дранкой домишками, тонущими в бугенвиллеях. «Маринленд» разместился на голом холме; это по-римски роскошное заведение, цирк, учрежденный на потребу жаждущих масс. Такое пришлось бы по вкусу Тиберию и Нерону, только, стремясь сделать зрелище еще «острее», они запустили бы в бассейн не дельфинов, а акул, а в качестве наживки – не мертвых сельдей, а живых рабов. Особенно впечатляет, какие чудеса выучки проявляют здесь дельфины, киты и тюлени. Дрессировка животных – изобретение римлян; любовь к ним – привилегия греков. В глазах древнего грека такого рода подведение несчастных представителей животного мира под «человеческий» знаменатель, когда их обучают играть в бейсбол, целоваться, плавать наперегонки друг с другом, – занятие не менее тошнотворное, нежели занудное комментирование. Речь не о какой-то явной жестокости: дельфины, в частности, проделывая свои номера, демонстрируют видимое удовольствие, радость, которую не объяснишь одним лишь желанием добиться поощрения. Джад склонен объяснять это исходя из павловской теории, а я думаю, что животным так же, как людям, нравится резвиться, нырять и играть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю