Текст книги "Дневники Фаулз"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 58 страниц)

Кроме того, у меня из головы не идет ребенок. Я его терпеть не могу. Называю его «оно», а не «она». Оно ноет, плачет, скулит, злится; ребенок испорчен родителями и прошлой жизнью. Ему нужно хотя бы год прожить под надзором строгой няни, по старинке, с соблюдением режима, в чистоте и порядке. Не в теперешнем безумном хаосе меблированных комнат. Однако я не могу взвалить на себя ответственность за него. У ребенка уже сейчас отвратительно-эгоцентричное лицо Р., пришлось бы всю жизнь терпеть необузданное, испорченное, беспорядочное создание. Встречаясь, мы обмениваемся враждебными взглядами. Я не предпринимаю никаких шагов, чтобы исправить положение.

Что касается Э., то временами она со мной прекрасно держится, уравновешенная, теплая, с ней так легко; чувственная, легкомысленная, нетребовательная и в то же время любящая. Но иногда бывает чудовищной, вульгарной – возвращаются былые привычки. В ней просыпается продавщица из дешевого магазина, и тогда она устраивает мне сцену. Лицо покрывается морщинами, проступает выражение, свойственное скорее проституткам; видно, что она уже не первой молодости, многое пережила. В другое же время она кажется юной – фигура у нее превосходная, – даже очень юной. Но существуют и факты, конкретные факты ее жизни в последнее время. Работала за гроши в магазине, содержала ребенка, отыскала в Лондоне пристанище для себя и дочери. Лондон – крепкий орешек для бедняков и провинциалов. Ее можно назвать чуть ли не героиней, именно современной героиней; и эта ее необычная истинная сущность – редчайшее качество. Оно ведет ее вперед, и будет вести впредь, и поэтому мне всегда будет ее жаль.

6 января 1954

Унылый день; повсюду мрак – ни одного просвета. Сомнения по поводу моего сочинительства, глубокие, всеобъемлющие сомнения. Невыносимо медленно продвигаюсь я к логической связности и изяществу слога; то и дело выбираю не то слово – по смыслу или по звучанию. Попытка достичь чего-то большего, чем обычное, банальное повествование, похоже, обречена на провал. Я роковым образом связан с прошлым, с окружением в Ли, сформировавшим меня прямо или косвенно. Нет раскованности, нет способности к писательскому ремеслу. Почти всегда у меня стимул к творчеству – воля. Я понимаю, что книга о Греции недостаточно хороша. Того же мнения и Э., прочитавшая из нее кое-какие места; книга нуждается в доработке. Трудно даже вообразить, каких усилий это потребует. А тем временем Э. живет в Лондоне как в аду – ни работы, ни денег. Вчера она продала пальто и обручальное кольцо, выручив за них три фунта. Перебивается с хлеба на воду, а я чувствую себя виноватым по всем статьям, так как не могу ей помочь. У меня есть кольцо деда, я мог бы его продать – смешно испытывать сентиментальные чувства к подобным безделицам, да я и не испытываю. Но я боюсь, что, продав его, огорчу отца. Короче говоря, мои чувства значат для меня больше, чем ее трудности.

21 января

Снова в Эшридже. Мы с Э. провели ночь в гостинице у Юстона – двенадцать часов спокойного счастья, перед тем как вновь окунуться в сумбурную, напряженную, бесцветную жизнь, на которую мы извечно обречены. Э. живет постоянно на грани нервного срыва – без денег, еды, надежды; ее выдержка вызывает у меня только восхищение. Нехватка денег критический вопрос сейчас. Ей никогда не удается вовремя заплатить за квартиру, покупает она самое необходимое. Однако, находясь вместе, мы не экономим – просто не можем. Тратим фунт на ужин и кино, хотя могли бы то же самое получить за половинную цену. Но сейчас мы хотя бы существуем в гармонии друг с другом, живем в полном единении; эти отношения приносят радость и больше, чем все остальное, похожи на любовь. Я пришел к выводу: зрелая, сильная любовь – единственно здоровое, нормальное, приносящее удовлетворение чувство в абсурдном, больном и неуютном мире. Все, что мы можем, – это хранить верность и надеяться. Надеяться.

В Эшридже никаких перемен, прошло четыре дня – не недель. Через двадцать четыре часа казалось, что я вообще не уезжал. Салли вернулась, в ней все тот же напор, она следит за мной, я – за ней, все стало еще явственней, несмотря на мои чувства к Э. – стройной, зрелой, искренней по сравнению с Салли, этим лучезарным воспоминанием, обретшим теперь пухлую плоть. Салли вернулась, пробудив прежнюю атмосферу флирта. Бадминтон. Она играла с адмиралом, а я с Дайаной. После игры пили кофе, а потом она сидела и ждала, чтобы я присоединился к ней. Я этого не сделал – хотя мне пришлось пережить внутреннюю борьбу. Истинная нравственность – самая тяжелая добродетель. Борьба «свободной» воли с тем, что детерминировано; нечто творческое, но это так же трудно непрерывно созидать, как и поэзию.

29 января

Очередные, полные отчаяния ночь и день с Э. в Лондоне. Страшный холод, что усугубляет и без того тяжелую ситуацию. Положение Э. становится совершенно абсурдным; Сибил попросила ее съехать с квартиры на Эдвардс-стрит, так как она не платит за жилище. С должности социального инспектора ее уволили. Денег нет. Р. возьмет Анну, найдет для нее няню – сейчас у него хорошая работа, а Э. должна сама о себе позаботиться. Но она обещала найти Р. квартиру. Вот так и проходят ее дни – ищет квартиру для Р, зная, что в субботу ее вышвырнут на улицу. Как и всегда, сознание, что мы живем на краю пропасти, заставляет нас предаваться любви без остатка, жарко, радостно. Но снаружи нарастает опасность. Р. во многом ее контролирует; она задавлена его обвинениями и христианской терминологией. Э. уверяет меня, что это не так, но я-то знаю.

Ходили на выставку Дюфи в галерею Тейт; и первым человеком, кого там встретили, была Салли. Смущение. Так рисковать нельзя. Я что-то быстро сказал девушке и отошел в сторону. Э. вдруг приняла тон матроны – Салли показалась ей уродливой. Какое-то время я не говорил ей, кто такая Салли, но ложь тяготила, странный внутренний холод охватил меня, и тогда я сказал. Выставка яркая, веселая. Дюфи ходит по высоко натянутой проволоке; за исключением редких погрешностей, он прекрасно держит равновесие. Его падения ужасны, но достижения остроумны и приятны.

Салли преследует меня, подстерегает во время моих передвижений по Эшриджу. Она почти серьезно предлагает отпраздновать двадцать один год ее жизни и вступление в наследство во время плавания из Танжера в Йоханнесбург и предлагает мне принять в этом участие. Ее поклонение мне льстит, но и надоедает, а временами, в Эшридже – этом строгом оплоте добродетели, – расстраивает и смущает. Сама по себе она ничего для меня не значит, просто faute de mieux[470]470
  За неимением лучшего (фр.).


[Закрыть] развлечение, когда рядом нет Э.

3 февраля

Трудное время; здесь я ухожу от главной цели, размениваюсь на мелочи, избегаю разногласий и обманываю себя, говоря, что в тиши я развиваюсь. Книга о Греции движется вяло. Я люблю Э., но только когда мы вместе. Салли искушает меня, а мне доставляет удовольствие каждый раз побеждать искушение. В таком поведении есть таящая угрозу параллель с дразнящей воображение прелюдией перед актом любви. Пока на это не клюю. Э. живет сейчас отдельно от Р. и Анны. Все идет к разводу, и тогда мое пребывание здесь станет двусмысленным. Единственное утешение – я не чувствую себя в таком уж противостоянии Эшриджу. Теперь я вижу здесь больше положительного – слабое raison[471]471
  Оправдание (фр.).


[Закрыть] его être[472]472
  Существование (фр.).


[Закрыть], – и моя критика заведения стала от этого более основательной. Меня продолжает занимать проблема верности. Связано это не только с Салли – она возбуждает очевидным желанием поцеловаться со мной, – но и с другими девушками. С одной особенно, она тоже из Южной Африки – серьезная, загадочная, легко поддающаяся переменам настроения Санчия. У нее классическое лицо и удивительная способность приковывать к себе внимание; она молчалива, стеснительна, в ней есть тайна. Может быть забавной – мимика, сдержанный юмор, спокойная, здравомыслящая, уравновешенная; может казаться удивительно зрелой, а может и на свой возраст. Она всегда душится южноафриканскими духами с необычным ароматом – приятным и неуловимым, ароматом экзотического цветка. Неясный, непонятный. Вчера вечером мы с Салли сидели перед камином, а Санчия рассказывала нам истории о привидениях, – она придумывала их на месте. Ее грудной голос звучал молодо, она разыгрывала разные роли, глядя в огонь. Неожиданно я почувствовал непередаваемое чувство любви и уважения к ней. Прекрасная, умная и воспитанная; женщина-загадка, таких мы видим на полотнах да Винчи; смутная улыбка. У нее есть то, чего нет у Э., – девственная чистота, некоторая неоформленность черт. Красота белоснежной страницы, ждущей писателя.

9 февраля

Странная пора; живу в подвешенном состоянии. Переписка в резких тонах между мной и Э. Я посылал ей жестокие письма с советами, она по-женски раздраженно отвечала. Между мной и Салли нарастает нежность, нам трудно друг без друга. Мы сплетаем руки, касаемся друг друга, обмениваемся взглядами – очевидные знаки. Два раза гуляли вместе – веселые, робкие, по-молодому нелепые. Я чувствую себя гораздо моложе. Э. старше меня, в чем-то гораздо старше. А нежная спокойная пухленькая Салли, черноглазая, с крепким молодым телом – сама весна. Иногда она бывает необыкновенно хороша, живая, пылкая; мы держимся на очень близком расстоянии друг от друга, напряженно осознавая восхитительную опасность контакта. Это лучшее время в любви – хождение у самого края, когда ни в чем не уверен, взгляды, от которых немеешь и теряешь самообладание, прикосновения, за которыми следует неловкое молчание. И это не детская неуклюжесть малолеток, а любовь из восемнадцатого века с множеством оттенков. Мы оба наслаждаемся неопределенностью, игрой. Но раньше или позже произойдет взрыв. Мы поцелуемся; хотелось бы, чтобы это случилось не скоро, перед самым расставанием, возможно.

Бедняжка Э. томится в Лондоне, потерянная, без денег и крыши над головой; и я ничего не могу для нее сделать. По-прежнему чувствую прочную, ничем не разрушаемую связь с ней. Салли этому не мешает, скорее помогает. Она просто близко, это все поверхностно; Э. далекая, но подлинная; здесь все решает расстояние. Поведение мое низко, это поведение гедониста, но Салли неотразима и я могу сейчас прожить без Э.

12 февраля

Еду в Лондон повидаться с Э. – первый раз за десять дней; для нее они были ужасны, она так нуждалась во мне, а я преспокойно отсиживался в Эшридже, писал ей жестокие, ханжеские письма, заигрывал с Салли. Сейчас она живет в доме наподобие борделя – там сдаются меблированные комнаты; улица, на которой расположен дом, была когда-то вполне респектабельной и спокойной, типично викторианская улица в старомодном Бейсуотере[473]473
  Через несколько дней Элизабет поселилась в Хэмпстеде по адресу: Холли-Хилл, 8.


[Закрыть]. Когда я приехал, ее не было дома, и записки тоже. Я прождал ее час, томясь от нетерпения, и в конце концов выяснил, что она работает в Сити. Когда в 5.30 мы встретились, Э. поначалу держалась холодно и отстраненно, но в ее комнате, перед камином, мы провели ночь в полной гармонии. Удивительная, необычная страсть, хотя со стороны может показаться, что я – черствый педант, а она – безнравственная неврастеничка. Так мы выглядим в глазах общества, но сами считаем себя совершенно нормальными. В нашей любви нет никакой логики, она, оскверненная, должна была бы давно умереть, однако продолжает гореть чистым, ясным пламенем.

Однако Салли живет во мне; вернувшись в Эшридж, я увидел, что она не отошла в тень, а по-прежнему осталась тем же искушением. После моего отсутствия она держится странно, несколько неуверенно, но стрелы все так же ранят.

Э. выследил Текс (муж Бетти), которого она одно время любила; она целовалась с ним и крепко напилась. Он хочет, чтобы она жила с ним, – еще один мотылек, летящий на ее свет. Как ни странно, я не ощущаю никакой ревности – возможно, благодаря Салли.

Кажется, у меня назревают проблемы, а может, во мне говорит больная совесть. Салли предупредили, что она «ставит меня в неловкое положение». Начальство уже взирает на меня с подозрением. Адмирал, похоже, вообще боится вступать со мной в разговор – ситуация невыносимая как для него, так и для меня. Мне только что пришло в голову, что, возможно, не я тут причина, а его неспособность понять меня. Эти трудности возникают, когда носишь маску, она хороша только на сцене; принимаемая зрительным залом, она прирастает к лицу. Я тоже ношу маску – особенно в обществе адмирала, но часто, когда не разговариваю непосредственно с ним, я ее сбрасываю – даже в его присутствии.

Частично это связано с тем, что мои обязанности просто смехотворны – с такой работой справится посыльный. Никакой ответственности, преподавание и прочие нагрузки самые примитивные. Но безделье никому еще не шло на пользу. Начинаешь вести бездумную жизнь, становишься ленивым, разрушаешься.

22 февраля

Еще шаг по дороге в ад; еще один кусок штукатурки отвалился от фасада; еще один провал; я поддался искушению. Я еще не достиг дна, но все время падаю, падаю; иногда на пути я сбиваю камень, чтобы не забыть того, что лечу вниз. Я не люблю Салли так, как любил и люблю Э. Тут более животное чувство, желание ощущать твердые, упругие груди, целовать и ласкать ее. В некотором смысле покорить ее, так как она здесь одна из самых красивых девушек. Приключение в духе Казановы. Я уже знаю, что целуется она во много раз хуже Э. И скоро растолстеет. Правда, сейчас она великолепна, у нее лучшая фигура из всех остальных стройных и юных девушек, однако намек на будущую полноту уже присутствует. Ее сознание – пусть и южноафриканское, без наших клише и предрассудков – еще очень незрелое, суждения поверхностные. И ее бледное лицо без косметики – всего лишь пухленькая мордашка. Лучше всего глаза – темно-синие и очень живые.

Как-то сырым, пасмурным воскресным днем мы дошли до конца Голден-вэли[474]474
  Долина в Этридже, благоустроена в конце XVIII в.


[Закрыть], там сели и поцеловались в зарослях. Сегодня это повторилось на бадминтонном корте. Но военные действия продолжаются, за нами следят, все против нас.

Я виноват, очень виноват перед Э. Но Салли через шесть недель возвращается в Южную Африку. Теперь я верю в страдания, называю их опытом и получаю от них удовольствие. Между любовью и религией много общего; мир религии – слабое подобие мира секса. И если я когда-нибудь стану религиозным человеком, то, полагаю, это будет в результате сложной сексуальной сублимации. Сейчас я нечто вроде впавшего в грех католика: ведь я верю в любовь, la creation de la fidélité [475]475
  Существование верности (фр.).


[Закрыть], как ни во что другое. И Э. для меня персонификация этой веры. Я грешу, и все же верю. Продолжаю любить Э. и в то же время развлекаюсь с Салли, и то, что между нами происходит, нельзя назвать только развлечением. Она, как и я, и все остальные, тоже носит маску, и снятие этой маски является одним из редких мгновений в жизни, искупающих однообразие изолированного существования. Прильнуть к другому человеку, нежно его поцеловать, увидеть, как он успокаивается, смягчается, стоит того, чтобы снести нападки общества.

Мне кажется, можно говорить с натяжкой о любви одновременно к двум женщинам. Однако сейчас я не испытываю терзаний и острой необходимости выбирать между ними. Конечно, я чувствую за собой вину, но чувство вины в этом возрасте – почти удовольствие и норма.

26 февраля

Две ночи в Лондоне с Э. В какой-то степени я боялся их, сомневаясь в своей способности лгать. Но я никак не мог предугадать, каков будет результат. Общение с Салли сильно повысило ценность Э.; никогда раньше я не замечал, насколько она зрелая, естественная и любящая. Почти идеальная женщина – теплая, цельная, сложная; по сравнению с ней двадцатилетняя Салли глупышка; уже через десять минут общения с Э. я не мог понять, как мог докатиться до того, что влюбился в Салли. Со временем все расскажу Э. Но до того времени, как Салли уедет в Южную Африку, мне придется играть роль двоеженца. Салли так обрадовалась моему возвращению в Эшридж и была при этом так красива, что любовное переключение на другой объект далось мне исключительно легко. Женщины настолько разные, как и мои чувства к ним, что я не ощущаю в этой ситуации никакого неудобства.

Может, это происходит потому, что я ищу женский архетип, и хотя нашел его в Э., все же сомневаюсь и хочу убедиться, что это действительно так. Возможно, я могу однажды потерять Э. из-за этой или подобной эскапады. Но она единственная женщина из всех, кого знаю, про которую я даже вообразить не могу, что теряю. В ней больше женского, чем во всех других женщинах; ее сексуальность, ее сердечность, ее красота того сорта, что не утрачивают свежесть. Что до Салли, то мне уже надоел ее плотно сжатый ротик, пухленькое тело и тихий голосок с неистребимым акцентом и тоном общественного защитника. Э. по сравнению с ней – сложившаяся личность; «индивидуализированная», если употреблять термин Юнга. Салли же – продукт воспитания и окружения.

Но и у Салли есть нечто, недоступное Э.: притягательность иностранки, молодость и свежесть. И еще простота и воспитание. В физическом смысле – великолепная грудь, кожа, миниатюрность. Но все это чепуха по сравнению с величием Э.

В настоящее время читаю много книг по психологии; в основном Юнга. Жизненно важное знание.

1 марта

Жизнь идет по нисходящей; много промахов, все попытки достичь совершенства проваливаются; пропасть между воображением и реальностью осознается все полнее. Сейчас в моей жизни много нереального. Словно стоишь на шатких камнях, они не дают прочной опоры. Жизнь в Эшридже – ужасная трата времени, долгий день в пустоте. Я все больше отмежевываюсь от института, испытываю даже потребность в ответственности, работе, что совсем для меня не характерно. У меня сейчас нет даже ощущения связи с Э. Я ее люблю не меньше, может, даже больше, но она отдаляется всякий раз, как я ее предаю. С моей стороны нет серьезного предательства, я уже с нетерпением жду отъезда Салли. А пока мы ходим гулять и обжимаемся в кустах, как деревенские любовники. Ее красота, нежность возбуждают, и этого достаточно, чтобы отвлечь меня от более серьезной работы. В каком-то смысле я воспринимаю женщин или, возможно, половую неразборчивость как своего рода болезнь, от которой следует излечиться, чтобы любить Э. как нужно. Я виноват, однако испытываю потребность быть виноватым, как и потребность в последующем искуплении. Я почти хочу, чтобы меня уличили в неблаговидном поведении и выгнали с позором. Тогда Эшридж останется в прошлом.

6 марта

Еще одна ночь в Лондоне с Э. Притворяться в этот раз было легче, но и наслаждение было не таким острым. Отвратительно, что приходится ее обманывать. Несколько раз она упрекала меня в том, что я с кем-то целуюсь (с Салли), – поразительная интуиция с ее стороны. Однако подозрение исчезло с пугающей быстротой, стоило его высмеять, – в моем неискреннем отрицании поддразнивание прозвучало очень правдоподобно. Обманывать нетрудно, даже если люди так близки, как мы с Э. Невозможно лицемерить в любви друг к другу, а неискренность в прочих вещах трудно распознать. В Э. столько свободы, нежности, приветливости, она готова к пониманию другого человека и открыта сама. Интуитивно чувствует правду, здесь она гений. Это есть и в Салли, но в гораздо меньшей степени. Хотя в институте она кажется поборником истины, так ей ненавистно притворное лицемерие Эшриджа. Как и я, она все здесь порицает, резко критикует. Наш цинизм недорого стоит, но у нас по крайней мере есть прозрения, чувство истины, искренность – редкие качества в окружающем нас лицемерии. В ослабленном виде в ней есть то, чем сильна Э., – цельность, искренность, неприятие показухи.

А я тем временем пребываю в раздвоенном состоянии, играю сразу две игры и от обеих устал.

20 марта

Пять дней в Лондоне с Э. Счастливы, несмотря на отсутствие денег. Один ужасный вечер, когда пришлось ехать на другой конец Лондона, в Кенсингтон, чтобы взять у Бетти пальто. Э. нужно было прилично выглядеть на каком-то собеседовании. Бетти не хотелось расставаться с пальто, а мне тащиться через весь город. Тогда Э. неожиданно расплакалась, а я словно впервые понял, какая узкая граница проходит между спокойствием и отчаянием. Жизнь у нее тяжелая, в постоянной борьбе с трудностями – особенно финансовыми. Временами я понимаю, что веду себя жестоко по отношению к ней, хотя по-прежнему уверен, что исключительность нашей любви во многом связана с тем, что я всегда давал понять, что не смогу оказывать ей поддержку – и, более того, эта невозможность меня не волнует. Поэтому наша любовь проще и чище: ведь ни чувство вины, ни чувство благодарности не замутнят наши истинные отношения.

Я вернулся в Эшридж и тем самым к Салли. И опять переход от глубокого общения с Э. к приятному времяпровождению с Салли прошел с почти омерзительной легкостью. Эту легкость я объясняю тем, что никого не предаю: женщины очень разные – во всем полные противоположности, и отношения у меня с каждой особенные. Я хочу остаться с Э. и буду рад, когда Салли уедет, хотя она мне вовсе не наскучила. Роман с ней овеян своего рода поэзией. И все же я боюсь растерять собственные нравственные оценки, хотя моему самолюбию льстит, что мною интересуются две женщины одновременно. Но такой опыт отдает безвкусием. Когда-нибудь я все выложу Э., хотя заставить ее поверить в невинность моей измены будет трудно. А ведь на самом деле именно эта история наконец убедила меня в том, что я люблю Э. и нуждаюсь в ней. Тысячи Салли не дадут того, что мне нужно.

Отправился к Полу Скотту[476]476
  Пол Скотт (1920–1978) позднее прославился как автор цикла романов, известных как «Королевский квартет».


[Закрыть] из «Пирн, Поллинджер энд Хи-гем», чтобы узнать его мнение о моих произведениях. Его оценка меня окрылила. Похоже, он считает, что мои книги со временем будут печатать. Усталый, доброжелательный арбитр. Нужно хорошенько почистить книгу о Греции.

Эшридж помог уяснить один мой недостаток. Ясно, что память – мое слабое место. По желанию я могу вспомнить так мало. Память – неоценимая вещь во многих видах деятельности, в преподавании, например. Но для писателя-поэта это просто спасение. Так что теперь я не стану притворяться, что обладаю хорошей памятью.

23 марта

Санчия Хамфриз. Сегодня я провел целый вечер в беседе с ней – беседа велась при обоюдном понимании и в такой доверительной манере, что это безошибочно говорило о нарастающей симпатии. Необычная девушка, умна не по возрасту, печальная, загадочная, с твердыми нравственными принципами. К такой девушке просто так не подойдешь и просто так не оставишь. Она как глубокое озеро по сравнению с весело журчащим мелким ручейком Салли. Последняя ужасно мне наскучила. Наш роман насквозь искусственный, банальный на плотском уровне и в конечном счете поверхностный. Санчия за один вечер рассказала мне о себе больше, чем Салли за все интимные свидания. Разговоры с Салли никогда не выходили за границы обычного недовольства жизнью, пребыванием в Эшридже, и часто сводились к придумыванию разных ухищрений, чтобы улучшить ситуацию. Нам повезло: теперь ощущение опасности перестало щекотать нервы. У Санчии много не совсем продуманных, но глубоких творческих идей. Она не претендует на широкое знание культуры, однако обладает по-женски тонкой интуицией. Робкая и в то же время очень артистичная. Кроме того, она естественная – как молодой побег. Жизнь в Йоханнесбурге ее не удовлетворяет; во всем потворствующий отец, невротичная ирландка-мать, увлеченная племенным собаководством, – несчастливый брак. Одаренная и пылкая старшая сестра, приемный брат. Дом с длинным темным коридором и комнатами по обе стороны. Мать и сестра постоянно ссорятся, доходило даже до попытки убийства. Один раз избили Санчию; в конце концов ее отправили в Англию, чтобы достичь хоть какой-то стабильности. Странно, но я не знаю, насколько ее рассказ правдив. Она сочиняет легко, шутливо и так правдоподобно, что – как с криком «Волк!» – не знаешь, можно ли этому верить. Но я нахожу очаровательной даже такую неопределенность.

Во мне нарастает недовольство своим положением здесь. Между мной и неприятным семейством Бойд идет непрерывная борьба на подсознательном уровне. Адмирал в моих глазах утратил все обаяние. Теперь я вижу в нем капризного старика – хитрого как лис. Брак с вульгарной уродиной, какой является леди Б., во-первых, приучил его, как католика, к строгой дисциплине, дабы вынести крест несчастного супружества. Отсюда его жесткое требование соблюдать установленный порядок, хотя сам он любит потихоньку его нарушать. Во-вторых, тоска по упущенному счастью выливается в потворство своим привычкам и неприязнь разного рода соперничества. В отношениях супругов царит чудовищная скука. Они могут испортить беседу, рассказав какую-то личную историю или анекдот с бородой. Снобы они ужасные. Я утешаюсь только тем, что с радостью замечаю: они догадываются, что я презираю их.

Но Бойды при всей их невыносимости не так уж страшны. Страшнее другое: оказывается, я вообще не способен работать под чьим-либо началом. Я рожден безнадежным индивидуалистом. И не вижу никакой возможности (шанса) быть счастливым, кроме как писать для себя. Боже, как мне ненавистна иерархическая тирания, когда ты – часть целого, а не независимая личность!

29 марта

В какой-то степени я сам угодил в свою западню. Тщательно продуманный имидж был, однако, таким фальшивым, что люди, даже не задумываясь над этим, должны были чувствовать, что это маска. Но почему мне и теперь приходится прятать свое подлинное «я»? Надо, напротив, раскрывать его – насколько возможно в таком мирке. Обманывать окружение – слишком большая роскошь. Думаю, у меня это вызвано затянувшейся неуверенностью в своем литературном будущем и еще раньше – страхом перед фигурой отца. Викторианские добродетели капля за каплей вливались в меня, несмотря на нездоровое, расщепленное общество 1930-х и 1940-х годов. У меня, как и у отца, подсознательное уважение к власти – это подобострастие глубоко укоренилось, оно мне ненавистно. Я – материнская сущность в отцовской форме. В физическом смысле было нетрудно преодолеть сложные личные и социальные аспекты прошлого с доминирующей фигурой отца, гораздо труднее воспринимать это прошлое естественно. Я страдал и тогда, и сейчас. Моя ненависть к прошлому неадекватна. Не могу простить родителей за то, что они так яростно выбивали на мне свое клеймо, и не могу простить себя за то, что позволил этому горькому открытию переродиться в неблагодарность и насмешливое к ним отношение. Родители больше не пугают меня; я же сознательно скрываю мою вину по отношению к ним. И все же это они и страх перед наказанием заставили меня так злоупотреблять маской и всегда колебаться перед тем, как ее сбросить.

31 марта

Еще год жизни миновал. За весь день никто меня не поздравил. Теперь я уже не принимаю в этот день никаких решений и не отношусь к нему как к жизненной вехе. Время летит все быстрее, я ни в чем не уверен и больше, чем прежде, склонен довольствоваться малым.

* * *

Вечером я, однако, расстроился, что Э. не позвонила. Когда звонил я, ее не было дома; мне стало грустно и одиноко. Незадолго до этого я был с Салли в нашем потайном месте. У предателя нет прав. Теперь мы с Салли всегда встречаемся утром – тогда все находятся в церкви. Гуляем; пришла весна – зеленая, юная, налитая соком; серые и дымчато-желтые сережки на фоне яркого синего неба; нарциссы; первые пеночки; крики грачей; солнечное тепло; роса; блеск и шум газонокосилки. Год совершил свой оборот. Как-то днем мы вышли на пустошь, поросшую вереском, нашли укромную полянку с высокой травой и улеглись там; впрочем, настроение было скорее осенним; сухие, без слез, глаза, нежность и самоконтроль. Расставание все ближе, а Африка далеко, очень далеко. Этим утром на ней был синевато-серый костюм – глубокий вырез, юбка с разрезом; белая, чистая, гладкая кожа. Уравновешенная, грациозная, великолепно сложенная; внезапно я испытал прилив гордости, что так близко знаком с ней.

Вечерами, после ужина, мы шли в условное место, целовались, гуляли и болтали. Тесно прижимались друг к другу, сплетали руки и обнимались в тени старых колонн. Необычное место, много амариллиса, однако оно не лишено очарования. Грустно, что она уезжает, – словно теряю любимую собаку. Салли была мне здесь очень нужна: ведь Эшридж во многом подавлял мою личность, унижал, пренебрегал мной. Бесил и терроризировал – она же была тайным утешением, картой в рукаве. Благодаря ей я не унизился до мести.

Последний разбор занятий за чаем. Адмирал в очередной раз раскритиковал мое чтение и выбор книг. И я публично отказался читать что-либо теперь. Тогда же он сказал Джону Кроссу, что в дальнейшем каждый должен читать отрывок из Евангелия. Джон в ярости, что ему указывают; Гарри Гордон сердит на адмирала за это вмешательство. Возник скандал. Как бездарно в Англии растрачиваются эмоции!

6 апреля

Последний вечер с Салли. Мы пошли в «Бриджуотер-армс», немного выпили и договорились встретиться еще раз – в полночь. Опасная задумка, да и необходимости в ней не было, но я уже устал от жестких правил, от слепого повиновения, порождающих удушающую атмосферу в Эшридже. Эти правила нужно время от времени нарушать; наш план мы разрабатывали, испытывая приятное возбуждение. В полночь Салли вылезла из окна нижнего этажа, мы забрались в заднюю комнату строения на Липовой аллее – в восторге от этого приключения. Настоящие дети – застенчивые и самоуверенные, горделиво восставшие против взрослого мира. Сбросив одежды, забрались в постель, целовались, ласкали друг друга, шептались, потом засыпали, но любовью не занимались. Такую ситуацию можно встретить у Казановы, или Дефо; есть особое удовольствие в том, чтобы ходить по самому краю. Обнаженные, позволяющие себе все, кроме последнего. У нее плотное, крепкое, восхитительное тело. Это было настоящее прощание. По прошествии времени оно покажется постыдным, но сейчас – теплое, волнующее – роза в ночи. Унылые крики грачей на рассвете; слабость после бессонной ночи; и вот я en route[477]477
  На пути (фр.).


[Закрыть] к Э.

20 апреля

Эшридж без девушек – существование без воображения, это возможно, но неприятно. Умеренная тоска по Салли. Решительная попытка закончить книгу о Греции; волнение по поводу будущего. Я объявил, что в сентябре покину Эшридж, но не имею ни малейшего представления, что буду делать дальше. Нужно время для творчества и деньги, чтобы помогать Э. Непримиримое противоречие. Я прочитал здесь первую лекцию – значительный прогресс по сравнению с лекционной деятельностью в Пуатье. Тест я прошел – мне не скучно, этот опыт не внушает мне отвращение, а скорее удивляет.

Теперь трехнедельный отпуск, который я проведу в Хэмпстеде.