355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Роберт Фаулз » Дневники Фаулз » Текст книги (страница 54)
Дневники Фаулз
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:19

Текст книги "Дневники Фаулз"


Автор книги: Джон Роберт Фаулз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 58 страниц)

За день до того я купил Стивену на Фермерском рынке молоденькую черепашку. Он упрямо носит ее повсюду с собой в маленьком бумажном пакетике. Джад и Сюзанна не прекословят ему, и меня это раздражает. Как бы то ни было, сыну они позволяют делать все, что вздумается. Когда в здешних местах ребенок делает что-то не так, родители отмалчиваются и отправляют его к аналитику – «скорректировать» поведение отпрыска.

– Коррекция поведения детей – вещь, требующая специальной подготовки: ребенка направляют к специалисту, – одобрительным тоном по отношению к этому обыкновению калифорнийцев заметила на днях Сюзанна.

Не могу сказать, чтобы я был определенно против. Дело лишь в том, что это слишком легкий выход для родителей.

Джад ввел меня в курс позднейшего развития событий с фильмом. Франкович отверг кандидатуру Натали Вуд, давшей согласие сниматься. За свое участие та запросила четыреста тысяч долларов плюс десять процентов прибыли – гонорар отнюдь не астрономический по голливудским стандартам. Однако Джад думает, что Ф. по-прежнему не может смириться с тем, что «его девушке» указали на дверь, и исполнен решимости перекрыть Джаду и Джону кислород в кинобизнесе.

– Теперь уж мы точно не будем сотрудничать со студией «Коламбиа». Ни одна из сторон на это не пойдет.

На прощание мы выпили с Джадом и Сюзанной в аэропорту, затем я сел на рейс до Сан-Франциско. Там студия «Коламбиа» зарезервировала для меня номер в гораздо более дорогом отеле, нежели мне хотелось, но даже это не смогло развеять очарование города, многообразие и человечность которого вмиг ошеломляют подобно оазису по контрасту с оставшейся на юге безводной пустыней.

А отсюда, через все Соединенные Штаты, в Бостон. Таксист провез меня по всему городу до отеля на берегу реки Чарльз – старомодного заведения, где я с восторгом убедился, что из горячего крана течет холодная вода и наоборот, и не без облегчения констатировал, что краска на стенах облупилась, а ковры на полу протерлись до дыр. Спустившись в чуждый помпезной роскоши бар, я заказал гамбургер и пиво и, в противоположность Западному побережью, почувствовал себя почти в Англии. Бостон не назовешь красивым городом, но и вылощенным, ультрасовременным, напрочь оборвавшим связи с прошлым он тоже не является.

На следующее утро я навестил издательство «Литтл, Браун», откуда, отобедав с Недом Брэдфилдом и совершив ознакомительный тур по старому городу, мы отъехали в Маршфилд. В его доме – тот же непритязательный уют: Нед словно отказывается впустить сегодняшнюю Америку в свою личную жизнь. Поговорили об «Аристосе», о тех местах, которые ему непонятны. Он заметил, что многое в этой книге для него слишком сложно; ясное дело, он предпочел бы, чтобы многие вещи были в ней упрощены – до такой степени, какая, с моей точки зрения, пошла бы во вред замыслу; однако в целом она ему понравилась, он думает, что книга «медленно, но верно» раскупится. В девять отошли ко сну, но спать я не мог. Было полнолуние, и за окнами стоял обжигающий холод, на земле местами еще не растаявший снег, и вообще в этом доме чувствуешь себя странно. Не знаю почему, но возникает впечатление, что находишься на краю дикой чащобы, будто сделаешь шаг наружу – и тотчас наткнешься на что-то неожиданное. Острое и прекрасное ощущение отрешенности от цивилизованного мира.

Из Нью-Йорка прилетел Джулиан Б., и мы встретились в баре отеля «Ритц-Карлтон» обсудить, с какими предложениями выходить к Неду. Дж. явил себя образцом деловой обходительности, и они за обедом обсуждали мое будущее, будто я – некий предмет собственности, а не человек. Договорились на том, что заключим новый контракт: начиная с 1965 года «Литтл, Браун» будет выплачивать мне по 10 тысяч долларов в год; сюда войдут платежи издательства «Делл», «Аристос» и второй роман. Нед думает, что «Аристос» выйдет в октябре. Он вселяет в меня чувство спокойной уверенности – то, какого я никогда не ощущаю, имея дело с Шилом и Томом Мэшлером.

На прощание выпиваем с Бобом Фетриджем и Недом в баре «Ритца»; затем лечу домой в почти пустом самолете над бескрайним океаном туч под луной, с одиноко сияющими в непроглядном мраке Севера Медведицей и Кассиопеей; завтракаем при ослепительном свете солнца, а затем вслепую падаем в тысячефутовую толщу облаков. Наконец над самой землей выруливаем и с места в карьер садимся. Холодный частый дождь и пронизывающий ветер, температура 35 градусов по Фаренгейту в придачу к вечному оскорблению – крохотным размерам Англии – и гадким атрибутам общества XX века: пробкам на дорогах, убогой планировке зданий, стиснутости всего окружающего. Приземлиться на английской почве – все равно что получить кулаком по физиономии.

1 апреля

Не успел прийти в себя в квартире на Черч-роу, как раздался телефонный звонок из Ли. У О. сердечный приступ: он не встает с постели, не сможет присутствовать на свадьбе[797]797
  Сестра Дж. Ф. Хейзел готовилась выйти замуж за преподавателя Дэниэла О’Салливана.


[Закрыть]
. М. сообщает об этом как о мелкой домашней неурядице, в ее голосе слышатся безумные нотки. Разразись завтра Армагеддон, она все равно добьется, чтобы Хейзел со всей помпой в пятницу вышла замуж.

Вернувшись к Элиз, испытываю неподдельное, какое-то детское облегчение, словно остался невредимым, играя в «казаки-разбойники». А она приглядывается ко мне с оттенком холодно-вато-подозрительного любопытства, стараясь понять, сколь сильно я изменился, сколь прочно на сей раз оседлала меня Америка. После полудня завалились прямо в постель – без остатка предавшись сексу, после чего я окончательно вырубился. Ведь не спал двое суток.

2 апреля

С черепашьей скоростью дотащились по Северной окружной дороге до Ли, простаивая возле каждого светофора, вдыхая гарь тяжелых грузовиков. Грежу о залитых солнцем скоростных шоссе.

О. с землисто-серым лицом лежит в постели, что-то невнятно бормочет.

– Притворяется, – ворчит М., и тут она недалека от истины: этот гром небесный ему отчасти импонирует. Спрятаться в щель и украдкой выглядывать наружу вполне в его репертуаре. В кровать его уложила, нет сомнения, классовая озабоченность, это сумасшедшее стремление сделать все comme il faut[798]798
  Как подобает (фр.).


[Закрыть]
или comme il fallait[799]799
  Как подобало (фр.).


[Закрыть]
полсотни лет назад. Дэн поглядывает на все это с оттенком какой-то ветреной наивности, М. мелет, мелет, мелет языком, Хейзел паникует, мы с Элиз взираем с неодобрением.

3 апреля

День бракосочетания – ко всему прочему это и самое холодное 3 апреля в этом столетии. Облаченный во взятый напрокат выходной костюм, я сопроводил Хейзел в церковь Олд-Ли, промерз до костей у входа, позируя фотографу, затем проследовал с невестой к подножию алтаря.

– У тебя был такой хмурый вид, – посетовала Элиз.

Рыжеволосый, с недобрыми глазками викарий напыщенным тоном отговорил свое, подозрительно поглядывая на нас, будто ждал, что мы вот-вот разразимся хохотом.

Затем наступил черед грандиозного приема в «Оверклифе»: с одной стороны, О’Салливаны (представлявшие высший слой среднего класса), с другой – Фаулзы (воплощавшие его средний и низший слои) с чувством явной неловкости сливались друг с другом, торопясь разойтись по своим углам. Я рассеянно переходил от группы к группе, силясь вспомнить, как кого зовут, стараясь избежать тех, кого не выносил, и примкнуть к тем, к кому не испытывал неприязни.

Мы задержались еще на два или три дня, бесконечно томительных и монотонных. М. все время выводит нас из себя: ей присуща та не знающая удержу агрессивная разновидность глупости, от которой никакого спасу нет. Через день после нашего отъезда она слегла – как говорит доктор, от полного изнеможения. Но поскольку это изнеможение на девяносто процентов дело ее собственных рук, испытывать к ней сочувствие затруднительно.

В мое отсутствие Элиз завела тесную платоническую дружбу с Поджем и Тарном. Был день, когда она, не ставя в известность ни того, ни другого, в одиннадцать пила кофе с Тарном, потом с ним же чай, а обедала и ужинала с Поджем. Обоим она кажется чародейкой вроде Астарты[800]800
  Астарта – богиня любви у финикийцев.


[Закрыть]
. Оба ощущают на себе ее способность, не прилагая никаких усилий, казаться такой же умной, как они сами (что чистая правда – она действительно умна), ровно ничего не говоря и даже не чувствуя необходимости как-либо это доказывать. Вчера Тарн заехал за ней и повел в театр. Его дендистские манеры навевают на меня тоску; в них есть что-то странно провинциальное. Своими разглагольствованиями о литературном продвижении с коммерческим душком, трепом о том, как напечатать стихов на гинею, он уводит меня в сторону.

13 апреля

«Леопард». Сделанная Висконти экранизация в таком воплощении… да в любом воплощении – не более чем пародия на роман. Ужасно видеть, как проституировано и опошлено одно из последних выражений подлинного аристократизма. Висконти называет себя аристократом. Но все его актеры смотрятся как персонажи какого-нибудь голливудского вестерна – к тому же с отвратительным американским дубляжем. То же, что слушать игру Голдберга на кинооргане.

«Пионеры» Гарольда Роббинса. Возможно, самая омерзительная из когда-либо написанных книг и наверняка самая омерзительная из тех, какие мне довелось читать. Ее мог бы написать компьютер, запрограммированный на самые низменные инстинкты населения Америки. Притом запрограммированный с высокой степенью точности. Она также интересна как свидетельство того, сколь глубоко укоренено в психике американцев понятие силы (и сексуальной мощи).

* * *

Последнюю неделю провел, внося окончательные поправки в текст «Аристоса» и читая французский перевод «Коллекционера». Перевод не очень хорош: десятки искажений смысла, да и образ Миранды вышел слишком ходульным и очевидным.

17 апреля

Дорогой Джон!

Вчера получил письмо Энтони Шила с предложением условий продажи прав на «Аристос». Он исходит из того, что мы не дадим обратный ход, даже потеряв канадский рынок. Разумеется, так и есть, и даже если предлагаемый им аванс в четыреста фунтов превысит то, что принесет реализация, с удовольствием примем его.

Говоря, что аванс может оказаться больше, нежели выручка с тиража, я отнюдь не склонен умалять достоинства книги, нет, я исхожу, увы, из трезвой оценки того приема, какой она может встретить в Англии. Жаль, если раньше Вам казалось, что я отношусь к ней без того энтузиазма, которого Вы ожидали; но даже в этом случае дело было не столь в недооценке ее достоинств, сколь в опасении – и это опасение еще при мне, – что здесь книгу примут не так хорошо, как Вы надеялись.

Ваш Том (Мэшлер)

Издательство «Литтл, Браун» выплачивает мне две тысячи долларов аванса; книгу оно выпустит в октябре. Есть определенная неувязка в связи с правами на канадское издание: я хочу отдать их на откуп ему же. Издательство «Кейп» (Том) от этого не в восторге: затронута некая патриотическая нотка. Английские авторы якобы обязаны отдавать все «имперские» права английским издателям. При этом упрямая экономическая истина (а она заключается в том, что гонорар за продажу одних только канадских прав на «Коллекционера», приобретенных издательством «Литтл, Браун», превышает все, что готово заплатить «Кейп») во внимание не принимается. Но думаю, все будет по-моему.

30 апреля

Сегодня перебрались на Саутвуд-лейн. Вчера постелили ковер – отнюдь не зеленый, который мы заказывали. Срочно перезваниваем, и оказывается, что Элиз неправильно информировали и она заказала не то. С домом все хорошо, но проблема с шумом – это после оглушительной тишины Черч-роу, где никому бы не вздумалось колотить по стенам. А здесь говор, уличное движение, в соседнем доме обосновалась чета фанатов поп-музыки, рев их проигрывателя разносится по всей округе. Вниз по холму сбегают небольшие зеленые сады, а дальше тянутся лесистые холмы Эссекса, это радует глаз. Как ни странно, мы без сожаления покинули Черч-роу, а въехав сюда, я тоже не испытываю ничего особенного. Место, где обитаешь, уже не так значимо, как прежде.

Ронни и Бетеа переехали в дом за углом – Норт-Хилл, 7; он больше нашего, но тонет в тени Хайпойнта[801]801
  Квартал многоэтажных домов.


[Закрыть]
. Тем не менее его простору я тихо завидую и, бывая у них, острее ощущаю тесноту и шум нашего жилища на Саутвуд-лейн.

14 мая

Дом. Он как-то странно влияет на нас. То слегка раздражает, то зачаровывает. По утрам обычно чарует: весь залит солнцем, вниз под горку сбегает маленький садик в кирпичной ограде с буйной порослью ландышей и незабудок. У комнат – особого рода прелесть террас загородных коттеджей; поначалу думаешь, что их форма неправильна, а потом ловишь себя на мысли, что это не так. «Ты не прав, – как бы говорят они, – просто нашу красоту может почувствовать не каждый». А поскольку здесь некогда собирались диссентеры, то и оценивать изящество комнат следует, сообразуясь с этим обстоятельством. Все дома вокруг выстроились в правильные ряды, все фасады на одно лицо, все интригующее и не вписывающееся в правила происходит внутри, ближе к черному ходу. Элиз обуревает невроз обустройства – в доме должен быть порядок; а я одержим неврозом писательства, мне нужно писать. В итоге все трое: дом, Элиз и я – пытаются навязать друг другу свою линию поведения и пока еще не могут прийти к компромиссу.

27 мая

«Волхв». Работаю над ним неделю. Подписывая новый контракт с издательством «Литтл, Браун», обещал закончить его к 1 января 1965 года. Выбрасываю все, что мешает развитию сюжета; все, что опускается ниже определенного уровня напряженности повествования. Ибо в этом: в точной гармонии между содержанием (символикой, интеллектуальной и стилевой направленностью) и повествовательной силой (попросту говоря, старой доброй читабельностью) – заключается, как мне кажется, сущность романа. Словам, заполняющим страницу, надо придать энергию, побуждающую перевернуть ее. Повествование – своего рода магнетическая сила.

Сокращения. Порой удачные сделать так же приятно, как сочинить хороший пассаж.

25 июня – 25 июля

Норвегия[802]802
  Дж. Ф. подрядился написать путевой очерк об этой стране для американского журнала «Венчур».


[Закрыть]
.

23 августа

В последние две недели вернулся к «Волхву» и опять испытываю на себе все виды писательских недугов. Создание длинного романа требует поистине гигантского физического усилия: против психологического и творческого я ничего не имею. Пусть даже оно сопровождается несварением желудка, геморроем, бессонницей и впадением в прострацию.

Писать от первого лица. Не могу представить себе, что роман можно писать как-то по-другому. Но мне кажется, что это тоже некое проявление трусости. Возможно, когда-нибудь мне придется заставить себя писать в третьем лице. Я хочу сказать, что повествование от третьего лица всегда казалось мне старомодным, невсамделишным; и вот теперь я начинаю в этом сомневаться. Быть может, попытка доставит удовольствие?

Конверт, набитый газетными вырезками о проявлениях секса и жестокости. Пришел в издательство «Джонатан Кейп» на мое имя. К ним также приложен трехстраничный перечень книг о сексе и записка с вопросом о том, почему бы мне не снять фильм под названием «Смерть садиста». Это первое мерзкое письмецо из тридцати или около того, что я получил из Англии и США в связи с «Коллекционером», хотя был еще один весьма любопытный образчик из психиатрической клиники в Беркшире. Ничего не имею против непристойности, но запашок ненависти невыносим.

На следующий день пропала девушка из Тоттриджа, некая Маргарет Харвинг. Анализ фантазии от противного (под этим я подразумеваю сюжетную ситуацию, подсказываемую подсознанием) в связи с данным происшествием: в этой фантазии я допускаю, что девушку похитил автор подметного письма, и передаю письмо полиции, полиция выслеживает преступника и освобождает (спасает) девушку. Удовольствие, какое я испытал от этой фантазии, обусловлено: 1) мыслью о том, что моя книга побудила преступника действовать таким образом; 2) мыслью о моем «благом» поступке и связанной с ним публичностью. Ни малейшего наслаждения от сексуальной стороны фантазии я не получил: все ее детали связывались с переговорами с полицией, моим появлением на суде и т. п. На первый взгляд подобная фантазия кажется болезненной, однако, хотя подобная цепочка событий и доставила бы мне удовольствие, я, разумеется, в полной мере отдаю отчет в том, как следовало бы действовать, имей я возможность остановить или предотвратить ее ход в реальной жизни. Будь я действительно в силах предотвратить похищение человека, я бы, конечно, так и поступил. Моралист традиционного склада заметит, что, даже рисуя в воображении акт жестокости и злодейства, ослабляешь морально-волевое начало. Но я подозреваю, что такого рода вымышленная антиситуация (в противовес реальной) – иными словами, «реально-вымышленная» ситуация (в противовес «нереально-гипотетическому» предотвращению преступления) – в действительности является источником моральной энергии. Бывают случаи, когда постоянная – и поначалу намеренно невинная – игра с мыслью об убийстве может привести к реальному убийству; однако в девяти случаях из десяти, во всех случаях, когда человек – не убийца, всплывающие в воображении антиситуации оказывают воздействие на его реальное поведение в реальной ситуации, то есть на образ жизни. Тот же механизм видится мне в супружеской верности. В ее подлинной основе лежат подобные же вымышленные антиситуации (экстрамаритальные связи, измены, посещение борделей, извращения и т. п.). Рискну предположить, что самые неверные мужья неверны своим женам не в силу избытка, но от недостатка воображения. Богатое воображение создает идеальный мир, мир фантазии, подпитывающий реальный – подобно тому, как на навозной куче произрастают розы; то есть, говоря опять же экзистенциалистским языком, привычный страх перед «болезненной» фантазией стимулирует восхищение «нормальным» поведением. Думаю, лишь в прошлом году я окончательно избавился от чувства вины за мою ненормально богатую, как я полагаю, фантазию, теперь я, напротив, холю и лелею ее, ибо убежден, что наряду с другими факторами именно она гарантирует – в плане сексуального сосуществования – «прочность» моей верности супружескому обету, то есть, говоря опять же экзистенциалистским языком, обеспечивает его свежесть, постоянную возобновляемость. Это не что иное, как форма сублимации, только, так сказать, гомеопатическая: способ подчинить первичные (аморальные) влечения созданию зрелой моральной установки.

7 сентября

Время идет, и думаешь, что ты наконец-то вырос, я хочу сказать, полагаешь, будто все твои модели поведения, склонности, привычки сформировались и не поддаются изменению, но вот я вернулся из Норвегии в крайне подавленном состоянии. На поверхностном уровне – удрученный зрелищем изнасилованной туристами Европы, на глубинном – нескончаемой загадочностью моего существования после «Коллекционера»: тем, что, за вычетом лишь одной его стороны, я не чувствую себя более счастливым или полнее себя реализовавшим. Теперь у нас достаточно денег, мы можем позволить себе жить где захочется и делать что захочется. На меня снизошло одно из величайших благословений жизни: никто мной не командует, я вполне принадлежу самому себе. Но счастливее я себя не чувствую.

Тому есть одна или две очевидные – по словам Хайдеггера, Dasein[803]803
  Коренящиеся в истории (нем.).


[Закрыть]
– причины. В последние два-три года на Западе возобладал сильный консервативно-фашистско-эгоистический сдвиг, упадок интеллектуального и подъем визуального подхода к жизни, торжество того, что его сторонники именуют внеморальным (здоровым, исходно свободным от ограничений) отношением к существованию: наслаждайся жизнью, пока можешь, предавайся всем удовольствиям, какие могут тебе доставить общество благоденствия и ты сам, – и того, что его противники называют аморальным (слепо приверженным одному лишь собственному эгоистическому интересу). Поэтому я чувствую то же, что многие, должно быть, чувствовали в 1930-е гг.: что течение несет тебя не туда. Такое состояние обычно описывается выражением «куда волна вынесет». Но сейчас это больше напоминает порыв ветра. Идешь в одну сторону, ветер дует в другую.

Как всегда, меня преследует ощущение собственного неумения претворить в жизнь идеи, в которые я верю. Я никогда не делаю благотворительных дарений, редко вступаю в спор с теми, кто несет ерунду, никогда не иду в ногу со всеми, не участвую в акциях протеста, не действую. Оправдывая свою позицию тем, что писатель – не кто иной, как человек, сублимировавший свои действия в творчество (раб своего предназначения), и лучшее, на что он способен, – это сохранить незыблемой – в литературном и общественно-политическом плане – свою творческую индивидуальность.

В силу всего этого я ощущаю себя вне общественной и коммунальной жизни: по ту ее сторону.

А тут еще мы не можем принять окончательное решение о нашем доме: действительно ли хотим жить в нем или нет. Подчас он кажется слишком тесным. Выходит не на ту сторону, и вообще, хотим ли мы жить в Лондоне? Позавчера Бетеа и Ронни заверяли, что поселились в приглянувшемся им доме «до конца своих дней», это, мол, «наш дом» и все такое. И хотя слышать это мне было не слишком приятно (на мой взгляд, такое безоглядное погружение попахивает застоем), где-то в глубине проснулась дремлющая потребность возвращения к корням, чувство, что необходимо отыскать в этом мире уголок, который станет постоянным прибежищем. Уголок, где будешь высаживать цветочные луковицы, зная, что на следующий год они прорастут. Сейчас меня буквально обуревает страсть к садоводству: закладываю в почву семена растений, думаю, как на будущий год они дадут всходы. Что, разумеется, символично.

Все эти мои сомнения болезненно сказываются на Элиз, периодически впадающей в депрессию. Со свойственной ей привычкой возводить все на свете к отношениям между полами мою неуверенность в благоприятности географического положения дома она объясняет тем, что между нами нет настоящей любви. Это несерьезно и не на шутку выводит меня из равновесия. Ведь мы приняли друг друга настолько, что оказываемся выше мелких дрязг и неурядиц, способных омрачить прочность нашего союза. Это все равно что мыши дразнить льва: дразнить его можно сколько угодно, но ничто не изменит главного – того, что лев (наш союз) бесконечно больше мыши (ее сомнений).

Я заметил: «За вычетом одной стороны моего существования». Именно в этом плане я чувствую себя счастливее. Попросту говоря, в письме – ибо ощущаю, что наконец-то начинаю отчетливо сознавать, что должен писать и – что, возможно, еще важнее – как писать. Я имею в виду, теперь у меня есть сознание моего гения (в старом смысле этого слова), сознание моих особых писательских возможностей, равно как и моих особых задач. Все больше сходит на нет мое былое стремление увидеть себя в огнях рампы, оказаться в фокусе публичного внимания. Все отчетливее просыпается во мне чувство непреходящего в литературе, чувство того, что останется на века, а что сгинет без следа. Мне думается, обрести ощущение того, что в искусстве долговременно, значит нащупать главнейший – возможно, главнейший – критерий творческого процесса. Это гораздо более значимый критерий, нежели, скажем, ощущение того, что импонирует твоим современникам, чувство, что совершенно или несовершенно по форме (чувство вкуса и чувство слова).

Фактически это чувство неизменно тревожащего (но отнюдь не невротического) творческого благополучия доминирует над всеми прочими моими тревогами и нейтрализует их. Чувствовать, что у тебя получается хорошо (пусть объективно это и не так), и не быть счастливым – нельзя. Вот почему в итоге улыбается Оно и расцветает улыбкой Всё.

«Волхв». Сейчас я на главе 54. Она будет очень длинной. Перерабатываю то, что касается отношений между Николасом и «волшебством»: в первоначальном варианте середины 1950-х я слишком пространно отображал «психическую» иллюзию. Теперь обрываю ее описание гораздо раньше. Читателям ведомо, что маг вводит их в заблуждение, и все-таки их внимание не ослабевает.

Теперь в моем мозгу окончательно прояснилось символическое соотношение между Алисон (действительностью) и Лилией (воображением). Но стоит заметить, что при второй переделке я оставляю Алисон в повествовании вовсе не из соображений символики. Она сама собой выросла (ведь процесс развития персонажей кажется органическим, выходящим за пределы авторского изобретательства) в подлинную героиню книги. В определенном смысле она воплощает собой мое собственное – ныне твердое – убеждение в том, что два моих символа веры – действительность и разум (первая – в литературе, второй – в философии). Это надо акцентировать. Само собой разумеется, я вовсе не против всего «нереального» и «неразумного»; но я против необязательного вкрапления иррациональных моментов в экзистенциализм (отчаяние и Angst[804]804
  Тревога (нем.).


[Закрыть]
– его составляющие, а отнюдь не основополагающие понятия) и произвольного (художественно неоправданного) использования нереалистических художественных средств. Понятно, в конечном счете мои суждения по этой части субъективны. Я «высказываю» их «вслепую».

12 сентября

Любопытно, как все закипает, когда пишется действительно хорошо: возникает точка, на которой волнение от авторского изобретательства преломляется в изобретательство в жизни. Видятся сцены восхваления, «восторженные» отзывы и все такое. До «Коллекционера» я пытался удерживать под контролем этот комплекс Уолтера Митти, сейчас же это, конечно, безнадежно. Я просто смеюсь над этим – и продолжаю фантазировать.

28 сентября

Вечером зашли Шейла и Нэт Хопкин. На прошлой неделе заскочил Подж и рассказал, что разругался с ними: летом они вместе побывали в Польше. Шейла с Нэтом ехали поездом и столкнулись с ним в Варшаве, но спустя три дня разбежались каждый в свою сторону – с порядочной дозой взаимного отторжения. Отчасти комичного, хотя во всем этом проскальзывают трагические нотки. По версии Поджа, причиной послужили несносная старушка Шейла и ее подпевала Нэт, на удивление неадекватно отреагировавшие на его оперативность и весьма детально продуманную программу, которую он разработал.

Версия Шейлы и Нэта гораздо убедительнее. Если им верить, Подж и Кэти всю дорогу в Варшаве подсмеивались над ними; Подж, судя по всему, по уши втюрился в Кэти, даже спит с ней в одной комнате (ей сейчас семнадцать), все время нервно суетится, грубит попутчикам, совершенно с ними не считается, хотя сам же и уговорил их поехать. Кэти дула с ним в одну дудку, Эйлин заняла нейтральную позицию.

Немного поговорив об этом, Шейла вдруг разразилась взволнованной исповедью. Оказывается, восемь лет назад, когда они с Нэтом только поженились, Подж соблазнил дочь Нэта Линден.

– Принес нам бесплатные билеты на «Оброненную шляпу», а затем вернулся в квартиру и совратил ее. В то время голова у нее совсем не работала, за год или два до этого у нее умерла мать, она была готова отправиться в постель с кем угодно.

Как-то раз Нэт провел с ней серьезную беседу, убеждая, что не дело разгуливать (то бишь спать) с кем ни попадя, а она вдруг спросила: «А как насчет Поджа?» Тогда Подж признался в своем прегрешении и в целом ряде писем попытался оправдаться, ссылаясь на тяготы собственной семейной жизни и на то, что сама Линден в этот период вела себя чуть ли не как нимфоманка. Шейла добавила:

– Это чуть было не разрушило наш брак. Нэт был великолепен. Он простил Поджа.

Она рассказывала, а Нэт плакал. Оба порядком нагрузились виски.

– Я люблю, люблю Поджа, – твердила она. – Знаю его с трех лет, а на будущий год мне стукнет пятьдесят.

То, что она решилась об этом поведать, изумило меня не меньше, нежели то, что Подж оказался способен на такой поступок.

Ночью мне приснился мрачный сон с коннотациями мифа об Эдипе: Подж в нем не появлялся, но, без сомнения, незримо присутствовал – доминируя в ситуации, в которой я чувствовал себя преданным кем-то, воплощавшим для меня отца. Собственно, Подж всегда играл в моей жизни роль второго отца. Начиная с нашей первой встречи в Эксе в 1948 году: тогда мы делили с ним комнату, и я впервые испытал укол зависти, когда он вошел и заявил:

– Ты не против вечерком уступить мне на часок комнату – мне надо наедине потолковать с девушкой?

И в то же время не переставал повторять, как ему хочется поскорее вернуться в Оксфорд и «всласть потрахаться с женой». Только теперь, шестнадцать лет спустя, я сознаю, что еще до того, как меня околдовал его интеллект, между нами уже были налицо все составляющие эдиповских отношений.

Нечто травмирующее было и в той «игре в правду», в которую он вовлек нас в Ницце (Фейт, Ронни и меня). Нам всем предписывалось в точности высказать то, что мы думаем друг о друге. Помнится, тогда я обвинил его в садизме и соглядатайстве – возможно, не буквально, но достаточно прозрачно. К тому же с самого начала я испытывал сильное влечение к Эйлин, чувство, которое я теперь рассматриваю сквозь призму эдипова комплекса – как симптом самоотождествления с матерью. Я также всегда чувствовал притяжение к Кэти, причем с оттенком вины. В последние годы, возможно, это притяжение носило сексуальный характер, но в какой-то мере присутствовала в нем и проекция былого влечения к Эйлин, равно как и чувство зависти к Поджу. Мне неизменно казалось, что я завидую тому, что у него есть дочь, но показательно, что в этом плане я не испытываю зависти ни к кому другому из имеющих детей. Все сильнее – и отнюдь не беспричинно, если принять во внимание действительно нездоровую близость между Поджем и Кэти, – я стал воспринимать их как мужа и жену: иными словами, как собственных отца и мать, со всей подавленной любовью к последней и неприкрытой привязанностью к первому (то есть, по сути, так, как нынче отношусь к своим родителям). Короче говоря, для меня Портеры оказались субститутом семьи – возможно, потому, что применительно к ним легче проецировать подавленную любовь и, разумеется, легче предаваться фантазиям. Я не могу в воображении сочетаться браком со своей матерью, но могу (и несколько лет назад не раз это делал) вообразить себя мужем Кэти, как до того воображал себя в постели с Эйлин.

Ну и, конечно, в интеллектуальном плане Подж очень кстати восполнял недостатки натуры моего отца. Его симпатия к марксизму, его циничность, его механистический взгляд на жизнь, его вольтерьянство – все это заполняло пробелы в изначальном отцовском имидже.

Другие симптоматичные события: в самый разгар кризиса наших отношений с Элиз я нашел прибежище в Оксфорде. Подж нашел для нас комнату, давал советы, играл роль исповедника и так далее.

Случай, произошедший в то время: нам вздумалось покататься на лодке и оттого запоздать на встречу с Поджем и Эйлин, с которыми мы договорились пересечься в парке. Прождав сколько-то времени, он обозлился и ушел, и в назначенном месте мы застали одну Эйлин. Мне стало стыдно за него, и я обиделся.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю