355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Роберт Фаулз » Дневники Фаулз » Текст книги (страница 56)
Дневники Фаулз
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:19

Текст книги "Дневники Фаулз"


Автор книги: Джон Роберт Фаулз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 58 страниц)

Среди всей этой суеты одиноко, как каменная скала, высится Элиз, убеждающая меня не поддаваться панике, не терять веры в себя, набраться терпения. Ясное дело, всем им нужен еще один «Коллекционер» – нечто компактное и отвечающее нынешним представлениям о том, каким должен быть роман. Между тем быть писателем – значит писать, как полагаешь нужным ты сам, а не как полагают другие, исходя в конечном счете не из литературных (ибо рекомендации и замечания – даже самые здравые – зачастую бывают продиктованы высшими литературными критериями), но из экзистенциальных соображений. Долг заключается в свободе выбора, даже когда совершаешь ошибки, к которым приводит эта свобода.

Роберт Шоу «Солнечный доктор»[820]820
  Второй из пяти романов Роберта Шоу, «Солнечный доктор» был удостоен премии Хоторндена за 1962 год. Шоу (1927–1978) получил также широкую известность как киноактер.


[Закрыть]
. Полагаю, как раз такие романы сейчас востребованы. Чистенькие, гладкие, аккуратные, рассчитанные на один сезон и к началу следующего могущие быть с успехом забытыми. Мне как постороннему, беспристрастному очевидцу доподлинно известно, что «Волхв» стоит десятка таких романов. Да только сознавать это – значит испытывать боль. А вовсе не удовольствие. Если бы только внешнему миру дано было постичь этот парадокс писательской жизни: пребывать в сознании, что твоя книга лучше иных других, ничуть не легче, нежели сознавать, что она хуже других.

Сейчас запоем читаю Джона Клэра[821]821
  Поэт крестьянского происхождения, Джон Клэр (1793–1861) трудился работником на ферме. Он писал стихи, восславлявшие природу, скорбя об исчезновении первозданных красот сельской Англии, в ходе Промышленной революции все более теснимых огораживанием, строительством дренажных сооружений и новых дорог. Все острее переживая чувство отторжения от окружающего мира, страдая от учащавшихся приступов депрессии, в 1837 году он был объявлен душевнобольным и почти весь остаток жизни провел в стенах психиатрической лечебницы. Дж. Ф. отмечает его «поразительную близость к природе» и считает, что Джон Клэр – «гораздо более важная фигура на горизонте поэзии, нежели Шелли».


[Закрыть]
; помимо всего исторического сочувствия и сострадания, какое к нему испытываешь, меня снедает еще одна мысль, не в пример более пугающая: мысль, что все мы, пишущие, – в своем роде Джоны Клэры: жертвы того, что пишем, и мира, который обходится с тем, что мы пишем, как ему вздумается. Первое делает нас изгоями, второй – тиранит и мучит.

20 марта

Странный сон: в нем меня извещают, что Эдна О’Брайен только что стала жертвой автокатастрофы в Иерусалиме. Слышу, как за спиной кто-то произносит: «Гвозди: из-за них-то она и погибла». Вижу плечо, испещренное гвоздями – длинными, с плоской головкой (такие я видел на фреске в часовне цеха ремесленников в соборе Ковентри). Похоже, этот сон – показатель вытесненной в подсознание зависти: тайного желания предать распятию. Хотя во сне я не испытывал ничего, кроме мертвящего шока и ужаса. С фрейдистской точки зрения фаллический смысл пронзающего плоть гвоздя очевиден; добавлю, что притягательность Эдны О’Брайен – отчетливо материнского свойства. Она – прирожденный гадкий утенок. Быть может, в основе нашего садистского наслаждения болью кроется подспудное чувство инцеста, ведь это чувство всегда выступает как метафора единственного тотально запретного акта.

Шримптон, чье холодное, грустноватое лицо смотрит со страниц всех женских журналов. Пресыщена ремеслом манекенщицы. О своем романе с Терри отзывается: «Ерунда, это чистая физиология». Под внешне безразличным фасадом прячется этакая простодушная пастушка de nos jours[822]822
  Наших дней (фр.).


[Закрыть]
, смутно вызывающая в памяти образ Марии Антуанетты. Видя подобную, изначально обреченную на поражение, попытку вернуться на лоно природы (при том, что природа не допускает таких возвращений – уж наверняка возвращений в подобном контексте), испытываешь невольную жалость. Ведь, по сути, девушку распинает на кресте ее собственная привлекательность.

Терри без тени юмора заявил, что каждый из парней ансамбля «Роллинг стоунз» укладывает в постель по девять девчонок на день. А она в ответ только рассмеялась: что, дескать, взять с не-оперившегося юнца, воспитанного лондонским дном.

28 марта

Оба болеем. У Элиз бронхит, а в мой организм вселился какой-то неопознанный вирус, от которого чувствую слабость весь день – а день замечательный, теплый, первый по-настоящему весенний. Оба грыземся друг с другом, хандрим, куксимся. Не намерен застревать в этом доме еще на одно лето. Вниз по улице затеяли строительство, со всех сторон прут люди. И меня бесит, что окна в доме выходят не на ту сторону.

Получил телеграмму от Тома Мэшлера (отправленную 24 марта): «Захвачен, заинтригован и очень, очень доволен «Волхвом». Поздравляю».

29 марта

Из Бостона позвонил Нед Б. Роман ему нравится: никогда не читал ничего подобного. Но, кажется, озадачен символикой сцен после «Суда». «Кто или что такое эта Лилия де Сейтас?»

7 мая

«Волхва» читают уже по обе стороны Атлантики, и общая реакция благоприятна. «Захлебывающиеся» отзывы американцев А здесь пока еще немало сомневающихся. Я вечно приуменьшаю неспособность людей к восприятию символических смыслов Никому, похоже, невдомек, для чего введены в роман две девушки. Читателей завораживает Лилия, Алисон кажется непрошеной, и концовка не убеждает. Более или менее примирился с тем что в текст придется внести существенные изменения, особенно в третью часть. Никому в Англии не по вкусу сцена на Хайгейтском кладбище: слишком мелодраматично, говорят. Само собой но ведь такой она и была задумана – по контрасту с финальный диалогом. Однако в таком романе, как «Волхв», читателя без остатка порабощает чувство… а сам я уже перестаю себя понимать Сознаю лишь, что книга выжала из меня все соки, и молю Господа, чтобы она поскорее оказалась в типографии. И оставила меня в покое.

19 мая

Канн. Компания «Коламбиа» выслала за нами в аэропорт машину. Сам и Том Стерн уже прибыли: Сам беременна и выгляди! чуть раскованнее, чем обычно, а ее «grand athlete de mari»[823]823
  Спортивного вида муж (фр.).


[Закрыть]
, Kat назвала его одна каннская газета, бестолково суетится вокруг всячески пытаясь угодить ей. Мужья кинозвезд, как на подбор, – полулакеи-полуальфонсы. Причина, должно быть, в чем-то на подобие духовной импотенции; не отсюда ли их легко узнаваемая манера общаться, прозрачно намекая на собственную роль г делах («Я работаю над проектом совместно с таким-то…» – из чего следует лишь: «Вчера у нас состоялся телефонный разговор ж полминуты: он позвонил, жену не застал и извинился за беспокойство»); склочность по отношению к обслуживающему персоналу (привычка играть роль дворецкого), сменяющаяся экзальтированным подобострастием? По общему мнению, Стерн настолько невоспитан, что их союз продлится недолго. Я по-прежнему сочувствую Сам, как и большинство других, кто его недолюбливает.

Таксист в аэропорту. Идеальное воплощение данного человеческого типа. «Разумеется, я знаю все здешние развороты». («Разворотом», насколько можно судить, тут именуется «кратчайший путь».) «Помните, мадам, когда мы отъехали от вашего дома…» Слова «сэр» и «мадам» произносит подчеркнуто значительно, словно желая навсегда пригвоздить вас к занимаемому месту в социальной иерархии. В конце концов они начинают внушать страх, эти образцовые слуги.

В Ницце Сам встречает толпа репортеров; затерявшись позади, мысленно готовимся к тому, чтобы вновь оказаться в мире, где звезда – все, а творец – ничто. Но, как бы то ни было, этому творцу предоставляют прекрасный номер в пентхаусе отеля «Мажестик» с видом на набережную Круазетт, порт и Эстерель. Звезд и столпов киноиндустрии по большей части расселяют в «Карлтоне», но между «Мажестиком», «Мартинесом» и «Карлтоном» ни на минуту не прерывается va-et-vient[824]824
  Общение проживающих (фр.).


[Закрыть]
. Вид из нашего номера: пальмы, флаги, рекламные щиты, отливающее алмазно-голубым блеском море, яхты; все дрожит, поблескивает, колышется в солнечных лучах. Канн – как на полотнах Дюфи.

С моря и песчаного пляжа набережную Круазетт обволакивает ambre solaire[825]825
  Янтарная солнечная пелена (фр.).


[Закрыть]
. Старлетки принимают картинные позы, фотографы приникают к глазкам камер, взыскуя экстравагантных ракурсов, а прохожие без тени замешательства застывают на тротуаре и глазеют. Кое-кто из стариков, явные вуайеристы, даже вооружился биноклем.

В день прибытия мы оказываемся предоставлены самим себе, и нас исподволь снедает досада. Публичность – недуг заразительный, а симптом постепенного выздоровления от него – смутное беспокойство. Спускаемся вниз, к старому порту, к Франции. Ибо набережная Круазетт – понятие в гораздо большей степени калифорнийское, нежели французское. Но стоит выйти за ее пределы, и даже режущиеся в петанк матросы в порту кажутся сплошной массовкой. Киношная невсамделишность лезет из всех щелей.

20 мая

«Карлтон». Толкучка миллионеров. Весь киномир фланирует между terrace[826]826
  Террасой (фр.).


[Закрыть]
и plage[827]827
  Пляжем (фр.).


[Закрыть]
. «Проекты» кочуют со стола на стол. Все в постоянном напряжении, и контраст между морем и лихорадочной потребностью делать бизнес чем-то напоминает кисло-сладкую еврейскую кухню.

Вот поднимается с места поздороваться с нами Франкович. За ним супруги Кон, а затем и Уилли, тугой на ухо и хитрющий, как всегда. Все они – с непостижимым простодушием – полагают, что у фильма отличные шансы на первую премию. На данный момент он – любимое дитя студии «Коламбиа». Не то чтобы он стал хоть на йоту лучше, нежели был изначально, но по голливудским меркам незауряден. Всплывают имена Сюзанны и Джада. Оказывается, несмотря ни на что, они тоже прилетели. Мы сидим в пляжном ресторанчике, где столуется пресса, и вот они появляются: Сюзанна, колючая как обычно, и Джад, нервный и взъерошенный.

Напяливаю белый смокинг, и мы направляемся на показ «Коллекционера». Вспышки блицев, известность, шум… На сей раз он понравился мне больше, но в художественном плане острые углы фабулы смягчены. На гала-ужине после показа краем уха слышу, как Уилли капает на мозги директору фестиваля по рекламе Креренну:

– Il faut expliquer aux jures que…[828]828
  Членам жюри необходимо объяснить, что… (фр.)


[Закрыть]
.

И так далее и тому подобное. Какой смысл вкладывали создатели в фильм, почему не удалась пресс-конференция… Креренн согласно кивает, низенький человечек с розовыми щечками и безжалостными темно-серыми, как кожа акулы, глазами.

Гала-ужин. Сюзанна вскакивает и выходит из зала. Джад устремляется за ней. Мы остаемся – наедине с шампанским и клубникой.

На показе Уилли представил меня бегуме[829]829
  Госпоже.


[Закрыть]
Ага-Хан:

– L’auteur[830]830
  Автор (фр.).


[Закрыть]
.

Она окинула меня взглядом, помедлила в поисках слова, затем вымолвила:

– А-а.

21 мая

Робер Оссейн выражает желание этой же зимой поставить в Париже и сыграть главную роль в «Коллекционере». Худой, коварного вида молодой человек с живыми черными глазами. Да, отвечаю. Всем кажется, что это недурная идея. Говорят, Оссейн обладает незаурядным влиянием, пробивной силой[831]831
  Оссейн (р. 1927), получивший известность как актер и режиссер в театре «Гран-Гиньоль» на Монмартре, дебютировал в кино в качестве режиссера в 1955 году; кроме того, он сыграл (обычно – роли злодеев) в целом ряде криминальных фильмов. К моменту знакомства с Дж. Ф. он находился на гребне коммерческого успеха костюмной исторической ленты «Анжелика – маркиза ангелов» (за ней последовало несколько продолжений), где исполнял роль возлюбленного главной героини графа де Пейрака.


[Закрыть]
. Но мне он импонирует потому, что я чувствую в нем приземленность Клегга.

Николас Рэй. Не сделаю ли я для него разработку «Дьявола и докторов» – произведения Дилана Томаса об анатоме Ноксе, Берке и Хаэре? Рэй – высокий, седовласый, на редкость застенчивый и нелюдимый. После первых «хороших фильмов» лет десять подряд снимает плохие. Демонстрируя мне ничего не говорящие поспешные рисунки, сбивчиво излагает свою идею совмещения трех планов в одном кадре – дабы, по его мысли, одновременно показать на экране три стадии развития сюжета. Однако во всем, что имеет непосредственное отношение к Ноксу, он уклончив, чересчур уклончив. Начинаю смутно улавливать, к чему он стремится: создать нечто экспрессионистское, историческое, в манере Бергмана. Но тут он на полуслове обрывает фразу и умолкает. Встает, садится, ложится на кровать, не вынимая изо рта недокуренную сигарету «Голуаз». Под полуопущенными веками задумчиво поблескивают голубые глаза. В комнате тяжело повисает продолжительное молчание.

– С ним трудно работать, – комментирует Джад.

До двух ночи перечитываю синопсис Нокса: местами хороший, местами никудышный и так далее. Он настолько эпатажен, что решиться ни на что не могу. Наутро еще раз встречаюсь с Рэем. Еще меньше определенности, еще более гнетущее молчание. Во вторник он позвонит мне из Мадрида.

22 мая

В Сен-Тропе с Джадом и Сюзанной. Дни в их обществе летят так быстро, так бездарно, что все удовольствие пропадает, уступая место несварению желудка – в буквальном и фигуральном смысле слова. Идиллический завтрак в Сент-Огюльфе[832]832
  Деревушка на Ривьере на полпути от Канна к Сен-Тропе.


[Закрыть]
, где, будь моя воля, я остался бы на весь день. Но С. и Дж. только порхают из городка в городок: не успев насладиться выбором блюд в одном ресторане, спешат в другой, из одного квартала дорогих магазинов перебегают в следующий. И при этом даже удовольствия не испытывают, разве что на минутку. Особенно Джад: как типичный американский еврей, он только тем и занят, что сетует на манию бессмысленных покупок.

Таити-пляж[833]833
  Пляж в Сен-Тропе.


[Закрыть]
. Даже за лежак надо заплатить 7 шиллингов 6 пенсов. Стивену выдают три или четыре франка (шесть или семь шиллингов) на конфеты. Через минуту он возвращается.

– Ну что, купил, Стивен?

– Не-е. Я уронил франки в песок.

– На каком месте?

– Не знаю.

Он пожимает плечами, они пожимают плечами.

– Из песка в песок, – резюмирует Джад.

– Тратить деньги нужно, – наставительно заявляет Сюзанна. – Нужно уметь сделать заказ и большую часть оставить на блюде.

Великолепное угощение в Сен-Тропе: bouillabaisse[834]834
  Буйабез (фр.).


[Закрыть]
. Элиз выдавливает сок из краба и заливает шафранно-желтой жидкостью весь соседний столик. Ч.П. Сноу с женой. Наглядное воплощение английского литературного истеблишмента. Этот ресторан переполнен – в основном людьми со стоящих вдоль берега роскошных яхт. С. и Дж. переговариваются между собой громко, на повышенных тонах, по-американски, что мне импонирует. Э. и я стараемся тихо отмалчиваться. В результате тонус их обмена колкостями только повышается.

В Сен-Тропе множество красивых девушек и женщин, а также мужчин. Однако все это побережье ныне превратилось в раззолоченную сточную канаву. Из Cote d’Azur в Egout d'Or[835]835
  Из Лазурного Берега в Золотую Клоаку.


[Закрыть]
.

На просмотре. Урсула Андресс. Платье Афродиты с разрезом до самой талии. Ресницы так зачернены, будто сине-зеленые глаза долго выдерживали в плавильном тигле и к ним намертво прилипли частицы сажи. Любезно протянула руку Сам.

– Я просто в восхищении.

Будто льдинки звякнули о стенку стакана.

Майк Кейн. Паренек из лондонских низов, успешно сделавший карьеру, друг Терри. Играть не умеет, но самого себя воспринимает очень всерьез: любит девочек, обожает dolce vita[836]836
  Сладкую жизнь (ит.).


[Закрыть]
, заботится о престиже. Просто отвратительны эти новые суперкрутые дофины рампы.

Подлинная абсурдность Каннского фестиваля – в том, что он зиждется на столь непрочном фундаменте: даже лучшие из фильмов проживают от силы два-три года. К этому же времени на будущий год девять из десяти будут наверняка забыты. По внутренней сути фестиваль столь же мимолетен, как мыльный пузырь, по внешнему облику – столь же самоупоен, как Версаль.

Мир, над которым господствуют видимости. Имиджи. Преходящие материи.

Потребность тратить деньги – не что иное, как фрейдистский страх перед запором. Непрекращающаяся диарея, которую принято считать нормальным состоянием.

Больше всего этот киномир напоминает Версаль. Пусть в нем нет Короля-Солнца, зато налицо все остальное. Напряженное, кровосмесительное копание в собственных внутренностях, ноль внимания ко всему остальному. Бесконечные интриги. Порочное разбрасывание денег на пустые причуды. Этому миру нужны не столь собственные романисты, сколь свои Сен-Симоны. Первому из них повезло: на его глазах все сосредоточилось в одном месте[837]837
  Луи де Рувруа, герцог де Сен-Симон (1675–1755), нарисовал в своих «Мемуарах» яркую и живую картину придворной жизни в последние годы царствования Людовика XIV.


[Закрыть]
. А не в десятке городов и фестивалей.

16 июня

«Волхв». Наконец отослали исправленный вариант издателю. Думаю, новая концовка лучше; определенно более созвучна фабуле. В первом варианте я оказался в западне, расставленной Лилией. Дал себя соблазнить полету фантазии.

13 июня

Первые рецензии на «Аристос». В «Обсервере» – язвительная.

Фрэнсис Хоуп. Pensées manquées[838]838
  Недодуманные мысли (фр.).


[Закрыть]
(«Обсервер»).

1. Джон Фаулз является автором в высшей степени успешного романа «Коллекционер»; ныне он выпустил книгу pensées.

2. Пронумеровав их, как Витгенштейн свой «Трактат», разбив на тематические разделы – политика, наука, образование, человечество, искусство, – и снабдив ее подзаголовком «Автопортрет в мыслях».

3. По тону – претенциозную, по мироощущению – якобы экзистенциалистски-социалистически-гуманистическую, по форме – зачастую оставляющую желать лучшего.

4. Некоторые из вошедших в нее мыслей вполне разумны, плод любого развитого ума. Одна или две даже стоят того, чтобы их запомнили: о новых интеллектуалах («визуалах», как он их именует), о распространении знаний, обнаруживающем тенденцию к выравниванию; или о поэзии, или о восприятии искусства. Всего этого собранного вместе, возможно, хватит страниц на десять. Что до прочих, то они большей частью самоочевидны и не слишком искусно сформулированы. А некоторые – не более чем сотрясения воздуха: «1.117. У всех предметов есть несуществующая сторона. Наша вера в то, что предмет существует, удостоверяется наличием у него несуществующей стороны. 2.262. Чем более абсолютной представляется смерть, тем более подлинной становится жизнь».

5. Иные из них могли даже попасть сюда из другой, более личной записной книжки. В середине дискуссии о проблемах морали встречаем: «36. Продлите время эякуляции». Мало кому придет в голову возразить против подобной рекомендации; но многим покажется сомнительной ее уместность в данном контексте.

6. Гераклит: в книге признается неоплатный долг перед ним. Однако фрагменты, завораживающие читателя, поскольку они – все, что сохранило от классического мыслителя время, предстают утомительно самодовлеющими в устах современного автора. «Trivia»[839]839
  «Банальности» (лат.).


[Закрыть]
Логана Пирсолла Смита в конечном счете не амбициознее их названия; а бессвязность формы «Неспокойной могилы» Сирила Коннолли в какой-то мере оправдывается ее предметом. Кто же такой м-р Фаулз, чтобы не видеть для себя необходимости думать о композиции, построении, порядке своего сочинения? И с какой стати мы обязаны внимать его беспорядочным мыслям о чем угодно – от фашизма до супружеской измены?

7. Алмаз, пусть не вставленный в оправу, все-таки должен быть алмазом.

8. Героиня «Коллекционера», увиденная безумным взором похитившего ее человека, действительно казалась необыкновенным созданием. Когда же у нас появилась возможность заглянуть в ее дневник, она обернулась всего-навсего полуобразованной девчонкой из Хэмпстеда. Боюсь, ей «Аристос» понравился бы. Мне же понравился «Коллекционер» (особенно его первая часть), а эта книга вызвала сожаление.

9. Можно быть хорошим романистом и неглубоким мыслителем.

10. Едва ли разумно сравнивать эти «pensées» с паскалевскими. Сравнивать эту книгу с книгой Паскаля – заведомая несправедливость.

Ни в одной из этих рецензий не анализируется книга; оценка выносится манере, в которой она написана, и ее автору. Протестовать не имеет смысла; помимо всего прочего, так можно прийти к тому, чтобы возненавидеть саму книгу.

Ясно, что форма не годится. То же самое можно было бы высказать в эссе и снискать гораздо более одобрительные отзывы. Не стоило давать издательству «Кейп» разрешение печатать стереотипное с американским издание, не стоило публиковать книгу так быстро – и так далее. Однако она определила мою позицию в том, что Робб-Грийе называет vie politique[840]840
  Политической жизнью (фр.).


[Закрыть]
– иными словами, в той сфере, какую писатель не может позволить себе ввести в свое творчество.

Плохие рецензии отторгают от мира. В то утро, когда вышел «Обсервер» с рецензией, ко мне заглянул Подж: прочел и ничего не сказал. И даже его появление показало, как может шокировать это завистливое стремление отыграться на чужом провале. Он желает провала всем (эта потребность присуща английским «литераторам» – людям, слишком умудренным опытом и чувствительным, чтобы не сознавать, что сами они потерпели поражение, что их души опустошены, а надежды разбиты) и более всего – мне, одному из самых старых его друзей. То же относится к Энтони Шилу и Тому Мэшлеру: когда я не на коне, они испытывают удовольствие, пусть даже их собственное благосостояние в определенной степени зависит от моих успехов.

У меня тоже есть свои вывихи. После беспредельного захваливания «Коллекционера», после тошнотворного возвеличивания, какой он претерпел в киномире, пройти через такое по-своему освежающе. Писатели даже больше фруктовых деревьев нуждаются в подрезке. Правда, в литературном мире Англии слишком много такого, что по контрасту с научной подрезкой можно назвать грубой обработкой дерева топором, язвить стало настолько модно, что постепенно складывается мягко-добрая противоположность ему – противоположность, единственной целью которой является подпитка того самого злобного брюзжания, что характеризует первую тенденцию. Как бывает всегда, когда утрачивает импульс возникающая из пепла войны воля к добру, все наше время растрачивается на банальность и пустопорожность. Весь вопрос в том, чтобы привлечь покупателей, и справедливость какого бы то ни было толка, не говоря уж о беспристрастном рецензировании, в еженедельных журналах почитается экономически нецелесообразной.

Ко всему прочему все это наваливается в самое неподходящее время. Теперь, когда «Волхв» окончен, я, как обычно, чувствую себя совершенно опустошенным, родовые схватки ощущаешь еще долго после того, как ребенок окажется завернут в пеленки. Ничего нового не зачато. А то, что было зачато раньше, умерщвлено.

7 июля

Не знаю, как люди могут пребывать в состоянии désoeuvré[841]841
  Праздности (фр.).


[Закрыть]
. Я не могу ни к чему себя приспособить, ничем заняться, ни на чем сосредоточиться. Где-то в дальнем уголке ума шевелится мысль о попытке написать пьесу о Робин Гуде – «Вне закона». Но позавчера вечером мы попали на «Короля Иоанна» Джона Ардена (он идет под названием «Леворукая воля»). Исторические пьесы таят в себе непреодолимые языковые трудности. Когда их язык слишком современен, он режет слух, когда слишком архаичен – навевает скуку. Миллеру, впрочем, в «Суровом испытании» удалось пройти по канату; так что это возможно.

Я мог бы завтра же приняться за «Л.»[842]842
  Рабочее название этого неосуществленного замысла – «Лис». Роман должен был стать повествованием о выходце из английской аристократии, принимающемся истреблять людей из среднего и низшего классов.


[Закрыть]
. Но роман – все равно что гора. Чтобы ее штурмовать, нужны подготовка, время и отвага – потребность достичь вершины.

26 июля – 3 августа

Ищем дом на западе.

Проезжаем Бат. Запах сырого ячменя, прелой пшеницы. Едкий, но не противный.

Янтарно-серые стены Бата. Покупаем несколько антикварных вещиц, что приводит меня в хорошее расположение духа. Сознаю, что ничего хорошего в этом нет, но так получается.

Движемся в Мендипс. Заросли дайерз-гринвида[843]843
  Луговой кустарник без шипов.


[Закрыть]
, несколько ненароком залетевших мраморных белых[844]844
  Черно-белая бабочка с приметной окраской.


[Закрыть]
. А затем направляемся в Уэльс – чуть ли не итальянский город, живущий туризмом. Припарковаться негде, повсюду толпы любопытствующих, а самих достопримечательностей будто и нет.

Пару дней колеблемся, облюбовав в Стейуэлле, в двух милях к северу от Седжмура[845]845
  Полоса земли в Западном Сомерсете, окружающая холмы Мендип и Куанток.


[Закрыть]
, дом под названием «Мыза аббата». Сад приятный, дом старый, хотя и реконструированный, его первоначальный каркас погребен под грузом современных удобств. Местность между Мендипсом и Куантоксом очень живописна: плоские луга, серебристые, поросшие вереском и болотной валерианой, коровы, в отдалении – серые и голубые холмы; в это дождливое лето луга залиты водой – чуть по-голландски, чуть по-французски.

В Уэльсе мычит скот.

Ферма в дальнем Куантоксе, в Спакстоне. Хозяйка-неврастеничка не позволяет нам осмотреть ее изнутри.

– Сколько раз говорить, что дом открыт для осмотра только по субботам!

Вокруг томительная аура безысходности. Садясь в машину, слышим, как она усталым голосом одергивает ребенка:

– Эдвина! Эдвина! Не делай этого!

Ласкающая собаку девочка грустно застывает в окне. Позже узнаем, что муж хозяйки – один из двоих моряков, спасшихся в момент крушения «Гуда» в 1942 году[846]846
  В действительности корабль флота его величества «Гуд» был потоплен «Бисмарком» в 1941 году, от гибели спаслись трое находившихся на его борту моряков.


[Закрыть]
; у него есть деньги в Аргентине, но «он не может их получить». Эдвина, должно быть, наречена в честь леди Маунтбэттен. Физически ощутимы витающие над фермой нищета и социальные претензии, ими насквозь проникнуто прогорклое, как сопревшее сено, существование ее обитателей. В стоящем по соседству пабе заводим разговор с его владельцем, по виду тоже бывшим военным.

– У этой женщины с головой не все в порядке, – откровенничает он по поводу матери Эдвины. – Желая осмотреть ферму изнутри, люди у нас тут по неделе торчат.

Обедаем в Скуирреле, в Веллингтоне. Обслуживает нас миниатюрная официанточка лет пятнадцати или около того, близорукая, светловолосая, с сомерсетским выговором и нездешней (действительно нездешней, так она ангельски невинна) улыбкой. Улыбкой очень неспешной и широкой, как полумесяц. Девушка до того робка и застенчива, что от нее как официантки ни малейшего толку. Но она – придорожное видение, из тех, какие побуждали рыцарей соскакивать с лошади и преклонять колена. Снимаемся с места и снова рассматриваем дома между Тивертоном и Барнстейплом. Но все они находятся слишком далеко, навевают слишком грустные мысли, слишком затеряны в холмах, эти прибежища пасторов викторианства, до сих пор отдающие капустным отваром и старинными деревенскими празднествами.

В Барнстейпле оказываемся в самой гуще массового десанта с промышленного севера в Корнуолл и Девон. Свободных комнат нет нигде. Дождь хлещет как из ведра. Вывески «Ночлег и завтрак» обернуты мешковиной. В конце концов нам удается приземлиться в Торрингтоне, в жуткой гостинице с ярко-красными коврами и стеклом с выгравированными на нем рыбами.

На следующее утро навещаем еще одно меланхолическое ректорское жилище, потом во Фремингтоне натыкаемся на совсем забавное местечко – прелестный полуразвалившийся георгианский дом, купленный дилетантом – мастером на все руки.

Владелец предпочитает называть себя бухгалтером, но мы подозреваем, что он самый обычный клерк. Он настаивает на том, чтобы продемонстрировать нам все, что есть в доме: каждый чулан, каждое окошко, каждый уголок, каждую балку, – не переставая монотонно и безостановочно говорить. Дом полон начатых и брошенных на полпути переделок. «Из этой комнаты я хотел сделать отдельную спальню», «Тут я намеревался оборудовать ванную», «Здесь я недоклеил обои» и тому подобное. Его чувство цвета и выбор обоев на редкость плохи, как и его жаргон – жаргон бывалого военного летчика. Рассказывая о любой затеянной им «реконструкции», он неизменно приговаривает:

– И тут ништяк получился.

Спрашиваю, часто ли над домом пролетают реактивные самолеты.

– Да я их не замечаю, – отвечает он. – Они ведь только разворачиваются и улетают. И только в будни.

Но самое странное: в доме видимо-невидимо черных детишек. Они с женой присматривают за детьми студентов-африканцев. В кухне полно упитанных черных карапузов с красивыми темными глазами. Особенно выразительны глаза мальчиков: те неспешно, будто вожди племени, оглядывают вас, уподобляясь, несмотря на нежный возраст, благородным животным. Элиз и я в мгновение ока становимся для них «новыми дядей и тетей».

Затем осматриваем коттедж, путь к которому – несколько миль лесом. Нет, заключаем, это слишком далеко. И снова, пересекая Тивертон, едем на юг, а оттуда – через Блэкдаунские холмы назад в Илминстер; а на следующее утро появляемся в Йовиле, где перед нами выкладывают очередной перечень выставляемых на продажу объектов недвижимости. Такого рода инспекционные поездки – один из приятнейших способов проведения отпуска. К вящему удивлению, обнаруживаем, что в этом плане мы не уникальны. Без особых усилий то и дело наталкиваемся на людей, одержимых аналогичными заботами; поговорив, оказываемся в курсе их проблем; а что может быть лучше, нежели с разрешения хозяев не спеша бродить по чужому дому, не чувствуя необходимости демонстрировать подчеркнутую обходительность, как в ходе заранее назначенного визита. Напротив, в таких случаях рассматривать все без стеснения и делать заметки считается признаком хорошего тона: ведь это знак проявления интереса.

Итак, мы по очереди навещаем не отвечающий нашим ожиданиям дом с вполне подходящим садом, затем неплохой участок со слишком тесным домом, потом пришедший в полное запустение елизаветинский помещичий особняк, переоборудованный по викторианским канонам и, похоже, так и не выбравшийся из XIX столетия, стоящий в ложбине на пару с церквушкой да семейством линяющих канюков, свивших гнездо по соседству Потом ветхий загородный дом в окрестностях Мембери. Некогда интересная женщина с напомаженным лицом, очень выразительного типа, чем-то напоминающая Вивьен Ли; ее муж, в прошлом распорядитель охоты на лис, похоже, отставной генерал, шумный и приветливый, в вельветовых брюках, одетый точь-в-точь как сельский работяга – искусство, в наши дни отличающее уже немногих из деревенских старожилов.

– Есть собака, нужна собака? – громогласно вопрошает он.

Бормочем что-то невразумительное в ответ.

– Дальше по дороге живет старикан Джо, мой бывший загонщик. Знает все о собаках.

Эта информация, судя по всему, фирменный знак данного домовладельца; он сообщает ее с той же доверительностью, с какой другие расхваливают центральное отопление или канализационную систему. Оба, муж и жена, выйдя на дорогу, машут нам на прощание, очевидно, опечаленные нашим отъездом не меньше свихнувшегося клерка во Фремингтоне.

К этому времени мы уже утратили надежду отыскать дом, который действительно захотелось бы купить, но вопреки ожиданиям все же отважились проехать по длинной немощеной дороге к Андерхилл-фарм в окрестностях Лайм-Риджиса. Некрасивый дом с кучей пристроенных сарайчиков и курятников, однако прекрасно размещенный на скалах, в трехстах ярдах от моря, с собственной полоской земли, тянущейся до обрыва и самой воды. Старый, возвышающийся над квадратным, огороженным высокой стеной садом. Смоковница, грядки клубники, за ними море. У меня возникает странное ощущение, о котором я писал в «Волхве»: будто встречаюсь с самим собой, идущим в другом направлении во времени. Вот оно, то самое место: если упустить эту возможность, что-то окажется навсегда утрачено. Угодья нам показывает владелец – странный человек в шортах и черных ботинках, похожий на одного из немецких военнопленных, шаставших по английским деревням после того, как было объявлено о их репатриации. Он и представить себе не может, что существует иная жизнь, чем та, которой жили здесь они с женой: продавая чай, сдавая внаем комнаты, разводя кур. Чувствуется, что он пробыл тут слишком долго, утратил всякое чувство перспективы. От его присутствия дом кажется непрезентабельным, и это особенно раздражает Элиз. Однако в доме еще жив дух неотразимо влекущего прошлого, дух, который я ощущаю. Полы, вымощенные аммонитом. И привидение.

– Ее зовут Серой леди, мы ее никогда не видели. Вообще-то мы никому этого не говорим, но на самом деле это была старая мисс Баудич.

Жена – она всегда при деле, чем-то занята, в этом доме она верховодит. А муж (он точно странный) на кухне внезапно выпаливает:

– Сюда любила зайти выпить стаканчик Джейн Остин.

Итак, что бы ни было тому причиной: вымощенный аммонитом пол или Джейн Остин, заглядывавшая пропустить стаканчик, смоковница с крупными зелеными плодами или снегирь, свист которого заслышался мне в глубине сада, шум волн у прибрежных рифов или тотальное отсутствие других домов на двести ярдов вокруг, ведущая сюда отдельная дорога или шесть миль нетронутой цивилизацией природы к западу, снующие повсюду барсуки или набредающие в зимнюю пору олени, – я сознаю, что встретил свою пару.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю