Текст книги "Дневники Фаулз"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 58 страниц)

Жак – un jeune egoiste imberbe[228]228
  Юный безбородый эгоист (фр.).


[Закрыть].

«Старики». Жан-Клод Жуто, щуплый молодой человек невысокого роста, с тонкими усиками, талантом имитатора и шута. Первый остряк в группе, может сказать и грубость, если это будет звучать забавно. Непорядочен в личных отношениях. Если ему нужно, всегда говорит что-нибудь приятное собеседнику – привычное лицемерие. Если дела шли плохо, он всегда публично возмущался, как бы демонстрируя благородную объективность. На мой взгляд, Жуто – слабый человек, он остановился в своем развитии. Un renard de La Fontaine[229]229
  Лис у Лафонтена (фр.).


[Закрыть] – обаятельный, но ненадежный.

Тинар, высокий, аскетического вида молодой человек с лицом китайца и большим крючковатым носом. Экстравагантный, но его экстравагантность запрограммированная. Предпочитает держаться в стороне, иногда неожиданно исчезает. Говорит в довольно вычурной манере; в разговор вставляет boutades[230]230
  Остроты (фр.).


[Закрыть], ругательства и изобретательные оправдания. У меня было ощущение, что его мозг – сложный лабиринт, мало связанный с реальностью.

Лаффон, козел отпущения в группе. Полное отсутствие чувства юмора при безумном желании похваляться, быть в центре внимания, изображать бывалого человека. Карикатура на Дон Жуана: при первой же возможности старается лапать девушек. Строит из себя опытного путешественника, притворяется, что умеет читать карту, отдает распоряжения, советует, командует другими. Хвастун, и все это понимают. Мне его жаль: у него грыжа. И еще у него подергиваются нос и рот, что-то вроде нервного тика. Он пишет сотни открыток – понятно почему. Он сам рассказал нам, что мать дала ему целый лист адресов, и тогда стало ясно, что все недостатки достались ему по наследству. Грубый и хвастливый.

Ричард, староста группы; он из тех людей, которые, даже уйдя из армии, остаются с ней связанными. По духу шотландский пуританин; инвалид, однако выносливый и усердный; находит удовлетворение в преодолении трудностей жизни. Настаивает на строгом соблюдении расписания, ночевках на открытом воздухе, самостоятельном приготовлении еды – словом, на самых неприятных вариантах любой ситуации. Пессимист, извлекающий из этого удовольствие. Ввалившиеся щеки, суровый вид. Нельзя сказать, что лишен чувства юмора, но юмор у него особый, военный; иногда кричит, какие коварные и жестокие немцы. Говорит неторопливо и размеренно, как школьный учитель. Медлительный и недоверчивый. Свою неприязнь ко мне не показывал из убеждения: хороший офицер в запасе не должен иметь любимчиков. Сердился, когда кто-нибудь из нас заводил affaires de coeur[231]231
  Интрижку (фр.).


[Закрыть]. Если отвлечься от языка, скажешь, что я француз, а он – ярко выраженный англичанин.

Поль Шалле; с ним мы почти все путешествие спали в одной палатке. Я сразу дал ему определение – первоклассный коммандос. Среднего роста, честные глаза, простодушен, хорошее чувство юмора, безграничная выдержка, способность жить в экстремальных условиях. Он спелеолог и, следовательно, должен обладать особым мужеством и нервной энергией. Наивный, не очень образованный, здравого смысла больше, чем интеллекта. Подозреваю, что и с воображением у него туго. Мне кажется, для спелеолога отсутствие воображения – необходимость. Поль рассказывал, что однажды, когда он находился на глубине километра под землей, подход к пещере оказался таким узким, что за пятнадцать минут можно было преодолеть только три ярда, продвигаясь вперед сантиметр за сантиметром. При одной только мысли об этом меня мутило от ужаса. А каково сознавать, что, потеряв фонарь, ты обречен на смерть в лабиринте из подземных коридоров. Поль рассказывал, какие волшебные ощущения переживаешь, находя дивные пещеры, которые никто до тебя не видел. Рассказывал о сталагмитах, сталактитах, водопадах, но все это не казалось мне достаточной компенсацией. В нем есть животная суровость и самодостаточность, что автоматически вытесняет чувствительность. И все же он приятный молодой человек, на него всегда можно положиться, идеальный спутник в походах.

Два шофера – Макс и Марко. Марко (Марк Жирар) – похож на клоуна, нервный и неутомимый, как марионетка. Отличный водитель, осторожный и внимательный, но на отдыхе непрерывно смеется и дурачится – Ариель при Просперо (Андре). Большие глаза, четко обозначенные брови, подвижный рот и клоунская жестикуляция. Гений по части сбивания цен; в нем есть нечто от обаятельного мошенника. А еще летчика-истребителя. Сочетание мастерства и безответственности, риска и надежности. Мне он не очень нравился. В каком-то смысле он порождение механического века, рыцарь машины. Я же ненавижу механизмы, их гладкие поверхности. У него любовная интрижка с Жозеттой, и затаившийся во мне аристократ и сноб сокрушается, что шофер может флиртовать с пассажиркой. Иногда я думаю, что он изменяет своим привычкам, только чтобы нравиться другим, казаться великодушным и щедрым. Возможно, я отношу это к недостаткам, потому что сам неспособен на такое. Он сделал для нас много больше, чем требовалось по контракту.

Андре (le President[232]232
  Президент (фр.).


[Закрыть], как его называют) больше всего напоминает медведя или барсука. Крупный, сдержанный, здравомыслящий, терпимый, хотя силищи у него на десятерых. Он на месяц моложе меня, но у него вид vieux tigre[233]233
  Старого тигра (фр.).


[Закрыть] – грузного, величественного, с грозным рыком. Голова же как у Ллойд-Джорджа, Клемансо, Эйнштейна, Швейцера – массивная, тяжелая, с крепким подбородком, тонким, но выразительным ртом, густыми бровями. Широкие, слегка сутулые плечи. В группе он пользовался поразительным авторитетом. Стоило ему заговорить, тут же воцарялось молчание. У него явный ораторский дар, что было удивительно для меня, и еще он, как никто другой, умел давать наставления. Однако с ним трудно иметь дело. Иногда он отказывается с тобой разговаривать. Его интерес к естествознанию и искусству совпадает с направлением моих устремлений. Его вкус тоньше, но мой – шире. Кроме того, я ощущаю себя космополитом, в то время, как он прочно связан с родной землей, хотя в каком-то смысле живет в другом мире, чем его братья и друзья. В родном Туаре он должен казаться чудаком, которого трудно понять. Прирожденный лидер, так же как Ричард – прирожденный служака. Думаю, он может преуспеть в политике или философии. Мне кажется, он такой же фантазер и бродяга по натуре, как и я. И потому прозябает. Однако я считаю его ярким, необычным человеком, себе ровней. Часто хочется произвести на него впечатление, а это совсем для меня не характерно. Только из-за него у меня сохранилось чувство вины перед Джинеттой.

Джинетта Пуано. У меня с ней исключительно необычные отношения. Эта загадочная, державшаяся особняком малышка с таинственной и слегка ироничной улыбкой занимала срединное положение между «молодыми» и «стариками». И почти все время молчала. Прекрасная фигура, бледное, веснушчатое лицо, слишком узкое, чтобы его можно было назвать красивым, однако не лишенное шарма. На мой взгляд, она одевалась лучше остальных – возможно, потому, что впервые отправилась в такую поездку. За границу она тоже выбралась впервые и, похоже, первый раз рассталась с родителями. По непонятной причине она все время жалась ко мне. Должно быть, остальные члены группы, шумные и энергичные, пугали и отталкивали ее. Робкая и неопытная, она была также полностью лишена интеллекта, культуры и кокетства. Бледная и тихая. Когда же Джинетта немного оттаивала, становилось понятно, что человек она теплый. Но и тогда она предпочитала помалкивать. Несмотря на то что провел с девушкой много времени, я практически ничего о ней не узнал, кроме того, что у нее строгие родители и ей отчаянно надоел Туар. Она продавала мебель в отцовском магазине. Постепенно у нас завязался дорожный романчик. Не думаю, что она раньше с кем-нибудь всерьез целовалась, – чувствовалось, она сама поражена, что за такое короткое время близко сошлась с иностранцем.

Я оказался в затруднительном положении. Девушка мне нравилась, я был заинтригован, с удовольствием гулял и целовался с ней, однако трудно проводить много времени с человеком, предпочитающим молчать. Я испытывал гордость, как коллекционер, в руках которого оказался редкий цветок, и как мужчина, одержавший победу над другими представителями своего пола в самой главной игре. Когда мы сидели в автобусе, держась за руки, я внутренне торжествовал, как тщеславный петух, и только посмеивался, видя, как другие «старики» недоверчиво косятся в нашу сторону. «Молодые» относились к нашим отношениям более естественно.

3 августа

Мы влились в экскурсию в Пуатье. Было это серым, пасмурным днем. Одна из девушек приветливо улыбнулась мне из глубины автобуса; позже я узнал, что ее зовут Бриджит. Из-за постоянного шума, пения и всеобщего ажиотажа мне было не по себе; кроме того, меня поразили девушки: никак не ожидал, что их будет так много, да еще таких красивых. Неподалеку от Невера, рядом с каналом, мы разбили лагерь. Было холодно и сыро. Андре произнес речь, она в основном касалась дисциплины, однако носила не только воспитательный характер, но еще и отличалась мудростью. Для меня этот его талант был большой неожиданностью; нас стали представлять друг другу, каждый вставал, на него направляли свет фонариков. Терпеть не могу публичное внимание к своей персоне. Меня заставили вслух назвать мое имя.

– Джон Фаулз, – сказал я.

– Джон Фаулз, – произнесли все хором и повторили еще несколько раз с ироническим благоговением, растягивая гласные.

Несколько раз за путешествие мое имя всплывало в разговоре, и одна из девушек даже его пропела. Моник позже призналась, что как-то ночью она не сомкнула глаз, размышляя о моем имени. Тогда же, в первый раз, они пели хором под еле заметными звездами. В траве вспыхивали светлячки. Я держался ближе к Тинару. Нас обоих немного испугал энтузиазм остальных. Ночное пение было подобно ключу с чистой водой. При свете фонариков мы ели сардины.

Спал я плохо – не привык к палаткам и спальным мешкам. Впрочем, плохо я спал только в первую ночь, больше бессонница не повторялась.

4 августа

До швейцарской границы мы ехали целый день, местность становилась все более гористой и необычной. То было лесистое плато Юра, перерезанное глубокими сырыми долинами; шел дождь, и одноименных гор не было видно.

Тогда я и обратил внимание на Джинетту Пуано; на ней была черная лыжная куртка и зеленые брюки с отворотами; костюм подчеркивал изящество ее фигуры и острые грудки. Ричард так и присосался к девушке и все время что-то ей внушал, но я видел, что он ей до смерти надоел. На закате впереди замаячили Альпы, снег на вершинах пылал всеми оттенками оранжевого и розового. Великолепный финал дня, который иначе был бы однообразным.

5 августа

Утром Женева. Побрился я у горного ручья; на память пришли Норвегия, морская пехота – все те случаи, когда приходилось бриться с холодной водой, под открытым небом. Необычно, но не лишено удовольствия.

Женева вызвала в моей памяти Стокгольм и Копенгаген – так же просторно, все сверкает чистотой. Лебеди в воде, чайки в небе, яркие сады и люди, гуляющие по залитым солнцем улицам. Вдали маячил темно-зеленый массив Юра. Мы вышли у мола, чтобы осмотреть огромный фонтан в виде белой колонны, похожей на гигантский обелиск[234]234
  Фонтан взмывает ввысь на 140 м.


[Закрыть]; водяные струи, радужно переливающиеся брызги. Лавки, где продают сигареты.

Пообедали в небольшом городке на побережье Лаг-Леман на фоне темнеющего вдали Монблана. Затем – остановки в Шиль-оне, Монтре, Лозанне. Все очень красиво, но я не люблю находиться в толпе, быть частью туристической акции и с сожалением вспоминал пустынный, дикий пейзаж Н. Норвежские фьорды. Ненадолго остановились в Невшателе, хотя туристский лагерь там был прескверно организован. Вечером отправились пешком в соседний городок посмотреть на замок, ворота которого были освещены. Мы с Джинеттой шли отдельно от остальных, и она немного рассказала о себе, изрядно при этом нервничая.

6 августа

Утро в Берне. Город аркад и раскрашенных статуй. Взобравшись на башню кафедрального собора, мы любовались видом далеких гор. Сам собор некрасив. У швейцарцев и шведов совсем нет вкуса. Особенно это бросается в глаза при переезде из Швейцарии в Австрию. В городе вроде Халла больше архитектурных красот, чем во всей Швейцарии. Тун, Интерлакен. Вульгарные, космополитические города посреди роскошной природы. Лагерь разбили в Бриенце. Горы здесь круче, больше напоминают норвежские. В Бриенце есть магазин деревянных поделок, там много сувениров, статуэток, но среди всего этого изобилия ничего по-настоящему красивого. На некоторые вещи затрачено много труда, но не один только труд рождает красоту.

7 августа

Ранним утром отправился плавать. Было холодно, и удовольствия я не получил. Представление, вбитое нам в головы: если плаваешь утром, это должно нравится. Осмотрели Люцерн в мрачную погоду. Альпийские стрижи кружили у башенки деревянного моста. На ночь остановились вблизи озера Лаг-де-Цуг. Вечер был сырой, моросил дождь, в камышах перекрикивались поганки и лысухи. Мы с Полем поставили палатку в некотором отдалении от остальных. Пообедали все вместе в Gasthaus[235]235
  Гостинице (нем.)


[Закрыть]. Девушки пели, танцевали. Нанни играла на пианино, кто-то принес нам вина. Когда возвращались в лагерь, девушки продолжали петь под дождем: ненарушаемая гармония.

8 августа

В Цюрихе унылая погода. Позавтракали в железнодорожном буфете бесцветными и безвкусными сосисками. Мы направляемся в Австрию, горы затянуты облаками, льет дождь, но в автобусе царит веселье. Кто-то всегда готов затянуть песню. Маленькая cliques[236]236
  Шайка (фр.).


[Закрыть] начинает разбиваться на группки, люди сходятся друг с другом, становятся дружелюбнее, непосредственнее, исчезает скованность. Все это очень по-французски – не по-английски. Мы собирались заночевать в Фелдкирх, но там не было свободных мест. Наконец нам удалось устроиться неподалеку, в горной деревушке, где нас поместили в танцевальном зале. Мужчины должны были спать на сцене, за занавесом, девушки непосредственно в зале. Шутки не прекращались. Мы поужинали, за ужином присутствовал немец, высоким тенором он пел в романтической манере: «Der Tannenbaum»[237]237
  Ель (нем.).


[Закрыть], «Die Forelle»[238]238
  Форель (нем.).


[Закрыть] и «Лили Марлен». После ужина он с несколькими друзьями и наши девушки пели попеременно. Он немного говорил по-английски, и между нами возникла атмосфера entente cordiale[239]239
  Сердечного согласия (фр.).


[Закрыть]. Под конец он попросил меня перевести на французский свой исключительно эмоциональный порыв. Думаю, он был разочарован тем, что перевод оказался слишком кратким, но музыка говорит больше слов.

Улеглись под звуки хихиканья и галантной любезности. «Les Gaulois sont sur la sсéne»[240]240
  Все шутники на сцене (фр.).


[Закрыть]. Жуто попросил Франсуазу из Бордо не играть с занавесом – этим она доводит его до щекотки. Меня смущало отсутствие всяческих запретов, но все ограничивалось шутками, поведение же моих спутников было таким невинным, как если бы они пришли к викарию на чай. Постепенно я оттаял от обаяния «молодых» и почувствовал прилив второй молодости, baigné dans la jeunesse[241]241
  Купанье в юности (фр.).


[Закрыть].

9 августа

Перевал Арлберг. Холодно, сыро, но мы видели горы. Под дождем добрались до Инсбрука. Здесь нам снова предоставили для ночлега танцевальный зал, правда, на этот раз – стеклянный и расположенный отдельно. Шквал astuces[242]242
  Острот (фр.).


[Закрыть]. Удивительно, насколько различны за столом манеры французов и англичан. Англичанин никогда не начинает есть, пока еду не принесли всем, обычно выбирает самую маленькую порцию, ждет, когда ему предложат приступить к трапезе. Французы преспокойно едят что хотят и когда хотят. И нисколько не заботятся, какие при этом используют приборы. Окруженный горами Халл, очаровательный городок восемнадцатого века, – архитектура рококо и дух Моцарта. Образец элегантности в диком, хаотичном мире. Этим же вечером мы видели тирольские фольклорные пляски в местном ночном клубе и сами танцевали. Именно тогда я научился танцевать вальс. Я видел, что Ричард испытывает tendre[243]243
  Нежное чувство (фр.).


[Закрыть] к Джинетте. В основном из вредности я раньше времени увел ее с танцев.

10 августа

Вечером подвесная канатная дорога доставила нас к подножию горы Патшеркофель. Шумно поели в небольшой столовой; далеко внизу – огни Инсбрука. Я впервые в жизни гадал на картах и всех развеселил. Моник пообещал двух любовников после свадьбы, Бриджит нагадал судьбу Нинон де Ланкло[244]244
  Анна (известная как Нинон) де Ланкло (1620–1705) прославилась романами с самыми знаменитыми мужчинами своего времени, ее литературный салон посещали Лафонтен, Расин и Мольер.


[Закрыть], а Лаффону сказал несколько горьких истин. Спали в общей спальне, перед сном много смеялись.

11 августа

Самый памятный день нашего путешествия. Мы взобрались на вершину Патшеркофеля. Погода резко изменилась к лучшему, с вершины открылся потрясающий вид. Спускались под жарким солнцем, Клодин задала бешеный темп. Этот день – один из лучших, что я провел в горах.

12 августа

Инсбрук не произвел на меня большого впечатления, хотя, должно быть, улица Марии-Терезы на фоне гор – одна из красивейших в мире, тем более что в ее конце виден Голден-дахл[245]245
  Построенный в центре старого Инсбрука Голден-дахл (Золотая крыша) – двухэтажная вышка для обозрения, с нее император Максимилиан I обычно следил за дворцовыми развлечениями. Архитектор Николаус Тюринг-старший воздвиг ее в 1594–1596 гг. Ее бросающаяся в глаза крыша составлена из 2600 позолоченных медных пластин.


[Закрыть]. Вечером отправились на довольно вычурную танцевальную программу. В лагерь мы вернулись вдвоем с Джинеттой. Остальные начинают понемногу привыкать к нашей обособленности.

14 августа

По Северному Тиролю – в Германию. Глубокие, поросшие лесом долины, невысокие горы и неожиданно – цепь из чистых изумрудно-зеленых озер. Настроение переменилось, в душу закралась печаль. Я в Германии. Очевидно, Германия не проиграла войну. Цены кусаются, но все есть – и в изобилии. Лагерь разбили на озере Констанц, в Лангенаргене. Мы с Джинеттой пошли в сияющую огнями гостиницу и, устроившись на веранде, пили и смотрели на залитое лунным светом озеро; тени от облаков раскрашивали его причудливыми узорами. С невидимого кораблика доносилась музыка. Неспешно вернулись мы к остальным. Я не прикасался к Джинетте, хотя чувствовал идущую из глубин ее молчания волну симпатии.

15 августа

Мы задержались в Лангенаргене. Утром я видел над камышами двух зябленников, они охотились на насекомых – невероятно стремительные, шустрые создания совершали молниеносные повороты, невероятные трюки, не уступая в этом пустельгам. Видел также зеленых и обычных перевозчиков.

Днем отправились на шлюпке по направлению к швейцарскому берегу. Некоторое время я сидел рядом с Нанни. Мы окунали в воду ноги. Никогда не ощущал я так отчетливо свежесть этих девушек, их юную девственную чистоту, и одновременно – признаки будущей порочной женской жизни. Возможно, Нанни – самая красивая среди них; в ее красоте для меня легкий привкус инцеста. Она похожа на мою мать в девичестве. Мягкость, робость, скромность – редкие качества в наши дни. Нанни хорошо танцует современные танцы. Странный эффект – резкие, судорожные движения и сдержанные, грациозные жесты. Ее танец – павана, однако под джазовую музыку она тоже танцует превосходно. Когда девушки смотрят на озеро и тихо поют, в их глазах появляется какое-то томление, неопределенная тоска – я отчаянно пытаюсь уловить это выражение, но мне не удается.

Озеро было спокойным. Лодочник-немец называл высоту каждой горы и рассказывал о каждой деревушке с методичностью путеводителя Бедекера. На обратном пути я вступил в беседу с немецким предпринимателем, он говорил о войне в извиняющемся тоне. Немец дал мне две сигареты. Но это не могло скрыть, что он всего лишь жирный преуспевающий бизнесмен из Штутгарта и война его почти не коснулась.

Позже все пошли купаться. Мы с Джинеттой плавали вдоль тихих берегов озера сначала на байдарке, а потом на pédalo[246]246
  Водном велосипеде (фр.).


[Закрыть]. В купальном костюме ее потрясающая фигура смотрелась особенно эффектно – стройная, пропорциональная, – фигура балерины. Тогда же я узнал, что она интересуется балетом и клавесином. При этом никогда не слышала о Скарлатти и не бывала на балете.

Мы пошли на танцы – тринадцать девушек и один кавалер: я. Гостиница весьма буржуазная. Я был довольно неряшливо одет, но не имел по этому поводу никаких комплексов: слишком большое презрение испытывал к немцам. Однако я не смог танцевать под ту музыку, какую там играли, и провел в смущении целый час в окружении нетерпеливых девушек, желающих танцевать. Осмелился только на один танец. Возвращался с Джинеттой. Ярко светила луна. Девушка ждала, чтобы ее поцеловали, – я это знал и потому тянул.

16 августа

Через разочаровавший меня Черный лес (Шварцвальд) – к Сент-Блазьену, тихому городку, собор в котором увенчан огромным уродливым куполом. Мы весело пообедали в переполненной столовой. Я вновь гадал. Существует только одно правило в гадании на картах – говорить грубо и жестко.

Мы с Джинеттой задержались и возвращались в лагерь последними, одни по пустынному городу. Мы шли вдоль ручья, текущего от церкви, тут я ее и поцеловал. Луна, струившийся поток, дымок тумана. И она, неопытная, нервная и возбужденная; ее легкий смешок можно было расценить как высокомерный. О чем она думает? – спросил я. Ни о чем – был ответ. Верю, что она сказала правду. У нее все время был робкий, испуганный вид, однако она явно хотела продолжения. Конечно, Джинетта не боялась, что ей придется отбиваться, ведь она сама отвечала на мои поцелуи. При первом же проявлении недовольства с ее стороны я бы немедленно остановился. Презрения я боюсь больше всего на свете. Ночь была очень холодной.

17 августа

Озеро Тити. Мы устали от гребли и держались за руки. Возможно, нежные пожатия устарели, однако для чувствительных людей они таят в себе бесконечное количество возможностей. Фрейбург. Красивый собор с великолепными витражами. Переехали Рейн – все разом опечалились, что вновь оказались на родине, но потом внезапно развеселились. Миновали Кольмар и остановились в Мюнстере, где разбили лагерь в парке и пили боденское вино, – такого дивного сухого вина я еще не пробовал на своем веку. Мы с Джинеттой пошли в город В кафе нас удивило механическое чудо – пианола, включавшая в себя скрипку: фантастический, поразительный инструмент исполнявший скрипичные сонаты и вариации; при этом непостижимый механизм непрерывно потрескивал. Потом гуляли по залитому лунным светом парку. Джинетта была нежнее и естественнее обычного, но по-прежнему мало говорила. Удивительно стройна: я мог бы обхватить ее талию пальцами рук. Полусонная, она прижалась ко мне, на ее лице блуждала довольная улыбка.

18 августа

Великолепное утро, едем по Вогезам. Эти горы производят на меня более сильное впечатление, чем Шварцвальд. Никаких остановок. Cassis[247]247
  Черносмородиновая наливка (фр.).


[Закрыть] в Дижоне. Вечером провели час в Везелее – это один из самых красивых маленьких городов, которые я когда-либо видел; единственная улица ведет к величественному собору[248]248
  Везелей – горный поселок с пятьюстами жителей, обращенный к Бургундской долине, – знаменит построенной в романском стиле главной церковью аббатства, базиликой Сеп-Мадлен. Считалось что в ней покоятся мощи св. Марии Магдалины; паломники стекались туда вплоть до 1280 г., когда стало известно, что это кости другого человека.


[Закрыть]. Исключительные капители и тимпан. Одна капитель посвящена св. Петру, пробуждающемуся ото сна с опухшими глазами, рядом с ним еще один человек, он хитро улыбается. Величественный неф. Высота – почти как в готическом храме. Андре и я забрались на колокольню, откуда открывался прекрасный вид на леса и долины Морвана. В эти места надо приезжать не один раз. Лагерь разбили в Кламси. Вечером был parade aux flambeaux[249]249
  Шествие с факелами (фр.).


[Закрыть], шли pompiers[250]250
  Пожарные (фр.).


[Закрыть], исполнявшие очень громкую и неблагозвучную музыку. Все были в восторге. Великолепная луна Мы С Джинеттой устроились под мостом и долго лежали там Было холодно и неудобно, но нам не хотелось расставаться Я примерял на нас роли героев романа Лакло. Порочный виконт и невинная Сесиль[251]251
  «Порочный виконт» – Вальмон, в романе Шодерло де Лакло «Опасные связи» он принимает вызов своей сообщницы и корреспондентки маркизы де Мертейль и соблазняет невинную юную девушку Сесиль де Воланж.


[Закрыть].

19 августа

Возвращение домой. Я по большей части дремал, настроение у всех было подавленное. Сентиментальное расставание страшило меня. Я подарил Джинетте веточку вереска. Прошло несколько минут, и она, смущаясь, вручила мне сосновую шишку. Я сжал ее руку, и мы въехали в Пуатье. По прихоти судьбы пошел дождь. Когда мы все на станции выбрались из автобуса, полило как из ведра, и нам пришлось столпиться в зале ожидания. Девушки запели «Auld Lang Syne»[252]252
  «Старое доброе время» (англ.).


[Закрыть]. К счастью, я встретил отца-надзирателя из Колледжа иезуитов и не присоединился к общему пению. На прощание мы все пожали друг другу руки. Моник и еще одна или две девушки плакали. Мы стояли, не в силах расстаться. Я стоял рядом с Джинеттой и шепнул ей: «Méfiez-vous des Anglais»[253]253
  Остерегайтесь англичан (фр.).


[Закрыть]. Она слабо улыбнулась. Все сели в автобус. Я послал воздушный поцелуй Моник. Мы с Жуто проводили взглядом отъехавший автобус.

Стоявший позади нас продавец газет заметил:

– Одна из них плачет.

– Mon Dieu, ça me coupe la parole[254]254
  Черт побери, меня перебили (фр.).


[Закрыть], – сказал Жуто.

Мы вместе поднялись по ступеням в город. Я предложил ему выпить. Стоя у окна, я надеялся увидеть идущий в гору автобус, но он, должно быть, уже проехал. Мы немного поговорили о поездке. Потом Жуто ушел, и я остался один. Мне вдруг пришло в голову, что я обделен друзьями, – они так необходимы, когда нужно утешение. Я сидел на стуле и в то же время продолжал катиться на автобусе по Франции. Мои спутники совершили чудо – заставили меня поверить, что я очаровашка. Но я слишком хорошо себя знаю.

Пустая комната – я упаковал почти все вещи – выглядела пугающе. Я не представлял, о чем писать, с чего начать. Казалось невозможным передать на бумаге все разнообразие, всю насыщенность этих озаренных солнцем четырнадцати дней. Я сознавал свое полное бессилие перед временем, единственным оправданием была острота еще живых переживаний. Теперь, два дня спустя, эти переживания непостижимым образом отдаляются, блекнут, усыхают и пропадают. Кое-что забывается, но я не корю себя за забывчивость. Может быть, все было так хорошо, потому что они католики и радостно принимают религию, она для них скорее удовольствие, чем обязанность. Над ней можно даже подсмеиваться, и над национальным гимном тоже, и над королями, и над отечеством. Мы же к таким вещам относимся строго, не проявляем никакой гибкости. А пение и танцы девушек – я наслаждаюсь простотой, непосредственностью любительского пения, – оно замечательно, пусть и несовершенно. В этом пении – прелестная неискушенность, простота. Я остро сознаю собственную неспособность развлечь общество; у меня нет никаких трюков про запас. Хорошо бы научиться играть на гитаре. Нужно заняться этим зимой.

Из песен, что пели девушки, две мне особенно полюбились: «Песня болот» и «Мужья нашего городка». Моник также пела шуточную песенку «Фруфру, Фруфру», вкладывая в исполнение столько пыла, что заводила всех нас. От ее вибрирующего «р» звенели стекла. В различиях французского и английского языков можно найти психологический аспект, если сравнить силу и ясность французского – энергичного и экстравертного языка, с невнятностью и бурчанием английского – языка, располагающего к лени, интровертного.

22 августа

Попытка уцепиться за время, удержать его, чтобы оно не потускнело. Все время предаюсь воспоминаниям и теперь понимаю: прошлое – это прошлое. В Пуатье пасмурная, прохладная осенняя погода, жизнь в городе словно замерла. Однако ездят автомобили, на железнодорожную станцию приходят поезда, слышны голоса рабочих, строящих вблизи дома, – все это говорит о том, что в городе кипит работа, выполняются обязанности, не прекращается механический ритм жизни. Я же отчаянно цепляюсь за прошедшие четырнадцать золотых деньков. В каком-то смысле они упрощают меня, сглаживают противоречия. Я лишен простоты, слишком сложный, скрытный, космополит, интеллектуал. Меня же вернули в мое прежнее, более естественное состояние.

На день приехала повидаться Джинетта Маркайо. Она расспрашивала меня о другой Джинетте – я мельком упомянул о ней в письме. Я солгал – не говорить же правду. Она проделала путь из Лиможа только чтобы попрощаться. Большую часть дня мы провели на моей кровати, обнимаясь. Солнце покрыло ее кожу темным золотом, она никогда не была красивее. Мы пообедали с Филиппом. Бокал вина развязал ей язык, она трещала без умолку, и это раздражало меня. Днем, после серии страстных поцелуев, она спросила, не хочу ли я что-то сказать. И мы вернулись к прежним проблемам – как сильно она меня любит, как хочет стать моей женой, как сожалеет, что встретила меня, как ужасно любить кого-то больше, чем любят тебя, и все в таком роде. Театр женской души. Я холодно выслушал ее излияния. Она, видимо, рассчитывала воспользоваться этим шансом, чтобы надавить на меня и связать определенными обязательствами.

Но я никогда не скрывал своих намерений. Я пока не хочу жениться. Да и мое финансовое положение не позволяет думать о браке. А любовь, которая все побеждает, – не для разумного человека. Я повторил то, что уже говорил: она мне очень нравится, и наше расставание не разрыв; у меня по-прежнему сохраняется некий идеал брака, который, без сомнений, рано или поздно исчезнет, и тогда для меня будет огромной радостью соединиться с ней. Шесть месяцев в Англии – и я буду с ума сходить без нее. Вот это я и сказал.

– Значит, я понадоблюсь, только когда тебе будет плохо, – сказала она. – Довольно эгоистично.

Я ответил, что это прежде всего искренне. Одно из величайших назначений любви – помогать в преодолении препятствий. Я мог бы жениться на ней и быть вполне довольным своим жребием. Она больше всех других женщин, которых я знал, подходит мне, но я верю, что могу быть безумно счастливым.

Мы распрощались на вокзале – несколько сухо, извинившись друг перед другом, расстались доброжелательно, но холодновато. Ненавижу расставания. Отправление поезда задерживалось. Мы пожали друг другу руки. Я помахал вслед поезду, повернулся к нему спиной и зевнул. Приятно быть снова свободным и не ощущать себя циничным чудовищем.

23 августа

Если не берусь за перо всего две недели, я чувствую, как заржавели мозги – с трудом подбираю слова, составляю фразы; между истинным смыслом, заключенным в голове, и тем, что оставляет перо на бумаге, то увеличивающийся, то уменьшающийся разрыв.

24 августа

Последний вечер в Пуатье. Уезжаю отсюда с радостью, хочется перемен, хотя ясности тут пока нет. Я боюсь связать себя с определенным видом деятельности. Однако в течение месяца перемен не предвидится.

Год частично упущен. Начинаю понимать, что мои сочинения не могут быть напечатаны, потому что я еще не обрел свой стиль. Здесь мною написано немного. Возможно, всему виной весна.

Серый, скучный город, но все же он во Франции. Сейчас я убежден по крайней мере в одном – в любви к этой стране. Мне не хочется возвращаться в Англию, хочется остаться здесь. И пусть меня принимают за англичанина – это не страшно. У меня нет желания стать французом. Думаю, никто не способен так восхищаться Францией, как англичанин, – однако при условии существования противоположного полюса, который необходим для сравнения. Нет сомнения, что французы живут более полной жизнью, чем англичане. Как космополит я не могу не отдать предпочтения чувственной радости и простоте галльской любви к жизни. Франция – для личности, Англия – для порядочных граждан. Как ни противна мысль об отъезде, необходимо отправиться на годовую ссылку в Англию. Именно «в ссылку», потому что ясно: родился я не в той стране.