Текст книги "Дневники Фаулз"

Автор книги: Джон Роберт Фаулз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 58 страниц)

10 мая

Все закончилось. Как быстро пролетели три недели, каким нереальным может быть прошедшее время. Когда-то наполненные три недели превратились в пустую шелуху, забытые пространства.

В Хэмпстеде; спокойная жизнь, одни в квартире. В основном период глубокой, счастливой любви; ссоры, придирки, обиды, но надо всем мощный поток неподдельной любви. Это не означает, что я уверен в Э., а свидетельствует скорее о том, что мы любим друг друга так естественно и глубоко, как только можем. Крепкая физическая основа, но и духовная связь прочная – более прочная, чем мы это осознаем. Временами между нами вспыхивает ненависть, однако доказательство нашей любви в стремлении как можно скорее помириться и в самой пылкости ссор, невозможности долго дуться и копить обиды. Каждый предельно чувствителен к словам другого; мы знаем, какие из них являются проверкой, какие правдой, какие глупой выходкой, какие оплошностью.

Вернулся в Эшридж сегодня словно в наркотическом опьянении; все еще пребываю с Э. – близкой, сердечной, удивительно подлинной, остаюсь в неподдельном, приносящем наслаждение мире личных отношений, постоянных открытий, непреходящей искренности. Из личного, нежного мира любви я перенесся в этот старомодный эталон общественной жизни – консервативный, публичный; как далек он от истинного существования – безжизненный, бездушный и такой же жалкий, как изможденная, мертвенно-бледная, призрачная плоть монаха, – сущее богохульство перед лицом живого мира. Как англичане любят жить в обществе! Даже в частной жизни они не отделены от него, маленькие общественные ячейки – не личности, не сами по себе. Одно мгновение с Э. значительнее тысячи лет жизни в Этридже. Там ты искренний и в мире с собой; здесь постоянно имеешь дело с ритуалами и стереотипами. Для меня мучительно приспосабливаться к пошлости, отвратительно потворствовать лжи. Мое пребывание здесь бессмысленно.

И в то же время голубые воды весело плещутся у берега, поют птицы; природа полна очарования.

12 мая

Теплые деньки, небо голубой шерстью окутало землю; по вечерам с юга дует легкий ветерок; ароматы; тени; огромное белое облако восковых цветов магнолии сияет в лунном свете – наделенные восточным колоритом, они романтически прекрасны, но пахнут конской мочой. Только что звонил Э. – почувствовал себя одиноким. Она ежедневно видится с Р., и я ревную. Каждый день ожидаю, что всему придет конец. Как-то она сказала:

– Что ты волнуешься? Я тебе досталась в самый свой расцвет.

Думаю, это правда. Раньше она бы мне не понравилась – слишком молода, слишком привередлива и непостоянна; и позже тоже – она скоро постареет, износится. Впрочем, у нее безграничные ресурсы привлекательности, но сейчас она находится на самом пике женской красоты.

14 мая

Двадцать четыре часа с Э.; временами я думаю, что наша связь трагедия; любовь растет, и одновременно неумолимо возрастает чувство безнадежности, связанное в основном с финансовым положением. Я абсолютно не уверен в будущем. Но знаю, что любой ценой хочу сохранить Э., и при этом не могу смириться с необходимостью делать карьеру, предпринимать бессмысленные усилия. Я всей душой возненавидел систему – не могу подчиняться, подстраиваться под чужие требования, признаю только самодисциплину. Несмотря на растущее недовольство собой, хочу писать. Здесь совсем нет времени на такую работу – невозможно сосредоточиться. Книга о Греции, переданная наконец агентам, до смерти мне надоела. Получилось не то, чего я хотел, а мысль о доработке вызывает отвращение. Но как же сильно я люблю сейчас Э., как скучаю по ней! Она – единственный нормальный человек во враждебном окружении. Раньше я мог беспечно соглашаться на разную работу, считая это неотвратимым злом. Но моя теперешняя жизнь, мои желания сделали прошлые компромиссы совершенно невыносимыми. Это из-за страсти к Э.; мучительные поиски истины не приемлют статичных положений, они превращают тебя – с психологической точки зрения – в вечного странника, неудовлетворенного, нигде не обретающего покоя.

Наше взаимное чувство, сердечность, пыл, любовь, страсть – вот истина, все остальное – ложь и пустота.

Р. наконец нашел хорошую работу, живет во французской семье. С трудом верится, что Э. не вернется к нему и что наша любовь сейчас не такая интенсивная, потому что она осознает (возможно, подсознательно) неизбежность расставания. Ее ли это вина? Меня глупейшим образом мучает ревность к Р. Все из-за нашей близости; когда два человека так слились друг с другом, как мы, остальной мир представляется серым и холодным, чудовищно серым и холодным. Разлука хуже смерти.

Э. – само сочувствие, и никакого самоконтроля. Все чувствует, все замечает. Однако между ее проницательностью и умением выразить себя – глубокая пропасть молчания. У нее почти детский страх перед миром.

В женщинах – недостающая половина мужского интеллекта. Они как очки исправляют нашу неизбежную (ведь мы ограничены полом) близорукость. И противоположный взгляд верен. Женщина идеальный компаньон хотя бы для того, чтобы полноценно постичь мир. Мужское общество излишне: оно или представляет более ограниченный взгляд на проблему, или несколько улучшает его. В любом случае это несносно.

15 мая

Рецензия из «Пирн, П. энд X.» на мою книгу о Греции неблагоприятная. Пережил шок – хотя шансы были небольшие, но надежда умирает последней. Мне все еще трудно принять важный факт относительно моих литературных притязаний – я имею в виду то, что до двадцати одного года я в творческом смысле ничего собой не представлял, да и в последующие годы у меня были ошибки и провалы. Хочется сравнивать себя с современниками. Но нужно отказаться от этого удовольствия: в течение многих лет меня ждет горькое разочарование. В статье «дебит»: «Это не книга, а скорее ряд глав с вкраплениями симпатичных, но не очень оригинальных комментариев».

«Редко когда отказывается от банальных замечаний».

«Череда мест, скучных обедов и случайных знакомств».

О моей прозе: «Она не приковывает внимания читателя, не захватывает… в целом гладкая и вразумительная, но не более того, а ведь некоторые темы, чтобы прозвучать в полную силу, требуют значительно более тонкого художественного решения».

И наконец: «Слишком сумбурная книга, чтобы ее издавать».

В статье «кредит» – по поводу школы: «Книга сразу выигрывает, становится более сочной там, где автор проявляет свою личность, где он уверен в себе», – то есть там, где я становлюсь «не просто вдумчивым туристом, а… частью пейзажа».

«Я боюсь оказаться несправедливым к автору – ему не так уж многого недостает, чтобы написать хорошую книгу, но уверен: здесь нет той чарующей силы, которая оживила бы и внесла искру Божью в его пылкое восхищение красотой, прошлым страны, понимание драматического напряжения в чужом для него мире. И хотя все это у него есть, что само по себе замечательно, но не складывается в картину такой свежести и силы, чтобы доставить высокое наслаждение».

Мне нужно «углубить творческий замысел, организовать материал, чтобы книга обрела достойный облик».

Справедливый отзыв; сбылись все мои предчувствия. И я не впал в отчаяние, как мог бы. Не знаю, почему я питал иллюзии, что смогу обмануть рецензентов и они не заметят недостатков книги.

* * *

Санчия Хамфриз. Время от времени она поражает точностью замечаний. Почему она любит Африку: «Из-за воздуха – такого воздуха нет нигде». Про английский воздух такого не скажешь. Слишком много вредных выделений.

3 июня

Десять дней с Э. в Хэмпстеде. Возвращение в Эшридж было как приезд после долгого путешествия. За это короткое время мы будто заново пережили наш роман. С понедельника по субботу одна сплошная любовь вперемешку с вожделением и ребячеством; время абсолютного счастья, полной гармонии. Но в субботу мы весь вечер провели в одной из наших ужасных, безнадежных ссор – Э. погрузилась в озлобленное состояние крайнего отчаяния, из которого ее невозможно вывести. Любые попытки утешения она принимала в штыки; все, что идет от здравого смысла, неизбежно становится клише. На этот раз ее терзала полная безнадежность всех отношений; главное – она утратила веру и надежду в наше будущее. Она заснула на рассвете, что меня взбесило, и спала до часу. За чаем частично примирились. Но в последние четыре дня контакт был утрачен; усталые, измученные, мы все так же любили друг друга, но теперь любовь казалась тиранией, а не утешением.

Частично так получилось из-за того, что Э. после месячного перерыва начала в понедельник снова работать. А для нее, с ее полной неспособностью к самоконтролю, эмоциональная встряска от работы вытесняет все остальные чувства. Тогда с ней невозможно жить. Я чувствовал по отношению к себе ненависть; Э., не сомневаясь в моей любви, нападала на меня по-садистски сознательно. Она несет в себе чистую квинтэссенцию женского существа, и потому я готов терпеть отсутствие воспитания, дипломатичности, резкую критику в мой адрес (я написал рассказ о наших ссорах – она разорвала его в клочья), неспособность точно выразить свою мысль, детскую ярость от интеллектуального превосходства другого, лень, бездеятельность. Она принадлежит к людям, жизнь с которыми никогда не будет ординарной. Придирчиво относится ко всякой новой вещи, мысли и живому существу. А это требует достаточно мужества и усилий, которых у меня часто недостает. Однажды она поздно ушла из дома, чтобы встретиться с Роем, – он сейчас работает в Лондоне. Я страшно разозлился, боялся, что она не вернется. Выпил много узо. Пока не раздался звонок, меня мучил страх; потом охватила ярость. Как любовь любит ненавидеть! Получаешь наслаждение от любого повода чувствовать себя уязвленным.

Э. часто обвиняет меня, что я в своей работе пользуюсь женским стилем. Под этим она подразумевает сентиментальность, тривиальность, банальность, дешевую сенсационность и литературные штампы из женских журналов. Это справедливо, учитывая стандарты и вкусы века. Сейчас серьезное искусство – строгое, суровое и мрачное; это реакция на повсеместную неискренность и консерватизм коммерческих изданий. Если произведение не трагично, не пропитано иронией, не эпатажно, значит, оно не современно. Оптимизм, счастливые или даже просто неоднозначные концовки устарели.

Можно поставить задачу – воскресить в искусстве счастье, естественность, чувства в самом лучшем смысле слова, показать борьбу благородства с низменными побуждениями, избегая слащавости. Прелесть солнца, а не искусственных ламп.

Я хочу написать рассказ – что-то в духе трагического комикса. Написать хорошо, не демонстрируя, однако, блестящую технику, которую требуют литературные журналы. Simplicitas[478]478
  Простота (лат.)


[Закрыть].

9 июня

На прошлой неделе я вновь стал писать стихи – впервые за несколько месяцев. Не знаю, что за механизм управляет поэтическим состоянием сознания. Как случается, что ты вдруг опять начинаешь мыслить ритмически, в тебе рождаются образы, метафоры, почему некоторые аспекты, истины, слова предпочитают явиться миру в стихотворном виде.

Мне трудно писать в стиле «современной» поэзии – поэзии, сотканной из резко противоречивых элементов. Такая поэзия была, возможно, необходима, чтобы выразить озадачивающую сложность Нового знания. Но вскоре она стала простым сгустком противоположностей, бессмысленным потряхиванием калейдоскопа, где узоры складываются случайно. Поэт тогда не может быть искренним, неясные образы скрывают скудость подлинного воображения.

Мне кажется, то, что мы называем «современной поэзией», – поэзия, написанная приблизительно между 1908 и 1954 годами, – оставила нам два крупных завоевания: во-первых, продемонстрировала силу яркой метафоры, или сравнения, для выражения универсальных понятий и, во-вторых, научила стилизации (ею гениально пользовался Т.С. Элиот). Стилизация стала почитаться достоинством, уважаемой поэтической метафорой. Она делала понятными все туманные намеки.

Лично мне чужда поэзия настроения, атмосферы, изобразительная поэзия. Я стремлюсь к поэзии интеллектуальной, эмоциональной. И прибегаю к более простому, менее экспрессивному языку. Меня больше привлекают naïveté[479]479
  Наивность (фр.).


[Закрыть] и архаизм, чем сложность и современность.

Иногда я пишу любовные стихи. Но только на днях мне пришло в голову, что их нельзя печатать. Мне не стыдно за их художественный уровень. Просто невозможно сейчас предъявлять свету откровенные личные чувства. Нельзя печатать даже те стихи, что посвящены Э.

13 июня

Я снова заблудился в лабиринте проектов. А нужно все бросить и переписать книгу о Греции.

Сложный период отношений с Э. Я до некоторой степени ревную к P., с которым она теперь часто видится. Он преуспевает на архитектурном поприще, зарабатывает кучу денег, выставляет проекты на конкурсы. Недавно один его крупный проект занял первое место. Я попадаю во все большую зависимость от ее любви. Она же все меньше во мне нуждается, говорит, что постоянно думает об Анне и любит ее больше всех.

14 июня

Два великолепных письма от нее. Иногда она пишет почти гениально. Письмо дышит естественной, теплой, классической любовью. С ней никто не сравнится.

Острота Честерфилда о совокуплении – много хлопот, смешное положение и безумные расходы[480]480
  «Честерфилд» – Филип Дормер Стэнхоп, четвертый граф Честер-филд (1694–1773), государственный деятель и писатель. Точное выражение, приписываемое ему, звучит так: «Краткое наслаждение, нелепое положение и ужасные расходы».


[Закрыть]. Мне она противна, я отношусь к ней с лоуренсовской ненавистью. Это отношение к сексу светского человека. Мелкая подачка со стороны худшего социального слоя.

21 июня

Пять дней с Э. Нежность, страсть, любовь. И никакой надежды. Но о разлуке не может быть речи, и вообще – сейчас мы счастливы. Душой я не в Этридже, а с Э. и почти весь в мыслях о нашем неопределенном будущем.

Нужно найти работу в Лондоне. Нужно писать. Нужно печататься. Только «нужно» и «нужно» – сколько дел впереди! Я слишком живу настоящим.

23 июня

Был на детском танцевальном показе в начальной школе деревни Литтл-Гэддесден. Дети исполняли английские народные танцы. Ясный день, синее небо, кудрявые облака, зеленая трава. Танцы энергичные, сельские – тень прошлого. Внезапно печаль пронзила мне сердце. Англия, моя Англия, таинственный, непостижимый призрак, живой, зеленый; он мерещится в сени вековых буков. Но очень редко. Как-нибудь я уловлю его в Робин Гуде, самой отдаленной и, возможно, самой глубокой из моих задумок[481]481
  В своем эссе «Англичанин – но не британец», 1964 г. (вставлено в «Червоточины», Джонатан Кейп, 1998, с. 96), Дж. Ф. объясняет, почему его так волнует легенда о Робин Гуде. Он говорит о «сохранении в сознании англичанина этого примитивного и в то же время мощного архетипа «справедливого разбойника»… Каждый раз, когда этот человек должен скрываться или мириться с несправедливостью, он прячется среди деревьев». Хотя Дж. Ф. не раз возвращается к этой теме в своем творчестве, единственная опубликованная работа, затрагивающая ее, рассказ «Бедный Коко» в «Башне из черного дерева».


[Закрыть].

27 июня

Странный день, странные дни. Неожиданно обнаружил, что равнодушен к Э. А ведь я несколько месяцев не обращал внимания на других женщин – по сути, с отъезда Салли. И вдруг – бац! – они опять стали меня волновать, какой-то бешеный полигамный ажиотаж. Две кандидатуры – очаровательная, утонченная, загадочная Санчия и глупенькая, но исключительно хорошенькая Мей Макнейл. Последняя покорила американца, и это меня раздражает. У нее фигура сильфиды и, как и положено, интригующее прошлое. Чувствую с ее стороны ответный интерес. Свой же я продемонстрировал довольно явно. Однако ее глупость меня ужаснула – итак, я снова попался на тот же крючок – красивое тело. Но такое тело, как у нее, нельзя не заметить и нельзя забыть.

Гулял с Санчией всю вторую половину дня. Бледное лицо в обрамлении черных волос, губы – как алый бутон, забавно retroussé[482]482
  Вздернутый (фр.).


[Закрыть] нос. Лазурного цвета плащ с медными застежками. Волшебная, фантастическая, инфантильная, мудрая, очаровательная, бесконечно очаровательная девушка. В ней недостает страстности, это правда (или так кажется), и еще есть нечто от школьницы – явный диссонанс. Но какая была бы жена! Между нами существует (или потенциально существует) необыкновенное понимание, подлинная гармония.

Весь день сильный ветер – абсурд для июня. Синее небо, белые башенки, зеленые ветви деревьев. Мы гуляли в лесу, пили вкусный чай в Л.-Г.

– Небо как драгоценный камень, – сказала она, – облака – как когти, а день такой чудесный, и все вокруг словно из олова.

Как точно прозвучало это определение, показавшееся вначале неуместным; странное очарование Англии летом. Милое, английское, чуточку банальное.

1 июля

Слегка очарован Санчией. В каком-то смысле это спровоцировано ею, что-то вроде возмездия за женский пол. Кажется, она считает меня опасным; я же скучаю, если не вижу ее. Брожу в состоянии крайнего возбуждения; пока ее нет, как-то сдерживаюсь, но при ее появлении все выплескивается наружу. Не сомневаюсь, что любовное чувство излучает особые микроволны. Она же, несомненно, принадлежит к той редкой породе людей, которые их улавливают. Мое чувство супружеского толка, такого я еще ни к кому не испытывал. Возможно, это связано с возрастом; видимо, пришло время вить гнездо. Но, думаю, здесь ситуация более сложная – ведь я ищу в женщине тайну. У Дж. ее не было, потому я так быстро ее и разлюбил. У Э. есть, но нет фантазии. Глядя на Санчию, понимаешь, что в ней живет вечная тайна. Желание жениться у меня прямо пропорционально вере в глубину тайны потенциальной невесты. Вот такая формула брака.

2 июля

– Любопытная безделушка, – сказала Санчия о себе: неверное определение ее необычности.

Она обвинила меня, что я отношусь к ней именно как к такой штучке. Думаю, тогда был шанс, которым я практически не воспользовался, сказать, как я к ней отношусь на самом деле. Я пригласил ее на прогулку, она согласилась; прохладный пасмурный вечер, пелена тумана скрадывала звезды. Мы шли по длинной заброшенной аллее и говорили, непрерывно говорили. Нежный, откровенный разговор о неуверенности в любви, намеки, двусмысленности, шутки, серьезность; мне страшно при мысли, что я могу ее потерять. Трудно предположить, что у Санчии ко мне нечто большее, чем простой интерес или симпатия. Вид у нее недотроги, девственницы – вся в броне. Можно было бы предположить фригидность, физический недостаток, если бы ее голос иногда не теплел, а тело нежно не покачивалось. Думаю, тут скорее простая неопытность, хотя в ней никогда не восторжествует животное начало. В Санчии есть то очарование, которое с годами все больше привлекает меня. По ее словам, она горда, ей необходимо внутреннее убежище; у нее постоянно возникает настоятельная потребность замкнуться в себе. Я нашел это также очаровательным. Если бы только она могла меня полюбить, я выдержал бы свою роль и начал новую жизнь. Нелепость, но и в этом ее очарование; она – та, которую я уже не заслуживаю. Неразвращенный ум, невинность, нераспустившийся бутон. Как будто мне, обожествляющему любовь, потребовалось для моего культа нечто свежее и сияющее; инфантильное желание? Нечто непорочное.

Мы ни разу не прикоснулись друг к другу – даже кончиками пальцев. Сегодня она пройдет мимо в коридоре, будто мы почти не знакомы и совсем другие люди неспешно бродили по буковым аллеям, смотрели на Марс и сквозь ветви на юг – я показал ей созвездие Лебедя, направившего свои гигантские крылья на юго-запад. Санчия его не разглядела.

– Мне всюду видятся разные фигуры, – сказала она.

– Не надо себя обманывать, – запротестовал я. – Привыкай к определенным, принятым всеми созвездиям.

Неожиданно я увидел небо ее глазами – постоянно меняющийся калейдоскоп, бесконечно глубокий; великолепный хаос, каким он, по сути, и является; мое же зрение вычленяет из этого хаоса определенные фигуры – мужской и женский взгляды. Тут она полностью женщина.

5 июля

Четыре дня с Э. Я был почти готов расстаться с ней. Впервые при встрече не почувствовал любви – только перспективу скуки. Э. слишком чувствительная – она не могла не заметить перемену. Но выглядела при этом такой одинокой, такой беспомощной, что я вновь остался с ней. В нашу любовь вошла жалость – думаю, это может отравить чувство. В воскресенье я написал письмо (в тот день она встречалась с Р. и А.), в котором писал, что хотел бы расстаться с ней, но письмо постепенно потонуло в сомнениях. Э. вернулась поздно, под градусом, ее попытка быть циничной выглядела жалкой; под конец она расплакалась, рыдала долго, сознавая свое одиночество. Впрочем, она уже догадалась, что кто-то заинтересовал меня в Эшридже, и этот кто-то Санчия.

Рой в упор задал ей вопрос о разводе и потом сообщил, что влюблен, – она манекенщица. Словом, все ее бросили, и потому я не посмел в такой отчаянный для нее момент вручить свое письмо.

Письмо было не очень хорошим, оно сгодилось бы разве что в длинном романе, настолько сложными были побудительные мотивы. Покидая Э., я мог оправдаться, сославшись на общепринятые моральные критерии, но это отдавало бы невыносимым ханжеством. Основные причины просты – С. (оставаясь недосягаемой, она идеализируется) является не столько отвлекающим от Э. средством, сколько доказательством моего непостоянства; моего стремления к более формальным, более необычным отношениям, чем наша «тотальная» любовь с Э., – недостаточно того, что, встречаясь, мы ведем себя непосредственно, как животные, открываем друг другу и тело и душу. Помнится, у нас с Санчией был об этом разговор. Я сказал, что именно такими видятся мне отношения между двумя умными людьми. Но ей эта мысль не понравилась.

– Необходимо что-то скрывать, – сказала она.

Нужно смириться с тем, что у другого могут быть секреты. Именно этого нет в наших отношениях с Э. – такая искренность и открытость по-своему необычны. Однако это изматывает; жизнь без любви становится невозможной. Нет времени ни на что, кроме любовных отношений.

Я хочу писать. Но нет времени. Необходимо одиночество, целомудрие, чтобы запустить процесс любви к себе – чем, по сути, и является сочинительство. Хотелось бы год прожить без женщин.

Есть еще чувство вины, мы делим его с Э., вины перед Р. и А. Оно преследует нас, поджидает за каждым углом, в конце каждого дня, и это раздражает меня – так раздражает лишний вес при подъеме в горы или твидовый пиджак в жаркий день.

Все это так, и, однако, я достаточно сильно люблю Э. Никто не похож на нее, я не могу вообразить женщину более непредсказуемую, с более частой сменой настроения, женщину – во всем.

10 июля

Еще одна ночная прогулка с С. У нее совсем другое настроение, веселое, светлое, ребяческое, я же напряженный, усталый, подавленный. Было темно, шел мелкий дождь; тяжелые, низкие облака и темная стена деревьев. Мы гуляли и беседовали; иногда я прикасался к ней, чтобы поддержать или направить на твердую тропу. В темноте было множество возможностей ее поцеловать. Но Санчию, как ни одну другую женщину (если предположить, что по отношению к ней у меня то же отношение, что у охотника к жертве), нужно осторожно выслеживать, вести тонкую игру. Ее легко спугнуть. Мне и правда хотелось ее спугнуть, чтобы узнать, как она себя поведет, но была и более благородная причина: обуздать болезнь, то есть вызвать у нее шок и тем самым положить конец отношениям. И все же я решил этого не делать – не только в интересах охоты: она мне доверяет.

Мы вернулись в Эшридж только в час ночи, двери уже заперли. Тут неожиданно подъехал автомобиль, при свете фар мы выглядели не лучше сбежавших заключенных. Я вжался в стену, но автомобиль остановился рядом, у парадной двери. Освещенный ярким светом, торопливо, испытывая чувство вины, я пошел прочь, пойманный на месте преступления, – вне себя от бешенства и страха. Я слышал, как они с хихиканьем говорили обо мне.

– Джон совершенно безнравственный человек, – сказала одна из них.

Сейчас это кажется забавным, но тогда ее слова меня ужаснули. Глупо, но в такие моменты нелепые и примитивные социальные табу могут вмиг лишить душевного равновесия и превратить жизнь в проклятие.

В течение нескольких секунд я держал ее руку – очень теплую.

У Санчии есть поэтическая фантазия – чего нет у Э.

12 июля

Еще одна безумная, невероятная прогулка с Санчией до часу ночи; на этот раз я не сомневался: она хочет, чтобы ее поддерживали – не целовали, для этого она слишком робкая, слишком целомудренная. Влюбленная школьница – хотя удивительно зрелая во многом другом.

В ее обществе я грущу – об Э., о себе, меньше всего – о самой Санчии. Чувствую себя в каком-то смысле освободившимся от Э., просветленным, вновь обретшим себя. В той любви было много напряжения – с ней трудно жить. Я по-прежнему деликатен и нежен с Э., но это постепенный отход, убывание, медленное исчезновение. Сейчас меня привлекает мысль о двух годах уединения – или хотя бы одном годе, во время которого Санчия, как далекая Беатриче, согревала бы душу, не давая ощущать себя в пустыне. У нас девять лет разницы – слишком много для полноценного супружества.

Прошлой ночью я держал ее руку в своей, на прощание поцеловал в голову и потрепал волосы. Я отношусь к ней совсем не так, как к Э. или Дж., – более консервативно, что ли. Э. мне ровня, она стремится к главенству, – слишком близкая, слишком похожая, чтобы жизнь с ней была возможна. Нельзя прожить всю жизнь в напряжении. С. далекая, юная, совсем не ровня: ведь она не увлечена идеями. Мы с Э. из разных классов, и у нас нет желания уступать друг другу: наши стычки происходят из-за того, что нет точек соприкосновения, общей системы ценностей.

Что касается Салли, то о ней мне и вспоминать не хочется.

14 июля

Ночь с Э. Я забываю, какой она удивительный, прекрасный человек. У нас была великолепная близость – не требовалось изображать страсть. Я понимаю, что многих радостей Санчия не сможет мне дать. У нее никогда не будет того, что есть у Э., – умелого, страстного тела. В физической любви должен присутствовать такой животный элемент, как отсутствие чувства юмора, – у Санчии же слишком богатая фантазия, в ней есть волшебство, причудливость. Мне часто приходило в голову, что от одного ее присутствия получаешь особое наслаждение. Она все хватает на лету и к тому же очень правдивая, как Э. Им обеим отвратительна ложь – может, потому я им и нравлюсь.

Мы с Э. предчувствуем конец нашего романа – печального и отчаянного; все чаще зловещие минуты молчания. Безнадежность.

Однако существует печать красоты; Э. ни с кем не сравнима – великолепная современная красавица с потрясающей фигурой; гордое, выразительное лицо. Но возраст…

16 июля

Назад из Лондона и от Э. Наконец заговорили о необходимости расстаться, и теперь все снова в подвешенном состоянии. Я потерял ее в кинотеатре, и весь путь домой мы дулись друг на друга; потом занялись любовью – тепло, хорошо. И тут я заговорил о расставании; проговорили всю ночь. Ни к чему не пришли – она цепляется за прошлое, я держусь сухо, холодно, отстраненно – печален в классической традиции и сдержан. Однако по дороге в Эшридж начинаю оттаивать, смягчаться; когда я уходил, она стояла посреди комнаты и рыдала. Невыносима сама мысль, что я не увижу ее больше; чувство утраты, момент истины. В Эшридже во время обеда мельком видел Санчию, испытал волнение. Но она уехала на уик-энд. Написал письмо Э., рассказал ей о Санчии и о прочих сложностях. Весь – как натянутая струна: из-за того, что Санчии не будет до воскресенья; из-за того, что Э. так красива и очаровательна – той ночью она даже обрела величие, и я люблю ее; из-за того, что через две недели Санчия покинет Англию; из-за того, что я почти отверг Э. Меня тошнит от женщин, секса, моей религиозной концепции любви… как же я устал.

На днях опять гулял с Санчией при ярком свете луны и чистом небе. Было прохладно, выпала обильная роса. Но что-то утратилось – мы шли на изрядном расстоянии друг от друга, говорили о пустяках; лишь невзначай я касался ее. Неделю назад я с легкостью мог бы сказать: «Люблю тебя», – теперь это казалось невозможным. Мы сидели на песчаной отмели, к нам подошел барсук (что довольно странно), покрутился у наших ног и внезапно неуклюже заковылял прочь. Хочу поцеловать ее – она такая замороженная, не вызывает плотских желаний, привлекает только загадочностью.

Санчия меня немного пугает; когда девушки заметили, как она вечером выходит украдкой из дома, и спросили, куда это она, то получили ответ: «Погулять с Джоном». Никакого притворства.

Дж. Кросс сказал, что она прошлым вечером проболтала с ним до 12.15; услышав это, я заревновал. Потом успокоился – возможно, она ждала меня.

24 июля

Горькая радость от дней, проведенных с С. Наши прогулки все более натянутые и неловкие; и дело не только в подавлении желания; Санчию дразнят подруги. Два вечера подряд она говорила, что не пойдет больше гулять: слишком много сложностей. Один раз я поцеловал ее в губы. А следующую ночь провел с Э. и страстно любил ее. Какая она высокая, нежная, опытная – как отполированный морем камень. Два места, две женщины – два разных мира. Когда я вернулся, Санчия дала мне стихотворение, незрелое, с ошибками, но удивительно личное. Серьезное, неоднозначное стихотворение.

На днях Э. написала замечательное письмо о дисциплине – о способности любить сразу двоих и необходимости себя контролировать. Но мои чувства к обеим такие нелепые, бессвязные – и непреоборимые. Впрочем, я стал настолько бесчестным, что даже мое «сверх-я» утопает в грязи. Гедонист, распутник.

25 июля

Всю ночь проговорили с Санчией – до четырех утра. Беспристрастно обсуждали наши отношения, сидя в креслах у противоположных стен комнаты; в пустом, гулком помещении слова слышались нечетко, создавая фантастический, галлюцинаторный эффект. Она говорила о верности; в Африке есть юноша, они неофициально помолвлены. Я же говорил о любви к ней – то легкомысленно, то серьезно. Сейчас я ею просто одержим. Она очаровательна – в самом широком смысле слова; в ней шарм не только от жизни у океана. Не могу потерять ее, дать уйти из моей жизни. Возможно, именно это неизбежное и наверняка окончательное расставание придает ей в моих глазах абсолютную значимость; в течение последних дней я в ней растворился. Это один из путей постичь самую суть человеческих отношений; с Дж. и С. было иначе: они любили меня больше, чем я их, и наши расставания мне удалось принять в какой-то степени весело и с облегчением, а вот Санчия, как и Моник, проникла слишком глубоко в душу. В обеих я прозреваю те миры, которых мне никогда не достичь; они любят меня меньше, чем я их.

Есть еще Э. – проснувшись утром, ничего не хочу так сильно, как позвонить ей. Немедленно позвонить, чтобы просто услышать ее голос – из области реальности, а не мечты, идеализации, классического мифотворчества. Любовь на равных.

Будущее темно, множество нерешенных проблем; переписка с Санчией – увижу ли ее в Лондоне; нет работы; ничего не пишу; денег тоже нет; есть только ощущение бытия.

Начало романа: «Сегодня я покончил с собой».

26 июля

Продолжаю вести беседы с Санчией; ее лицо – постоянно меняющийся калейдоскоп, разные женщины, разные выражения. Если судить по лицу, тогда большинство людей живут в мертвом штиле; Санчия же – при легком, игривом, слегка печальном, постоянном бризе. Дитя апреля.