355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Роберт Фаулз » Дневники Фаулз » Текст книги (страница 38)
Дневники Фаулз
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:19

Текст книги "Дневники Фаулз"


Автор книги: Джон Роберт Фаулз



сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)

– Этой проводке, – ворчал он, – лет пятьдесят. Почем мне знать, в каком она состоянии?

Поскольку он пришел проверять, в порядке ли электричество, я полагал, что уж это-то он знать должен. Но, похоже, заблуждался относительно круга его обязанностей. Оказалось, прежде чем он приступит к своей работе, наш собственный электрик должен будет пронумеровать провода, а еще один «специалист» (jadis[579]579
  В просторечии "мастер" (фр.).


[Закрыть]
), именуемый установщиком, принесет и включит счетчик. Диву даешься, сталкиваясь в XX веке с дремучей провинциальностью. Неплохой человек, все беды, включая безделье владельца дома и даже разгильдяйство собственных сотрудников, он приписывает атомной бомбе.

– Всем на все наплевать: через год или два мы взлетим на воздух. Так с какой стати беспокоиться? Скажите мне.

Я пробурчал, что с ним солидарен.

– Ничего в мире прочного не осталось.

С этим я тоже согласился. Э. постоянно дрейфует между кипучей жаждой деятельности и унынием. Вот на нее внезапно снизошла мания хозяйничать – не знаю почему, но именно так, по-хозяйски, начальственно, она себя ведет. Точь-в-точь как нетерпеливая кобылица. Командует, покрикивает, нервно потряхивает гривой, бьет копытом по мостовой; награждает нелестными эпитетами тех, кто ей не нравится. Деловая женщина; женщина, знающая, чего хочет; образцовая домохозяйка со страниц журнала «Дом и сад»; женщина, непоколебимо уверенная в собственной правоте.

On verra [580]580
  Поживем – увидим (фр.).


[Закрыть]
.

13 апреля

Черч-роу, 28. Две недели как въехали. Все еще в хлеву, но мало-помалу наше гнездышко начинает обретать облик неплохо обустроенной и комфортабельной квартиры. Целыми днями завинчиваю и развинчиваю болты, строгаю, пилю, штукатурю, мою, подметаю, а Э. выполняет обязанности маляра. Руки у меня настолько почернели, что не отмываются. Придется дождаться, пока нарастет новая кожа. Но в целом доволен. В состоянии такого первозданнного разора квартира похожа на дырявую изгородь: без конца латая ее, испытываешь непостижимое удовольствие, хоть исподволь и снедает мысль о бессмысленности такого занятия. Разумеется, она опять загрязнится, придет в запустение, но наш договор заключен всего на семь лет. Не глупо ли работать на вечность? И тем не менее вновь и вновь невольно поддаешься мании непрерывного совершенствования: добавлю еще штришок и еще один, последний.

За неделю до того, как мы съехали, в доме на Фрогнал, 55, начался капитальный ремонт: сносили стены, превращая две квартиры в четыре. Переезжать нам помогал молодой антиквар и торговец подержанными вещами из Кентиш-тауна. Вместе мы спустили вещи со второго этажа и подняли на третий в новом доме. Под конец того дня я был вымотан больше, чем за все прошедшие годы. С тех времен, когда трудился на ферме. Странно, как мускулы отказываются повиноваться, а пальцы – удерживать тяжести.

Несколько дней – сплошная грязь и сквозняки. Массу времени я потратил на дымоход: прочищая и выравнивая его. Он был забит досками и едва не обрушился. Теперь он в неплохом состоянии. Потом срывал со стен полки, упрощал все как мог. Повсюду валялись груды ненужной бумаги, какие-то крюки, трубы, провода, ширмы. Возился с дверными и оконными рамами.

Но солнечный свет и крыши, трубы, вид, открывающийся прямо на старый Хэмпстед, – все это восхищает. Э. – чисто по-кобыльи – раз или два срывалась. Она тонет в деталях, ставит себе невыполнимые задачи и жалуется на их невыполнимость.

Мы тратим кучу денег и, как нам свойственно, разоряемся на дорогостоящей еде. Надо же чем-то себя побаловать.

Купили на кухню раковину с мраморным верхом. Белого цвета, она хорошо впишется в ансамбль; 30 шиллингов.

Я много чего отштукатурил; приятнейшее занятие. Теперь нам известно все о красителях и жидкостях самого разнообразного назначения, о наполнителях и очистителях.

Не так уж много сохранилось от первоначального дизайна: оконные проемы, неровные полы, одна или две балки. Но жаловаться не на что; осталось ощущение пребывания в старинном доме, прекрасная звукоизоляция, оригинальный вид, мы – высоко над уличным движением, и это жилье – наше; почему бы не полюбить его.

Странно, как в первые десять дней чувствуешь себя оторванным от внешнего мира. Вдали ото всего, мы обживали дом в полной изоляции, затворничестве, чуть ли не в склепе. Выходить на работу, возвращаться в нормальную колею – в этом было что-то нереальное.

1 мая

Писать стихи – значит расставлять слова в соответствии с теми смыслами, которые хочешь в них вложить. Обычный аргумент, выдвигаемый против такого определения, заключается в том, что данный процесс ведет в башню из слоновой кости: к самоизоляции, анархии и т. п. Есть, однако, естественная страховка против подобных опасностей; проще говоря, общий смысл, какой намеревается выразить художник, всегда находится под воздействием (и потому не исключает отношение) аудитории. Очень немногие из поэтов искренне имеют в виду: «Стихотворение – мое, оно выражает меня, и мне безразлично, будут его когда-либо читать или нет». Порядок в поэзии устанавливается так же, как в обществе; его источник – природа вещей. Существует естественная осевая связь между тем, что поэт хочет сказать, и той оценкой, какой он жаждет удостоиться. У одного почти все сводится к самовыражению, а оценка извне не имеет значения; другому важнее всего общественное признание; что до его глубинных индивидуальных побуждений, то sauve-qui-peut[581]581
  Спасайся кто может (фр.).


[Закрыть]
. И опознается это в ходе живого опыта: уравновешен ли и счастлив поэт, когда пишет то, что пишет? Если да, он пребывает в центре своей оси; если нет, равновесие нарушается. Все великие поэты пребывают в центре оси (не считая иных из так называемых «великих» поэтов современности, чье величие – не более чем симптом эпохи, в которую они живут).

«Симптом эпохи». Итак, эпоха – болезнь. «Что с ним такое?» – «У него эпоха».

5 мая

Бронте «Грозовой перевал». Перечитываю и снова чувствую, что оказываюсь во власти его чар. Почему это один из пяти-шести величайших английских романов? Во-первых, потому, что он стопроцентно правдиво передает мир воображения; иными словами, мир бессознательного и галлюцинативного. А там, где роман бросает вызов обыденной реальности, он лишь набирает силу (Когда я последний раз перечитывал его? В саду Нью-Кол-леджа, году в 1949-м, думаю[582]582
  См. с. 65.


[Закрыть]
.) На этот раз я отметил романтически «изысканные» пассажи лишь для того, чтобы убедиться, сколь малозначима их изысканность. Если она что-то и привносит, то лишь еще больше воображаемой реальности. Во-вторых, Хитклиф; разве, sui generis, в нем не воплощен архетип каждого мужчины – как в «Отелло»? И в-третьих, вневременность, пусть и заземленная во времени. Итак, полярность, ощущение времени и отпечаток извечной психологической правды (Хитклиф – мужчина, Кэтрин – его идеал), отпечаток иной реальности, столь далекой, столь близкой. И наконец, полярность целого, яростное столкновение непримиримых крайностей.

Сидя у себя на крыше, слышу странный звук. Бесконечно повторяющийся отчаянный гомон. Над головой пролетела ворона, преследуемая ястребом. Ястреб атаковал снова и снова, пикируя, падая камнем. Я был без очков, но предшествующее нетрудно себе представить. Ворона не испускала криков – вероятно, потому, что не могла разомкнуть клюв. А единственное, чем она могла так разъярить ястреба, – украсть у него птенца или яйцо. Судя по всему, так и было. Но крик ястреба повергал в ужас. Страшнее не придумаешь.

Июнь

«Оглянись во гневе». Фильм. Очень впечатляющий для этого века и периода. В нем налицо всякого рода несообразности и психологические non sequiturs[583]583
  Ложные выводы (лат.).


[Закрыть]
, но тональность угадана удивительно верно: терпкий вкус гнева, намеренная горечь, ожесточенность сердца. И отказ делать что бы то ни было, что-либо утверждать, отказ притворяться – это, безусловно, в духе нашего века. Конец притворства – это конец старого общества. Но пока нет ни нового рождения, ни даже его предвестия.

6 июля

Почти завершен первый вариант нового произведения – «Мозаик»[584]584
  Задуманная как мозаика фрагментов повествования, эта неопубликованная рукопись, которую автор будет не раз перерабатывать в последующие годы, начинается с рассказа о несчастной любовной связи его друга, перерастая затем в роман о начале супружеской жизни Дж. Ф.


[Закрыть]
.

Лекарство от энтероколита. Пахнет точно так же, как пыльца дикой орхидеи. Меня нередко изумляют эти любопытные параллели между вкусом, запахом и настроением.

Помню, как-то утром я спускался по Аркрайт-роуд. Был пасмурный день, над холмом дул сухой теплый ветер. И вот в такой обыденной, до боли знакомой обстановке меня вдруг посетило какое-то далекое место, странное, нездешнее настроение – в тот миг я был почти что другим человеком; такова мощь генетической памяти. В подобные моменты часто проявляется нечто дикое и природное, не имеющее ничего общего с этим веком, несвойственное моему сознательному «я». Обычно они накатывают с ветром, с его запахом. Вдруг беспричинно возникают озарения, воспоминания. Не могу определить, что во мне пробудил этот миг на А.-р.: лесистый ландшафт, приятное чувство подъема, затем спуск, прогалины в чащобе… Самым любопытным компонентом было пасмурное небо. От него ощущение таинственности еще более усугублялось.

Страдаю от энтероколита. Стоит страшная жара, беспощадное синее небо. Все время потею, терзают кишечные колики. Пришел врач, глянул на меня; насупился, когда я довольно резко, вежливо, но без тени тепла заговорил с ним. Эскулап-служака без чувства юмора. Моего обычного, Чизхолма (это его сменщик), в Хэмпстеде все презирают. Он не спешит поставить диагноз, улыбчив, глуповат, больше интересует тем, что стоит в комнате. Но этот врачишка оказался еще хуже, он был до тошноты уверен в себе; едва я начал перечислять симптомы, как он уже все решил. И когда я сказал:

– У меня саднит в горле… – ответил:

– Инфекция перешла в кишечник.

Скажи я ему, что каждый вечер вижу на дверце платяного шкафа Святую Троицу, он не удивился бы. Думаю, этот врач – по сути, задержавшийся в развитии ученик грамматической школы – испытывал немалые трудности в общении. А люди, стремящиеся в быту опереться на авторитет профессии, опасны. Выписывая рецепт, он спросил, сколько мне лет.

– Тридцать три, – ответил я.

А позже обнаружил, что на бланке написано: «Не выдавать детям до четырнадцати лет».

Римская пантомима; мастерство американцев в жанре музыкальной комедии. Низкие и вульгаризированные жанры искусства – страховка империи.

Искусство естественно произросло из греческой реальности, а также английской (в меньшей степени). Но у римлян не было естественного источника; они перенимали жанры греков. Американцы либо копируют английское/европейское (подобно тому, как великие римские писатели копировали творения греков), либо пытаются остаться сами собой и тогда опускаются до сниженных форм искусства. Когда американцы и римляне велики, они велики вопреки тому, что они – американцы и римляне. Когда велики греки и англичане, они велики благодаря тому, что они – греки и англичане. На данном уровне, уровне высокого искусства, сравнение, лестное в других отношениях, не срабатывает. Величие уникально: различаются лишь его истоки.

1 августа

Опасность воспринимать самое себя чересчур всерьез – вот как можно сформулировать дилемму, стоящую перед поэзией; и перед ней пасует масса умных людей. Поэзия предполагает некую простоту, наивность.

Мир (наше знание о нем) становится все сложнее. Поэтому нам приходится все чаще прибегать к стенографии – дабы обозначить это знание в символах и обобщениях.

Обычно выдвигаемое против этого возражение – плод мысли философа-естественника: все суждения, включающие причины, не описывающие явления физического мира, ненаучны; а следовательно, дурны. Но они же просто ненаучны. Фактически сложносоставные слова подобны аэроплану: без них не обойтись, коль скоро человеку предстоит познать весь окружающий мир. А познать весь мир – это значит (в научном смысле слова) познать каждую его деталь. Однако очевидная невозможность этого лишь подтверждает ценность другого рода обобщающего знания.

Есть к тому же и педагогический ракурс. Как иначе обучить мир миру?

3 августа

Начинаю чувствовать себя лучше; какая бы болезнь на меня ни свалилась, она, кажется, позади. Более или менее завершил «Мозаики». Испытываю соблазн добавлять к ним и добавлять, но они должны быть лаконичными. Как бы то ни было, к черту многословие.

Теперь мне предстоит опубликовать: «Мозаики», «Аристос», пьесу о молодом офицере (она нуждается в переработке) и роман о Спеце – «Магаристос», или «Волхв». Затем, предположительно, наступит черед Робин Гуда.

У меня также готово множество стихов.

Я совсем разленился по части дневника; мне нужен еще один спокойный месяц. Хотя на самом деле «Мозаики» не что иное, как его продолжение.

Не исключено, что Э. беременна. Выражусь точнее: раз или два мы с ней поленились прибегнуть к противозачаточным средствам. Такова неприкрашенная истина. В жизни, не в романе, решив завести ребенка, в это бросаешься очертя голову. «Очертя голову», быть может, и не совсем подходящее определение: скорее – взвесив все, что с этим связано, материально и физически; принципиально лишь, что решаешь положиться на волю случая. Э. хочет ребенка, я тоже – солидаризируясь с ее желанием, а также, как мне думается, с желанием О. Последнее я ощущаю с такой отчетливостью, что ничуть не сомневаюсь: он действительно мечтает о внуке. Хотя, конечно, вслух об этом не говорится. Далее. Согласно романной логике, детей зачинают в момент жаркой страсти или гармонии, бросая вызов скоротечности земного удела; что до нас двоих, то мы отнеслись к этому без подобающего пафоса и даже с оттенком юмора. Суть в том, что в рамках тех отношений, которые я попытался установить с Э., бурной страсти места попросту нет; ее заместило ровное взаимопонимание. Извечное таинство, если можно так выразиться, воспарило над чистой физиологией, не нуждаясь ни в особом церемониале, ни в комментарии. Во всяком случае, когда ребенка зачинают, положившись на волю случая, есть в этом нечто безошибочное. Под безошибочным я в данном случае имею в виду отвечающее голосу глубинной реальности.

Недавно принялся перечитывать с подстрочником Горация. Мне необходимо глубже заняться латынью. В римских поэтах – прежде всего Марциале, Ювенале, Горации – мне импонирует как раз то, что принципиально чуждо Риму. Слов нет, мы видим в них – если воспользоваться заезженным штампом – «высочайший расцвет» римской цивилизации. Но фактически все они восстают против нее: образцы их мышления – скорее греческие, сократические, нежели римские. Есть какая-то злая ирония истории в том, что их ассоциируют с веком, который они обличали. Вычтите из него полтора-два десятка великих римских поэтов и историков, и к чему придете? К цивилизации, которая смердит.

Как обычно, то же и в Америке.

Вывод: великие римские и американские писатели велики – вопреки тому, что они римляне и американцы.

Величие греческой цивилизации в том, что, заронив эмбрионы своей культуры повсюду в известном в ту пору мире, она заронила свои эмбрионы в голову каждого, кто с ней соприкасался.

По внешнему облику мы можем быть римлянами, но умом остаемся греками.

1 сентября

Л. Р.[585]585
  Лоррейн Робинсон.


[Закрыть]
увольняется из Св. Г.; я наследую ее должность. Если изъясняться на местном жаргоне, начинаю заведовать тем, что здесь именуют кафедрой английского языка. Утром в первый день учебного года заседаю в президиуме вместе с другими заведующими перед двумястами ученицами. Отвечаю на улыбки Джона, улыбки коммодора воздушного флота[586]586
  Коммодор воздушного флота – кузен Джона Лавриджа, руководивший в колледже административной деятельностью.


[Закрыть]
, смотрю на девичьи лица, для кого-то неотразимо притягательные. Впрочем, при всей притягательности в большинстве своем они весьма заурядны. Но как мало среди них необаятельных!

Платить мне станут на сто фунтов в год больше; если вычесть налоги – не больше чем на фунт в неделю, а нагрузка – гораздо больше, чем добавочный час в неделю. Так что радоваться нечему. Однако, подумав как следует, констатирую: радуюсь. Положа руку на сердце: испытываю удовлетворение. Во мне взыграло честолюбие. Гаденькое, неистребимое влечение к униформе. Радость от лишней звездочки на погонах.

28 сентября

Провожаем Л. Р. Зашли с Флетчером в занимаемые ею апартаменты на Бакленд-Кресент, за Швейцарским коттеджем. Отвратительная квадратная комната с облезшими обоями ядовито-желтого цвета и потрескавшимся потолком, захламленная бланками, конвертами, немытой посудой, брошенным в ожидании стирки бельем, какими-то коробками, газетами, вырезками – всеми отбросами ее тутошнего существования. Постоянно внушая себе, что не надо суетиться, она тем не менее суетилась, лезла из кожи вон, пеклась обо всем на свете. Пока она укладывала вещи, мы стоя пили виски; затем поехали на станцию Виктория, еще выпили. Погрузили Л. Р. на ночной паром и отправились восвояси, помахав ей на прощание и убеждая друг друга: славный сумасшедший дом ее ждет и т. п.[587]587
  Лоррейн Робинсон оставила свой пост в колледже Св. Годрика, чтобы соединиться со своим избранником во Франции.


[Закрыть]
. На самом деле сочувствовать ей вряд ли уместно: ведь ступать из чистилища в ад, ступать со всей решимостью воспитанной в антиметодистском духе полу-шотландки-полуканадки – это совершенно в ее стиле. И все же она из тех немногих людей, чье исчезновение с собственного горизонта ощущаешь болезненно, из тех, на кого можешь положиться, за кем чувствуешь себя как за каменной стеной. Узнав о ее увольнении, многие с сожалением покачивали головой; ничего такого не было бы, не будь ее присутствие на работе столь необходимо. Ко всему прочему, была у нее способность делать случайное закономерным и неизбежным – способность, которой то ли от исконного мужества, то ли из духа противоречия обладают буквально единицы; и, сколько бы ни сокрушались местные доброхоты, заменить ее было некем. Вокруг ее имени возник локальный, но трагический ореол.

Ее уход означает, что на меня свалится уйма мелких забот: составление списков, корректировка расписания, подготовка отчетов. Тьма совершенно бесполезных вещей, пожирающих время. Уйма мерзких организационных и координационных дел, с которыми, как мне казалось, я раз и навсегда покончил после Бедфорда.

«Большие надежды». Глава 29. Одна из тех замечательных хрестоматийных глав Диккенса, которые затрагивают в душе нечто поистине глубокое и важное[588]588
  Став лондонским джентльменом, Пип спустя много лет возвращается в дом мисс Хэвишем. В нем снова вспыхивает страсть к ее воспитаннице – прекрасной Эстелле. Эстелла предупреждает его: у нее нет сердца, – но мисс Хэвишем, некогда покинутая собственным возлюбленным в день свадьбы, побуждает его любить Эстеллу, несмотря на все ее бессердечие: «Если она к тебе благоволит – люби ее! Если мучит тебя – все равно люби! Если разорвет твое сердце в клочки – а чем старше человек, тем это больнее, – люби ее, люби ее, люби!» (Пер. М. Лорие.)


[Закрыть]
. Архетипичных глав.

Эмили Бронте задумала «Грозовой перевал», когда читала эту главу. В моих глазах это обстоятельство неоспоримо, несмотря на то что «Г.п.» был написан в 1846 году, а «Б.н.» – в 1861-м. Глубинная связь между тем и другим неразрывна. Пара Эстелла – мисс Хэвишем находится на том же полюсе повествования, что и Хитклиф – Кэтрин; Пип – Эдгар Линтон, а Джо – Нелли Дин.

Две наши новые преподавательницы. Миссис Карри: милая, настороженная, интеллектуальная, постоянно балансирующая на грани язвительности и испуга. Но подо всем этим – трогательный птенчик, абсолютный новичок в нашем деле. И мисс Брэмелд – тридцати лет, осанистая, с одним глазом, накрашенная, благопристойная, брошенная, думается, каким-нибудь юнцом, обладающая голосом чтеца-декламатора. На меня произвела впечатление культурного человека. Но как-то мы вместе шарили по полкам, в поисках того, что можно выбрать для классного чтения, и я предложил ей «Великого Гэтсби».

– Пожалуй, вот это, – сказал я, и тут мисс Брэмелд заколебалась.

Мне подумалось, что роман не кажется ей подходящим для девочек школьного возраста. И вдруг эта самодовольная стерва заявляет:

– А кто такой этот Гэтсби? О нем обязательно надо знать?

30 сентября

Яблоки в раковине под сильной струей: у них странная привычка выстраиваться так, чтобы попасть прямо под струю из крана. Будто некая сила их толкает. Есть в таком движении какая-то непостижимая тайна тайна самой жизни, ее скрытого коловращения.

Э.: пошлый анекдот, который рассказала одна из ее сотрудниц.

«Изнасиловали девушку. Она идет в полицию.

– Вы можете описать насильника?

– Нет, – отвечает она.

– Совсем ничего не запомнили?

– Ну, я думаю, это был консерватор.

– Консерватор?

– Думаю, да.

– Из чего вы это заключаете?

– Потому что мне никогда не бывало так хорошо»[589]589
  Выражение «Вам никогда не бывало так хорошо» ассоциировалось в широком общественном мнении с развертывавшейся в этот период предвыборной кампанией консервативной партии. Некогда бывшее лозунгом демократической партии США, выдвинутым на выборах 1952 г., оно было взято на вооружение премьер-министром Гарольдом Макмилланом; в речи, произнесенной в июле 1957 г., он заявил: «Будем откровенны: большинству нашего народа никогда еще не бывало так хорошо».


[Закрыть]
.

Всеобщие выборы. Их исход меня волновал, и я пришел в ярость, когда объявили итоги голосования[590]590
  Всеобщие выборы прошли 8 октября 1959 г. Несмотря на целый ряд провалов во внешней политике, консерваторы одержали очередную победу, получив сто мест в парламенте. В ноябре 1956 г., после перемирия, заключенного под эгидой ООН, англичане вынуждены были вывести свои войска из зоны Суэцкого канала. На Кипре кампания вооруженного протеста против британского правления, вкупе с нарастающими конфликтами между греческой и турецкой общинами, привела к убийственному британскому плану разделения острова на две зоны. В находившемся под британским протекторатом Адене, после того как в 1958 г. там было введено чрезвычайное положение, с новой силой зазвучали голоса арабских националистов, требовавших независимости.


[Закрыть]
. Ничто не могло бы послужить лучшей иллюстрацией отчуждения индивидуума от общества. Подойдите к любому англичанину и спросите его. «Ваш голос – решающий. Отпустите вы правительству позор Кипра, Суэца, Адена?» Он проголосует против. Фактически отдавая себе отчет, что его голос ничего не стоит. Демократия не более чем фикция, когда демократ из голоса гражданина превращается в безликую цифру. Что уж тут говорить об апатии. Апатичным может выглядеть человек, сидящий в тюремной камере, но он же просто отбывает наказание, ему не на что надеяться, он знает, что он – всего лишь песчинка в пустыне. А потому голосует брюхом или вовсе никак. Голосует за статус-кво.

1 ноября

Лес неподалеку от Саут-Миммз. Раз уж оказались в провинции, решили на денек выбраться на природу. Сели не на тот автобус, доехали до Поттерз-Бара, а оттуда пешком двинулись вперед, надеясь, что город вот-вот кончится. Не тут-то было. Потянулись целые мили «исполинского нароста»: домов, автобусов, гаражей, торговых лавок, асфальта, цемента. Э. расплакалась. Наконец мы вышли на более открытое место и увидели объездной путь. Восемь чибисов на лугу, а по другую сторону – большое скошенное поле. Пройдя по нему, вступили в лесополосу. Позавтракали, поглядывая через поле на шоссе по нему ползли, струились, мельтешили машины, до ужаса напоминая движущихся муравьев. А сам лес – он как-то не замечает всего этого, очень таинственный, как бывает лишь осенью, отзывающийся пением вьюрка и дрозда, дышащий необыкновенным покоем. Особенно странно звучат песни вьюрка и завирушки – дальние, нездешние, чем-то пугающие. Стоит мне после большого перерыва снова оказаться в лесу, как меня переполняет такое пронзительное, такое невыразимое счастье, что я сам себе дивлюсь. Особенно сегодня: день начался так плохо, но вот каким-то волшебным образом вмиг раскрылся мир дикой природы. Лес был на удивление красив: целая роща папоротников, в которой снуют лесные голуби. Вдоволь насобирав желудей, мы двинулись на север. Услышали, как кричат фазаны. Набрели на дикую яблоню, набрали полкорзины яблок. Ближе к вечеру проступила роса, под ногами стало мокро; в этом есть что-то очень английское. А с объездного пути доносился непрерывный рев машин. Параллельно шоссе, а затем по боковой дороге мы добрались до Саут-Миммз, чувствуя себя существами другого, старого, мира. Контраст между тем и другим ощущается все сильнее и сильнее. Ни на миг не затихающая дорога, а за несколько сотен ярдов – нерушимый сельский покой. Сегодняшний человек – стопроцентное дитя города.

25 декабря

Рождество наедине с Э. К обеду у нас была утка; она подарила мне «Жизнь поэтов» Джонсона; послушали, как по радио читают «Беппо»[591]591
  «Беппо. Венецианская повесть» (1818) лорда Байрона, переданная вечером по третьей программе Би-би-си.


[Закрыть]
. Ветер и дождь.

Январь 1960

«Язык» музыки и язык как таковой (слова): их основное различие в том, как функционируют отдельная нота и отдельное слово. Сама по себе нота не имеет значения; она обретает его, будучи поставлена в ряд. Отдельно взятое слово значение имеет; вне контекста оно (слово) может показаться непонятным, но его значение, или значения, фиксированны. Музыкальная нота абсолютно несоотносима с каким бы то ни было значением: языковым, ассоциативным, литературным, эмоциональным, психологическим; даже в рамках гармонической (симультанной) группы или мелодического ряда ее значения множественны – в зависимости от темперамента, расовой принадлежности, музыкального опыта и т. п. слушателя. Думаю, это немаловажно, когда речь заходит о поэзии. Прежде всего, применительно к тому, когда поэзию рассматривают как музыку; по сути, «музыкальной» поэзии быть не может, ибо конечные задачи того и другого из этих искусств несопоставимы. Музыка пользуется «языком», непосредственная прелесть и желаемый эффект которого заключаются в расширении диапазона значений – к тому же внеязыковых; а поэзия прибегает к языку, изначально наделенному значением (независимо от того, стремится к этому поэт или нет). Большинство так называемых музыкальных образных средств поэзии: аллитерация, созвучие, рифма и т. п. – фактически являются ритмическими средствами, родственными музыке. Подлинный брат поэзии – танец, но явно не музыка в ее мелодических и гармонических аспектах.

И во-вторых, многозначная образность и неясность постсимволистского стиха; разве не воплощают они точный итог того, к чему может привести попытка насильственно повенчать поэзию с музыкой? Прийти к органичному целому невозможно.

29 января

Перевожу Марциала: проблема афоризма, афористичной строки. Сделать ее на слух современной невозможно. И дело не в языке – оно в способе мыслить. Афоризм есть обобщение, и потому он несовременен. Столь многое в Марциале: циничная, горькая, ироничная, саркастическая, бичующая сторона его индивидуальности – без труда перелагается на нынешний язык. Но римская сторона, классическая, с блеском и на века суммирующая, – в ней-то и все трудности.

Еще одно: разница между переводом с подстрочником и без подстрочника. Несравненно большее удовольствие (при всех сложностях, включая риск превратного прочтения при моем уровне владения латынью) получаешь, переводя без подстрочника. В одном случае перед тобой – путешествие и лицезрение места как такового; в другом – кинокадр или фотография. Чудесно, когда сквозь туман собственного невежества начинает просвечивать смысл.

25 февраля

Изгнание из рая. Этот миф берет начало в природе человека, снедаемого завистью к животным. Завистью к тем, кому не дано сопоставлять и воображать; кто в этом не нуждается.

Читаю «Эклоги» Вергилия; все еще с таким наслаждением, что хочется плакать. С каким необыкновенным мастерством он может наполнить смыслом отдельную строку.

«Братство» – роман, созданный в 1880-е годы под знаком идей ОРХЗ[592]592
  Общество распространения христианских знаний.


[Закрыть]
, недатированный и анонимный. Сплошь выдержан в ровном сером проповедническом тоне. Sans[593]593
  Ни (фр.).


[Закрыть]
света, sans красок, sans крови; и тем не менее персонажам присуще определенное жизнеподобие. От подобных сальвационистских текстов легче легкого презрительно отмахнуться; однако, думается, от своих создателей он потребовал большего мастерства, нежели мы готовы за ними признать. Его героям свойственна некая моральная сила; налицо и карикатура на благочестие и добродетельность. А сколько торжественности! Сколько серьезности! Добро несокрушимо! Зло абсолютно неискупимо! Истинно викторианское произведение.

Иерархия: женщинам надлежит смотреть на мужчин снизу вверх. Рабочие уважают работодателей. У всего свое место. Быть хорошим в глазах викторианца значило держать вещи на местах и не сходить с собственного. Попытка посредством морали упростить все на свете в век художественной и интеллектуальной диверсификации. Так и представляешь себе заставленную, бестолково загроможденную викторианскую комнату 1880-х, а в ней – эти чокнутые добродетельные создания с их неприхотливой моралью, твердолобой приверженностью воле Господней.

Вергилий: величайшая тайна Четвертой эклоги (Sicelides Musae…[594]594
  Музы Сицилии…


[Закрыть]
). Сколько попыток представить ее как пророчество о пришествии Христа[595]595
  Эклога IV, написанная в 40 г. до н. э., предвещает появление ребенка, в правление которого воцарится всеобщий мир и на Земле вновь настанет Золотой век.


[Закрыть]
. Почему просто не предположить, что апостолы и сам Иисус знали ее и включили в собственный, сознательно сконструированный миф? Спрашивает, скажем, Лука Матфея (или Матфей Луку): «Вот поэт, о котором всегда говорят римляне, с его неизменными пророчествами: «ultima aetas», «iam redit et virgo», «nova progenies caelo demittitur alto», «genus aurea»[596]596
  «Последний век», «Дева грядет к нам опять», «снова с высоких небес посылается новое племя», «род золотой» (лат.).


[Закрыть]
, – отчего бы нам этим не воспользоваться?»

Разумеется, «это» не что иное, как общая культурная собственность. Не в том дело, что Вергилий предвидел, а в том, что апостолы могли оглянуться назад.

29 февраля

Монтраше. Прекрасное вино. Когда оно выпито, что-то навсегда исчезает из жизни. Вино – как живое существо. Не часто оно бывает таким, но не зря же вино становится предметом фольклора, народного мастерства.

«Ученый цыган». Величайшая из поэм, написанных между эпохой романтиков и «Бесплодной землей».

В авторском предисловии к книге стихов 1853 года Арнолд настойчиво акцентирует то, что мне представляется пороком современных поэтов. Вот его слова: «Появляются стихи, существующие, кажется, лишь ради отдельных строк и строф, но отнюдь не ради того, чтобы произвести какое-то общее впечатление». И еще: «Кто пытается постичь поэзию исключительно как набор приемов, посредством которых тщится овладеть ремесленным умением, не привнося души и материи». Вот-вот: речь о техникомании.

20 марта

Роберт Фоулкс «Предостережение грешникам» (1678). Любопытный памфлет, который дал мне почитать Норман. Потом я купил его. Фоулкс был викарием Стэнтон-Лейси в Шропшире; он соблазнил девушку и убил зачатого ею от него ребенка; казнен 31 января 1678 года. Немыслимый страх перед вечным огнем.

Еще одна из шуточек в ходу у дам, с которыми работает Э.

«Приходит мужчина делать педикюр. Девушка, мастер, приглашает его сесть. Не успевает он опуститься в кресло, как начинает расстегивать брюки.

– Но это же не ноготь!

– Ну почему бы вам не подшлифовать его на полдюйма? – отвечает он».

И еще. «Бог Тор принял человеческое обличье и провел ночь с женщиной, к которой проникся страстью. Наутро он решает открыть ей свою тайну.

– Я – Тор, – говорит.

– Я тоже, – отвечает его постельная спутница, – но все равно здорово».

30 марта

«Ярмарка тщеславия». Читаю впервые.

То, чего нельзя представить в сегодняшней литературе, – способ изложения. Постоянные апелляции к оборотам типа «ну, мне надо продолжать рассказ», к собственной биографии («в бытность мою…»), притворное самоумаление («это отнюдь не великий роман» – в смысле: это великий роман), намеренное приукрашивание стиля, избыточность примеров и образов. При всем своем декларированном антидендизме Теккерей – денди; и его литературная техника изобилует тем, что в социальном и моральном плане он так яростно обличал, – притворством и претенциозностью. Я отнюдь не сетую: это украшает его прозу. Но и означает, что его разоблачение мнимых ценностей, осуществляемое с привлечением мнимых ценностей в способе изложения, нечто вроде бравурного циркового номера на ярмарке в Воксхолле в исполнении иллюзиониста-универсала: фокусника, гипнотизера и мага в одном лице, – терпит позорное фиаско в соревновании с писательницей, разоблачающей те же пороки, не прибегая к мнимым ценностям; иными словами, с Джейн.

В сравнении с нею все Теккерей и Диккенсы – цирковые клоуны и ярмарочные фигляры.

* * *

Курение, или, точнее, воздержание от оного. Дойдя до тридцати сигарет в день и на протяжении долгих недель стремясь с этим покончить, в минувший понедельник – а сегодня суббота – я осуществил сие благое намерение; и с того дня не выкурил ни одной. Самый легкий способ достичь этого (до пятницы мне не приходило в голову) – персонифицировать, демонизировать искушение. Когда я чувствую, что тянет курить, то говорю себе: «Это глас Сатаны». Помогает. Любимый аргумент моего антипода: «Да разве это важно? Что понапрасну мучиться? Все равно придет день и закуришь» – и: «Одна не в счет. Одна-единственная». Его главный союзник, вне всякого сомнения, скука. Наибольшему соблазну подвергаешься, когда (иногда это тоже с удивлением открываешь для себя) скучаешь. Проверяешь работу учеников, делаешь что-то для колледжа (сидя в своем крошечном кабинете), в конце занятий (сиречь конвейера), с людьми, которые утомляют, шагаешь по знакомым тротуарам, выполняя прискучившие обязанности, не считаясь с собственными желаниями. Даже после еды возникает нечто вроде намечающейся скуки – ждешь, когда вновь пробудится аппетит. Я курю также, когда пишу, но это – показатель затруднений и неудовлетворенности. Тянусь к сигарете, заблудившись в двух строках.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю