Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 49 страниц)

– Нет, ваше сиятельство, что-то не припомню, – тихо ответил Григорий Наумович; но он солгал своему господину и, может быть, в первый раз.

Старик-камердинер вспомнил торговца с кружевами, с лицом, как у цыгана, которого он впустил за деньги в княжеский дом.

«Вот оно что выходит, виновник княжеской беды я, через меня и сыр-бор загорелся», – подумал Григорий Наумович и печально поник своей седой головой.

XXXI

«Ох, жизнь, жизнь! Вот, не было печали, так черти накачали!.. Сколько лет я в близкой дружбе находился с князем Платоном Алексеевичем. И вдруг всей нашей долгой дружбе конец. Из-за чего? И зачем я впутал себя в это дело?

Пропал без вести офицер Серебряков, ну и пусть его. Он мне ни сын, ни брат, ни сват. Может, князь Платон и не знает, где находится Серебряков. Положим, быть этого не может. Наверное, князь сам его припрятал, поди, в неволе держит? Нрав князя Платона мне хорошо известен. Его не тронь. Со свету сживет. Пощады от него не жди. Эх, ну, где теперь я искать стану Серебрякова? Не пыткой же мне выведывать у князя Платона, куда он подевал дочернина милого дружка?» – таким думам предавался граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский, возвращаясь к себе, в роскошный дом-дворец, находящийся на Моховой, близ Кремля.

Граф Петр Александрович в своей приемной застал обер-полицеймейстера.

Судя по лицу, начальник полиции был чем-то сильно встревожен и озабочен.

– Вы что? – сухо спросил у него фельдмаршал Румянцев-Задунайский.

– Ваше сиятельство, имею честь отрапортовать…

– О чем, что?

– Исполняя приказание вашего сиятельства, я отрядил стражу с полицейским офицером, чтобы арестовать поляка Ивана Зорича и препроводить его в острог.

– Ну, ну? Да говорите скорей, сударь мой! – сердито проговорил граф Петр Александрович, – он недолюбливал начальника полиции.

– Зорич скрылся, ваше сиятельство, бежал, – робко произнес обер-полицеймейстер.

– Как, как бежал?

– На родину бежал, ваше сиятельство.

– А как же ты смел до сего побега допустить преступника! Как смел, спрашиваю я, государь мой?

– Помилуйте, ваше сиятельство.

– Нет, государь мой, миловать тебя я не намерен. О твоем упущении доведу до сведения государыни императрицы.

– Я не виноват, ваше сиятельство.

– А кто же? Может, я по-твоему, виновен? Ты начальник полиции, ты и отвечаешь. Я сейчас поеду к генерал-губернатору жаловаться, – кричал на начальника полиции граф Румянцев-Задунайский.

– Видит Бог, я не виновен, ваше сиятельство. Поляка кто-нибудь предупредил.

– А кто, кто предупредил? Наверное, кто-нибудь из твоих же подчиненных. Я отдал приказ об аресте поляка сыщику?

– Так точно, ваше сиятельство, сыщику Мишке Жгуту, он и доставил мне сей указ; я тотчас же отдал распоряжение об его исполнении.

– Хорошо исполнение, нечего сказать. Мне необходимо было сделать допрос поляку о пропавшем офицере Серебрякове. С кого же я теперь, государь мой, стану чинить допросы? Чтобы бежавший был разыскан. Слышишь?

– Слушаю, ваше сиятельство.

– Где хочешь, а отыщи мне его. Поставь всю полицию на ноги. Пошли по всем дорогам погоню.

– Погоня уже послана, ваше сиятельство.

– Повторяю, поляк Зорич чтобы был отыскан. Не худо допросить хорошенько сыщика, прямо ли к вам он принес мой приказ? – уже более спокойным голосом проговорил граф Петр Александрович.

– Сыщик человек испытанный, ваше сиятельство, исправный и до службы очень старательный.

– А все же допросить его не мешает.

– Будет исполнено, ваше сиятельство.

– Так или иначе, а поляк чтобы был розыскан и представлен мне.

– Слушаю, ваше сиятельство. Еще никаких приказаний не будет от вашего сиятельства?

– Никаких! Ступайте.

С низким поклоном оставил начальник полиции кабинет вельможи; вернувшись к себе, он потребовал немедленно Мишку Жгута.

– Ну, Жгут, выручай! – такими словами встретил начальник полиции сыщика.

– Рад стараться, ваше превосходительство, – вытягиваясь в струнку, ответил тот.

– Верни, розыщи. Вырой хоть из земли или роди мне поляка Зорича!

– Постараюсь, ваше превосходительство.

– Постарайся, Жгут. Иначе мне и тебе придется плохо. Фельдмаршал Румянцев-Задунайский со свету нас обоих сживет.

– Помилуйте, ваше превосходительство, за что же?

– Здорово живешь. Ведь граф не свой брат, с ним не заговоришь! Пожалуется генерал-губернатору, вот и пиши пропало, подавай в отставку. Так ты, Жгут, не доводи меня до такого положения. Выручай. На тебя одна надежда.

– Я, ваше превосходительство, живот свой готов за вас положить.

– Знаю, Жгут, знаю. Поэтому и говорю: выручай, старайся.

– Душою рад, только, ваше превосходительство, прикажите как выручать-то?

– Известно как, верни Зорича и предоставь его, каналью, в мою канцелярию.

– Трудно, ваше превосходительство.

– Что трудно?

– А вернуть поляка.

– Врешь, не трудно. Возьми тройку, мало – две, и лети по следам поляка; верни его во что бы то ни стало.

– Не вернешь, ваше превосходительство, – настойчиво проговорил хитрый сыщик.

– Я… я приказываю тебе!

– Можно, ваше превосходительство, и поляка Зорича не вернуть, а от беды и ответственности перед графом Румянцевым-Задунайским избавиться, – как бы что придумав, живо проговорил Мишка Жгут.

– Но как, как?

– Подложного Зорича предоставить к его сиятельству графу.

– Подложного? Как же это так?

– А вот как-с: ведь его сиятельство, граф поляка Зорича не знает, он ни разу его не видывал!.. Так ли?

– Так, так. Дальше!

– А дальше, ваше превосходительство, будет, что я предоставлю графу другого поляка, который будет называться Зоричем, и он при допросе ответит графу Румянцеву-Задунайскому все то, чему мы научим его говорить.

– Мишка, а ты гений! – весело воскликнул начальник полиции, радуясь находчивости и «смекалке» своего доверенного сыщика.

– Как вы изволили сказать? – не понимая, переспросил Мишка Жгут.

– Говорю, ты гений. Впрочем, слово тебе это неизвестно, объяснять нечего. А ты лучше скажи, у тебя на примете есть человек, который будет изображать перед вельможей графом поляка Зорича, если мы настоящего не поймаем?

– Есть, ваше превосходительство.

– Молодчина ты, Жгут! Право молодчина!

– Только, ваше превосходительство, надо денег дать подложному Зоричу, чтобы он выдавал себя за настоящего.

– Известно. Разве кто даром согласится принять на себя чужое имя.

– Это бы еще куда ни шло. А то ведь тому человеку придется в остроге посидеть, а может и пытку попробовать. Ведь вы сами изволили сказать, ваше превосходительство, что граф Румянцев-Задунайский шутить не любит.

– Верно, Жгут, верно! Кто попадет к нему в руки, тот натерпится муки.

– Вот видите, ваше превосходительство, стало быть без денег нельзя.

– За деньгами дело не постоит.

В тот же день, вечером, перед графом Румянцевым-Задунайским стоял какой-то сомнительной наружности человек, со связанными назад руками. С лица и по своему выговору он походил на поляка или скорее на цыгана, о чем говорил смуглый цвет его лица и черные, кудрявые волосы на голове и длинные такие же усы; ввел его в графский кабинет полицейский комиссар.

– Ты поляк? – пристально посматривая на стоявшего перед собою человека, спросил у него граф Петр Александрович.

– Так точно, ясновельможный пан, сиятельный граф.

– Сказывай свое прозвище.

– Зорич, по имени Иван, – не моргнув глазом, ответил вымышленный Зорич, подкупленный сыщиком Мишкой Жгутом, он был никто иной, как по роду занятий шулер, промышлявший, подобно Зоричу, темными делами. Зорич и Ветринский были друзьями издавна; Ветринский находился почти всегда у Зорича на его постоялом дворе; он так же, как и его приятель, был в сильном подозрении у московской полиции.

Мишке Жгуту не составило большого труда уговориться с Ветринским, чтобы он на время принял имя своего бежавшего приятеля Зорича.

Мишка-сыщик дал ему за это денег и предупредил, чтобы он не боялся, если на несколько дней посадят в острог, и научил, что ему отвечать, когда граф Румянцев-Задунайский будет ему делать «строгий» допрос.

– Допроса я не испугаюсь и к острогу мне не привыкать; у меня там место насиженное. Только денег дай мне побольше. Ради золота я готов предать себя хоть дьяволу! – такими словами ответил поляк Ветринский сыщику.

– С полицией я хочу жить в ладу и потому готов ей помогать, – добавил он.

Денежный торг был заключен, и вот поляк Ветринский преобразился в поляка Зорича.

– Тебя где изловили? – после обычных допросов спросил граф Петр Александрович у мнимого Зорича.

– Верстах в сорока от Москвы, – ответил спокойным тоном Ветринский.

– Зачем бежал?

– Ответственности испугался. Думал меня засудят, вот и сбежал.

– Если правду будешь сказывать, то бояться тебе нечего.

– Извольте спрашивать, ясновельможный сиятельный пан.

– Только, поляк, смотри, по правде, по совести говори… Не заставляй меня прибегать к помощи заплечных мастеров.

– И без них, пан граф, обойдемся.

– То-то, мол, смотри!.. Будешь упираться или неправду говорить, кнут у меня попробуешь.

– Изволь спрашивать, сиятельный граф.

– Офицера Серебрякова знаешь ли?

– Как же мне не знать пана офицера; он всегда у меня останавливается, когда в Москву приезжает.

– Говорят, ты ему свидание устроил с княжною Полянской, правда ли? – пристально посматривая на проходимца, спросил у него граф Румянцев-Задунайский, принимая его за Зорича, содержателя постоялого двора.

– Таиться не стану, то было мое дело.

– Так… Расскажи, как же ты устроил сие дело?

Поляк Ветринский рассказал графу все то, чему его учил сыщик Мишка Жгут.

Надо заметить, что полиция недолюбливала сурового и необщительного князя Платона Алексеевича Полянского.

Особенно же недоволен был князем начальник полиции того времени.

Обер-полицеймейстер несколько раз приезжал с визитом к князю Полянскому и ни разу не был принят.

И, желая, как говорится, «насолить» князю, полиция научила, чтобы поляк Ветринский, давая показание графу Румянцеву-Задунайскому, старался в исчезновении гвардейского офицера Сергея Серебрякова обвинить старого князя Полянского.

Проходимцу Ветринскому это было все равно, и вот он показал на князя Полянского как на виновника. По его словам выходило, что офицер Серебряков наверное посажен куда-нибудь князем Полянским.

– Ну, это ты, поляк, брось! Не моги про то говорить, чего сам не знаешь, – крикнул на Ветринского граф Петр Александрович.

– Простите, ясновельможный граф, я говорю то, что знаю, – с низким поклоном промолвил Ветринский.

– А что ты знаешь, что?

– Пан офицер отправился в дом князя на свидание с его коханной княжной.

– Ну, и что же?

– И больше пан офицер ко мне не возвращался на постоялый двор.

– А разве офицер Серебряков не мог попасть в другое какое место, а не в княжеский дом? – сердито возразил поляку Ветринскому граф Петр Александрович.

– Зачем, ваша ясновельможность, пойдет пан офицер в другое место, когда он пошел в княжеский дом на свидание?

– Молчать!.. Довольно!.. Уведите его, – приказал граф Румянцев-Задунайский полицейскому комиссару, показывая на пройдоху Ветринского.

– Куда меня увести, ясновельможный пан? Неужели в острог?

– А то куда же? Там твое настоящее место…

– Помилуйте, ваше ясновельможность, за что же?

– Уведите же его, – голосом не допускающим возражения, проговорил граф Петр Александрович комиссару.

Ветринский был уведен.

Граф Румянцев-Задунайский, недовольный тем, что впутал себя в историю об исчезновении Серебрякова, стал придумывать, как бы ему прикончить это дело и выгородить князя Платона Алексеевича Полянского, которого он и после размолвки считал за своего приятеля.

«Как ни как, а надо вступиться за старого приятеля и не доводить его до ответственности. Спесив, упрям князь Платон, не в меру горяч бывает, а все же в обиду его не дам и зажму рты тем, кто князя Платона обвиняет в том, что будто он упрятал Серебрякова. Может это и правда… я сам уверен, что князь Платон где-нибудь в неволе держит Серебрякова… Даже может его давно и в живых нет… А все же дело это надо прекратить и князя выгородить… Поляка пускай недели две-три в остроге подержат, покуда молва утихнет, а там прикажу его выпустить… Дня через два-три в Питер поеду с донесением государыне… А к князю Платону я больше не поеду, обидел он меня. Бог ему судья… Я за него, а он думает, что я иду против… А не хочется мне ехать в Питер, не узнав и не решив дело… Да нет, поеду… Мне страшно все это надоело, – так думал граф Румянцев-Задунайский и стал готовиться к отъезду в Петербург.

В Москве он ничего особенного не узнал про офицера Серебрякова, хоть за этим и приехал нарочно, исполняя волю государыни.

Ярославская вотчина князя Полянского находилась невдалеке от города Ярославля и расположена была на очень живописном крутом берегу царственной реки Волги. Вотчина большая, состоящая из села Спасского и двух небольших деревень.

Близ села, в начале густого, векового леса, идущего на несколько десятков верст, находился княжеский дом с усадьбой; как дом, так и другие жилые строения были деревянные, дубовые. Княжеский дом в усадьбе был очень поместительный, в два жилья, построенный по-старинному, т. е. в виде терема, с красивой резьбой и маленькими окнами; обстановка в доме была тоже старинная; печи из росписных изразцов, полы дубовые, штучные, стены тоже дубовые, строганные; скамьи, стулья, столы – все было резное из дубового дерева. К княжескому дому примыкал огромный фруктовый сад.

В летнюю пору в нем был большой урожай ягод; яблок и груш тоже росло много. Дом и сад обнесены были высоким забором.

Дубовые ворота усадьбы всегда находились на заперти.

Вотчиной княжеской управлял приказчик княжеских дворовых Егор Иванов, по прозванию Ястреб.

Князь Платон Алексеевич доверял ему безусловно.

В эту вотчину отправил князь свою дочь княжну Наташу в сопровождении сестры-княжны Ирины Алексеевны, под наблюдением в дороге камердинера Григория Наумовича, который и привез княжен в ярославскую вотчину благополучно.

Приказчик Егор Ястреб был немало удивлен неожиданным приездом в усадьбу княжен Наташи и Ирины Алексеевны. К их приезду не было ничего приготовлено, горницы стояли не топленые, не убранные. Приезд княжен произвел большой переполох и во всей усадьбе князя Полянского.

Сам старик-приказчик и дворовые слуги просто сбились с ног, убирая и приводя пустые горницы в порядок.

– Ах, ваше сиятельство, как же это вы так вдруг изволили нагрянуть, не уведомив меня, – запыхавшимся голосом проговорил Егор Ястреб, обращаясь к княжне Ирине Алексеевне.

– Так вот, собрались и приехали, – резко ответила ему княжна; она недолюбливала приказчика ярославской вотчины и, вопреки своему брату, не доверяла ему.

– Смею доложить вашему сиятельству, горницы не прибраны, не топлены.

– Прикажи прибрать и натопить.

– Будет исполнено, ваше сиятельство, только смею доложить, на это надо время.

– А ты поторопись, не оставаться же нам на дворе?

– Как можно, помилуйте! Смею просить, ваше сиятельство, пока будут прибирать и топить горницы, зайти часа на два ко мне в домик, – с низким поклоном проговорил старик-приказчик.

– И придется зайти, не оставаться же нам на дворе. Не правда ли, Натали? – обратилась княжна Ирина Алексеевна к своей племяннице, которая печальная, убитая горем, стояла с теткой, понуря свою красивую головку.

Как за последнее время переменилась княжна Наташа; ее едва можно было узнать: страшно похудела и побледнела.

Суровость отца, разлука, может быть, навсегда с милым сердцу человеком тяжело отозвались на княжне, к тому же дальняя утомительная дорога, ночи без сна с тяжелыми думами.

Княжна приехала в ярославскую усадьбу больной, усталой, она едва держалась на ногах, и рада была хоть какому-нибудь пристанищу.

– Мне все равно, я так устала, – слабым голосом ответила своей тетке княжна Наташа.

– Бедняжечка моя. Ну, веди нас, Егор, в свою горницу.

– Пожалуйте, ваше сиятельство, пожалуйте.

На крыльце домика приказчика с низкими поклонами встретили княжен старушка Пелагея Степановна и красавица Таня.

– Как здесь хорошо, уютно, – проговорила княжна Наташа, осматривая жилище Егора Ястреба.

И на самом деле в его домике, состоящем всего из трех небольших горниц, была необычайная чистота и порядок: везде видны были хорошие хозяйские руки. Старушка, жена приказчика, и приемыш Таня, как видно, не сидели сложа руки и наблюдали за своим жилищем.

– Неужели тебе понравилось?

– Да, понравилось, здесь так чисто. Вы не знаете, тетя, на долго мы сюда приехали?

– Это, Натали, зависит от твоего отца; сколько ему захочется или вздумается продержать нас в этой глуши – я не знаю, – со вздохом ответила своей племяннице княжна Ирина Алексеевна, – добровольно последовавшая за ней в изгнание.

– Знаете ли, тетя, я желала бы остаться в этой глуши навсегда, на всю жизнь.

– Что ты говоришь, Натали?

– Правду говорю, милая тетя. О, я была бы так благодарна папе, если бы он дозволил мне здесь остаться.

– И ты это говоришь серьезно? – с удивлением спросила старая княжна.

– Совершенно серьезно.

– Что за дикая фантазия жить здесь, в этом лесу… В этой глуши…

– Ах, тетя, в лесу лучше, чем с людьми.

– Ты отшельницей хочешь быть?

– Это только мне и осталось. – Княжна Наташа заплакала.

– Опять слезы?.. Полно, Натали, полно, милая. Сознаюсь, положение твое ужасно… Но что же делать? Слезами не поможешь, только больше себя расстроишь… Надо ждать время, не все же твой отец будет таким суровым. Может, и он смягчится… соскучится по тебе… Ведь он тебя любит, Натали, заботится о твоем счастьи. Полно же, не плачь. Что подумает жена приказчика и другие люди, если увидят тебя с заплаканными глазами.

– Тетя, милая, скажите мне что-нибудь о Сергее Дмитриевиче, – целуя руку у тетки, промолвила княжна Наташа.

– Что я скажу тебе, я ничего не знаю.

– Стало быть вам не известно, что задумал сделать папа, как поступить.

– С кем, Натали, с тобой?

– С Сергеем Дмитриевичем? Я так за него опасаюсь. Вы знаете, папа в своем гневе бывает ужасен.

– Бояться, Натали, тебе нечего. Гнев у твоего отца пройдет и он отпустит Серебрякова.

– Ох, милая тетя, едва ли?

– Что же твой отец станет с ним делать?

– Не знаю, что… только не думаю, чтобы папа кончил миролюбиво с Сергеем Дмитриевичем.

– Кто тебе о том говорит? Никакого миролюбия между ними быть не может!.. Но также я уверена, что твой отец не станет возиться с Серебряковым. Советую, Натали, лучше подумай о себе.

– Что мне думать о себе… Жизнь моя разбита, искалечена… Не живу я теперь…

– Как не живешь?

– Да, да, тетя, не живу!.. Что за жизнь, когда сердце разбито? У меня теперь одна дорога осталась…

– Куда же?

– В монастырь.

– В твои-то годы!..

– У меня другого пути нет.

Полно, Натали… Не все же будет преследовать тебя суровая судьба! Ты молода. У тебя целая жизнь впереди. Будут и счастье, и радости.

– Не утешайте меня, милая тетя, не видать мне ни счастья, ни радости. Всего этого я лишена, – с глазами полными слез проговорила княжна Наташа.

Разговор ее с теткой был прерван приходом Егора Ястреба.

– Ну, что, Егор, готово? – спросила у вошедшего приказчика княжна Ирина Алексеевна.

– Точно так, ваше сиятельство, все приготовлено, горницы прибраны и истоплены, – с низким поклоном ответил тот.

– И нам можно идти?

– Можно, ваше сиятельство, пожалуйте-с!

– Пойдем, Натали, на наше новоселье.

XXXIII

Княжнам были приготовлены в доме самые лучшие горницы.

Особым убранством дом Ярославской вотчины князя Полянского не отличался; сам князь Платон Алексеевич почти никогда не ездил в свою усадьбу, поэтому и его барский дом находился в запущении.

Обстановка в нем была простая, старинная. Ни статуй, ни картин или других каких-либо украшений и в завете не было; вся обстановка в нем, как уже сказано ранее, была дубовая, тяжелая.

Княжны рады были хоть какому-нибудь пристанищу; и усталые от продолжительной дороги они скоро заснули крепким сном.

В княжеской усадьбе ложились рано, особенно в зимнюю пору.

Дворовые, утомленные от уборки и приведения в порядок горниц для княжен, тоже поторопились пораньше на ночной покой.

И во всей усадьбе наступила тишина могильная, изредка прерываемая только ударами в чугунную доску, в которую усердный ночной сторож выколачивал часы.

Огни давно везде погашены, только в домике приказчика Егора Ястреба в одном из окон сквозь занавеску просвечивался огонек.

Старик-приказчик, запершись с Григорием Наумовичем, вел с ним продолжительную беседу.

По лицу Егора Ястреба можно было отгадать, что разговор с княжеским камердинером был ему неприятен и сильно его встревожил.

– Как же это так, брось все и поезжай такую даль; за что за такая немилость, за что! – чуть не плача, говорил старик-приказчик своему гостю.

– Что поделаешь! На то княжеская воля, – отвечает ему камердинер.

– Сам суди, Григорий Наумович, ведь у меня здесь гнездо насиженное. Сколько же годов управляю усадьбою, честно и правдиво служу его сиятельству, никакой вины за собою не знаю. Думал, гадал здесь, на службе княжьей, весь свой век скоротать, до самой смерти прожить и вдруг такая беда.

– Говорю, на то княжеская воля. Что поделаешь, куда пошлет князь, там и будем все мы – рабы господской воли.

– Так-то так… Да неужели у его сиятельства не нашлось послать в вотчину другого человека? – с тяжелым вздохом спрашивает Егор Ястреб у княжеского камердинера.

– Князь тебе доверяет и должен ты сим дорожить, – строго и наставительно отвечал ему Григорий Наумович.

– Я и то ради службы его сиятельству готов живот свой положить.

– А сам бежишь от княжеской воли.

– Что ты, Григорий Наумович, друг мой сердечный, что ты? Да я о том и мыслить, не смею. Мне только тяжело и горько с сим местом расстаться. Ведь сколько годов здесь живу. Здесь ведь мне все дорого, каждый кустик, каждое деревцо почти моими руками посажено. Расставаться-то и не легко.

– Что говорить, ты здесь в усадьбе господином живешь! Да и в Казанской вотчине тебе, Егор, не плохо будет.

– Привыкать придется долго.

– Привыкнешь…

– Знамо, ко всему можно привыкнуть.

– То-то и есть.

– Когда же ехать надо?

– Дня через два поезжай!

– А кто здесь-то останется?

– Мне сдашь усадьбу.

– Ты говоришь, Григорий Наумович, его сиятельство князь Платон Алексеевич изволил прогневаться на свою единственную дщерь, княжну Наталью Платоновну? – вдруг, меняя разговор, спросил у княжеского камердинера Егор Ястреб, каким-то таинственным голосом, вызывая его на откровенность.

– Ну, да…

– А за что?

– Да тебе-то, Егор, не все ли равно, за что наш князь прогневался на дочь?

– Мне известно, Григорий Наумович, все равно.

– А если все равно, зачем спрашиваешь?

– Любопытно узнать.

– Будешь все знать, скоро состаришься, у тебя и то вон голова-то седая.

– И шутник ты, Григорий Наумович, большой шутник. А как же мне быть на счет своей старухи и приемыша! – спросил у княжеского камердинера старик-приказчик.

– Оне покуда здесь останутся. Поживешь на новом месте, оглядишься, тогда и баб твоих к тебе отправим. А всего лучше спроси про то у князя.

– И что ты, Григорий Наумович, можно ли из таких пустяков беспокоить его сиятельство.

– Ну, как хочешь.

– Так я стану собираться, а послезавтра и в путь.

– Да, собирайся. В Москве князь тебя не задержит долго, а там и в Казань поедешь.

– Ох, какая даль-то, батюшки.

– Что делать, Егор. Князь прикажет и дальше поедешь.

– Это верно, Григорий Наумович, против воли княжеской не пойдешь.

– Где идти!.. Ведь наш князь орел! Его, кажись, и старость не берет. От него никуда не укроешься. На дне морском отыщет. Ну, спать пора, прощай, – проговорив эти слова, камердинер простился с приказчиком Егором Ястребом и ушел в княжеский дом.

«И скрытен же камердинер. Он него ничего не узнаешь. Ведь знает, старый пес, за что князь прогневался на свою дочь и прислал ее сюда вместо ссылки, знает и не говорит, а любопытно узнать, за что? Старая княжна, наверное, сюда приехала для надзора за племянницей. Как бы это мне все проведать от людишек дворовых? Да времени на то у меня не будет. Дня через два в Москву поеду я, из Москвы, вишь, князь пошлет меня в казанскую вотчину. Вотчина эта небольшая, стоит на самом берегу, с одной стороны река, а с других сторон леса непроходимые. И в такую-то трущобу мне придется ехать. Мало того – жить там. Да ведь это та же ссылка. За что же меня ссылать-то? Я так и самому князю скажу: за что, мол, изволите на меня гневаться, ваше сиятельство, за что в ссылку посылаете? Чем провинился? Чем не заслужил вашему сиятельству? – таким невеселым думам предавался старик Егор Ястреб, проводив княжеского камердинера. Он не ложился спать, видно не до сна ему было.

Сборы приказчика были недолгие; скоро настало время проститься Егору Ястребу с усадьбой, где он чуть не полным хозяином выжил не один десяток лет, управляя усадьбой по своему произволу, благо князь Полянский доверял ему. Этим доверием не злоупотреблял Егор Ястреб, служил князю честно, правдиво, заботясь о княжеском добре, как о своем.

С большой неохотой старик-приказчик расставался с усадьбой и не один раз тайком даже всплакнул.

А жена его, старуха Пелагея Степановна, не осушала от слез глаз, когда узнала, что на время придется ей расстаться с мужем, с которым она чуть не с полсотни лет прожила душа в душу.

– Ну, полно реветь-то, Пелагея, ведь не на век расстаемся. Скоро, даст Бог, опять будем вместе, – утешая плакавшую жену, проговорил ей Егор Ястреб.

– Да когда, Егорушка, ты меня к себе возьмешь, когда?

– Как придется, так и возьму и тебя, и Танюху. Поживу малость в казанской вотчине, осмотрюсь и за вами пришлю коней.

– Уж ты поскорее, Егорушка. А то лучше бы не ехал. Ты человек вольный. Поедешь – ладно, а не поедешь – князь силою тебя не заставит ехать.

– И дура же ты, Пелагея, как есть дура! – сердито крикнул на жену старик-приказчик.

– Ой, за что ты, Егорушка?

– А за то… Кто нам вольную дал, кто нас поит и кормит и угол дает? Кто, я тебя спрашиваю?

– Знамо, кто… чай, князь, – робким голосом ответила Пелагея Степановна.

– За сие и должны мы служить его сиятельству, не жалея своего живота. Поняла?

– Поняла, Егорушка, поняла…

– Ты бы вот лучше разведала, зачем, для чего в такую пору наш князь княжен сюда прислал? Ведь неспроста это?..

– Где спроста. Вишь, в чем-то провинилась молодая княжна.

– А ты почем знаешь; или кто про то тебе сказывал?

– Сказала, Егорушка, сказала.

– Кто?

– Анютка, девка дворовая, что из Москвы с княжнами приехала.

– А за что князь прогневался на дочь? Про то тебе девка не сказывала? – спросил у жены Егор Ястреб.

– Под большою тайною и про то Анютка мне сказала.

– Ну, ну… что сказала…

– Вишь, наш князь застал княжну в саду ночью с милым дружком, – таинственным голосом промолвила мужу Пелагея Степановна.

– Вот оно что… Не думает ли князь отсюда дочку-то в казанскую вотчину отправить, может для сего и меня туда посылает.

– Все может быть, Егорушка.

– Наверное так, – решил старик-приказчик; он остался очень доволен тем, что ему, наконец, удалось узнать, за что князь Платон Алексеевич выслал из Москвы свою дочь.

Приказчик Егор Ястреб выехал в Москву. Дворовые и крепостные мужики вздохнули свободнее и рады были его отъезду.

Не с сожалением и с хорошими пожеланиями проводили они сурового и требовательного приказчика, а с бранью и проклятием.

Не оставил Егор Ястреб после себя хорошей памяти, не добром его вспоминали мужики.

Невесела и однообразна текла жизнь княжен в ярославской вотчине; ни выходу, ни выезду им не было.

Да и куда им было ехать; с соседями княжны не были знакомы.

Кроме того, камердинер Григорий Наумович имел от князя строгий приказ никого из посторонних не принимать и не допускать в усадьбу и тем паче в дом.

Ворота усадьбы день и ночь были на замке, а ключи находились у Григория Наумовича.

Княжны могли гулять только по двору и по саду, для чего сад и двор были расчищены и посыпаны песком.

Княжна Ирина Алексеевна не особенно скучала и проводила время за чтением «чувствительных» французских романов.

Зато бедняжка Наташа скучала страшно: от скуки она просто не находила себе места; но вот на выручку княжне явилась веселая, беззаботная красавица Таня, которая своей веселостью и болтовней умела разгонять ее тоску.

Княжна Наташа как-то раз увидала Таню в саду, обласкала ее и разговорилась. Таня была любительница говорить и веселиться; она была не из робких и нисколько не стесняясь стала разговаривать с княжной как с ровней. Танина веселость и откровенность очень понравились Наташе.

Молодые девушки скоро сошлись и даже подружились; эта дружба предохранила княжну от отчаяния и заставила ее на время забыть гнетущее горе.