Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 49 страниц)

XVIII

Княжна Наталья Платоновна Полянская не ошиблась, говоря князю Потемкину, что ее жених жив.

Хоть героя нашего романа и вычеркнули из списка живых людей и похоронили его с воинскими почестями, но он был жив.

Нам придется вернуться на целые десять лет назад, к тому времени, когда Серебрякова напоил до потери сознания, подсыпав ему в вино «дурману», проходимец Михайло Волков.

После такого угощения бедняга Серебряков не скоро очнулся; так его и увезли из Петербурга.

А когда он очнулся, то был уже далеко от города.

Серебряков застонал от головной боли, открыл глаза и с удивлением осмотрелся кругом.

Он находился в душной низкой избе, с закоптелыми стенами, с двумя маленькими оконцами.

Серебряков лежал на каких-то подмостках, заменявших ему кровать; он с трудом встал, так как все тело у него болело, ныло, и подошел к покосившейся двери, чтобы ее открыть, но дверь оказалась запертой снаружи.

– Что это, никак я опять очутился в запоре, – вслух проговорил Серебряков и приблизился к окну. Взглянув в него, он невольно подался назад: у окна стоял с ружьем в руках солдат.

– Меня стерегут, часовой с ружьем… Что все это значит? Где я? И что со мной? Неужели опять под арестом!… Но ведь меня выпустили из крепости… Мне попался какой-то странный человек, он угостил меня на Невском в кабачке и вином, и едой… Куда-то повез… Я все это припоминаю… Я уснул и долго ли спал – не знаю… Надо узнать, что все это значит?

Серебряков подошел к двери и стал в нее барабанить и руками и ногами.

Послышался стук замка; дверь кто-то отпирал; вот она отворилась, и на пороге появился Михайло Волков. Недобрым взглядом окинул он Серебрякова и холодно спросил:

– Что вы стучите?.

– А это вы, вы… Вы прикинулись моим приятелем… Скажите, куда вы завезли меня? Где я? Я помню, вы поили меня вином и куда-то повезли? Ну, что вы молчите, говорите же, говорите? – быстро сказал Серебряков, теребя за рукав Волкова.

– Прежде всего оставьте мой рукав и успокойтесь.

– Мне успокоиться, мне? Когда я из одного несчастия попадаю в другое, из одной тюрьмы в другую… Мне успокоиться!

– А если вы станете волноваться и кричать, то я уйду.

– Уходите, уходите, и я уйду, – нервно крикнул Серебряков.

– Нет, вы не уйдете.

– Как не уйду?

– Да так, вы будете сидеть здесь под замком.

– Под замком? Опять под замком? Стало быть, я…

– Вы – мой арестант, – невозмутимо промолвил Волков, торжествующим взглядом посматривая на Серебрякова.

– Арестант… Вы… вы… смеетесь надо мной.

– Не думаю…

– Как же я попал к вам под арест… Кто же вы?

– Я сыщик, только не простой, а главный.

– Что вы сказали?… Вы… вы сыщик; как же это вы поили меня вином сегодня…

– Вы ошиблись, это было не сегодня, а вчера, вы проспали почти сутки… Мне надо было увезти вас из Питера без скандала, тихо, вот я напоил вас и увез из Питера.

– Так это вы притворились, что мне сочувствуете!

– Уловка, хитрость сыщика.

– Честная уловка, нечего сказать, – желчно промолвил бедняга Серебряков.

– Что делать, – служба.

– Куда же вы меня везете?

– Я не должен бы вам этого говорить, но я питаю к вам какую-то симпатию.

– Так, так… эта симпатия и заставила вас напоить меня до бесчувствия и предательским образом завладеть мною.

– Повторяю, моя служба заставила меня так с вами поступить.

– Благородная же ваша служба.

– Службы бывают всякие, государь мой.

– Да не в том дело, говорите, куда вы меня везете?

– Далеко, очень далеко…

– Да, куда, куда? – не спросил, а нетерпеливо крикнул Серебряков.

– В Сибирь, – холодно ему ответил Волков.

– Не может быть!… Я не совершил никакого преступления, за что же меня ссылать в Сибирь, что я сделал?

Бедным Серебряковым овладело отчаяние.

– Я ничего не знаю и исполняю, что мне приказано. Я жалею и сочувствую вам…

– Не нуждаюсь я ни в вашей жалости, ни в вашем сочувствии. Слышите ли вы?

– Слышу, не глухой и притом вы так кричите, что услышал бы и глухой…

– За что же эти муки, за что?… Ведь меня нашли невиновным и выпустили из крепости…

– Это, государь мой, была одна только комедия – вы осуждены, а вам только сказали, что вы помилованы…

– Но ведь меня выпустили, я ходил на свободе… Я… я мог бы куда-нибудь уйти, уехать…

– Никуда бы вы не ушли и никуда бы не уехали.

– Почему, почему?

– А потому что я следил за каждым вашим шагом, за каждым вашим движением.

– Этого еще не хватало, чтобы в Сибирь меня отправить, ни в чем невиновного.

– Послушайте, Серебряков, мне вас жаль и я хочу вам помочь, – после некоторого размышления промолвил Волков.

– И за помощь потребуете деньги, а у меня ничего нет, я… я нищий.

– А вы слушайте и не перебивайте меня. Денег с вас теперь я не спрошу, вы отдадите тогда, когда женитесь на княжне Полянской.

– Как, разве вы знаете!… – с удивлением воскликнул Серебряков.

– Я сыщик и должен все знать. Итак, когда вы женитесь на княжне, в ту, для вас счастливую пору вы мне дадите тысячи две-три…

– Вы смеетесь надо мною, господин сыщик, я… я никогда не женюсь на княжне.

– Женитесь, если будете меня слушать… Если я вам помогу бежать из-под конвоя, то устрою и вашу свадьбу.

– Вы мне хотите устроить побег?

– Разумеется. Я и сам с вами убегу, потому что ремесло сыщика мне страшно надоело…

– Вы… вы говорите правду?

– Неужели стану врать…

– Но куда же мы убежим?

– В Турцию…

– Возможно ли в Турцию…

– Там мы будем в полной безопасности. Итак, по рукам, что ли!

– Знаете, я не верю в искренность ваших слов, не верю… И вы… вы безжалостно надо мной смеетесь…

– Дело ваше…

– Бежать в Турцию без гроша в кармане…

– О деньгах не заботьтесь… Хотите, скажу я вам чистую правду, откуда у меня явилось желание вам помочь.

– Говорите!

– Я подкуплен помогать вам.

– Кто же вас подкупил?

– Ваша невеста.

– Княжна! – удивленный и обрадованный, воскликнул Серебряков; он, не сознавая злого умысла проходимца Волкова, шел на его удочку.

– Княжна вас любит. Она дала мне много денег, чтобы я вас избавил от Сибири. Вот я и решился вас освободить и самому скрыться с вами… Россию для укрывательства я не выбрал, потому что оставаться вам здесь более чем опасно, и я выбрал Турцию, там мы будем в полной безопасности, пройдет известное время – об вас позабудут, и тогда мы с вами вернемся в Россию.

Волков говорил так убедительно и так искренно, что нельзя было ему не поверить.

– Согласны, что ли?

– Что же еще спрашивать? Кому же не мила воля-матушка!…

– Ну, так этой же ночью вы будете на свободе, только чур! – слушать меня и верить мне.

– Но как это вы сделаете?

– Очень просто, я прикажу конвойным солдатам спать, этому они будут очень рады, и мы с вами убежим.

– Нас могут поймать?

– Не бойтесь, не поймают, так все обдумано, все устроено… за нами не будет погони.

– Неужели мы будем идти пешком?

– Зачем, мы найдем подводу до русской границы и, благополучно перебравшись через нее, очутимся на воле, на просторе.

– Но я не изменю никогда своему отечеству, так вы и знайте.

– Вас никто не заставляет изменять. В Турции мы проживем не более года. Пройдет год, и вы вернетесь в Россию и непременно женитесь на княжне.

– Даже непременно? – усомнился Серебряков.

– Вы опять не верите в мои слова? Итак, решено, – сегодня ночью мы с вами убежим сначала в Москву, а оттуда в Крым; сядем на корабль и поминай нас, как звали.

– А от Питера мы далеко отъехали?

– Без малого верст двести. Итак, ждите меня ночью.

Проходимцу и бездельнику Волкову нетрудно было обмануть злополучного Серебрякова; он, несмотря на все несчастия и все превратности судьбы, был слишком доверчив. А Волков так хитер и находчив, что ему не составило большого труда уверить Серебрякова в искренности своих слов и забрать его совсем к себе в руки. Разумеется, солдат, дежуривший с ружьем у оконца избы, в которой сидел под замком Серебряков, был не кто иной, как мастеровой парень, за гривну серебра взявшийся изобразить из себя солдата, надевший солдатскую амуницию. Михайло Волков опьяневшего от дурмана и вина Серебрякова в крытой кибитке привез в одну бедную деревушку, находившуюся в двухстах верстах от Петербурга и стоявшую невдалеке от большой дороги.

Все это расстояние Серебряков, как уже сказали, спал как убитый; вез его Волков в сопровождении нанятого, переряженного парня и глуповатого мужика-извозчика.

Михайло Волков, имея злой умысел, решился выдать себя за старшего сыщика – этим он думал невольно заставить Серебрякова покориться своей участи.

И Волков достиг этого вполне: Серебряков под гнетом несчастия поверил в слова Волкова и смотрел на него, как на сыщика, которому поручено довезти Серебрякова до места ссылки.

Бедняга Серебряков с нетерпением стал ждать вечера и ночи.

Ночью Волков дал слово выпустить его на волю.

«Только бы мне быть на воле, тогда уж я оправдаю себя… Да и князь Платон Алексеевич заступится за меня… За что же меня ссылать? Что я сделал? Это просто недоразумение… Я… я постараюсь доказать свою невиновность… Кто знает, может, этот сыщик и на самом деле поможет мне жениться на княжне? Если верить словам сыщика, то княжна подкупила его спасти меня… Стало быть, она не забыла меня… Помнит… Только зачем сыщик везет меня в Турцию? Разве здесь, в России, и укрыться мне нельзя? Ведь только на время… потом я снова вернусь на родину», – таким размышлениям предавался Серебряков, ожидая прихода Волкова.

Вот и полночь, глубокая, мрачная…

В деревеньке давно уже все улеглись на покой.

Наступила глубокая тишина, нарушаемая только иногда собачьим лаем.

В самую полночь, как дух злобы, явился перед несчастным Серебряковым Михайло Волков.

– Все готово, бежим, – поспешно проговорил он, войдя в избенку.

– А конвойные солдаты? – спросил у Волкова Серебряков.

– Давным-давно храпят, их и пушкой не разбудишь; ну, следуйте за мной.

– Куда же мы пойдем?

– Туда, куда нужно, поспешите.

– Я… я ничего не вижу, – промолвил Серебряков, идя ощупью за Волковым.

Ночь была, как говорится, «хоть глаз выколи», на небе ни одной звездочки.

– Давайте руку, я помогу вам идти.

– А вы разве видите в темноте?

– Я всегда вижу и днем, и ночью.

– Хороши же у вас глаза…

– Я сыщик и должен иметь зоркий глаз.

В совершенной темноте вел Волков доверившегося ему Серебрякова.

Так прошли они некоторое расстояние.

За деревенской околицей их дожидалась тройка лихих коней, запряженная в крытую повозку.

Серебряков едва мог разглядеть лошадей и повозку.

– Садитесь, – повелительно промолвил Серебрякову Волков, показывая ему рукою на повозку.

– Как, вы уже и коней припасли?

– Зевать не стану.

– Ведь мы вперед в Москву поедем? – усаживаясь в повозку, спросил Серебряков.

– Разумеется… только там останавливаться не будем.

– Почему же?

– Какой вы пренаивный человек, господин Серебряков… спрашиваете, почему мы не остановимся в Москве; во-первых, я не имею ни малейшего желания угодить в руки полиции; а во-вторых, я должен поспешить выполнить поручение княжны Натальи Платоновны и отвезти вас в укромное местечко.

– Как, разве княжна вас о том просила?

– Разумеется, и все деньги, которые мне придется тратить на дороге, – это ее деньги.

– Милая, милая, она заботится обо мне, жалеет меня.

– Ну как вас не жалеть, я и не невеста ваша, а все же вас жалко, – с злой усмешкой проговорил Волков.

Повторяем, он так натурально врал, что все его слова можно было принять за непреложную истину.

Серебряков ему верил.

Михайло Волков и Сергей Серебряков ехали очень быстро.

Большой дороги они избегали и ехали по проселочной; кормить лошадей останавливались в таких деревнях и селах, где нет постоялого двора, и ехали большею частью ночью.

В Москву приехали они ночью и ночью же, не останавливаясь, выехали из нее.

А бедняге Серебрякову хотелось хоть ненадолго остановиться в родной ему Москве; хотелось ему также взглянуть на тот дом, где жила его возлюбленная княжна Полянская, и если удастся, то послать ей с кем-нибудь весточку.

Об этом он сказал Волкову.

– Ни на час, ни на одну минуту, – возразил ему Волков. – Я не хочу, чтобы вы и я очутились в руках полиции, – сухо добавил он.

– Мне хочется узнать, в Москве ли княжна Наталья Платоновна.

– Успокойтесь, ваш предмет в Питере. Я это хорошо знаю, да и вы, чай, тоже знаете.

– Когда меня выпустили из крепости, княжна точно была в Питере.

– И теперь там же, потому недели еще не прошло, как вас выпустили из крепости.

Серебряков не стал более возражать своему спутнику, потому и сам согласился, что княжны не может быть в Москве.

«Если бы князь выехал и в один день с нами, и то не мог бы упредить нас. Князь едет слишком медленно», – подумал он.

Проезжая Москвою, Серебряков стал усердно креститься на видневшиеся кремлевские позлащенные главы соборов и монастырей.

– Прощай, Москва родимая, приведет ли Бог меня опять скоро увидать тебя, – тихо, со вздохом проговорил Сергей Серебряков.

Он как был предчувствовал, бедняга, что расстается с Москвой надолго, и, как увидим, далее предчувствие его не обмануло.

XIX

После долгого и утомительного путешествия Михайло Волков, подкупленный Потемкиным, привез злополучного Сергея Дмитриевича Серебрякова в Крым.

Продолжительная, почти безостановочная езда разбила наших путников.

Как ни здоров был Михайло Волков, а все же и он нуждался в отдыхе, а про Серебрякова и говорить было нечего, – его привез Волков в Крым почти больным.

Они на время сняли себе помещение в татарской деревушке, на берегу моря.

Благотворный воздух Крыма, его чарующая природа – все это скоро укрепило расшатанное несчастьем здоровье Серебрякова; он стал много спокойнее и долгие часы просиживал на берегу моря, любуясь и восхищаясь его картинами.

А между тем Волков пропадал по целым дням и возвращался домой поздним вечером, даже ночью.

И на вопрос Серебрякова, где он бывает, так ему ответил:

– Все хлопочу о деле, государь мой.

– О каком деле?

– Дела у меня разные бывают – теперь хлопочу, как нам отсюда поскорее удрать.

– Куда же спешить, здесь так хорошо, я желал бы навсегда остаться в Крыму.

– А все же долго быть здесь нам нельзя.

– Да почему?

Серебрякову не хотелось уезжать из Крыма, он так его полюбил.

– Опять вопросы да вопросы! Сказано, нельзя нам здесь быть, и вся недолга, – грубо и с неудовольствием ответил Волков.

– Я удивлен – почему?… Ведь тут уж нам бояться нечего.

– Я я говорю, есть чего!… Ты, сударь мой, не чуешь, что и здесь нас схватить могут и привезти обратно в Россию на расправу. Ведь солдаты, что стерегли меня, давно вернулись в Питер и оповестили начальство о нашем побеге. И ты думаешь, теперь нас не ищут? Чай, целую погоню за нами послали, а сыщики, мои благородные сослуживцы, с ног сбились, нас искавши, – говорил Михайло Волков.

– Но здесь нас едва ли отыщут, – пробовал возражать ему Серебряков.

– Не знаешь ты, сударь мой, искусства сыщиков, есть из них такие, что на дне морском отыщут, из могилы выроют.

– Так, стало быть, отсюда уезжать надо?

– Всенепременно.

– Когда же?

– А чем скорее, тем лучше и безопаснее, я уже сторговался с капитаном корабля, и завтра мы уезжаем.

– Так скоро…

– Говорю тебе, чем скорее, тем лучше и для тебя, и для меня.

А спустя часа два-три после этого разговора Михайло Волков вел с одним татарином, торговцем «живым товаром», такой разговор:

– Сказано, сто золотых и ни копейки меньше, – грубо проговорил старику Волков.

– Дорого, господин, высок цена, – возражал и торговался с ним торговец «живым товаром». Довольно сносно говоривший по-русски, хотя и с татарским акцентом.

– Дешево еще беру с тебя, а ты, свиное ухо, не торгуйся…

– А ты не лайся, пес! – татарин освирепел и быстро выхватил из-за пазухи нож.

Но Волков того быстрее ударом по руке вышиб у татарина нож.

– Ты, татарская образина, ножом меня не испугаешь, у меня вот какой есть гостинец для тебя.

Волков показал татарину заряженный пистолет.

Татарин присмирел и стал оглядываться по сторонам, нет ли кого, к кому бы он мог обратиться за помощью.

Место, где разговаривали Волков и татарин, было совершенно пустынное и безлюдное.

– Не смотри, татарин, тут к тебе никто не придет на помощь… ты весь в моих руках, – насмешливо проговорил Волков, размахивая пистолетом.

– Оставь пистоль, оставь и давай, господин, с тобою торговаться, и возьми с меня за невольника пять десятков золотых…

– Мало, давай восемь десятков и, черт с тобой, наживай деньги.

– Цена велик, бакшиша не будет.

– Тебя как звать-то? – спросил Михайло Волков у татарина.

– У меня не одно имя, а много.

– Сказывай самое главное?

– Ибрагим.

– А ты слушай, Ибрагим… ведь продаю тебе невольника не простого, а знатного рода: он дворянин…

– Какого рода невольник, для меня все равно, был бы он только здоров и силен.

– Мой невольник здоров и силен…

– Ну, хорошо, я добрый, пять золотых накину…

– Давай семьдесят пять.

Велики деньги.

– В Константинополь свезешь, получишь вдвое.

– А нельзя ли выкуп взять за невольника? – спросил татарин.

– С кого же ты будешь брать?

– У невольника есть отец, мать?

– Никого у него нет, и выкупа тебе никто не даст…

– Почему, господин? Я в Россию его свезу.

– Ну что же, вези, только ведь там голову тебе срубят, – уверенным голосом проговорил Михайло Волков.

– За что же?

– А ты поезжай, там тебе и скажут, за что про что головы тебя решат.

– Ни-ни, в Россию не поеду ни за что… Бери, господин, шестьдесят за невольника.

– А ты не торгуйся, Ибрагим.

– Цена высок, цена высок…

– Заладил, как ворона. Давай семьдесят золотых и владей невольником.

– Шестьдесят пять.

– Семьдесят, говорят тебе!

– Шестьдесят пять.

– Ну, черт с тобой.

Торг наконец был заключен, и несчастный Серебряков был продан, как крепостной раб, в тяжелую неволю.

Он, разумеется, ничего не знал.

Михайло Волков вел свое постыдное дело очень тонко и искусно.

Ему во что бы то ни стало нужно было исполнить данное Потемкину слово убрать куда-нибудь подальше его соперника.

У Волкова явилась адская мысль продать в неволю беднягу Серебрякова.

«Этим способом Потемкин навсегда отделается от своего соперника. И убийства не будет совершено, как этого он желает… Выходит, и волки сыты и овцы целы, и я буду с деньгами… за гвардейского офицера я получу хороший куш», – так раздумывал негодяй, предвкушая выручку за «живой товар».

И, вот чтобы исполнить свой бесчеловечный замысел без сопротивления и шума, Михайло Волков во время ужина незаметно подсыпал в чарку с вином Серебрякову дурмана. Этот дурман сослужил уже однажды службу Волкову и надолго усыпил Серебрякова.

То же произошло и теперь. Серебряков крепко заснул и не слыхал, что с ним произошло, как его ночью притащили на берег моря и втащили в корабль, готовый к отплытию в Константинополь.

Когда же очнулся Серебряков, то удивлению его не было предела.

Он увидал себя связанным, лежавшим на палубе большого корабля, наполненном пассажирами разного рода и товаром.

Доза дурмана, всыпанного в вино Серебрякова, была так велика, что он проспал более суток и проснулся со страшной головной болью.

Он посмотрел на свои отекшие от веревок руки; посмотрел на корабль, на котором его везли куда-то; бросил взгляд на волнующееся море и на безоблачное голубое небо.

«Что это значит?… Руки у меня связаны, и я на корабле, меня везут куда-то?… Может, в Константинополь, а может, куда и в другое место?… Но зачем мне связали руки? И где же Волков, что его не видно?»

– Теперь я не сомневаюсь, что попал в ловушку, – проговорил вслух бедняга Серебряков и позвал своего мучителя.

Но ему никто не откликнулся.

Михайло Волков был далеко по дороге в Россию.

Было раннее утро, и на корабле была тишина, пассажиры еще спали.

– Господи, что все это значит, кому я попался и куда меня везут? Как у меня страшно болит голова и руки ломит…

– Ты что говоришь? – спросил недовольным голосом у Серебрякова подошедший к нему татарин Ибрагим; он потягивался и зевал; лицо у татарина было очень суровое и некрасивое, изрытое оспой.

– Скажи мне, где я? – спросил Серебряков у татарина.

– Глаза-то у тебя есть, чай, видишь, на корабле, – грубо ему ответил Ибрагим.

– Куда же меня везут?

– В Константинополь.

– Зачем?

– Продавать.

– Как, как ты сказал? – не переспросил, а со стоном воскликнул бедняга Серебряков.

– Продавать везу тебя, – спокойно ответил ему татарин.

– Продавать, продавать… Как же это так?

– Да так; выведу тебя на рынок и продам…

– Кто же, татарин, на это дал тебе право?

– Спрашиваешь, кто дал мне право? – мое золото.

– Я… я не понимаю…

– Я купил тебя; ты мой невольник…

– Купил меня… у кого же?

– У того товарища, который с тобой жил в нашей деревне.

– У Волкова… Волков меня продал?

– Да, да, продал… И за хорошую, пес, цену продал.

– Возможно ли? Господи… Что же это? Ведь с ума можно сойти… Меня продали… я… я невольник.

В голосе несчастного слышно было отчаяние.

– Да, да… ты мой невольник. Но ты не бойся, если будешь мне покорен, я бить тебя не буду и стану хорошо кормить и вина давать. Надо тебя вперед откормить, а то ты и худ, и плох… Такого невольника никто не купит.

– Что же это? За что эти муки, эти наказания?! – Бедняга тихо и судорожно зарыдал; все свое страшное горе хотел он выплакать слезами.

– Плачешь… у, баба, баба… Ну, дай я развяжу тебе руки…

Ибрагим поспешно развязал руки Серебрякова.

Видно, татарину стало жаль своего невольника, его горькие слезы тронули грубое, погрязшее в наживе сердце продавца «живого товара». А на своем веку много видал он слез и рыданий.

– Будешь покорен, я буду к тебе добр и продам тебя в хорошие руки, где бить тебя не станут, – утешал рыдавшего Серебрякова Ибрагим.

– Нет, лучше смерть, чем неволя, я… я умру….

– Зачем умирать, живи; я деньги за тебя заплатил, хорошие деньги.

– Ты меня купил для продажи? – переставая плакать, спросил Серебряков у татарина.

– Известно, для продажи… Ты мне не надобен. Кто даст за тебя барыш, тому и продам.

– Что же это? Меня продают, как какую-нибудь вещь; лучше разом прекратить страдания и броситься в море, чем жить в тяжелом рабстве, – тихо произнес Серебряков.

В отчаянии он решился покончить с собою и стал выжидать удобного времени. Хитрый татарин понял его мысль и стал следить за невольником.

Ему не человека было жалко, а денег, затраченных на него.

Татарин на ночь крепко привязывал несчастного Серебрякова на палубе к мачте, а днем не отступал от него ни на шаг.

Когда первый порыв отчаяния прошел у Серебрякова, он волей-неволей принужден был примириться со своим положением. Серебряков был верующий христианин. Мысль о самоубийстве он старался прогнать от себя.

Серебряков был молод, ему хотелось жить. Живут и в несчастьи люди и не ропщут на свою судьбу… «Что же делать, надо и мне смириться и нести крест, данный мне Богом».

И бедняга невольник смирился и стал выжидать, куда еще судьба его забросит.

Татарин Ибрагим дорогою обходился с ним довольно гуманно и, догадавшись, что его невольник теперь успокоился, не стал на ночь привязывать его к мачте.

Кормил он Серебрякова хорошо и для подкрепления давал ему крепкого виноградного вина.

– Ты затем меня и кормишь сытно, чтобы я не отощал, ведь так? – как-то раз спросил он у татарина.

– Затем, затем… Тощего тебя никто не купит, никому ты не нужен.

– Ты свези меня, Ибрагим, в Россию, там за меня тебе дадут очень большой выкуп, – посоветовал татарину Серебряков.

– Нет, нет, выкуп не дадут, а голову с меня снесут.

– У нас в России не существует теперь казни, и опасаться тебе, Ибрагим, нечего.

– Разговаривай! Меня не проведешь… Свези я тебя в Россию, ты первый же моей казни потребуешь. Не в Россию я тебя свезу, а в Турцию и там продам. Ведь не одного тебя везу я на продажу, а поболе двух десятков невольников и всех вас продам на рынке в Константинополе.

И на самом деле, татарин вез несколько невольниц и невольников для продажи; такая же участь предстояла и несчастному Серебрякову.