Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

XXXVI

Несмотря на раннее утро, императрица Екатерина Алексеевна была уже за письменной работой в своем кабинете: быстро скользило у нее перо по бумаге.

Государыня увлечена была работой; в такой работе время бежало быстро, незаметно. Наконец императрица положила перо и взглянула на часы, которые показывали девять.

Она встала, прошлась раза два-три по кабинету, помешала в камине дрова.

Камин государыня имела обыкновение зимою всякое утро сама затапливать.

Потом она села на свое обычное место в кресло, к письменному столу, и позвонила.

Вошел поспешно камердинер государыни.

– Рылеев приехал? – спросила у него императрица Екатерина Алексеевна.

– Так точно, ваше величество.

– Пусть войдет.

В кабинете появилась тучная и довольно неуклюжая фигура обер-полицеймейстера, бригадира Рылеева.

На нем, по обыкновению, был мундир Измайловского юлка, с высоким шитым золотом, срезанным воротником, напоминающим собой боярские воротники, называемые «козыри»; белый широкий галстук, черный шелковый, с серебряными полосами шарф и ботфорты. На его короткой и толстой шее крест св. Анны, украшенный бриллиантами.

Бригадир Рылеев остановился у двери кабинета, сделав низкий поклон государыне.

– Ну, что скажешь, господин бригадир? – сухо спросила у Рылеева государыня; она, очевидно, была им чем-то недовольна.

– В столице, ваше императорское величество, все обстоит благополучно, – глухо проговорил обер-полицеймейстер свою обычную фразу; при этом он опять низко поклонился государыне.

– Эту заученную фразу я слышу от тебя, господин бригадир, всякий день. Ты привык угощать меня одним благополучием. А между тем не говоришь мне о тех преступлениях, которые совершаются почти всякий день в Питере; а, может, ты господин начальник полиции, и сам про то ничего не знаешь ничего не ведаешь?

В голосе государыни слышалось раздражение.

– Ваше величество… – начал было говорить непуганым голосом Рылеев; но государыня жестом остановила его резко сказала:

– Ты вчера был в театре?

– Простите, ваше величество, не мог, по причине хворости.

– Не знаешь и не слыхал, что произошло вчера, в театр, в твое отсутствие?

– Знаю, ваше величество, на сцене давали оперу «Федул с детьми» и все окончилось благополучно – актриса Уранова преотменно пропела свою арию.

– Только и всего?

– Так точно, ваше величество.

– Плохой же, господин бригадир, ты начальник полиции, не видишь и не знаешь, что у тебя под носом делается.

От таких слов государыни у Никиты Ивановича Рылеева, бригадира и кавалера, холодный пот выступил на лбу, лицо покрылось пурпуровым заревом; он пыхтел и краснел, не зная, чем мог он провиниться и заслужить немилость императрицы.

А случилось в придворном театре следующее.

В то время славилась своею красотой, молодостью и искусством петь оперная актриса Уранова; она была страстно влюблена в оперного же певца Сундукова, который ей платил такою же любовью. Уже назначена была свадьба влюбленных, но, к несчастью Урановой, она сильно приглянулась Безбородко, одному из приближенных к императрице вельмож, который решил во что бы то ни стало завладеть красавицей актрисой. Но так как Уранова не льстилась на богатство и дорогие подарки и не отвечала Безбородко, тогда он решился силою завладеть Урановой, т. е. похитить ее и увезти в одну из своих отдаленных вотчин.

Об этом как-то узнала Уранова и в порыве горя и отчаяния решилась на довольно смелый поступок: играя в эрмитажном театре в присутствии государыни в опере «Федул с детьми», Уранова своим пением и игрою превзошла себя. Императрица была восхищена Урановой и по окончании последней арии бросила ей свой букет.

Уранова со слезами на глазах прижала букет к своему сердцу, подбежала на авансцену, опустилась на колени и с рыданием проговорила: «Матушка-царица! Спаси меня», – и подала государыне заранее приготовленную просьбу, в которой просила защиты, и изложила все интриги против нее Безбородко. Государыня была возмущена его поступком, также рассердилась она и на обер-полицеймейстера, не находившегося в театре.

А Рылееву в тот вечер непоздоровилось, поэтому он не поехал в театр и запретил его беспокоить; вот почему Никита Иванович ничего не знал о происшествии в эрмитажном театре в присутствии самой государыни.

– Слушай же, господин бригадир, чтобы через три дня непременно были обвенчаны артисты Сундуков и Уранова, непременно! Иначе я строго с тебя взыщу. Их обвенчают в придворной церкви.

– Слушаю, ваше величество, – не понимая в чем дело, ответил государыне с низким поклоном красный как рак бедняга начальник полиции.

– О происшествии, случившемся вчера в эрмитажном театре, ты спроси у своего помощника; он, может, тебе расскажет, – насмешливо проговорила Рылееву государыня и дала ему знак рукой, чтобы он вышел; тот кубарем выкатился. Оставшись одна, государыня опять быстро заходила по кабинету.

Поступок Безбородко с актрисой Урановой возмутил государыню.

Досталось от государыни и Безбородке; она «жестоким образом распекла страстного графа» и отбила у него всякую охоту ухаживать за молоденькими девушками и женщинами.

Ровно через три дня происходила свадьба счастливых Сундуковых.

Добрая монархиня одарила молодых дорогими подарками.

Только что обер-полицеймейстер Рылеев оставил кабинет государыни, как доложили ей о прибытии из Москвы фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского.

– А, граф приехал; очень приятно его видеть.

Государыня рада была приезду честного и правдивого фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского.

– Здравствуйте, граф Петр Александрович, когда прибыли? – протягивая свою руку вошедшему графу Румянцеву-Задунайскому, ласково проговорила императрица Екатерина Алексеевна.

– Вчера вечером, ваше величество, – ответил граф, низко поклонившись государыне и поцеловав ее руку.

– Устали, граф, с дороги?

– Устал, матушка-царица: года дают себя знать… Был конь, да уездился.

– Ну, граф, вы еще бравый мужчина.

– Уж какое бравый… был когда-то и я молод и брав, только, государыня, это давно было… и былого не вернешь…

– Оставим это, граф… лучше скажите, успешно ли выполнили вы мое поручение.

– Вы, государыня, изволите меня спрашивать относительно офицера Серебрякова?

– Да, граф, надеюсь сей офицер нашелся?

– Нет, ваше величество, – с тяжелым вздохом ответил Румянцев-Задунайский.

– Как, граф, Серебряков не разыскан?..

– Он бесследно пропал, ваше величество.

– Странно! Не мог же он провалиться сквозь землю, – в голосе государыни прозвучали неприятность, досада.

– Несмотря на все мое старание, несмотря на самые тщательные розыски, офицер Серебряков как в воду канул…

– Странно и чудно, граф.

– Я и сам дивуюсь, ваше величество.

– Но Серебряков во что бы то ни стало должен быть разыскан, живой или мертвый… письмо, которое я ему вручила, должно находиться у меня или у вас, граф, так как оно к вам писано… Повторяю вам, письмо довольно важное и секретное… Если оно попадет в чужие руки…

– Оно попасть не может, ваше величество… Серебряков – офицер точный и аккуратный…

– Может, его и в живых нет, а письмо политического свойства очутится в посторонних руках; вот чего я опасаюсь, граф; пойдут разговоры, пересуды…

– Кто же осмелится оглашать содержание письма, писанного вашим величеством?

– Поверьте, граф, такие найдутся; я постараюсь, чтобы письмо было разыскано. Вас больше, граф, я не потревожу.

– Ваше величество, я всегда готов…

– Разыскивать офицера Серебрякова я препоручу другому лицу, а вам, граф, необходимо надо ехать к армии на Дунай… в мир с турками я плохо верю.

– Верно, ваше величество, с туркой мирись, а камень за пазухой держи.

– Вероломства со стороны турок я очень опасаюсь…

– Если турки нарушат мир, то мы, государыня, сумеем их наказать.

– На вашу опытность в военном деле я, граф, рассчитываю… Вы, так сказать, стоите на страже интересов России… своей долгой и верной службой, граф Петр Александрович, вы приобрели мое благоволение, любовь народа и солдат…

– Ваше величество, всемилостивейшая государыня, чем я заслужил ваше высокое ко мне расположение?..

– Повторяю, граф, вашей верной и преданной службой. Да, кстати, вы наводили справки у князя Полянского относительно офицера Серебрякова? – спросила государыня у графа Румянцева-Задунайского.

– Наводил, государыня.

– Ну и что же?

– Князь ничего про то не знает, – тихо ответил государыне граф.

Он дал себе слово выгородить князя Полянского.

– А дочь князя?

– Она выходит замуж, ваше величество.

– За кого же?

– За графа Аполлона Баратынского.

– За Баратынского? Припоминаю, знаю, слышала; только слышала я про Баратынского более дурного, чем хорошего.

– Я тоже дурного мнения о Баратынском, ваше величество.

– И, несмотря на это, князь Полянский выдает за него свою дочь?

– Так точно, государыня.

– Сколько мне помнится, вы, граф Петр Александрович, с Полянским находились в хороших, даже в дружеских отношениях?

– Совершенно верно, государыня.

– Почему же вы не отсоветовали Полянскому выдавать свою дочь за такого дурного человека, как Баратынский? – спросила у Румянцева-Задунайского государыня, заинтересованная участью княжны Полянской.

– Пробовал отговаривать, государыня-царица, пробовал.

– И что же?

– Самоправен князь Платон Полянский, не слушает, уж если он что захочет, то на своем поставит.

– Плохо дело ваше, граф.

– Княжну Наталью жалко, хорошая она девица, благовоспитанная, отцовской воле покорная.

Проговорив эти слова, граф Петр Александрович подумал: «Вот хорошо, если бы государыня вступилась за княжну и не дозволила губить ее девичий век, силою снаряжать ее под венец с немилым суженым».

– Стало быть, княжна не с охотою выходит за Баратынского?

– Доподлинно, ваше величество, не знаю, а думаю, что так, хоть князь от меня и скрывает.

– Боже, когда эта жестокость переведется у нас на Руси, когда отцы перестанут губить своих дочерей, выдавая их против воли, против желания! – с волнением проговорила государыня.

– Доколе невежество не переведется на Руси, матушка-царица.

– Знаете ли, граф, каким способом я хочу избавить известную вам княжну Полянскую от ненавистного замужества?

– Смею спросить, каким, ваше величество?

– Приятно, граф Петр Александрович будет вам, если я княжну назначу к моему двору фрейлиной? – милостиво спросила императрица у графа Румянцева-Задунайского.

– Ваше величество, я так рад. Здесь, в Питере, она скоро найдет себе жениха по сердцу.

– Делаю это я, как уже вам сказала, не для того, чтобы князю Платону Полянскому сделать приятное… я хочу спасти молодую девушку от неприятного ей брака – это первое; а второе – хочу вам сделать приятное: вы, граф, заинтересованы судьбою княжны Полянской, – с своей обычной, приятной улыбкой проговорила императрица Екатерина Алексеевна.

– Приношу вашему величеству великую благодарность и за себя, и за княжну Наталью, – с низким поклоном, радостным голосом проговорил граф Румянцев-Задунайский. Он любил и жалел княжну Наташу и, как уже знаем, много печалился о том, что князь Полянский просватал ее за графа Баратынского, про которого шли самые дурные слухи.

Назначение фрейлиной княжны должно было отложить на некоторое время свадьбу с немилым ей человеком.

– Когда, граф, думаете вы выехать на Дунай? – меняя разговор, спросила государыня у Румянцева-Задунайского.

– Жду на то приказаний вашего величества.

– Не спешите, погостите у нас… Через несколько дней пойдет новая опера с несравненной Урановой, впрочем, теперь уже Сундуковой, и я вас, граф, приглашаю в свою ложу.

– Примите, всемилостивейшая монархиня, мою верноподданическую благодарность, – граф Петр Александрович преклонил колено перед императрицей.

Находиться в императорской ложе в присутствии самой императрицы была большая честь.

Прошла неделя, как красавица Уранова была обвенчана с Сундуковым, назначен был в Большом театре парадный спектакль; шла опера, модная того времени и любимая «cosa rara». В театре присутствовала императрица и двор. В ложу государыни были приглашены граф Григорий Григорьевич Орлов, молодой генерал Григорий Александрович Потемкин и фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский. А граф Безбородко сидел, по обыкновению, в крайней ложе бельэтажа.

Первые ряды кресел занимали аристократия и генералитет; остальные места в театре были переполнены сверху донизу избранной публикой.

Когда Сундуковой надо было петь лучшую арию оперы, она ловко вынула из ридикюля кошелек с деньгами, подошла к самой рампе подняла кошелек кверху и, устремив на Безбородко свои красивые и лукавые глаза, с саркастической улыбкой пропела следующее:

 
«Перестаньте льститься ложно
И думать так безбожно,
Что деньгами возможно —
В любовь к себе склонить!
Тут нужно не богатство,
Но младость и приятство…
Еще что-то такое…» [1]1
  Пантеон русского театра, 1840 г., № 2.


[Закрыть]
 

Взрыв гомерического хохота и громкие аплодисменты заглушили оркестр.

Граф Безбородко был умен и хитер, он тоже громко хохотал, аплодировал и первый потребовал повторения этого немудреного, но колкого для него куплета.

Куплет по общему желанию был повторен не один раз.

Императрица аплодировала и смеялась, смотря на сцену и на Безбородко.

Во время антракта государыня потребовала в свою ложу Безбородко.

– Ну, граф, как понравилась вам опера? – значительно посматривая на Безбородко, спросила у него императрица.

– Этой оперой я всегда восхищаюсь, ваше величество, – не моргнув глазом, ответил Безбородко.

– Ну, а как, граф, вам понравились слова либретто «перестаньте льститься ложно»? – говорила государыня улыбаясь. – Не правда ли, граф, что даже самые деньги не могут склонить к любви? По куплету видно, что на деньги все можно купить, только не любовь…

– Точно так, ваше величество, для любви «нужно не богатство, но младость и приятство», – подавляя в себе вздох, промолвил граф Безбородко.

– Советую вам, граф, этого не забывать.

– Слушаю, ваше величество.

На другой день после спектакля граф Безбородко прислал Сундуковой роскошную шкатулку с бриллиантовыми вещами.

Этот подарок был принят.

Но актриса Сундукова была умна: она поняла, что «за бриллианты сильных покровителей прекрасные женщины отплачивают иногда жемчугом слез», и сочла более благоразумным оставить Петербург и выхлопотала себе у императрицы перевод на московскую сцену.

XXXVII

Между тем княжны Полянские жили, или скорее, гостили, в ярославской вотчине и не особенно скучали. Княжен умела развлекать веселая и словоохотливая Таня, приемыш приказчика Егора Ястреба и его жены, доброй старушки Пелагеи Степановны.

Особенно красавица Таня развлекала княжну Наташу, рассказывала ей разные были и небылицы, забавляя убитую горем княжну своею веселостью, своими прибаутками и смехом.

С ней и княжна Наташа становилась веселее.

Молодые девушки, несмотря на огромную разницу в происхождении и образовании, скоро сошлись, подружились; княжна простую девушку считала чуть не подругой.

Княжна Наташа рассказала откровенно Тане про свою любовь к молодому гвардейскому офицеру Серебрякову и какое несчастие принесла им обоим эта любовь; не умолчала княжна и о том, что ее насильно снаряжают с немилым женихом под святой венец.

– А зачем, княжна, идти: ведь через такой венец жизнь свою погубите, – выслушав рассказ княжны Наташи, промолвила ей молодая девушка.

– И не пошла бы, Таня, да говорю, неволят идти.

– Кто неволит-то, отец? И его не слушайте, княжна. Право, не слушайте.

– Что ты говоришь, Таня? Разве можно отца не слушать? Ему я должна повиноваться…

– Княжна, голубушка… Знаю я, что отцу с матерью следует повиноваться; а также и то знаю, если вы пойдете под венец с немилым суженым, то себя погубите. Не жизнь ваша будет, а одна мука. Примеров тому, княжна, не мало.

– Видно, такова моя судьба, Таня… Надо покориться. Против своей судьбы не пойдешь! – с глубоким вздохом проговорила княжна Наташа.

– Что, княжна, пенять на судьбу, когда вы сами на погибель идете…

– И не пошла бы, Таня, да велят.

– Будь у меня отец, и, если бы он стал меня неволить под венец идти с постылым, не послушала бы я его, что хошь он, то со мной и делай, а не пошла бы.

– Против своей судьбы, милая Танюша, не след идти, – возразила молодой девушке княжна Наташа.

– Какая тут судьба, а просто запугали вас. Да еще скажу вам, княжна, любите вы своего друга милого, да не совсем.

– Я… я не люблю Сергея Дмитриевича! Что ты говоришь, Таня, да я живу им одним! – с легким укором проговорила княжна Наташа. На глазах у ней появились слезы.

– А если любите, то зачем же и себя, и его губите?..

Тут разговор молодых девушек был прерван приходом княжны Ирины Алексеевны; судя по веселому лицу старой княжны, нетрудно было догадаться, что она чем-то обрадована.

– Наташа, скажи слава Богу!

– Что такое, тетя?

– Конец нашему изгнанию.

– Как?

– Твой отец, а мой брат сейчас нарочного из Москвы прислал, чтобы, не мешкая, скорее в дорогу собирались.

– Нам надо ехать? Куда же, в Москву? – с волнением спросила княжна Наташа у своей тетки.

– Ну, разумеется!.. Наташа, никак ты не рада? – посматривая на племянницу, с удивлением воскликнула княжна Ирина Алексеевна.

– Чему, тетя, мне радоваться!

– А тому, что мы будем жить опять с людьми и не в этой трущобе, а в большом городе.

– Я уже, кажется, вам сказала, что здесь я чувствую себя гораздо лучше, чем в Москве.

– Наташа, ты какая-то непонятная, какая-то возвышенная, право…

– Здесь, тетя, я как-то свыклась… Еще мне не хочется расставаться с Таней, она такая милая, я так к ней привыкла…

– Я думаю, Танюша ничего не будет иметь против, если ты, Наташа, возьмешь ее с собою в Москву погостить… ведь так, моя милая? – спросила у молодой девушки княжна Ирина Алексеевна.

– Если меня отпустит матушка, то я с радостью. Мне больно хочется побывать в Москве, ведь я там ни разу не бывала, – ответила Таня княжне.

– Вот хорошо было бы, Таня… Поедем, милая, я сама попрошу тебя у Пелагеи Степановны, она такая добрая, отпустит, – сказала княжна Наташа.

– А если матушка отпустит, то я готова хоть сейчас с вами, княжна, ехать, куда хотите.

– Ступай, собирайся, Таня, я вместе с тобой пойду просить тебя у Пелагеи Степановны.

Княжна Наташа и Таня направились к домику жены приказчика Егора Ястреба.

Когда княжна Наташа стала просить Пелагею Степановну, чтобы она отпустила в Москву погостить Таню, услыхала от старушки такой ответ:

– Да я и сама с вами в Москву поеду; его сиятельство, князь Платон Алексеевич, наказ изволил дать к мужу мне с Танюшей ехать в казанскую вотчину… А я, княжна, удумала через Москву ехать. Хоть и сделаем мы большой крюк, да в Москве-то мне хочется побывать. В Кремль сходить, чудотворцам московским поклониться.

– Вот хорошо-то!.. Нам будет всем ехать весело! – радостно проговорила княжна Наташа.

Исполняя приказ князя Платона Алексеевича, стали быстро собираться в дорогу. И дня два спустя, после получения княжеского приказа, из ярославской усадьбы выехали княжны Наталья Платоновна и Ирина Алексеевна; с ними в одной карете ехали жена приказчика Егора Ястреба Пелагея Степановна и сиротинка Таня.

Позади их кареты ехали также подводы с дворовыми людьми и с имуществом.

Ехали под бдительным присмотром старого княжеского камердинера Григория Наумовича.

Старик был тоже рад, что пришлось ему недолго побыть в ярославской усадьбе, в этой «медвежьей берлоге»; не по нраву была Григорию Наумовичу ярославская вотчина, не знал он, как оттуда выбраться.

Старый и преданный слуга князя Полянского скучал по своем господине и очень обрадовался, когда получил приказ «собираться поспешно в Москву и везти бережно княжен».

XXXVIII

В роскошной усадьбе графа Аполлона Ивановича шли спешные приготовления к свадьбе; граф, несмотря на свою скупость, не жалел денег на отделку заново своего огромного загородного дома, похожего на дворец.

В графском саду стоял одноэтажный каменный флигель, состоявший из нескольких комнат; в этих комнатах вели уединенную жизнь бывшие фаворитки графа Баратынского, набранные из дворовых девушек, некоторые из этих несчастных жертв барской прихоти имели малолетних детей.

Баратынский содержал этих злополучных матерей и их детей очень скупо, как говорится «впроголодь», и немногим отличал он своих фавориток от прочих дворовых женщин и девушек: на них тоже лежали обязанности убирать в графском дому, шить на графа белье и т. д.; за неаккуратное исполнение граф нисколько не стеснялся наказывать их из своих рук нагайкой.

Задумав жениться на княжне, граф Баратынский волей-неволей принужден был распустить свой гарем, т. е. оторванных от семей крестьянских девушек водворить в недра родительского дома, и вот отцы и матери со слезами встречали своих опозоренных дочерей, проклиная в душе графа Баратынского, дочернина погубителя.

Очистив флигель в саду, граф переместил туда дворовых, садовников, кучеров, конюхов и охотников.

Из всех своих многочисленных фавориток граф Аполлон Баратынский был ближе других привязан к черноокой красавице Дуне, дочери зажиточного крестьянина, крепостного графа; Дуня всегда находилась при графе и попала на барский двор уже вдовою; отец рано ее выдал за московского лавочника, тоже крепостного графа Баратынского.

С мужем Дуня прожила не более года и овдовела: ее муж простудился и умер.

Молодая женщина, похоронив своего горячо любимого мужа, покинула Москву и поселилась у своего отца, в родном селе Ивановском.

Село это принадлежало графу и находилось близ его усадьбы.

Граф Аполлон Иванович как-то увидал красавицу вдову; молодость и свежесть Дуни произвели впечатление на сладострастного графа, Дуня ему понравилась, и этого было вполне достаточно, чтобы ей очутиться, разумеется против своего желания, в графском доме.

Несмотря на свои молодые годы, Дуня обладала умом, смелостью и даже хитростью, присущей многим женщинам.

Она сумела увлечь графа Баратынского, заставила его в себя влюбиться и мало-помалу стала забирать Аполлона Ивановича в свои руки.

Дуня одна только из всех крепостных и дворовых нисколько не боялась графа и обходилась с ним «по-свойски», т. е. говорила с графом как будто с равным себе человеком.

Прежде это обращение сердило графа, и он требовал, чтобы Дуня относилась к нему с должным почтением.

Дуня на это отвечала ему смехом.

Граф угрожал ей наказанием.

– Что же, наказывай, пожалуй… только в ту пору поминай меня как звали, – смело на угрозу отвечает Дуня разгневанному графу Баратынскому.

– Как это так? – не понимая, спрашивает у Дуни граф.

– Да так, возьму и убегу от тебя, старого… ищи тогда себе другую Дуняху на утеху.

– Я тебя прикажу изловить…

– Кому прикажешь, тем меня не изловить.

– А если изловят и ко мне представят, тогда тебя ведь плети ждут.

– Прежде чем ты, ваше сиятельство, отдашь приказ стегать меня плетьми, я тебе все глаза выцарапаю.

– Как ты смеешь? Умолкни, не то быть тебе драной! – кричал гневно граф Аполлон Иванович на свою любимицу.

– Ну, что ты кричишь, ваше сиятельство? Жила у тебя порвется… Долго ли до греха, – нисколько не сробев, насмешливо отвечает разгневанному графу красавица Дуня.

– Я… я убью тебя!

– Что же, убить – убьешь, а пригожее ведь не найдешь…

Такие сцены часто происходили между графом Баратынским и его любимой фавориткой.

Граф выходил из себя, кричал, ругался. Дуня на это отвечала одними насмешками.

Когда надо, Дуня умела скоро сменять свой насмешливый тон на нежный, вкрадчивый. Начинала ласкаться к графу.

Разумеется, ласка красавицы смягчала его гнев, и тогда победа была на стороне Дуни.

Граф Аполлон Иванович, задумав жениться на княжне Полянской, волей-неволей должен был убрать из своего дома черноокую красавицу Дуню; сделать это ему было не совсем легко; потому Дуня была, как говорится, баба с характером.

Остальных своих «местес» граф приказал водворить к их отцам и матерям, наградив каждую по два рубля.

А от Дуни двумя рублями не отделаешься. Для нее граф приказал поставить на краю своего села отдельный небольшой домик, чистенький, красивый.

Граф Баратынский имел намерение, женившись на княжне, не прерывать сношений с черноокой Дуней и заглядывать к ней в домик, секретом от молодой жены; так он нравственно был испорчен. Никто не знал, для какой надобности граф приказал на краю села выстроить домик как игрушечку.

Когда домик был готов и обставлен, граф Аполлон Иванович решился переговорить с Дуней.

– Тебе известно, Дуня, что я женюсь, – почти робко произнес граф Баратынский.

– Как же, знаю, слышали… тебе, ваше сиятельство, не привыкать заедать чужой век, девичий; мало тебе, видно, нашего бабьего сословия, стал до княжен добираться, – с грубым упреком промолвила красавица.

– Тебе, Дуняха, обижаться на меня нечего, я домик приказал для тебя построить…

– Благодарим покорно, ваше сиятельство… Только напрасно ты это сделал…

– Как так?

– Да так… Ты женишься на княжне – и я за какого-нибудь плюгавого мужичонка выйду замуж…

– Да ты с ума сошла…

– На зло тебе выйду, ваше сиятельство.

– Не моги этого и думать!

– А почему?

– Потому, я к тебе привык… и женившись, я не забуду тебя… буду приходить…

– Благодарим покорно, ваше сиятельство, – насмешливым голосом проговорила черноокая Дуня и также насмешливо поклонилась графу Баратынскому.

– Разве ты недовольна тем, что я приказал для тебя построить домик?

– Как недовольна?.. Премного довольна; только я к батюшке с матушкой пойду жить и стану их просить, чтобы они меня хоть за кого-нибудь выдали замуж…

– Ты это, Дуняха, оставь… Я не позволь выходить тебе замуж…

– Ну так я возьму и убегу куда-нибудь.

– Тебя поймают и воротят.

– Вот что, ваше сиятельство, если я пришлась тебе по нраву, отпусти ты меня на волю, в ту пору я по гроб буду твоей, – несколько подумав и как будто что сообразив, промолвила красавица, вызывающим взглядом посмотрев на графа.

– Ишь, что придумала, с тобой и сейчас сладу нет. Отпусти тебя на волю, в ту пору тебя и калачом не заманишь…

– Не отпустишь, ваше сиятельство, пеняй уж на себя… Не видать тебе Дуняхи.

– Ну, этим ты меня не напугаешь; убежишь, прикажу поймать…

– Ин ладно, ваше сиятельство, будешь меня помнить! – погрозила графу Баратынскому его любимица.

На эту угрозу граф не обратил никакого внимания.

Скоро Дуня поселилась на новом месте.

Не радовал молодую женщину красивый новый домик, хорошо отделанный и обставленный.

Граф скупердяй приехал к Дуне на новоселье; на этот раз он привез ей немало различных подарков.

Холодно красавица приняла эти подарки и так же холодно поблагодарила графа. Могла ли Дуня любить этого пресыщенного, развратного человека? Она только покорилась его воле; иначе граф силою заставил бы ее покориться.

Для Дуни не было другого исхода: отдаться старику-графу по доброй воле, или по принуждению…

Дуня, пользуясь привязанностью к себе графа, хотела выпросить у него вольную, но это ей не удалось; она хотела бежать от ненавистного ей человека, но мысль, что ее вернут – останавливала молодую женщину от побега; тогда она решилась отомстить графу Баратынскому.

План задуманной мести был такой: помешать его женитьбе следующим способом.

Дуня решила у графа просить, чтобы он отпустил ее в Москву, под предлогом «помолиться и поклониться угодникам московским», в Москве отыскать дом Полянских, – Дуня знала, что граф женится на княжне Полянской, – и, если удастся, объяснить князю или самой княжне, о том, какую развратную жизнь ведет граф Баратынский, ее сговоренный жених, и сколько он погубил «девок и баб молодых».

И, как увидим далее, Дуне удалось выполнить задуманное.