Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

XXIV

Старик Данило и его жена в тот день, когда совсем неожиданно вернулась к ним дочь, были как-то особенно спокойны и веселы; они как бы предчувствовали большую радость, хотя утром Марья Ивановна встала с заплаканными глазами и печальная.

– Ты плакала, Марьица? – с участием и любовью посматривая на жену, спросил у ней Данило.

– Да, плакала, – ответила Марья Ивановна.

– О чем?

– О дочке… одни у меня слезы – о ней…

– Зачем плакать, Марьица, зачем себя тревожить?

– Снилась мне Олюшка… вот как живую ее видела, голубушку; будто она вернулась к нам…

– А хорошо бы, Марьица, сон в руку… то-то была бы радость.

– Где ей вернуться… Наверное, нашей дочки и в живых нет.

– Кто знает…

– Если бы была жива, то весточку о себе прислала бы…

– Как ты хочешь, Марьица, а думается мне, что наша дочка жива…

– Думай, пожалуй.

– А ты как за дочку молишься, как за живую или как за умершую? – тихо спросил у жены Данило.

– Молюсь, как о пропавшей… Старец Мисаил меня так молиться научил.

«Молись, говорит, за пропавшую дочь, и Господь ее обрящет». Я и молюсь.

– Вот видишь, Марьица, и старец-инок тоже говорит, что наша дочь жива.

– Точно, отец Мисаил признает нашу Олюшку живой, – согласилась с мужем Марья Ивановна.

– Стало быть, она жива… Ведь ты веришь в святые слова старца?

– Если бы не верила, то не пошла бы к нему спрашивать.

– Старец говорит, что наша Олюшка жива, стало быть, так по его словам и будет.

– Дай-то Бог… А все мне, Данилушка, не думается, что жива наша дочка.

– Опять за свое.

– Ну, и то сказать, буди воля Божия над нами грешными. Что Богу угодно, то и будет.

– Давно бы так, Марьица, ведь слезами да тоской не поможешь горю.

– Так-то так… А все, Данилушка, поплачешь, как будто и легче станет, и на сердце покойнее. Вот поплакала я и с тобою поговорила, мне и полегчало и веселее стало… Право… Кажись, кто-то к нам подъехал. Так и есть, у ворот остановились кони. Кто бы это был? – проговорила Марья Ивановна, посматривая в окно.

– Батюшки, отцы мои, никак это… Да нет, нет – мне показалось.

– Да что, что такое? – быстро спросил у жены Данило.

– Господи!.. Мне… мне показалось, будто дочка наша с каким-то неизвестным человеком по двору прошла.

– Вон что придумала.

– Да как похожа, вылитая Олюшка.

– Она самая и есть… Мама, сердце мое, – раздался в дверях знакомый и дорогой для Данилы и Марьи Ивановны голос.

В горнице появилась их любимка-дочка, которая пропадала целые три года.

– Дочка, Олюшка, – только и могла вымолвить Марья Ивановна; от наплыва неожиданной и необычайной радости она задыхалась; ее материнское сердце замерло, и смертная бледность выступила на лице, но это было ненадолго, – Марья Ивановна скоро овладела собой и принялась душить в своих материнских объятиях воскресшую свою дочь.

– Марьица, да ты совсем задушишь дочку. Пусти, дай и мне ее, голубоньку, обнять и к отцовской груди прижать.

– Сейчас, милый тятя. Обнимай. Нет, вперед я тебя обойму.

И красавица Ольга повисла на шее своего старика отца, который плакал слезами радости.

– Дочка, голубка моя, сердце мое, жизнь моя, откуда ты к нам прилетела?

Ольга от объятий отца переходила в объятия матери.

Радость, горе, слезы, смех – все смешалось вместе.

Сергей Серебряков с безмолвием смотрел на эту потрясающую картину; по его исхудалым и загорелым щекам тоже катились тихие слезы.

Но вот первый порыв беспредельной радости прошел.

Ольга познакомила своего отца и мать с Серебряковым, называя его своим братом, своим спутником, своим другом.

Добрые Данило и Марья Ивановна обнимают Серебрякова, называют его желанным гостем, сажают его в передний угол «на место почетное».

Марья Ивановна начинает расспрашивать Серебрякова, задавая ему вопрос за вопросом.

Усталый, измученный продолжительностью дороги, Серебряков отвечал неохотно.

Это не ускользнуло от наблюдательной Ольги.

– Мамуся, сердце мое, милая… Покорми нас прежде и дай немного отдохнуть, а там мы обо всем тебе расскажем, – целуя крепко Марью Ивановну, с улыбкой проговорила Ольга.

– И то, и то – нашла время, старая, вопросы задавать… Прежде надо бы накормить вас и напоить… Уж прости, дочка, за недогадку, и ты, сударь, Сергей Дмитрич, не взыщи на меня, с большой радости поглупела… Никак в себя прийти не могу. Радость безмерная – от такой радости и умереть не трудно. Я сейчас соберу вам пообедать. Сейчас, сейчас…

Марья Ивановна засуетилась.

Скоро был накрыт стол, который ломился под тяжестью вкусных яств.

Марья Ивановна как будто ждала возвращения дочери, эту гостью желанную, и приказала обед приготовить вкусный и сытный.

Серебряков и Ольга, проголодавшиеся в дороге, принялись за еду с аппетитом. На радостях Данило приказал принести из подвала старое, дорогое вино…

Была выпита круговая чара; налили и по другой.

Крепкое вино развязало языки и еще больше развеселило обедавших.

– Дочка, Олюшка, теперь можно мне у тебя спросить? – с такими словами обратилась Марья Ивановна к Ольге, окончив обед.

– Спрашивай, мамуся, спрашивай… Теперь и я, и он с охотой будем тебе отвечать, – сказала матери молодая девушка, показывая на Сергея Серебрякова.

– И мне можно вопросы задавать? – весело улыбнулся старик Данило, раскрасневшийся от крепкого вина.

– Можно, тятя, можно.

– Молви, дочка милая, откуда ты к нам нежданно-негаданно нагрянула, ровно с того света к нам или с неба свалилась? – с любопытством спросила у дочери Марья Ивановна, с нежной любовью посматривая на нее.

– Я и то, мамуся, с того света, – с улыбкой отвечает Ольга.

– Как? – удивилась Марья Ивановна.

– Да так… Издалека я, мама…

– Откуда, дитятко?

– Из Туретчины…

– Из Туретчины, да как же ты туда попала? – в один голос с удивлением воскликнули Данило и Марья Ивановна.

– Тятя и ты, мама… теперь не спрашивайте меня, где я была и что со мной за это долгое время произошло… После – все, все расскажу вам, а теперь, пожалуйста, не спрашивайте.

– Что, дочка, милая, сердечная, или тяжело и больно вспоминать? – вздохнув, промолвил Данило.

– Да, да… И больно, и тяжело… после расскажу…

– Ну, и не надо, не надо, Олюшка, не будем нынче, милая, горем да слезами отравлять наш большой праздник. Ты с нами, и больше нам ничего не надо…

– Завтра все я вам расскажу; ничего от вас не скрою… все узнаете…

– Хорошо, хорошо…

– А теперь ты, тятя, и ты, мама, скажите, что мой жених, что Тимофей, жив ли он, здоров ли? – тихо спросила Ольга.

Отец и мать ее молчали, понуря свои головы.

– Вы молчите! Видно, Тимофей женился на другой, а может, он умер?

– Тимофей умер, – тихо ответила Марья Ивановна, подавляя в себе тяжелый вздох.

– Умер, умер, – горькие, неудержимые слезы полились из красивых глаз молодой девушки.

– Дочка милая, сердечная, не предавайся отчаянью, слезами не вернешь своего жениха, – проговорил Данило, утешая Ольгу.

– Давно ли умер Тимофей? – несколько успокоившись, спросила у отца Ольга.

– Спустя дня три, как ты пропала, и твоего жениха из Днепра вытащили.

– Стало быть, он утонул.

– Какой-то злодей убил его и тело бросил в реку.

– Кому же помешал Тимофей? Ведь он никому не сделал зла? О, отец, я догадалась, чье это дело! Я знаю, кому Тимофей служил помехой, – после некоторого размышления проговорила Ольга.

– Кому же, дочка, скажи?

– Черноусу мешал мой жених. Он, он, злодей, погубил меня и убил моего милого Тимофея.

– А, пожалуй, дочка, ты права. Черноус страшно злобился на Тимофея, да и на нас на всех он был озлоблен. Если и не он сам убил Тимофея, то наверное подговорил убийц, подкупил. Ну, да и его самого кара небесная постигла, – задумчиво промолвил Данило.

– Как, разве Черноус…

– Подох без покаяния, смертный час его постиг вдруг, с вечера не болел, не хворал, а утром на постели увидали мертвым.

– Да, да, тятя… Божий суд свершился… Небесное возмездие постигло злодея… Знай, тятя, и ты, мама, через него, проклятого, и я погибла; через него попала я невольницей в гарем, к турку-развратнику…

– Как, дитятко наше милое, Олюшка… Неужели ты была в гареме, сердечная! – с отчаянием воскликнули вместе Данило и Марья Ивановна.

– Да, мои родимые… три года там выстрадала… Что перенесла, что вытерпела!.. Татары в Киеве, тятя, схватили, свезли в Крым и там продали барышнику невольников… Барышник свез меня в Константинополь и продал в гарем – знатному турку…

– Бедная, злосчастная…

Марья Ивановна громко зарыдала и стала обнимать дочь.

Плакал и старик Данило, слушая рассказ о несчастии Ольги.

– Ну, полно вам, отец и мама, плакать… Видно, такова моя судьба злосчастная… Лихое время промчалось, и я опять с вами, мои милые. – Ольга стала целовать отца и мать, и свои слезы смешала с их слезами.

Ольга при этом рассказала своим отцу с матерью с малейшими подробностями о том, какую она вела жизнь, находясь в гареме у знатного турка; и о том, как спаслась из неволи с Серебряковым; молодая девушка рассказывала и о Серебрякове все то, что от него слышала.

Не скоро успокоились старик Данило и Марья Ивановна, выслушав рассказ дочери.

– Ты-то, господин офицер, как попал в Туретчину, за что на тебя такие нападки? – спросил Данило, когда немного поуспокоился от печального рассказа дочери, у Серебрякова.

– Меня тоже продали, – ответил тот.

– Знаю, что продали, дочка про то сказывала. А за что или зачем?

– Я тоже служил помехою…

– Кому, кому?

– Одному знатному вельможе… имени я его покуда не назову… У меня была невеста княжна… Невеста, на мое несчастие, приглянулась всесильному вельможе. Ну, он и приказал продать меня в невольники, как раба…

– И это делается в России, под мудрым правлением великой царицы! – воскликнул удивленный Данило.

– Царица про то ничего не знает… Это преступление от нее скрыто.

– Твоя судьба походит, господин офицер, на судьбину нашей дочки.

– Да, да, отец, он так же несчастен, как и я… Только у него невеста жива и ждет его… А мой Тимофей из-за любви ко мне нашел себе могилу…

– Не плачь, дочка милая, сердечная… Положись на волю Божию, – утешала Марья Ивановна тихо плакавшую Ольгу…

Сергей Серебряков, так радушно принятый в домике старого Данилы, остался там на некоторое время.

Он не спешил ни в Москву, ни в Петербург, потому знал, что Потемкин, его враг, в сильном фаворе и пользуется большой властью.

«С Потемкиным мне не совладать. Он захочет, всегда может раздавить меня, уничтожить. Да я уже и уничтожен… Ведь это Потемкин подкупил негодяя Волкова опоить меня дурманом и продать в неволю. Теперь я догадываюсь… И появись только я в Питере или в Москве, да узнает про то Потемкин, в ту пору мне несдобровать… Что же мне делать? Неужели я должен и теперь прятаться и бояться?.. Пусть что будет, то и будет, а в Москву я непременно пойду… Там я узнаю про княжну… А может, она давно замужем?.. Наверное, так. Неужели же станет меня дожидаться?.. Что же, может, с другим она будет счастливее, – таким размышлениям предавался Сергей Серебряков, сидя в своей уютной, чистенькой горнице, которую ему отвел радушный хозяин Данило в своем доме. У него нашел себе бедняга Серебряков ласковый приют, жилось ему хорошо; сам старик хозяин, его жена и их дочь обходились с ним не как с чужим, а как с близким, милым родичем; все его малейшие желания предупреждались и исполнялись.

Особенно же хорошо и радушно относилась к Серебрякову Ольга.

А многим он обязан этой девушке. От нее получил эту свободу.

Ольга, храбрая, самоотверженная, освободила его из постыдного невольничества.

«О, если бы не Ольга, то я умер бы невольником… А как она хороша!.. Как чудно хороша!.i И притом сколько у ней твердости духа и смелости!.. Она все больше и больше начинает мне нравиться… Да и кому не понравится такая чудная девушка… Что если я полюблю Ольгу? Она вполне достойна моей любви. Я… я и люблю ее, как сестру родную… Нет, не такой любовью я полюбил Ольгу… А княжна? Княжну я… я люблю, только не так, как прежде. Что со мною делается, я и сам не пойму… Надо скорее отсюда уехать… Да, да, я уеду…

И Серебряков стал собираться в дорогу.

XXV

Серебряков сказал о своем намерении ехать в Москву Даниле. Данило был удивлен и огорчен и стал останавливать своего гостя, уговаривать его погостить еще и не спешить их покидать.

– Мы так к тебе привыкли, полюбили, как родного; а ты задумал нас покинуть. Право, погости еще хоть недельку, – так говорил Данило своему гостю.

– Спасибо, за все спасибо… мне пора.

– Да, что за пора, гости еще.

– Я офицер и должен восстановить свои права, должен еще отомстить своему недругу.

– Это Потемкину-то? Да разве ты, Сергей Дмитриевич, о двух головах? Ведь Потемкин теперь большая сила.

– Знаю, но все же я спрошу у него удовлетворения, он дворянин, я тоже дворянин. Наконец, я постараюсь увидать царицу, я паду к ее ногам и стану просить у ней правосудия и милости. Ударю ей челом на Потемкина и скажу: «царица-матушка, вступись за своего верного слугу, не дай его в обиду, защити против кривды-лиходейки и вступись за бессильного против сильного». На правосудие и защиту царицы я надеюсь, – с жаром проговорил Серебряков.

– А все же, Сергей Дмитриевич, Потемкина тебе не одолеть, он куда тебя сильнее.

– Там посмотрим.

– И смотреть нечего… с сильным не борись, с богатым не судись – поговорка верная.

– На моей стороне правда. А правда-матка пересилит кривду-лиходейку. Да я еще и не сразу поведу борьбу с Потемкиным, а вперед все разузнаю, все разведаю и тогда уже…

– И тогда Потемкин прикажет упрятать тебя куда подальше туретчины, – промолвил Данило, перебивая Серебрякова.

Как уже сказали, Серебряков посвятил старика Данилу в печальную историю своей жизни и рассказал ему, что Потемкин есть главная причина всех его несчастий и бед.

– Неужели на него нет суда? – воскликнул Серебряков.

– Нет, Потемкин не судим! И я тебе не советую спешить в Питер.

– Нет, я поеду, я должен ехать, – проговорил Серебряков.

– Дело твое, Сергей Дмитриевич, поступай, как знаешь; только даю совет не спешить.

– Я бы, пожалуй, и повременил своим отъездом, но мне хочется поскорее узнать, что обо мне думают в Питере. Еще мне хочется узнать про княжну Наталью Платоновну.

– А знаешь что, гость дорогой, препоручи ты мне это.

– Как так? – удивился Серебряков.

– А вот как, мне тоже на днях надо ехать в Питер, поеду я туда через Москву и все твои поручения выполню в точности, – предложил Серебрякову Данило.

– Разве тебе необходимо ехать в Питер?

– Необходимо… Дело у меня там есть.

– Какое же?

– Брат младший у меня есть; живет он в Черногории и задумал от тоже, как я, принять русское подданство; брат просит меня похлопотать за него… Вот и придется ехать мне самому в Питер, там скорее можно устроить дело… Кстати, я и твое поручение выполню…

– А дочь с собой возьмешь? – тихо спросил Серебряков у Данилы.

– Зачем!.. Пусть дома остается и хозяйничает вместе с матерью.

– А как же я?

– Ты вместо меня будешь хозяйничать в моем дому.

– Как хочешь, Данило, а без тебя мне здесь неловко оставаться.

– Почему так?

– У тебя взрослая дочь… Что могут о ней и обо мне подумать…

– Пусть думают, что хотят… Ты и моя дочка считаетесь, как брат с сестрой… Твоя честность, Сергей Дмитриевич, мне хорошо известна; я бы не задумался оставить Ольгу и с тобой одним; а она остается еще с матерью… Итак, решено, ты останешься ждать моего возвращения, так?

– Я, я право, не знаю, – Серебряков был в нерешительности.

Ему хотелось и самому ехать в Москву, и что-то его останавливало в доме Данилы; и это что-то – была красавица Ольга.

В доме своего отца, под теплым крылышком матери, Олюшка-краса расцвела, еще более распустилась.

Ольга не только могла понравиться всякому, но всякого могла очаровать; так чудно и обольстительно была она хороша.

Пленила эта красота и Серебрякова, хоть и не сразу почувствовал он в своем сердце любовь к Ольге; прежде смотрел он на Ольгу, как на свою сестру названую, как на свою избавительницу из тяжелой неволи; но вот эта любовь мало-помалу стала заменяться другою любовью; образ княжны Полянской был вытеснен красотой пылкой и отважной Ольги, и княжна стала забываться.

Долго боролся сам с собою Серебряков. Он несколько раз решался бежать из дома Данилы, забыть Ольгу, помнить одну только княжну Полянскую, бежать скорее, без оглядки, от соблазна красавицы. Но стоило только Ольге взглянуть на Серебрякова своими большими жгучими глазами, как этот взгляд проникал в самое его сердце и приковывал его к дому Данилы.

«Господи, что же это со мной? Неужели это любовь к Ольге? Неужели княжна забыта? Я хочу бежать отсюда и не могу, хочу стараться не смотреть на Ольгу, а сам не могу оторвать от нее своего взгляда… Прежде я любил ее любовью брата; а теперь? Зачем меня Данило оставляет? Нет, нет, я уеду из этого дома. Я навсегда убегу отсюда, завтра же я уеду. Так скажу и Даниле, и Ольге. Да чего же лучше, Данило хочет ехать в Питер, вот и я с ним поеду», – так раздумывал Серебряков после своего разговора с Данилой о своей поездке в Москву и в Питер.

Во время этого размышления к нему в горницу вошла Ольга; она близко подошла к Серебрякову.

– Отец мне сказал, что ты хочешь от нас уехать? – спросила красавица у Серебрякова, устремляя на него свои большие, чудные глаза. Серебрякову нетрудно было прочитать в них любовь.

– Да… я… я решил.

– Вот как… даже решил?

– Ольга, не смотри ты на меня так, не смотри, мне надо ехать… понимаешь, надо.

– Зачем?

– Как зачем? Не могу же я так у вас, на хлебах из милости, жить всю свою жизнь? Мне надо явиться в свой полк, чай, меня и в живых уже теперь не считают; надо восстановить свои права, еще надо мне отомстить…

– Кому, брат, ты хочешь мстить? – спросила у Серебрякова Ольга, не спуская с него своего чарующего взгляда.

– Моему врагу… от него все мои несчастия и все беды.

– Ты собираешься мстить Потемкину?

– Да, ему…

– Предоставь мне это…

– Ты смеешься, Ольга? – воскликнул Серебряков.

– Нисколько, отомстить за тебя сумею.

– Стало быть, ты считаешь меня бесхарактерным, слабым. Что я и постоять за себя не сумею? – в голосе Серебрякова звучала обида, самолюбие…

– Ты плохо меня понимаешь, Сергей!

Серебряков разрешил Ольге на правах сестры так себя называть.

– Я хочу, чтобы ты остался здесь со мною, – тихо добавила красавица, опуская свою голову.

– Что ты говоришь, Ольга?

– Что чувствую…

– Ты не хочешь со мною разлучаться, ведь так, Ольга? – счастливым голосом спросил у молодой девушки Серебряков.

Он горячо и сердечно любил Ольгу, хотя и не хотел сознаться в этом даже самому себе; сколько ни старался он заглушить в своем сердце эту любовь, но не мог. Княжна совсем была забыта, одною Ольгой было переполнено его сердце.

На вопрос Серебрякова красавица ничего не ответила; она только вся зарделась, как маков цвет, и стояла молча.

– Что же ты не отвечаешь, Ольга? Скажи, тебе жаль со мною расстаться?

– Что еще спрашиваешь, разве ты не видишь?

– Я… я останусь, Ольга…

– Я это знала…

– Как, ты знала, что я останусь, не поеду? – с удивлением воскликнул Серебряков.

– Да, да… я знала, – спокойно ответила красавица.

– Кто же тебе сказал?

– Мое сердце…

– Ольга!..

– Довольно об этом… не теперь, после… Ты останешься, милый, и больше мне ничего не надо… Никаких слов не надо! Я счастлива, я счастлива…

Быстро проговорив эти слова, красавица также быстро вышла из горницы, которая была отведена для Серебрякова в домике Данилы.

Из горницы Серебрякова молодая девушка направилась к своей матери и застала ее за спешной работой.

Марья Ивановна собирала в дальнюю дорогу своего мужа, укладывая в мешок его белье и одежду, – а также и съестные припасы.

– Мама, мамуся, он остался… – радостным голосом проговорила Ольга, обнимая свою мать.

– Кто остается, кто? – спрашивает Марья Ивановна, освобождаясь из объятий дочери и с любовью на нее посматривая.

– Да он, мамуся, он…

– Да кто он-то, отец, что ли?

– Сергей Дмитриевич остается…

– А разве он куда собирался?

– Как же, в Москву собирался ехать.

– Ты его, Олюшка, остановила, что ли?

Марья Ивановна оставила мешок и значительно посмотрела на дочь..

– Ну да, мама… Я уговорила его не ехать… Сама суди, зачем такую даль он поедет? Да и как же я… мы с тобой, мама, без него останемся?.. Ведь правду я говорю… правду? Так?

– Да, да… так, Олюшка… – как-то задумчиво ответила дочери Марья Ивановна.

– О чем ты задумалась, мама?

– Так, ни о чем…

– Нет, нет… Ты что-то думала, родная… Скажи про что?

– Про твою любовь к нашему гостю я думаю, дитятко мое…

– Мама, ты… ты знаешь?

Красавица старалась скрыть свое лицо на груди матери.

– Давно знаю, Олюшка, давно вижу. Только любит ли тебя Сергей Дмитриевич?

– Любит, мама, любит.

– Так ли, дитятко мое? Ох, сердечная моя. Не тебя он любит, а богатую княжескую дочь. К ней-то он и порывается.

– Кто тебе сказал, мама, что наш гость любит княжну? – с ноткою сердечной обиды промолвила красавица.

– Сам он сказывал. Сколько он, бедный, бед и несчастий перенес через эту любовь.

– Прежде Сергей любил княжну, а теперь он полюбил другую.

– Тебя, что ли?

– Да, меня, – чуть слышно отвечает матери Ольга.

– Да что же, сам про то сказал тебе Сергей Дмитриевич?

– Мама, он только что хотел мне про это сказать.

– Только хотел, а не сказал?

– Я… я не стала слушать и выбежала из его горницы.

– Зачем же ты ушла, Олюшка?

– Мама, милая, дорогая моя мамочка, я знаю, что меня любит Сергей, крепко любит. Знаю я также, что я не стою его любви. Не такую ему нужно, как я.

– Что же ты разве не под стать нашему гостю? Разве ты, Олюшка, хуже его? Ты такая раскрасавица. Что ты это говоришь? – с неудовольствием заметила дочери Марья Ивановна.

– Мама, мама. Эта красота меня и погубила; через свою красу я и в гарем попала. Нет, я не стою Сергея Дмитриевича. Не стою.

– Ты говоришь, он тебя любит?

– Любит, мамуся милая, крепко любит.

– А если любит, то и до вашей свадьбы недалеко.

– Что ты, мама!., моей свадьбе с Сергеем никогда не бывать.

– Не пойму тебя я, Олюшка, право, не пойму! То ты любишь нашего гостя, то не хочешь быть его женою. Ну, как тут понимать?

– Да, да… Он стоит не такой девушки… Я что? На мне лежит черное пятно, и его никогда не смоешь, никогда! – дрогнул голос у красавицы, и на глазах ее выступили слезы.

– Полно, дитятко мое, сердечная, в том пятне черном нет твоей вины. Черные, злые люди довели тебя до того. Проклинаю я твоих погубителей, страшным проклятьем кляну их!.. И от Господа, и от честных людей прокляты они будут! Наш гость хороший человек, жалостливый, он тебя понял, Олюшка, отгадал твою душу чистую. Ты счастлива с ним будешь, – утешала бедная мать свою загубленную злыми людьми дочь.

Дня через два после описанного старик Данило на своих конях выехал в Москву, а оттуда хотел проехать в Питер.

Не столько он ехал по своему делу, сколько ради поручения Серебрякова; не хотелось старому Даниле, чтобы из его дома «чужим» уехал Серебряков; Данило полюбил своего гостя, имел большое желание с ним породниться – дочку свою красавицу выдать за него, хоть о своем желании он никому не говорил.

О разговоре, происшедшем между Ольгою и Серебряковым, старый Данило ничего не знал; ни жена, ни дочь про то ему не сказали ничего.

– Ну, прощайте, жена и дочка милые. Ждите меня с гостинцами. Не пройдет и шести недель, как я назад вернусь, – проговорил Данило, обнимая Марью Ивановну и Ольгу.

– А ты, Сергей Дмитриевич, не считай себя в моем дому за гостя, а будь полным хозяином. Под твою охрану отдаю жену свою и дочку. Блюди их и на время будь вместо меня. О том прошу и кланяюсь тебе усердно, – обратился Данило к Серебрякову и низко, чуть не до земли, ему поклонился.

– Будь покоен, Данило. Твоя жена и дочь найдут во мне защитника, – обнимая радушного хозяина, промолвил Серебряков.

– Я на тебя надеюсь. И ты, жена, и ты, дочка милая, сердечная, смотрите на Сергея Дмитриевича не как на гостя, а как на близкого родича и полного здесь хозяина.

– Мы на него и то смотрим, как на близкого своего родича, – за себя и за мать ответила отцу Ольга.

– В Москве я буду, отыскать, мне дом князя Полянского или не надо? – спросил Данило у Серебрякова, подчеркивая нарочно свои слова.

Прежде, чем на это ответить, Серебряков как-то невольно посмотрел на Ольгу.

Глаза красавицы горели пылкой любовью.

– Как хочешь, Данило. Пожалуй, и не надо, – тихо ответил он.

– Ладно, так и знать будем. И молодчина ты у меня-, дочка, право, молодчина! – Данило погладил ло голове улыбавшуюся милой улыбкой Ольгу и съехал со двора.