Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 49 страниц)

LXXXVII

В начале октября 1774 года Емельку Пугачева привезли в Симбирск, прямо на двор дома, где остановился главнокомандующий по усмирению мятежа граф Петр Иванович Панин.

Граф вышел на двор со своей свитой и, обращаясь к самозванцу, грозно у него спросил:

– Кто ты таков?

– Емельян Иванов, но прозвищу Пугачев, – нисколько не сробев, ответил самозванец.

– Как же ты смел, вор, именоваться покойным государем-императором Петром Федоровичем?

– Я не ворон, а только вороненок, а ворон-то еще летает, ваше сиятельство! – дерзко проговорил Пугачев.

Надо сказать, что мятежники, яицкие казаки, в опровержение общей молвы, стали распространять слух, что между ними находится действительно некто Пугачев-казак, но что он с «батюшкой-ампиратором Петром Федоровичем», который будто ими предводительствует, ничего общего не имеет.

На дворе, где «чинил» граф Панин допрос Пугачеву, толпилось много народу.

Все с любопытством и страхом смотрели на самозванца.

Его дерзкий ответ Панину поразил собравшихся.

– Как ты смеешь мне так отвечать, вор, самозванец! – вспылил граф Петр Иванович.

Он ударил самозванца по лицу.

Пугачев опустился на колени и слезливым голосом проговорил:

– Если мои слова показались твоему сиятельству обидными, то прости меня Христа ради.

– Вот так-то лучше, злодей! Если будешь давать волю своему дерзкому языку, я вырву его!..

– Помилуй, ваше сиятельство!..

– Неужели ты, совершивший столько злодеяний, надеешься еще на помилование? Злодеям нет пощады!

– Виноват перед Богом и государством, но буду стараться заслужить все мои вины!

– Поздно хватился!

– Я буду, ваше сиятельство, верным слугой матушки-государыни.

– Говорю, поздно хватился!.. Наша государыня в твоей службе не нуждается, и на помилование ты, злодей, не надейся!

– Бог, ваше сиятельство, прощает грешников.

– Сам Бог едва ли тебя простит. Злодеяния твои столь велики и столь ужасны, что при одном воспоминании о них волос становится дыбом. Как еще земля носит тебя, злодея, как она не разверзнется и не пожрет тебя!..

– Земля, ваше сиятельство, наша кормилица, она много милостивее людей! – промолвил Емелька Пугачев.

– Довольно, я не хочу с злодеем говорить… Уведите его!

Пугачева увели и посадили в каменный подвал, заковали его в цепи с железным обручем около поясницы; один конец цепи был прикован к этому обручу, а другой привинчен к стене.

По прошествии нескольких дней самозванца под сильным конвоем отправили в Москву, где ждало его возмездие за злодеяния, которые он делал.

Была зима, морозная, лютая.

Пугачева везли в зимней кибитке на переменных обывательских лошадях..

На самозванце были надеты тяжелые оковы. Солдаты кормили его из своих рук.

Капитан гвардии Галахов и капитан Швейковский сопровождали его.

Народ толпами встречал и провожал Пугачева.

В толпах народа были и ребятишки.

Солдаты, показывая им рукой на самозванца, говорили:

– Помните, детки, что вы видели Пугачева!..

А Пугачев, в продолжение всей дальней дороги от Симбирска до Москвы, был спокоен, весел и говорлив.

Он надеялся на помилование.

Везли Пугачева не спеша.

Вот и Москва златоглавая.

Несмотря на лютый мороз, народ валом валит к той заставе, через которую повезут Емельку Пугачева.

Все спешат взглянуть на злодея, который в страхе и ужасе несколько месяцев держал почти всю Русь православную.

Дома остались только стар и мал.

Радовались поимке злодея, а были и такие, которые сожалели о Пугачеве и ждали его в Москву не в оковах под стражей, а с большою силой мятежников.

– Который же это Пугач-то проклятущий, скажи на милость, добрый человек? – промолвила какая-то старуха, морщась и дрожа от холода, обращаясь к купцу в лисьем тулупе и такой же шапке.

– А вон, вон, смотри, вон везут, скованного по рукам и ногам.

– Да неужли это он? – удивилась старушонка.

– Он, он, злодей треклятый!..

– А как же говорили, что у Емельки Пугачева рожа-то песья, ну, как есть собачья?

– Мало ли что болтают… У Емельки облик человеческий, только душа у него песья, да еще хуже.

– Теперича этот самый Пугачев, хотя и крепко скован, а все же убежит, треклятый, вот помяни ты мое слово, почтенный человек, убежит!.. – говорил какой-то молодой парень, похожий на мастерового, в нагольном полушубке, обращаясь к старику чиновнику с гладко выбритым лицом…

– А за эти самые слова не хочешь ли, парень, на съезжую прогуляться?.. – строго отвечает чиновник…

– Зачем, туда мне не по пути…

– Будет по пути, как возьмут тебя, раба Божьего, да и поведут со связанными руками.

– Было бы за что…

– За то, не говори, что Пугачев убежит, не мути, не пугай народ честной; народ радуется, что злодей попался, а ты говоришь – убежит…

– И убежит, потому Емелька Пугач оборотень, – настойчиво возражает чиновнику молодой парень.

– Какой такой оборотень?

– Известно какой, самый настоящий… Разве твоя милость не разумеет?

– И то, парень, не разумею…

– Ин слушай: захочет теперича этот самый Пугачев, ударится головой оземь и станет он собака, али волк, а не то и в птицу обратится… Потому самому и оборотень называется!.. Ударится о землю и готов ворон, взмахнет крылами и улетит за тридевять земель в тридесятое царство!.. Ищи его, свищи!..

– Это бабьи выдумки!..

– Нет, не выдумки, господин честной!.. Спроси кого хочешь, всяк тебе то же скажет.

– Скажут, что ты глуп, парень.

Чиновник, не желая больше продолжать разговора, отошел от парня.

– Где он, где он, злодей, раздвиньтесь, люди добрые, дайте мне взглянуть на изверга, он двух сыновей моих замучил, ни в чем неповинных, на моих глазах повесить приказал!.. А я ушла… Меня спас Господь… А, вот он!.. Злодей, убийца, Каин проклятый… Попался… скован… не убежишь… И тебя покарал правосудный Бог!.. Лютая казнь ждет тебя, злодея… Будь ты проклят и в этой жизни и будущей!… Огонь палящий, геенна огненная ждет тебя… Кляну страшной клятвой, кляну тебя, убийцу моих милых сыновей!.. – со стоном, громко выкрикивала высокая, худая старуха, с бледным морщинистым лицом. Ее выразительные глаза метали искры ненависти и злобы. На ней дорогая боярская одежда. Опираясь на свой посох, старая боярыня вся дрожит. – Вся та кровь, которую ты пролил, злодей, да обрушится на твою голову и захлебнешься ты в этой крови, ирод!..

Пугачева посадили в Москве на Монетный двор и приковали его к стене.

До решения своей участи Пугачев целых два месяца находился там.

С утра до вечера густой толпой шли москвичи на Монетный двор взглянуть на Пугачева, который был страшен даже в своем бессилии.

По словам очевидцев того времени, многие женщины, при взгляде на самозванца, от его огненного взора и грозного голоса падали без чувств.

С Пугачевым были схвачены и также привезены в Москву его приближенные сообщники: Чика, Перфильев, Шагаев, Подуров и Торнов. Их посадили под строгим караулом в острог. Москвичи с нетерпением ожидали, к чему присудят Пугачева и других главарей мятежа.

Князь Платон Алексеевич Полянский, почитая своего дворового Мишуху Трубу погибшим, был немало удивлен и обрадован его неожиданным приходом.

Мы уже знаем, что его, по предписанию военной коллегии, отпустили на все четыре стороны, а Сергея Серебрякова под конвоем приказано было доставить в Питер.

Нелегко было Мишухе без копейки денег пуститься в дальнюю дорогу.

Шел он Христовым именем, а где и зарабатывал тяжелым крестьянским трудом себе кусок хлеба и ночлег.

Так он дошел до Москвы.

Бледным, исхудалым, едва волоча ноги, явился он перед своим господином.

– Михайло, ты ли?! – невольно вырвалось у князя Полянского при взгляде на своего крепостного.

– Я, ваше сиятельство!..

– Но что с тобой, ты болен?..

– Все было, ваше сиятельство, и болен был, и смерть на носу была: под деревом, с петлей на шее, последнего конца себе ожидал…

– Бедняга, тебя совсем узнать нельзя!.. Ну, рассказывай, что, как… Впрочем, ты голоден и устал… Эй, Григорий Наумович! – позвал князь своего старого камердинера.

– Что приказать изволите, ваше сиятельство? – с низким поклоном спросил вошедший камердинер.

– Позаботься о своем племяннике: он голоден и устал!..

– Ну, пойдем, что ли, ишь, как тебя отделали!.. И не признаешь, ровно не Мишка Труба, право! – в словах камердинера слышалось участие.

– Отделали, дядя, не один год унесли жизни, – болезненно промолвил Мишуха Труба.

– Ну, пойдем, пойдем, поправишься!

В тот же день, вечером, князь Платон Алексеевич позвал к себе Мишуху, который успел с дороги отдохнуть и оправиться.

– Ну, Мишуха, сказывай все по порядку. Теперь ведь ты говорить можешь, отдохнул… Так?

– Так точно, ваше сиятельство!

– Ну, рассказывай про Серебрякова, жив ли он?

– Жив, ваше сиятельство!

– Что же ты его с собою не привел?

– Нельзя было, ваше сиятельство! Офицера Серебрякова увезли под конвоем в Питер.

– Возможно ли? За что? – меняясь в лице, воскликнул князь Полянский.

– За соучастие с Пугачевым, ваще сиятельство! Солдаты увезли господина офицера… Если дозволите, я все по порядку рассказу…

– Рассказывай, рассказывай! Несчастие одно за другим на бедного Серебрякова!

– Истинную правду изволили сказать, ваше сиятельство, несчастнее господина офицера, кажись, и человека на свете нет!

– Ну, говори же, я слушаю!

Мишуха Труба подробно рассказал своему господину все то, что он знал про Сергея Серебрякова, рассказал, как они бежали и как снова попали в Казани в руки Пугачева, как Пугачев хотел их повесить и как отряд гусар Михельсона помешал этому злодеянию.

– У обоих нас, ваше сиятельство, петли на шее были и жизнь на волоске висела… Оба мы, приготовляясь умереть от лютой казни, предсмертные молитвы читали! И вдруг Господь послал нам спасение, гусары почти из петли вынули, ваше сиятельство! Тут полковник Михельсон допросы нам стал чинить, признал нас за соучастников Пугачева и обоих отдал под караул… Немало времени мы сидели под арестом… Меня отпустили на все четыре стороны, а господина Серебрякова в Питер с солдатами отправили… – такими словами закончил Мишуха Труба свой рассказ.

Этот рассказ произвел сильное впечатление на князя Платона Алексеевича.

В несчастье Серебрякова он винил себя одного.

«Всему я виновен и должно мне быть ответчиком перед Серебряковым. Надо во что бы то ни стало спасти его. Не мешкая я поеду в Питер, стану просить за него. Я докажу его невиновность… Если надо будет, саму государыню буду просить… Ну, и заварил же я кашу»…

Князь отдал приказание своим крепостным готовиться в дорогу.

Прежде своего отъезда он решил переговорить с княжной Наташей относительно своей поездки в Петербург.

– Наташа, на днях я еду в Петербург и знаешь зачем?

– В Петербург? Зачем? – удивилась княжна.

– Выручать твоего жениха, – пристально посматривая на дочь, ответил ей Платон Алексеевич.

– Жениха?.. Я… я не понимаю, про кого вы говорите, папа?..

– Про Серебрякова.

– Как, разве он… – молодая девушка не договорила и побледнела.

– Будь тверда, дитя мое, и не волнуйся. Серебрякова обвиняют в страшном преступлении, в соучастии с Пугачевым.

– Возможно ли… Боже!.. Сергей Дмитриевич – соучастник Пугачева! – горькие слезы мешали княжне говорить.

– Успокойся, Наташа… Я вступлюсь за Серебрякова… Я должен это сделать… Тут какое-нибудь недоразумение.

– Папа, я поеду с вами в Петербург, – твердым голосом проговорила княжна Наталья Платоновна.

– Ты, зачем?..

– Я поеду, папа, я должна это сделать…

– Пожалуй, поедем, только едва ли Серебрякову от твоего присутствия в Петербурге легче будет.

– Папа, Сергей Дмитриевич теперь нуждается в нашем участии. Исполняя ваше желание, я… я не признаю его за своего жениха, хоть это тяжело и больно мне, но вам не угодно и из вашего повиновения я не выйду, но любить его, жалеть и плакать о его горькой участи, запретить это не в вашей власти, – почтительно, но твердо промолвила княжна.

– Напрасно ты меня упрекаешь, это было прежде, но теперь я, кажется, сказал, что ты вольна располагать собой, и если нам удастся выгородить Серебрякова, то есть доказать его невиновность, хотя я заранее знаю, что он не виновен, – русский офицер никогда не может быть сообщником злодея, повторяю, если он будет оправдан, то… то…

– Папа, оставим говорить про то, что будет. Я, в свою очередь, повторяю вам, милый папа, что из вашего повиновения я не выйду.

– Знаю, ты добрая, послушная дочь.

– Так вы позволите, папа, и мне собираться в дорогу?

– Да, да, собирайся… Скажи о том и тетке, она, наверное, от нас не отстанет и с тобою не расстанется! – Говоря эти слова, князь Платон Алексеевич был прав.

Княжна Ирина Алексеевна, несмотря на свою болезнь, не решилась расстаться с своей племянницей хотя и на короткое время и стала собираться в Петербург.

Спустя дня три после описанного из ворот княжеского дома выехала дорожная карета, запряженная в шесть лошадей.

В карете сидел князь Полянский с княжнами. Позади кареты выехал дорожный возок. В возке сидел камердинер княжеский, Григорий Наумович, с своим племянником Мишухой Трубой, который, несмотря на то что в благодарность от князя получил вольную, а также и денежную награду, не оставил князя и по-прежнему продолжал ему служить.

Князь назначил его своим вторым камердинером.

В возке сидела также и наперсница княжны Наташи, Дуня.

Как карета, так и возок выехали в Тверскую заставу и быстро поехали по большой Питерской дороге.

LXXXVIII

Сергея Серебрякова привезли в Петербург.

В военной коллегии допросили его и взяли письмо, которое вручала ему государыня для передачи фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому.

Во время своего несчастья он хранил письмо это, как святыню.

После допроса Серебрякова отправили в Шлиссельбургскую крепость и посадили в отдельном каземате.

Каземат имел квадратную форму, был совершенно темный, с серыми, мрачными стенами.

Слабый свет едва проникал в маленькое оконце, устроенное в двери.

В углу пук прелой соломы должен был служить постелью бедному Серебрякову.

Ни скамьи, ни стола в каземате не было.

Когда Сергей Серебряков, по воле судьбы, очутился в этом «каменном мешке», на него нашел какой-то ужас, близкий к отчаянию.

Царивший в каземате мрак, сырость, удушливый воздух – все это произвело удручающее впечатление на бедного офицера.

И притом могильная тишина делала каземат его похожим на гроб.

Серебряков пробовал рассмотреть свое жилище и сколько ни вглядывался, не мог ничего рассмотреть, потому что оконце, как уже мы сказали, выходило в полутемный коридор.

– За что, за что же это страдание?.. – вырвалось у Серебрякова из наболевшей груди.

И он с бессилием опустился на прелую солому.

Долго так сидел он, опустив голову. Пробовал крикнуть, но вместо крика из его груди вырвался какой-то стон.

Каземат был так мал, что звук замирал в нем.

– Надолго ли засадили меня в этот ужасный гроб, может, навсегда, на всю жизнь!.. Уж лучше бы меня убили, расстреляли, повесили, чем так мучить… Такой жизни я не вынесу и разобью себе голову об эти каменные стены!.. – выговорил вслух Серебряков.

И дума за думой, одна тяжелее другой, туманили его голову.

Мысль о самоубийстве не покидала его.

– Подожду, – если скоро не выпустят, то я размозжу себе голову. Господь мне простит. Лучше разом окончить, чем мучиться…

Усталый, разбитый продолжительной дорогой, Серебряков заснул тяжелым сном.

Он часто просыпался, метался, стонал.

Так прошла мучительная ночь.

Слабый свет, проникший в окно, упал на проснувшегося Серебрякова и осветил немного его мрачное жилище.

Он хотел встать, но не мог. Все тело у него ныло, болело.

Серебряков сел, прижавшись спиною к сырой стене.

Во рту у него пересохло, губы трескались. Ему хотелось пить. Голова, болела и кружилась. Веки отяжелели и распухли.

– Хоть бы глоток воды… – слабо говорил он.

И, как бы в ответ на это, загремел замок, очевидно дверь кто-то отпирал.

Вот она отворилась, и появился старик тюремщик; в одной руке он держал глиняный кувшин с водой, прикрытый куском черного хлеба, а в другой была деревянная чашка с каким-то «хлебовом».

Молча поставил тюремщик воду и еду, хотел уйти.

– Ради Бога, одну только минутку побудь, – с мольбою в голосе обратился Серебряков к тюремщику.

– Что надо? – хмуро ответил тот.

– Скажи, долго меня будут здесь, в этом гробу, держать?

– Не знаю.

– Нет, ты знаешь, только не хочешь сказать. Заклинаю тебя Богом, скажи!..

– Не знаю.

– А в чем меня обвиняют? За что морят здесь? – со стоном воскликнул бедный Серебряков.

– Не знаю! – было ему ответом.

Дверь затворилась; замок загремел. И опять злополучный Серебряков очутился один-одинешенек в мрачном каземате Шлиссельбургской крепости.

Так текли дни, недели, целые месяцы. Серебряков под гнетом своего несчастья сделался безучастен теперь уже ко всему и покорился своей участи.

Он был верующий христианин и это спасло его от отчаяния, а также от мысли о самоубийстве.

Только по слабому свету, проникавшему в оконце, мог отличить заключенный день от ночи.

Много передумал Серебряков, сидя в каземате крепости.

Но теперь он даже и думать перестал.

Сядет на солому, прижмется спиною к стене, уставит свой взгляд на оконце и так сидит целые часы без думы, без мысли.

Но вот свет, проникавший в оконце, начинает тускнеть, стало быть, наступает вечер, а там и ночь.

Серебряков ложится на солому.

«Все забыли, все оставили, никому не нужен. А княжна… И ей нет дела до моего несчастия, а, может, она жалеет меня и хотела бы помочь, да не знает, где я, что со мной. Наверное, княжна уже замужем. Ох, хоть бы весточку какую-нибудь услыхать, да от кого ее услышишь», – так однажды размышлял Серебряков.

Но вот звуком отпираемой двери его размышления были прерваны.

В отворенную дверь каземата Серебрякова быстро вошел, в сопровождении тюремщика, какой-то статный, красивый вельможа, в придворном мундире, залитом золотом.

– Вы офицер Серебряков? – резко спросил вошедший, пристально осматривая заключенного.

– Да, я, – удивляясь неожиданному важному гостю, ответил Серебряков.

– Вы обвиняетесь в измене. Вы соучастник Пугачева.

– Что вам угодно? Скажите, вы пришли допрашивать меня? Если допрашивать, то кто вы, кому я должен отвечать? – обиженный резким тоном вошедшего, сказал Серебряков.

– Вы меня не знаете?

– Не имею счастия!..

– Я генерал Потемкин! Ее величество государыня императрица изволила вручить мне ваше дело, исследовать и сдать в суд.

– Я не виновен, генерал.

– О, это обычная фраза всех подсудимых…

– Повторяю, я не виновен!..

– Это мы увидим… Что же, здесь нет даже табурета, на чем же мне сесть?.. Подайте мне стул!.. И кстати, принеси фонарь! – прибавил Потемкин тюремщику.

Принесен был стул и фонарь.

– Поставь фонарь и ступай…

– Слушаю, ваше превосходительство!..

Тюремщик вышел и плотно притворил за собою дверь.

– Теперь мы одни, нас никто не подслушивает, станем говорить откровенно…

– Я и ранее уже давал откровенные, правдивые ответы на вопросы генералу Ларионову, князю Голицыну, так же правду говорил и полковнику Михельсону, но мне не верили, спрашивали доказательства, я клялся – и опять мне не верили, если и вам стану говорить, ваше превосходительство, вы точно так же мне не поверите…

– Но вы должны мне отвечать, должны! – заносчиво ироговорил Потемкин.

– Спрашивайте, только, пожалуйста, скорее решайте мое дело, судите меня, ссылайте, что ли, только поскорее прикажите меня вывести из этого гроба, ведь я задыхаюсь, мучаюсь!.. – в голосе бедного Серебрякова слышны были слезы. – Если вы, ваше превосходительство, христианин и у вас есть сердце, то пожалейте меня, ведь я ни в чем не виновен!.. – добавил он, вставая и кланяясь Потемкину.

– Ваша судьба, господин Серебряков, в моих руках, одно мое слово – и вы свободны!..

– Надеюсь, генерал, вы скажете это слово?..

– Да, но с условием…

– С каким же?..

– Сейчас скажу: вы навсегда, понимаете ли, навсегда откажетесь от своих прав на княжну Наталью Платоновну Полянскую! – делая ударение на этих словах, Потемкин не спускал своего проницательного взгляда с Серебрякова.

Эти слова поразили Серебрякова. Он не знал, что на них отвечать.

– Что же вы молчите?..

– Я… не знаю… не понимаю, про что вы говорите, генерал, – разве я имею эти права на княжну, она вольна располагать своею судьбой… – наконец выговорил Серебряков.

– Да, совершенно верно, княжна вольна располагать своей судьбой, но мне нужен ваш отказ от ее руки!..

– Вот как, даже нужен… Смею спросить у вас, генерал, зачем?

– Не все ли вам равно зачем?

– Ну нет, ваше превосходительство, не все равно… Я люблю княжну.

– Вот как, любите, и теперь даже любите?.. – в словах Потемкина слышна была насмешка.

– Да, и теперь люблю!

– Может, эта любовь и довела вас до каземата крепости?..

– Вы сказали, генерал, правду… Много различного несчастия доставила мне эта любовь…

– Так откажитесь!

– От чего отказаться?

– От любви… от любви к княжне.

– Никогда!..

– Придется, милейший, придется…

– Повторяю, никогда! – твердым и решительным голосом проговорил Серебряков.

– Но ведь тогда вам придется сидеть в этом каземате!..

– Что же, стану пить чашу своего несчастья до дна, но никогда не разлюблю княжну!

– Послушайте, милейший, вы меня не поняли…

– Нет, ваше превосходительство, я вас понял, а вот вы, верно, не поняли или не хотите понять, что, предлагая мне такую сделку, говорите и делаете подлость!..

– Не забывайтесь, господин офицер! Вы говорите с генералом Потемкиным, которому ничего не стоит стереть вас с лица земли!..

– О, это вы можете сделать, ведь я уже теперь полумертвец, и этот каземат – тот же гроб.

– Вам дают случай выйти из гроба, вы не хотите!

– Я не хочу, генерал, постыдной сделки!..

– Я вам должен повторить, господин Серебряков, если вы не откажетесь от княжны, т. е. не напишете записку или письмо, в котором скажете, что разлюбили княжну и предоставляете ей право располагать судьбою, как она хочет, то навсегда останетесь в этом каземате. Даю вам на размышление три дня. Через три дня я приду к вам опять… Подумайте, свобода, полная свобода, служба, карьера – или каземат!.. Прощайте!..

Быстро проговорив эти слова, Потемкин вышел из каземата.

Бедняга Серебряков готовил ему громовой ответ, но говорить его уже было некому.

Он только послал проклятие вслед уходившему Потемкину.

Мы уже знаем, что князь Платон Алексеевич Полянский покинул Москву и приехал в ненавистный ему Петербург исключительно только затем, чтобы доказать невиновность гвардейского офицера Сергея Серебрякова.

По приезде в Петербург он стал усердно хлопотать и «обивать пороги» у разных высокопоставленных лиц, прося их «вступиться» за правое дело и оправдать невинного человека.

Принимая такое сердечное участие в деле Серебрякова, князь Полянский очутился сам в довольно неловком положении. Ему приходилось или умалчивать о том, за что он лишил свободы Серебрякова и держал его под замком в своей усадьбе, или же выдумывать какие-нибудь другие поводы.

Князь Платон Алексеевич старался только уверить, что Серебряков не мог быть изменником и не мог находиться на службе у Пугачева.

Разумеется, его выслушивали, соглашались с ним, но в то же время и требовали более веских доказательств невиновности Серебрякова.

Кроме того, Серебрякова обвиняли в ослушании воли императрицы и утайке ее письма, адресованного графу Румянцеву-Задунайскому.

Тут уже князь Платон Алексеевич должен был молчать или говорить правду, то есть обвинить себя и сказать, почему Серебряков не мог своевременно доставить письмо государыни.

Князь Полянский, сколько возможно, старался скрыть причину, заставившую его лишить свободы Серебрякова.

Все его ходатайства в пользу Серебрякова оканчивались ничем.

Государыня сильно прогневалась на Серебрякова, поэтому просить за него было неудобно, да и государыня не приняла бы никаких оправданий.

Тогда князь Платон Алексеевич волей-неволей должен было обратиться с просьбой к фавориту императрицы – всесильному Потемкину.

Тщеславный и самолюбивый Потемкин несказанно обрадовался, когда родовитый князь и притом отец княжны Наташи обратился к нему с просьбою.

– Все, что зависит от меня, князь, конечно, будет сделано в пользу того офицера, за которого вы ходатайствуете… Из моего глубокого уважения к вам я буду просить императрицу, но все же, князь, мне хотелось узнать, какое отношение офицер Серебряков имеет к вашему дому… – со вниманием выслушав князя Полянского, спросил у него Потемкин.

– Разве это нужно?

– Я… я просил бы вас, князь!.. Но если это тайна, то…

– Какая тут тайна: он жених моей дочери…

– Как?! Офицер Серебряков, замешанный в Пугачевском деле, притом нарушитель воли императрицы, который сидит теперь в каземате крепости… И вы, князь, называете его женихом княжны Натальи Платоновны, вы шутите?..

– Нисколько не шучу, Григорий Александрович, даже скажу вам откровенно, мне и самому не по нарву такой зятек, да что поделаешь, выбор дочери, ее желание.

– Вот что… стало быть, княжна Наталья Платоновна…

– Влюблена в Серебрякова, о другом женихе и слышать не хочет!..

– Странно, родовитая княжна-красавица – и арестант-офицер!.. Какая громадная противоположность.

– Называть Серебрякова арестантом, генерал, вам не след… Это название он терпит так же напрасно, как и другие несчастия, обрушившиеся на его голову!.. Повторяю вам, Серебряков не виновен ни в одном из тех преступлений, которые на него возводят! – проговорил князь Платон Алексеевич и резко добавил:

– Вы можете не верить моим словам, можете не принимать участия в Серебрякове, но так же при мне не должны отзываться о нем в таком пренебрежительном тоне, хоть из уважения ко мне, потому что Серебряков жених моей дочери!..

– Вы, кажется, князь, обиделись на меня, прошу извинить, если мои слова показались вам обидными… Но верьте, князь, мое глубокое уважение к вам и вашему дому вынуждает меня вступиться за того офицера, которого вашей дочери угодно было выбрать себе в женихи… И опять повторяю, что все то, что от меня зависит, я сделаю в его пользу…

Князь Полянский успокоенным и обнадеженным покинул Потемкина.

А тот, проводивши князя, громко с досадой проговорил:

– О, как бы я желал быть на месте этого офицера и с удовольствием бы свой кабинет на время променял на каземат Шлиссельбургской крепости… Любовь княжны вознаградит за все!..

Княжна Наташа решила сама переговорить с Потемкиным и попросить его за Сергея Серебрякова.

Ей хорошо было известно, что участь ее возлюбленного зависит всецело от фаворита императрицы.

Для этого княжне представился удобный случай.

Как-то Потемкин приехал к князю Полянскому.

Самого князя в то время не было дома… Он уехал с княжной Ириной Алексеевной в Александро-Невскую лавру; княжна Наташа оставалась одна дома и была в большой нерешимости: принять ли ей Потемкина или нет.

– Надо принять, может, мне удастся сделать что-нибудь для Сергея Дмитриевича, – решила княжна.

– Папа и тетя уехали в лавру, и я одна домовничаю! – с милой улыбкой проговорила Наташа, встречая в дверях всесильного Потемкина.

– Княжна, вы так добры, вы доставляете мне удовольствие видеть вас, говорить с вами; может, вы не желали принять меня, княжна, то скажите, и я сейчас же…

– Зачем вы так говорите, Григорий Александрович. Если бы я вас не захотела принять, то и не приняла бы… Напротив, я рада вашему приезду.

– Рады? О, я безмерно счастлив, княжна! Ваши милые слова подают мне надежду…

– Какую?

– Что вы не будете со мной так строги, княжна!

– А вы, Григорий Александрович, находите, что я с вами строга?

– Не всегда, но бывает… Кстати, княжна, почему вы вчера не были на придворном балу?

– У меня болела голова.

– Императрица заметила ваше отсутствие, княжна.

– О, я так благодарна ее величеству!..

– Я сегодня же скажу императрице причину вашего отсутствия.

– Я вам буду благодарна, Григорий Александрович.

– Смотрите на меня, княжна, как на вашего покорнейшего слугу, всегда готового жертвовать вам даже… даже… своею жизнью!.. – страстно проговорил Потемкин, приготовляясь пасть на колени перед княжной и признаться ей в своей любви.

Княжна не могла не заметить этого. Это было ей неприятно, и, чтобы скрыть свою досаду, она, улыбаясь, промолвила:

– Удивляюсь я на вас, Григорий Александрович, как вы дешево цените свою жизнь!..

– Повторяю вам, княжна, что я готов жертвовать…

– Довольно, Григорий Александрович… Я не требую от вас никаких жертв, но все же хочу воспользоваться вашею добротой и обратиться к вам с просьбой…

– Ко мне с просьбой, княжна?!. Приказывайте…

– Не приказываю, но прошу.

– Я обещаю вам выполнить все!..

– Даете слово, Григорий Александрович?

– Да, княжна, клятвенно!

– Вам уже папа говорил про офицера Серебрякова, просил за него, ведь так?

– Да… да… припоминаю… Ну, и что же, княжна?

– Я тоже хочу быть за него просительницей.

– Вот что, – сквозь зубы процедил Потемкин, и на его лице выразилось неудовольствие и досада.

– Вы дали мне слово, генерал.

– Что же я должен сделать для офицера, которым вы так интересуетесь, княжна?

– Немногое.

– Именно?

– Объяснить императрице невиновность Серебрякова.

– Простите, княжна, вы хотите многого, слишком многого.

– Вы находите?

– Как же я буду объяснять императрице невиновность Серебрякова, не зная, виновен он или не виновен? Кроме того, императрица уверена в его виновности. Серебряков скрыл письмо ее величества и был сообщником Пугачева!

– Зачем вы, генерал, так говорите? Зачем клеймите таким страшным словом человека, виновность которого вы не знаете, как вы сейчас сами сказали! – с горьким упреком проговорила молодая девушка.

– Простите, княжна, против Серебрякова так много улик. По рапорту князя Голицына, Серебряков находился у Пугачева или у другого какого-то мятежника в писарях… От этого, кажется, он и сам не отпирается…

– Так вы не можете ему помочь?

– Прежде чем ответить на это, позвольте мне, княжна, задать вам один вопрос…

– Спрашивайте!..

– Какое отношение вы имеете к судьбе этого офицера?..

– Вы хотите знать?.. Хорошо, я вам отвечу: он мой жених!

– Вот что, – хмуро и с неудовольствием проговорил Потемкин.

– Вы, кажется, удивляетесь?..

– Даже больше: я поражен!..

– Чем, генерал?

– Я не знал, что у княжны Натальи Платоновны Полянской есть жених арестант, бунтовщик, изменник!.. – со смехом проговорил Потемкин.

– Вы забываетесь, генерал!

– Простите, княжна, я привык людей называть тем именем, какое они заслуживают!..

– Серебряков не заслужил, не заслужил!

– Простите, может, я был несколько резок, может, ваш жених и не виновен в том, что был соучастником Пугачева, но все же он виновен в утайке письма императрицы…

– И в этом нет его вины!

– Однако, княжна, довольно о Серебрякове. Помочь ему я, к сожалению, ничем не могу. Императрица на него очень разгневана, и едва ли он скоро выйдет из крепости.

– Неправду вы говорите, Григорий Александрович, неправду. Вы можете помочь Серебрякову, но не хотите.