Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 49 страниц)

XX

После долгого плавания по Черному морю корабль, на котором, в числе других невольников, находился Сергей Серебряков, бросил якорь у Константинополя, на одной из пристаней Босфора.

Татарин Ибрагим со своим «живым товаром» с корабля пошел по кривым и узким улицам, и притом грязным, вонючим, потому что турки не стеснялись выбрасывать на улицу всякую нечистоту, даже падаль; голодные собаки целыми стаями бродили по улицам и переулкам Константинополя, рылись в отбросах и пожирали падаль. Воздух на улицах бы наполнен миазмами, так что у бедного Серебрякова, и без того ослабевшего от плавания, кружилась голова, и он едва мог идти.

Серебрякова и других невольников, в числе их находились две-три женщины, татарин Ибрагим со своими вооруженными слугами пригнали к какому-то сараю, построенному из камня; сарай был довольно просторный, но совершенно лишенный света.

Невольников вогнали в этот сарай, принесли им еды, состоявшей из плохой баранины и хлеба, вместо питья дали какую-то бурду – воду, немного разбавленную красным вином, и заперли их на ночь на замок.

Невольники, усталые, измученные, улеглись спать на голом полу; им не дали даже соломы для спанья; лег и Серебряков; но сон был далек от него. Невольники были разных наций, а большинство из них армяне и персияне, и никто, конечно, не говорил по-русски, так что Серебрякову пришлось находиться в среде невольников, так сказать, особняком; невольники не обращали на него никакого внимания.

Едва только прошла ночь и улицы Царь-града осветило раннее солнце, как Ибрагим со своими работниками вошел в сарай, разбудил спавших невольников и погнал этот «живой товар» на рынок для продажи.

Торговля рабами шла в Константинополе открыто и никем не преследовалась.

«Промышленники этого рода так открыто вели свои дела, то обязаны были, как торговцы всяким другим товаром, записываться в гильдию и получали патент на торговлю. Многие из них, окруженные толпою невольников и невольниц разных наций, предпринимали путешествия в главнейшие города Европейской Турции, где они являлись к турецким вельможам. Невольников и невольниц выставляли в ряд, вельможи расхаживали, осматривали их и торговались. Барышник часто заламывал такую цену, что турок, при всем желании пробрести новую невольницу, давал только половину требуемой суммы, а в придачу предлагал двух-трех старых рабов. Таким образом, меняли и продавали людей, точно дело шло о каком-либо животном» [13]13
  Водовозов.


[Закрыть].

Ибрагим на рынке выбрал самые лучшие места и расставил своих невольников и невольниц в ряд; невольницы были уже пожилые, поэтому не находили себе покупателей; однако татарину посчастливилось и он скоро продал почти всех невольников; осталось немного.

Серебрякова, бледного как смерть, торговец-татарин поставил на самом видном месте; он рассчитывал на выгодную продажу «русского пленника». Русские очень редки на продажном рынке.

Ибрагим на чем свет стоит расхваливал свой товар, в особенности же русского пленника.

Турки осматривали оставшихся от продажи невольников, бесцеремонно вышучивали их, приказывали открыть рот и смотрели на зубы.

С каким-то особенным терпением бедняк Серебряков переносил все то унижение, какому он подвергался, как продаваемый на рынке невольник.

Его точно так же осматривали и ощупывали со всех сторон, так же заставляли открывать рот.

Татарин Ибрагим, ведя на рынок Серебрякова, нарядил его в какой-то полувосточный, полуевропейский наряд.

Ибрагиму на рынке, как уже сказали, повезло, он продал, и притом довольно выгодно, и остальной свой «живой товар»; остался непроданным один только Серебряков, – он был так худ и бледен, что его никто не решался покупать, несмотря на все выхваливания продавца-татарина.

– Почтеннейший паша, купи этого невольника, он молод, крепок, силен и ловок, будет работать за десятерых, право, купи, а я уступлю, возьму только свою цену, – громко говорил татарин, обращаясь к какому-то турку в чалме; турок был седой старик.

– А сколько возьмешь? – спрашивает его покупщик-турок.

– Свою цену, сто золотых.

– Сто золотых за такого раба… Да ты рехнулся, пес, он не стоит и половины.

– Помилуй, господин, невольник здоров, а бледен он от усталости; из ста золотых немного уступлю.

– Долго торговаться, меня рабом ты не надуешь. Нет ли у тебя невольниц молодых, я куплю, хорошие дам деньги.

– Невольниц продал, господин, а были хорошие невольницы, молодые, красивые.

– А что для меня, пес, не поберег? За невольниц-краса-виц я не пожалею золота, много, много золота дам, только доставь мне для гарема красивую невольницу, – говорил старик-турок Ибрагиму.

– Доставлю, господин, доставлю.

– А когда доставишь?

– Скоро, господин.

– А не обманешь, пес?

– Зачем обманывать, господин, ты мне золото, а я тебе красотку.

– Да, да… гяур… я тебе золото, а ты мне черноокую красотку…

– А невольника, господин, купи, задешево отдам, – опять предлагает Ибрагим покупателю несчастного Серебрякова.

– Такого и даром не возьму; мне нужен невольник сильный.

Правоверный, проговорив эти слова, отошел от продавца «живым товаром».

– Вот и считай барыш, немало золота я дал за этого дохлого русского, а его никто не покупает; куда мне теперь его девать? Придется прежде откормить хорошенько, а то и на самом деле он на мертвеца похож… Откормлю, а там и на рынок – надо товар лицом продавать, говорит русская пословица… – рассуждал сам с собой татарин.

А злополучный Сергей Серебряков, безропотно покорившийся своей судьбе, стоял на рынке молча; обросшая длинными волосами его голова была печально опущена; выразительное, красивое лицо, обросшее бородой, было мертвенно бледно; от нравственного потрясения, от страшного, безысходного горя он едва держался на ногах.

Какую душевную муку переносил этот страдалец, жертва людской несправедливости, людской злобы!

– Эй, ну, что ты опустил свою башку, ты ровно умирать собрался! Приободрись хоть немного; раскис, словно баба…. Ведь и то никто тебя у меня не покупает. Ну, что ты стоишь, ровно казни ждешь! – прикрикнул татарин на Серебрякова.

– Лучше было бы мне, если бы ты меня убил, – с глубоким вздохом промолвил ему в ответ злополучный Серебряков.

– Убить тебя? А кто же вернет мне золото, которое я заплатил за тебя… Нет, русский, ты не умирай и смерть себе не накликай… Вот я найду покупателя, продам тебя… Тогда ты волен с собой делать что хочешь.

– А как бы мне хотелось умереть!

– Сделай милость помирай, только вперед дай продать тебя… Ну, делать нечего на рынке, пойдем.

– Куда?

– Туда, где мы остановились… Торчать тут нечего – рынок окончен. Через два дня опять будет рынок, может, тогда и посчастливится мне с тобою развязаться, продам тебя хоть в убыток, надоел ты мне.

Татарин Ибрагим опять повел Серебрякова в тот сарай, где он был на ночь заперт в чиеле других невольников.

Теперь в огромном сарае бедняга был один.

Сжалился над ним татарин и дал ему верблюжью шкуру, в нее-то и завернулся Серебряков; теперь ему не так было холодно спать на полу.

Серебряков к своему тяжелому положению стал мало-помалу привыкать; мы уже сказали, что он совершенно покорился своей участи; первое время мысль о самоубийстве преследовала его, он искал случая покончить с собой.

Но Серебряков, как уже сказали, был верующий христианин. Это и останавливало его от самоубийства:

«Надо терпеть до конца… Испить чашу горести до дна и покориться своей судьбе», – так часто думал молодой офицер, и вот эта злодейка-судьба привела его на рынок, где продавали рабов-невольников.

Наконец татарин Ибрагим продал его какому-то богатому турку…

– Ну, слава Аллаху, наконец-то мне удалось сбыть тебя с рук. А все же пришлось взять убыток… десять золотых убытку… Вот тут и считай барыши. Прощай, русский, служи своему новому господину хорошенько, жить тебе и не будет плохо… турок богат, кормить тебя хорошо будет, – с такими словами обратился Ибрагим, передавая его покупателю-турку.

– Стало быть, ты продал меня? – тихо спросил у него Серебряков.

– Да, да, продал, хоть и с убытком, а все же продал.

– Кто же меня купил?

– А вот этот турок; он паша очень богат и знатен; тебе жить не плохо будет, только служи хорошенько, – утешал татарин Ибрагим Серебрякова, показывая на купившего его турка.

– Ты бы лучше увез меня, с собою.

– Нет, нет… Зачем ты мне?..

– Тебе бы за меня в России выкуп дали.

– Теперь, русский, поздно про то говорить. А вот какой совет тебе дам, – слушай, русский.

– Слушаю, говори.

– Убеги от турка.

– Легко сказать, убеги…

– И сделать-то не больно трудно. Наймись к капитану на корабль в работники…

– К какому капитану? – с оживлением спросил Серебряков у татарина.

– Да к какому хочешь, любой тебя возьмет, укроет от поисков турок и увезет из Турции. С большой охотой всякий капитан возьмет тебя к себе на корабль, если ты пообещаешь ему дать выкуп за себя.

– Спасибо за совет…

– Смотри, не упускай случая. Как представится случай бежать, беги… Ты жалок мне, поэтому и совет тебе даю. Прощай!

Татарин Ибрагим, проговорив эти слова, ушел с рынка, а турок, купивший Серебрякова, махнул ему рукой, чтоб он за ним следовал.

Для злополучного Серебрякова в доме богатого турка началась еще более тяжелая жизнь. У турка, кроме Серебрякова, было много других невольников и невольниц; все они с утра до вечера принуждены были исполнять тяжелую работу.

Серебрякову турок приказал, в числе других трех невольников, убирать свой большой сад, как то: мести его, очищать от сорной травы, поливать цветы, ходить за виноградом и другими фруктовыми деревьями.

За малейшее упущение в работе турок строго взыскивал и немилосердно хлестал провинившихся рабов. В саду был большой, затейливо построенный киоск, в нем помещался гарем богача-турка.

Его жены часто гуляли по саду в то время, когда сад убирали рабы.

Серебряков немало удивлялся восточному дорогому наряду гаремных обитательниц, гулявших по саду с закрытыми лицами; только жгучие черные глаза с соболиными бровями были открыты у красавиц.

Ни турок-хозяин, ни его прислужники и рабы – никто не говорил по-русски; это было неудобство для Серебрякова. Ему турок отдавал приказ, куда идти и что работать, знаками. Серебряков не все понимал.

Турок сердился и грозил бедняге плетью, но не бил; усердная служба Серебрякова обезоруживала хозяина.

Серебряков мало-помалу стал привыкать к своей невольнической жизни.

Прекрасный южный климат и работа в течение целого дня в саду, и притом пища, хотя и простая, но здоровая, – все это стало укреплять здоровье молодого человека; он стал поправляться.

Время шло.

Серебряков выучился немного по-турецки и стал кое-что понимать.

Турок-хозяин, видя его усердную службу, стал отличать его от других своих невольников и скоро поставил Серебрякова набольшим над всеми своими невольниками.

Теперь уже турок не угрожал ему плетью, а часто посылал ему еду и питье со своего стола и одежду со своего плеча.

Серебряков очень был красив в пестром восточном наряде, так что не одна пара черных, страстных глаз заглядывалась на него.

Затворницы гарема во время прогулки своей по саду украдкой любовались на гяура-красавца.

Но остановиться и поговорить с ним не могли и не смели.

Во время прогулок жен и невольниц богатого турка их всегда сопровождал евнух, душой и телом преданный своему господину-повелителю.

Как-то однажды одна из жен богатого турка, проходя по саду мимо Серебрякова, наблюдавшего за работами невольников, незаметно для других, но заметно для Серебрякова, бросила какую-то свернутую бумажку.

Серебряков так же незаметно поднял ее и, отойдя в сторону, развернул. Это была записка, плохо написанная по-русски, и такого содержания:

«Ты русский, я тоже русская. Ты томишься в неволе; я тоже в ней изнываю. Нынче, в глубокую ночь, приходи в сад, к нашему киоску, я к тебе выйду; мне необходимо с тобой говорить».

Немало удивлен был Серебряков этой запиской.

«Как? Между женами турка есть русская. Она тоже, сердечная, в неволе изнывает, может, и она хорошего рода? Может, и ее так же продали в неволю, как продали меня? Хоть бы скорее приходила ночь… Ночью я узнаю, что это за невольница», – думал Сергей Серебряков и с нетерпением ждал ночи, условного часа свидания.

XXI

Была дивная чарующая ночь. Такие ночи обыкновенно бывают на юге.

Сергей Серебряков был давно уже на условном месте, вблизи садового киоска; он сидел на дерновой скамье и любовался прелестью ночи; под впечатлением этой ночи молодой офицер как бы забыл свое гнетущее положение.

У знатного и богатого турка в саду было действительно хорошо.

Кругом могильная тишина, ничем не нарушаемое безмолвие ночи; на ярко-голубом небосклоне, усеянном миллионами звезд, серпом смотрела на уснувшую землю луна-краса-вица. После дневного зноя в саду было прохладно. Какое множество деревьев лимонных, апельсиновых, померанцевых. Какие цветы прекрасные, чудные, заставляющие невольно удивляться всякого, росли в нем!..

Сад знатного турка был огромный и круто спускался к берегу моря.

Серебряков не мог оторвать своего взгляда от моря.

Виден был Босфор; далее виднелся волнообразный хребет гор, покрытых роскошной растительностью. Сады, дома, дворцы, виллы, мечети – все это, освещенное лунным светом, напоминало собою какую-то волшебную картину.

Серебряков так залюбовался этой картиной, что не слыхал, как подошла к нему та молодая невольница, которую он ждал.

Это была девушка чудной красоты. Голова ее была прикрыта белым прозрачным покрывалом, или вуалью, которое было откинуто назад и открывало лицо девушки. Большие глаза ее – синие, глубокие – ласково смотрели на русского невольника; глаза оттенялись длинными черными ресницами и восхитительно выделялись на нежном, бледно-матовом личике девушки. Темные, роскошные волосы ее, перевитые жемчужной ниткой, волнами катились из-под вуали по щекам и по пышным плечам.

Красавица улыбалась, смотря на Серебрякова, и ее маленький полуоткрытый ротик блестел рядом жемчужных зубов.

Восточный наряд молодых турчанок так к ней шел.

– Добрая ночь, мой брат, – тихо произнесла по-русски красавица, дотрагиваясь своей маленькой ручкой до плеча Серебрякова.

А тот, ослепленный чудной красотой девушки, как-то невольно вскрикнул.

– Прости, мой брат, тебя я напугала?

– Нет, нет. Не от испуга вырвался из моей груди крик невольный, я поражен был твоей красотой. Скажи, кто ты, по речи ты русская? – любуясь красотой незнакомки, спроси Серебряков.

– Я русская и есть.

– Как же ты в гарем попала?

– Меня продали, я прежде была невольница.

– А кто же ты теперь?

– Я жена Гемира.

Так звали знатного и богатого турка, которому был продал Сергей Серебряков.

– Мне двадцать лет. Уж третий год прошел, как я томлюсь здесь.

– А родом ты откуда?

– В Киеве я родилась, там и росла в доме отца с матерью; отец мой был родом черногорец, а мать русская. Мы богато жили в Киеве.

– Бедняжка, кто же продал тебя в неволю?

– О, это целая история. Я как-нибудь расскажу тебе, мой брат, а теперь давай совещаться о том, как нам с тобой вместе бежать отсюда, бежать из проклятой Турции!

– А разве ты хочешь бежать?

– Что спрашиваешь? Кому же волюшка не дорога. Чай, и ты, брат, думаешь о том, как бы бежать отсюда. Ведь так? – спросила у Серебрякова красавица, устремляя на него свои большие лучистые глаза.

– Да, да, и мне дорога волюшка.

– Воля вольная всего дороже, мой брат.

– Скажи, для чего ты называешь меня братом?

– А как же, ведь ты русский, я тоже русская, и выходит, здесь, на далекой чужбине, мы брат и сестра.

– Скажи, сестра, как звать тебя?

– Ольгой, а как тебя?

– Сергеем.

– Какое хорошее имя; скажи, мой брат, по происхождению кто ты?

– Я дворянин и гвардейский офицер. Тебе, Ольга, я тоже как-нибудь расскажу невеселую историю моей жизни, полной несчастиями.

– Да, да, расскажи, я рада тебя слушать.

– Скажи, Ольга, ты не боишься своего старого мужа Гемира?

– Он крепко спит теперь.

– А евнуха?

– О, евнух мой подкуплен; он в моей власти. Мысль о бегстве давно преследует меня, и подкупленный мною евнух поможет нам бежать.

– А когда ты намерена совершить побег? – после некоторой задумчивости спросил у красавицы Ольги молодой офицер.

– Чем скорее, тем лучше; не так ли, мой брат?

– Да, да. Но только надо обдумать не спеша, как бежать!.. На побег нужны деньги, а у меня их нет…

– О деньгах не беспокойся… золота у меня много, хватит чем заплатить капитану корабля, на котором мы с тобой, брат, уедем из Турции.

– А если не удастся нам спастись?

– Что же, тогда погибнем вместе… Да нет, я верю в свое спасение… Мы христиане, нас Бог спасет.

– Ты бежать, Ольга, решилась скоро? – спросил у красавицы Серебряков.

– Да, да… К побегу у меня почти все готово. Остановка за тобой, мой брат.

– За мною остановки быть не может, я тоже жду удобного случая бежать отсюда.

– Случай к тому скоро представится, и мы бежим… Преданный мне евнух порядил одного капитана-англичанина довезти меня на корабле до Крыма. Дней через пять корабль его выйдет из Босфора. Мы с тобою перерядимся моряками, нас никто не узнает.

– Но как мы убежим отсюда: ворота на заперти, притом сторожа?

– Брат, и ты это говоришь! Ты – сильный мужчина! Разве запертые ворота и сонный сторож могут служить нам преградой? Мы перелезем через забор, а от сторожа отделаемся кинжалом, – голосом, полным отваги, промолвила красавица Ольга.

– Да, да, ты права, сестра. Несчастье, обрушившееся на меня, лишило меня сообразительности. Мы убежим, убежим, сестра моя по несчастию, во что бы то ни стало. В России меня ждет невеста…

– А меня милый жених…

– Как, Ольга, у тебя есть жених?

– Да, да, один злодей хотел навек меня с ним разлучить, но я увижу, увижу моего Дмитрия.

– Твоего жениха звать Дмитрием?

– Да, он тоже дворянского известного рода. Отец Дмитрия очень богат и славен в Киеве. Более двух лет прошло, как меня разлучили с милым женихом. И стала я, благодаря злой судьбе, женою старого, постылого магометанина Гемира, насильно взял меня себе он в жены… О, за свой позор я отомщу ему, злодею!..

– Что же ты сделаешь с турком? – с любопытством спросил у молодой девушки Серебряков.

– Я… я убью его, в своих объятиях задушу; во время ласк его вопьюсь руками ему в горло и задушу… На это силы у меня хватит!

Произнося эти слова, Ольга была еще прекраснее, еще милее, глаза ее метали искры гнева, лицо горело ярким румянцем…

– Сестра, зачем убийство? – тихо промолвил Серебряков.

– Это не убийство, а месть… И эта месть едва ли сравнится с тою мукою, какую я перенесла…

– Ты христианка, Ольга… Христос знаешь, что заповедал нам?

– Знаю – за зло платить добром… Но я не могу забыть то зло, какое сделал мне развратник турок. Впрочем, о мести после. Теперь, брат мой, станем говорить о нашем освобождении из неволи.

И долго еще говорили русские невольники о своем предполагаемом освобождении. До самой зари вели они беседу. По словам Ольги, через пять дней должен был отплыть из Босфора тот английский корабль, на котором, в одеждах матросов, должны были ехать в Россию Ольга и Серебряков.

– Корабль назначен к отплытию ранним утром, через пять дней. А ночью, накануне отплытия, мы должны быть на корабле, – проговорила Серебрякову красавица.

– А если тебе изменит евнух, тогда что? – спросил у нее Серебряков.

– А тогда вот этот кинжал прекратит дни его, – спокойно ответила Ольга, показывая на небольшой острый кинжал, который она всегда носила на себе.

– Впрочем, я уверена, что евнух не изменит мне, потому что он и сам бежать задумал от Гемира, – добавила она.

– Итак, через пять дней мы будем…

– Через пять дней мы будем спасены? Ведь это ты хотел мне сказать, мой брат?

– О, если бы так было, Ольга!

– Так и будет, верь и надейся! С нами наше мужество, наша твердость, наша молодость. Ведь так я говорю?

– Да, да, так, Ольга, ты при своей чудной красоте еще обладаешь мужеством и твердостью. Я надеюсь, что с тобой не пропадешь.

– Нет, нет, мой брат, мы вернемся в паше отечество и там ждут нас, тебя – невеста, а меня – жених… Ну, мне пора, начинает светать. Прощай, завтра я тоже ночью приду сюда, завтра мы и решим окончательно. – Проговорив эти слова, русская невольница встала со скамьи и быстро, едва касаясь своими маленькими ножками земли, направилась к своему киоску.

Серебряков с каким-то немым восторгом долго смотрел ей вслед.

Быстро прошло пять дней.

И вот в назначенное время к Серебрякову в сад, среди глубокой ночи, вышла русская невольница.

Красавица была в каком-то возбужденном состоянии; она была бледна и дрожала как в лихорадке, красивые глаза горели и ноздри широко раздувались. В руках у молодой девушки был какой-то узел.

– Вот возьми, тут плащ, закутайся в него, а это вот кинжал и его с собой прихвати, может, он тебе так же сослужит службу, как сейчас, мне сослужил, – поспешно проговорила Ольга и вынула из узла широкий плащ и кинжал с рукояткой, осыпанной дорогими каменьями.

Серебряков накинул на себя плащ и взял кинжал.

– Ольга, ты убила Гемира? – тихо спросил он.

– Я отомстила только за свой позор, – тихо, но значительно ответила красавица.

– Несчастная, что ты сделала?

– То, что должна была сделать всякая девушка, дорожившая своей честью.

– А если поймают… ведь тогда ждет тебя страшная, мучительная смерть!

– О, я не такова, мой брат, и живая в руки не отдамся… Ну, что же ты стоишь? Бежим скорее, и то я опоздала, а капитан нас ждет давно.

– Забор высок, Ольга, через него не перепрыгнешь, – заметил Серебряков.

– Пойдем в ворота.

– Ворота на замке.

– У меня есть «разрыв-трава» – перед такой травой не устоит ни один замок, – насмешливо проговорила красавица.

– Ты шутишь?

– О, до шуток ли теперь, мой брат. Ну, идем же… Идем скорее.

– Я готов, идем.

Ольга и Серебряков тихо подошли к воротам; ворота были на замке.

– Ну, где же твоя «разрыв-трава»? – спросил у молодой девушки Серебряков.

– А вот, – ответила ему Ольга, показывая на свой кинжал.

Проговорив эти слова, она быстро скрылась за дверью каменной сторожки, находившейся у самых ворот.

Ольга скоро вернулась из сторожки; в одной руке у ней был окровавленный кинжал, а в другой – большой ключ от ворот.

– Ольга, ты убила сторожа! – с ужасом воскликнул Сергей Серебряков, увидя кинжал, с которого капала кровь.

– Нет, только ранила, – холодно ответила ему красавица и добавила:

– Возьми у меня ключ и отпирай скорей…

– Сейчас, сейчас.

Серебряков отпер замок и отворил калитку в железных воротах.

– Вот мы и на свободе, – переступая порог калитки, с радостью проговорила молодая девушка; она быстро направилась по дороге к морскому берегу.

Серебряков последовал за ней, дивясь ее отваге и неустрашимости.

Ночь на этот раз была мрачная, темная, в воздухе сильно парило и предвещало грозовую бурю.

Ночь была настолько темна, что Серебряков шел ощупью за Ольгой, а та ступала твердо и уверенно, было видно, что дорога ей хорошо известна.

– Дай руку, брат, ты идешь слишком медленно, а нам надо поспешить… скоро корабль отплывет от берега…

– Послушай, сестра, если капитан изменит и отдаст нас в руки наших врагов-турок, тогда что?

– Ты слишком мнителен, брат.

– Но ведь случиться это может.

– Да, может, но только тогда капитан должен проститься с жизнью.

– Неужели ты и его убьешь?

– За предательство возмездие получит он, – спокойно промолвила красавица.

Как ни быстро они шли к пристани, но все же их на дороге застала страшная грозовая буря.

Оглушительно загрохотал гром; молния прорезывала небо и ослепляла путников… Поднялся вихрь. Серебряков, редко видавший такую грозу, которая бывает только на юге, не мог не сробеть и не растеряться.

Только одна красавица Ольга осталась невозмутимо спокойна; она не шла, а скорее бежала, таща за руку бедного Серебрякова, который едва мог за ней успеть.

– Еще несколько шагов, мой брат, и мы у пристани. Не бойся вихря и грозы, это для нас хорошо – в такую непогодицу за нами не пошлют погони… Ну, вот и пристань, тут нас должна ждать лодка, – смело проговорила Ольга.

Она и Серебряков вошли на пристань.