Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)

LXX

Сергей Серебряков, волей-неволей, стал секретарем пугачевского «министра» Чики (Зарубина).

На его обязанности было писать различные «приказы и указы» пугачевцам.

Чика пользовался огромным влиянием на Пугачева, который называл его своей правой рукой.

Чика обходился с Серебряковым хорошо.

– Полюбился ты мне, барин, а за что и сам не знаю… Вот я тебе и мирволю, и от петли я тебя спас… Благодетелем твоим хочу быть, а ты артачишься… Говорю, не брезгай Петром Федоровичем, ступай к нему на службу, в больших чинах будешь!.. – часто говаривал Чика своему секретарю.

На эти слова Серебряков отвечал обыкновенно презрительным молчанием.

Нечего говорить о том, как он тяготился своим положением и с нетерпением выжидал случая сбросить с себя это тяжелое бремя.

Единственным человеком, с которым Серебряков делился своим горем, был мужик Демьян.

Демьян привязался к Серебрякову, прислуживал ему и сообщал все новости, происходившие в стану пугачевцевмя-тежников.

– Слышал, барин, новость, аль нет? – как-то раз обратился Демьян к Серебрякову.

– Не слыхал, а что такое?..

– Как же, новость большая… Слышь, Пугачев-то жениться надумал.

– На ком?

– На казачке Устинье… Ну, уж, барин, и девка – орел, а не девка?.. Всем взяла: и ростом, и дородством, и красою писаной, и нравом своим – под стать Пугачеву. Настойчивая, своенравная, недаром Занозою прозвали.

– Ведь говорят, Пугачев-то женат…

– Так что же, для него закон не писан?.. И от живой жены женятся… Слышь, девку-то Устинью царицей приказывает называть, руку у ней целовать… тьфу! – при этих словах Демьян с презрением плюнул.

Он говорил правду.

Развращенному Пугачеву понравилась красивая казачка Устинья, и он хотел ее взять наложницей, но получил отпор. Устинья не такова была девка.

– Если я люба тебе, государь, то женись на мне! – бойко ответила Устинья Пугачеву на его изъявления в любви.

– Непристойно мне жениться на тебе, я – царь, а ты – простая казачка.

– Ну, так женись на царевне какой али на принцессе!

– Ты мне люба…

– Люба, так женись, засылай сватов к батюшке!..

– Ох, Устинья, и бой же ты девка! Жди завтра, к отцу твоему приеду!..

Отец Устиньи был отставной казак Петр Кузнецов.

На другой день Пугачев с своими «министрами» и с почетными казаками приехал в дом Кузнецова.

Самого Кузнецова не было дома.

Устинья не ждала такого быстрого приезда Пугачева и убежала в соседнюю горницу, чтобы принарядиться.

Но, по приказанию Пугачева, должна была выйти запросто, без «всякого наряда».

Сконфуженная девушка стояла, прислонившись к печке, пред многочисленным «собранием», и не успел ей еще никто и ничего сказать, как сам Пугачев вошел в двери и сел на лавку.

– Здорово, Устинья!..

Молодая девушка молча поклонилась Пугачеву.

– Что же ты молчишь?

– А что же мне говорить…

– К тебе счастье приплыло недуманно-йегаданно, а ты нос повесила! – упрекнул Пугачев свою невесту.

– Какое такое счастье?.. Что-то не видно его…

– Разве быть царицей всероссийской не счастье?!.

– Про то я не знаю… я не царица.

– Будешь и царицей.

– Ох, едва ли…

Ее отец, Петр Кузнецов, не верил Пугачеву и не признавал его за царя.

– Будешь, говорю, царицею! Я повенчаюсь с тобой, вот ты и царица…

В самый разгар этой сцены вернулся домой Кузнецов и, увидя у себя Пугачева и его «министров», пораженный, остановился в дверях.

– Ты что глаза-то таращишь, подходи поближе!.. Твоя это дочь? – спросил у Кузнецова Пугачев, показывая на Устинью.

– Моя, царь-батюшка!

– Радуйся и веселись!.. Я хочу взять ее себе в жены…

– Как, на моей дочери жениться задумал? – с испугом воскликнул старик Кузнецов.

– Да, готовься к свадьбе!

Кузнецов бросился самозванцу в ноги и со слезами проговорил:

– Ослобони, царь-батюшка!.. Дочь моя молодехонька, глупехонька, ей ли быть царицею, твоею женою!..

– Хочу и – будет…

– Хоть меня, царь-батюшка, пожалей!.. Вдовый я… некому меня ни обшить, ни обмыть… Захвораю и походить за мной некому… Оставь дочку, женись на другой.

– Смолкни, старик!.. Чтобы к вечеру готово было все к сговору! – грозно сказал Пугачев, – а завтра быть свадьбе.

Эти слова сильно огорчили старика, а также и дочь.

У красавицы Усти был сердечный дружок, молодой казак-богатырь Василько.

Василько и Устя крепко любили друг друга, и друг другу дали слово принадлежать до гроба.

И старики отцы их против этого не шли и радовались будущему союзу своих деток.

А тут как на грех увидал Пугачев Устю и прельстился ее красой.

Устя никак и думать не могла, что на ней женится «ампиратор» Петр Федорович, и сватовство его принимала за шутку.

Но когда Пугачев решительно объявил Усте, что женится на ней, молодая девушка стала плакаться на свою судьбу злосчастную, которая разлучает ее с милым сердцу Васильюшкой.

– Отец, что же это?.. Неужели правда, что царь венчаться со мной задумал? – заливаясь слезами, спросила у Кузнецова Устя, когда от них уехал самозванец.

– Правда, дочка, правда, – с глубоким вздохом ответил старый казак.

– Не хочу я за царя замуж, постыл он мне!

– Ох, Устя, за царя-то бы ничего, только за настоящего.

– А разве этот не настоящий? – переставая плакать, с удивлением спросила у отца молодая девушка.

– Какой он царь!.. Беглый казак – вот кто твой суженый – дочка ты моя милая, сердечная!..

– Да неужели?!.

– Верно говорю, и звать его – Емельян, по прозвищу Пугачев… Жена у него, слышь, есть, ребятишки…

– Батя, как же он смеет свататься, когда у него жена есть и дети, разве это закон?

– Эх, дочка, про Пугачева закон не писан, делает он что хочет!..

– Я не пойду с ним под венец, не пойду!..

– Нельзя теперь этого сделать, Устя… Не пойдешь – себя погубишь и меня тоже: Пугачев зол и мстителен.

– Что же делать, что делать? – ломая руки, с отчаянием воскликнула молодая девушка.

– А вот что, дочка милая, сердечная, если хочешь живою быть и меня повешенным не видать, то покорись судьбе, – голосом полным мольбы, проговорил казак.

– А как же Василько, ведь я ему дала слово…

– Василько – казак умный, рассудительный, он поймет, что нам против Пугачева как было идти?..

– О, Василько, Василько мой, сердце мое! Приди скорей, сердечный, выручи свою суженую… Не то злой ворон заклюет твою голубку… О, гой еси, ветер буйный, снеси ты от меня весточку другу сердечному!.. – так плакала красавица казачка.

Но далеко был Василько. Пугачев отрядил его с другими казаками-мятежниками к Казани.

Не пришел молодой казак-богатырь вырвать свою голубку из злых когтей страшного ворона, и ветер буйный не принес ему о том весточку.

И волей-неволей пришлось Устинье покориться своей злой участи.

Настали сумерки.

Пугачев прислал своей невесте дорогой парчовый сарафан и приказал к вечеру «снарядиться» и ждать его «царского» приезда.

К Усте собрались девушки-подруги. Со свадебными песнями снаряжали и убирали они Устю ради приезда ее жениха «царя Петра Федоровича».

На поздравления своих подруг невеста «царская» отвечала горькими слезами.

Плакал и старик отец, благословляя дочку под венец с постылым суженым.

Устя, одетая в нарядное платье, дожидалась приезда Пугачева.

Пугачев приехал, посадил невесту рядом с собою и отдал приказ подносить вино.

Подносили вино в серебряных и золотых кубках, награбленных в одном помещичьем дому.

Полупьяный Пугачев, высоко поднимая кубок, громко сказал:

– За здоровье благоверной царицы, нашей возлюбленной невесты, Устиньи Петровны!..

А его Устя-красавица сидела как приговоренная к смерти.

Пьянство в доме Кузнецова продолжалось до утренней зари…

LXXI

Утром Пугачев с поезжанами и большой свитой приехал за невестой и вместе с нею отправился в церковь Петра и Павла, где собрано было духовенство всего Яицкого городка.

Церемония поезда состояла в том, что впереди жениха и невесты ехало множество казаков со знаменами и значками разных цветов. В церковь были допущены самые близкие, а вся остальная свита расположилась кругом, в ожидании парадного салюта. Служили всем собором, но кто именно венчал – Устинья не видала, ибо была покрыта фатой и горько плакала.

По окончании венчания был произведен салют из ружей, и новобрачные принимали поздравления, допуская к руке всех присутствовавших. Пугачев заплатил за венчание двадцать рублей. По его приказанию Устинью поминали на ектениях «благоверной императрицей».

Затем новобрачные отправились в дом Толкачева, где был приготовлен парадный обед.

Во время тостов и поздравлений все присутствовавшие называли Устинью «благоверной государыней» и подходили к ее руке. После обеда церемония окончилась подарками родным невесты и некоторым из приближенных самозванца.

Отец молодой, Петр Кузнецов, получил в подарок лисью шубу, сестра Устиньи, Марья, бывшая замужем за казаком Семеном Шелудяковым, получила пять аршин канавату; казак Денис Пьянов – пять рублей деньгами, а остальные были награждены зипунами и бешметами разной цены и достоинства.

В тот же день к мнимой государыне были приставлены из казачек две фрейлины: Прасковья Чапурина и Марья Череватая. Главною же надзирательницею за всем домом «государыни» была назначена Аксинья Толкачева, жена сподвижника самозванца.

Вся эта церемония и всеобщее поклонение нисколько не отуманили Устинью и не вселили в ней убеждение, что из простой казачки она сделалась императрицею.

Она не переставала сомневаться в Пугачеве и не верила в свое возвышение, стараясь выяснить свое положение.

По прошествии нескольких дней после своего венчания Устинья обратилась к Пугачеву с такими словами:

– Скажи ты мне, только скажи сущую правду, как попу на исповеди, кто ты?..

– Как кто?

– Ну так… Что ты за человек?..

– Разве ты не знаешь? – усмехнулся самозванец.

– И то не знаю!..

– Царь!..

– Ну, этому я не верю…

– Ты не веришь, Устинья, что я царь?.. – притворяясь удивленным, воскликнул Пугачев.

– Морочь других, да не меня, – совершенно спокойно проговорила красавица.

– Устинья, подумай, что ты говоришь! – грозно крикнул на молодую жену Пугачев.

– Аль неправду?

– Да знаешь ли ты, что за эти самые слова надо тебя избить?!.

– Небольно грозно, не робка я!..

– За эти слова расказнить тебя надо!

– Что ж, казни, не больно мила мне жизнь-то!..

– С чего ты задумала вопросы такие мне задавать? – после некоторого молчания проговорил уже мягче Пугачев.

– Видно, не по нутру тебе мои слова-то?

– В другой раз не подумай меня про то спрашивать, не то худо будет.

– Ты говоришь, что любишь меня.

– А если б не любил, давно бы у меня с петлей на шее была…

– Если бы любил, то не стал бы от меня скрывать… Обманул ты меня, сгубил мою молодость, не такой мне муж надобен! – со слезами проговорила Устя.

– Стар я, что ли? Так, пожалуй, любя тебя, бороды лишусь – сбрею… только люби меня… – с усмешкой сказал Пугачев.

– Никогда ты не дождешься моей любви!..

– Вот как… Посмотрим! Хоть ты и бой-девка, а все же я скручу тебя…

– Прикажи лучше убить меня…

– Пошто убивать… Таких красивых баб не убивают!..

Устинья так и не добилась правды от своего мужа и стала ненавидеть его еще более.

Скоро вернулся из-под Казани и лихой казак Васюк с известием к Пугачеву, что в Казань приехал генерал Бибиков и что теперь, пожалуй, им, пугачевцам, придется плохо.

– Не страшен мне Бибиков. В Казани у меня есть свои люди, они мне помогут и уберут с моей дороги питерского генерала! – выслушав донесение Васюка, спокойно проговорил Пугачев.

Каково же было удивление молодого казака, когда в горницу, где он разговаривал с Пугачевым, вошла Устинья.

Наряд на ней был хоть и красивый и дорогой, но уже не девичий.

Смутилась и растерялась Устя, увидя казака. Она не думала так скоро его увидеть.

– Что ж ты стоишь, вылупя глаза, кланяйся и целуй руку у царицы! – проговорил Пугачев, показывая казаку на свою жену.

Васюк недоумевал.

– У какой царицы? – спросил он.

– Ослеп, что ли? У царицы Устиньи Петровны!

– Как, разве она… – молодой казак недоговорил, он побледнел как смерть.

– Моя жена венчаная! – пояснил ему Пугачев.

Эти слова как громом поразили Васюка, и несколько мгновений он стоял как окаменелый, ничего не видя и не слыша.

– Что ты, Васюк? Аль на тебя столбняк нашел? – заметив растерянность и удивление казака, спросил его самозванец.

– Прости, государь, недужится мне… К тому же с дороги я устал, больно спешил к тебе! – глухо промолвил Васюк.

– Так ступай, отдохни… Прежде выпей только чару вина, поздравь меня и царицу!

– Что же, поздравить можно! – проговорил насмешливо казак и, принимая от пугачевского прислужника золотой кубок, наполненный вином, громко добавил:

– Пью за твое царское здравие и за твое, царица Устинья Петровна, желаю тебе счастливой и долгой жизни, любви и согласия, тебе, царь, и тебе, царица! – делая особенное ударение на последних словах, проговорил казак, и, поклонившись, покинул горницу Пугачева.

Не менее Васюка расстроена была и молодая жена Емельки Пугачева.

Она не забыла свою любовь к красавцу казаку и любила его больше прежнего.

Проклинала Устя свою судьбу злосчастную, которая навеки разлучила ее с милым, сердечным другом.

Пугачев на время принужден был оставить свою жену-красавицу и ехать к «войску», которое находилось под Оренбургом и держало город в осаде.

Устинью он поселил в Яицком городке, избрав лучший в городке дом старшины Андрея Бородина.

Тут же поселился и весь ее «придворный штат». У ворот «дворца» был поставлен караул из яицких казаков.

Ближайшими советниками Устиньи, ее охранителями назначены были отец Петр Кузнецов, Михайло Толкачев и Денис Пьянов.

Пугачев требовал, чтобы Устинья писала ему письма, и, так как она была неграмотна, оставил ей форму и приказал подписываться так: «царица и государыня Устинья».

Волей-неволей принуждена была Устя исполнять приказания постылого мужа и в ответ получала письма самозванца, почти всегда с препровождением каких-либо вещей или денег, которые она обязана была хранить.

«Всеавгустейшей, державнейшей великой государыне императрице Устинье Петровне, – писал Пугачев, – любезнейшей супруге моей радоваться желаю на несчестные годы. О здешнем состоянии, ни о чем другом сведению вашему донести не нахожу: по сие течение со всею армией всеблагополучно, напротиву того я от вас всегда известного получения ежедневно слышать и видеть писанием желаю. При сем послано от двора моего с подателем сего Кузьмою Фофановым сем сундуков за замками и за собственными моими печатями, которые по получении вам, что в них есть, не отмыкать и поставить к себе в залы до моего императорского величества прибытия. А фурман один, который с сим же Фофановым посылается, о чем по получении сего имеете принять и в крайнем смотрении содержать; сверх того, что послано съестных припасов, тому при сем прилагается точный реестр. Впрочем, донося вам, любезная моя императрица, остаюся я великий государь» [6]6
  Н. Дубровин «Русск. Вестн.», 1881 г.


[Закрыть].

Устинья жила в городке в отсутствие Пугачева тихо и смирно и почти никуда не выходила. Делила она свою скуку с фрейлинами и подругами, а мужчины редко бывали в ее горнице.

Толкачев с отцом Устиньи и Денисом Пьяновым, как ближние стражи ее здоровья, жили в том же доме, но в отдельном помещении, и с нею обедать вместе они не осмеливались, а обедали с Устиньею фрейлины и иногда жена Толкачева.

Ежедневно поутру приходил к ней атаман Каргин вместе со старшинами и рапортовали о состоянии постов. Устинья выслушивала их рапорты, и хотя принимала всех ласково, однако же никого не сажала. По праздничным дням все представители власти приходили к ней на поклон и целовали руку.

Однажды Устя сидела, задумавшись, в своей горнице, как вдруг одна из ее фрейлин пришла сказать, что царицу желает видеть какой-то молодой казак.

Догадалась красавица, что это был за казак, но и виду не показала, приказала принять его.

– Что тебе надо, зачем пришел? – такими суровыми словами встретила Устя своего возлюбленного.

Этой суровостью она как бы хотела заглушить свою любовь к молодому казаку, которого она не переставала любить.

– Что так неласково меня встречаешь, Устинья Петровна?

– Как смеешь ты так звать меня, я твоя царица!

– Вот как! Давно ли ты в царицы-то попала?

– Не забывай, Василий, с кем ты говоришь!

– Где уж забыть, помню, и рад бы забыть тебя, рад бы не помнить, да не смогу. Устя, сердце мое, зачем ты надругалась над моей любовью, и слово, что дала мне, зачем забыла? Неужели проклятый самозванец прельстил тебя, выдавая себя за царя Российского? Неужели ты, голубка, поверила ему? Ведь он гадюка ехидная, мятежник злой, сам гибнет и казачество с собой тянет, и ты такому-то злодею поверила.

Не слова, а какой-то стон вырвался из груди молодого казака.

Устя подняла свои красивые глаза и тихо, любовно промолвила, кладя свою руку на плечо молодого казака:

– А ты почем знаешь, что я поверила Пугачу?

– Зачем же шла-то за него!..

– И не пошла бы, Васильюшка, если б было возможно, если бы в ту пору был ты со мною…

– Так ты не любишь Пугачева?

– А ты думал люблю… ненавижу, презираю, как гадину какую!.. Если бы я не боялась греха, то задушила бы его в своих объятиях или бы нож всадила ему в глотку по самый клинок.

– Тебе не надо то делать; я сделаю, предоставь мне расправиться с злодеем!..

– Отомсти за меня, Васильюшка!..

– Да, да, голубонька, Василько отомстит и за тебя, и за себя, и за все казачество… Куда мне горько и больно было… Ведь я думал, ты совсем меня забыла и с самозванцем под венцом честным по любви стояла!.. А теперь, как я узнал, что ты его не любишь, как гора с плеч свалилась, и опять мне стал мил Божий мир и жизнь мила. Скажу тебе, голубонька, не о мести самозванцу я в ту пору думал, а о том, как жизнь свою постылую прикончить!

– Василько, сердечный!.. Так ты меня любишь!..

– Что спрашиваешь, бери меня и жизнь мою бери! – с чувством проговорил казак, падая к ногам красавицы Устиньи.

LXXII

Сергей Серебряков, как уже знаем, по воле судьбы исправлял должность секретаря Чики.

Пугачев и Чика, несмотря на все свое зверство, щадили Серебрякова, который не боялся говорить им правду в глаза и называл их мятежниками.

Как-то вечером, в отсутствие Чики, Серебряков сидел задумавшись в горнице.

Скрипнула дверь, и вошел незнакомый ему казак, рослый, плечистый, с добродушным выражением лица.

Войдя, казак низко поклонился Серебрякову.

– Тебе что?.. Может, ты к Чике – его нет дома! – сказал Серебряков вошедшему казаку.

– Он мне не надобен… – громогласно ответил вошедший.

– Так кого же тебе?

– Твою милость…

– Меня! – удивился Серебряков.

– Да!.

– Зачем?

– Поговорить мне с тобою надо!..

– Что ж, говори!

– Ты, барин, не знаешь, кто я, а я тебя знаю…

– Едва ли, я в первый раз и вижу-то тебя…

– Знаю, барин, знаю, как тебя и звать. И про то знаю, что ты ждешь не дождешься случая улизнуть отсюда.

– Вот как, да ты, казак, всезнайка!

– И твою зазнобу я, барин, знаю!..

– Ну уж это ты врешь!

– Ой не вру, барин! Любишь ты княжью дочь Наталью свет Платоновну.

– Казак, да кто же ты?.. Ты проник в мою душу, узнал мою сокровенную тайну!.. – с удивлением воскликнул молодой офицер.

– Изволь скажу: холоп я дворовый, звать меня Мишкой, а прозвище Труба.

– Чей же ты дворовый?

– Князя Платона Алексеевича Полянского.

– Князя Полянского!.. Ну, теперь нетрудно догадаться, почему ты знаешь мою тайну: тебе рассказал кто-нибудь из дворовых. Но как ты очутился здесь, ты бежал от князя?

– Зачем бежать… велика ли радость из холопа разбойником стать?..

– Так зачем же ты здесь?

– Князь меня послал…

– Решительно ничего не понимаю!.. Князь тебя послал сюда, к Пугачеву?..

– Ради тебя, барин, князь прислал меня!

– Что такое?.. Ради меня!..

Удивлению Серебрякова не было предела.

– Да, барин, ради тебя его сиятельство отрядил меня сюда… Немалого труда мне стоило добраться до этого логовища; прикинулся я беглым, бухнул в ноги проклятому самозванцу и слезливо говорю: – «Прими меня, батюшка-царь, в свое воинство, рад я за тебя, царя, живот свой положить». Пугач-то поверил, потому ловко провел я его, супостата!.. Вот я и стал здесь жить, стал разведывать, барин, про тебя, а тут мужик Демьянка, княжеский крепостной, со мною повстречался. Издавна знаком я с Демьянкой: он, слышь, из Егорьевских крепостных будет, он-то мне и указал тебя. Демьянка-то, барин, с нами заодно… – рассказывал Мишка Труба Серебрякову.

– Вот мы выберем времячко, да все втроем и дадим отсюда тягу! – добавил он.

Мишка Труба, рассказывая Серебрякову о своем пребывании в стане мятежников, говорил правду.

Немалых трудов ему стоило добраться из Москвы до Пугачевского стана.

Множество различных препятствий встретил он на своем пути.

Так же трудно было ему добраться и до самого Пугачева и притвориться преданным ему слугою.

Пугачев был хитер и обману не поддавался.

Интересна была встреча двух княжеских крепостных: Демьянки с дворовым Михалкой Трубою.

– Мишуха, ты ли! – тараща свои глаза, задыхающимся от волнения голосом проговорил Демьян, совсем, неожиданно встретя княжеского дворового, с которым был давно знаком.

– Я, я!..

– Ты как сюда попал, Мишуха?

– А ты-то как, Демьянка? – в свою очередь спросил княжеский дворовый.

– Воли, братец ты мой, захотел!

– И я того же…

– Стало быть, ты бежал от князя-то.

– Знамо, бежал…

– Ох, сердяга!.. Напрасно сделал ты это!

– А почему напрасно, ведь ты же, Демьянка, бежал!..

– Не я один, а много нас бежало-то… Из огня, братец ты мой, да в полымя мы попали. От злых господ бежали, да к самому что ни на есть злодею угодили… Эх, видно таковд наша судьбина мужицкая, горькая!..

Демьян тяжело вздохнул.

– Никак ты раскаиваешься? – спросил у него Труба.

– А то нет, да еще как раскаиваюсь-то…

– Ну?.. Стало быть, здесь плохое житье?..

– Уж какое житье, одна мука… кто Бога помнит, тому человеку не место здесь.

– Зачем же ты-то здесь?

– По глупости, по дурачеству; живучи здесь, изныло во мне сердце, не придумаю, как и вырваться из омута-то!..

– Хочешь, в этом я помогу тебе, Демьян?

– Помоги, Михалушка, помоги, родной, будь отцом, заставь век Бога молить, не то я утопну здесь, тина-то меня втянет в самую глубину болота смрадного! Выручи, помоги Христа ради!.. – Демьян чуть не в ноги поклонился княжескому дворовому. – Только не меня одного, барин несчастненький тут один есть, он тоже бежать хочет и ему уж помоги.

При этих словах Демьян рассказал Трубе про Сергея Серебрякова, как он томился в казанской вотчине и как его разбойники-пугачевцы увели с собою.

Мишухе Трубе только то и нужно было. Воспользовавшись свободным случаем, когда Серебряков находился один, он не замедлил к нему явиться и объяснил, как и зачем он очутился в стане у Пугачева.

– Так ты с Демьяном бежать собираешься? – после небольшого молчания спросил у княжеского дворового Сергей Серебряков.

– Чай, и ты, барин, с нами тоже, неужели в этом омуте останешься…

– Где остаться… Только трудно убежать-то… Не знаю, как за вами, а за мною смотрят во все глаза… Куда я вздумаю идти, и за мной следом идут! – печально проговорил молодой офицер.

– Об этом, барин, не заботься, пусть смотрят да следят разбойники, а мы все их проведем…

– Расскажи, Михайла, что твоему князю от меня нужно, или мало ему моего мытарства, может, опять он меня задумал в неволе держать?

– И, что ты, барин, наш князь соболезнует о тебе, жалеет… Призвал меня князь и говорит: «Если, Мишуха, выручишь ты мне от Пугачева господина офицера и привезешь его невредимым в Москву, вольную тебе дам и награжу деньгами»…

– Вот как, твой князь, снявши голову, по волосам плачет?..

– Мне не приходится, барин, судить вас с князем, кто из вас прав, кто виноват – не знаю. Одно только скажу тебе: князь кается в том, что он тебя в неволе держал, и хочет вину свою перед тобой загладить! – проговорил Серебрякову верный слуга князя Полянского.

– Едва ли он загладит свою вину. Сколько я вытерпел, выстрадал и за что… Ведь я из-за твоего князя чуть разбойником не сделался! Он за все, за все мне должен ответить.

– Мой господин-князь, отправляя меня сюда, такое слово молвил: «Скажи офицеру Серебрякову, что я готов дать ему удовлетворение такое, какое он пожелает!» – громко и с расстановкою проговорил Михалка Труба.

– Удовлетворение… Разве через то изгладятся из моей памяти те муки, которые я вытерпел?

– Говорю, барин, не мне судить… Судить вас будет Бог.

– Точно ты сказал, Михайла!.. Да, с князем один Бог нас рассудит… Этому Божьему суду я и покоряюсь! – Проговорив эти слова, Серебряков печально поник головою.