Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 49 страниц)

VII

Княжна Наталья Платоновна не знала, что ее жених Сергей Дмитриевич Серебряков, которого она так любила, опять исчез.

От княжны Натальи это скрывали.

Когда же Наташа настойчиво стала требовать свидания со своим женихом, ей принуждены были сказать, что Серебряков находится неизвестно где.

– Как, папа, вы не знаете, где Сергей Дмитриевич? – еще будучи в Петербурге спросила княжна своего отца.

– К несчастию, не знаю, Наташа, – печально отвечал дочери князь Платон Алексеевич.

– Это, папа, более чем странно!.. Императрица приказала выпустить Сергея Дмитриевича, она изволила сама об этом мне сказать… Куда же он мог деваться?

– Я и сам ничего не знаю, вообще исчезновение Серебрякова довольно загадочная история…

– Надеюсь, папа, не повторится та история, которая была прежде с Серебряковым?

– Ты это про что, Наташа? Ты, кажется, упрекаешь меня за мой прежний поступок с твоим женихом.

– Простите, папа… Мне так горько и больно: в моей судьбе и в судьбе Сергея Дмитриевича есть что-то таинственное, роковое… судьба его и моя довольно плачевна…

– Пожалуйста, дочь моя, не смотри на меня, как на врага Серебрякова… Моим врагом он теперь не может быть…

Ты его любишь, ты хочешь отдать ему свою руку и этого вполне достаточно, чтобы я полюбил твоего жениха.

– Папа, вы называете Сергея Дмитриевича моим женихом… и тем глубже растравляете мою сердечную рану… Судьба страшно преследует нас… Я уверена, что никогда, никогда не назову его своим мужем…

– Кто знает, Наташа… Серебрякова принялись тщательно искать… вся полиция на ногах… И его найдут… непременно найдут, – утешал князь Полянский свою дочь, хоть и сам он плохо верил в успех розысков.

«Что-то есть роковое в судьба Серебрякова», – думал князь.

Когда же пронесся слух, даже проникший в газеты, что Серебряков утонул в реке и безжизненный труп его вытащен из реки рыболовами, тогда князь Платон Алексеевич старался как только можно скрыть это от дочери и торопился в Москву…

За несколько часов до отъезда у дома князя Полянского остановился роскошный экипаж Григория Александровича Потемкина; он нарочно приехал проститься с Полянским.

Этому приезду не особенно был рад старый князь; но волей-неволей принужден был принять его.

После обычного приветствия и принятых фраз генерал Потемкин спросил у князя Платона Алексеевича:

– А что, князь, как наши розыски?… Есть ли надежда напасть на след так не вовремя исчезнувшего Серебрякова?

При этих словах Потемкин как-то загадочно посмотрел на княжну.

– Покуда розыски ни к чему не привели… – как-то глухо ответил старый князь.

– Жаль, жаль… Вы не поверите, князь, и вы, княжна, судьба Серебрякова начинает и меня интересовать.

– В добрый час, генерал, – тихо промолвила княжна Наташа.

– Да, да, я им очень интересуюсь… и жалею… Простите, княжна, я недавно только узнал, что Серебряков ваш жених.

– Да, да, генерал… Наташа дала ему слово. Здесь, в Питере, хотели мы устроить помолвку, а венчаться думали в Москву ехать. И вдруг Серебряков исчезает… Где он? Что с ним? Про то никто ничего не знает.

– Да, да… это исчезновение довольно загадочно. Императрица изволила отдать приказ разыскать Серебрякова живым или мертвым, – деловым тоном проговорил Потемкин и во время разговора не спускал с княжны Наташи своего взгляда.

Князь Платон Алексеевич очень боялся, чтобы Потемкин как бы не проговорился и не сказал, что из реки вытащили утопленника, очень похожего на Серебрякова.

Об этом уже знали и говорили в Петербурге. Князю Полянскому нужно было сделать некоторое признание дворовым, и он, извинившись перед влиятельным гостем, вышел.

Потемкин остался с княжной Наташей; этого он ждал и обрадовался.

Старая княжна Ирина Алексеевна была по обыкновению больна и не выходила из своей комнаты и, кроме того, она собиралась в дорогу.

– Прелестная княжна, скажите, зачем вы покидаете наш город?.. Неужели эта полуазиатская Москва больше нравится вам нашего чудного Питера? – слащавым голосом проговорил Григорий Александрович, подвигая свое кресло ближе к креслу княжны.

– Папа привык к Москве, любит ее, и я тоже…

– Вы… вы любите Москву? Может ли это быть, княжна?

– Вы сомневаетесь, генерал!

– Да, да… Ну, что такое Москва? Там и живут большею частью одни только купцы, которые только и знают пить, есть и спать… Там страшная скука…

– Ничего, я привыкла…

– Поверьте, княжна, вы станете скучать по Петербургу… скучать по тем балам, на которых вы своею чудною красотою кружили у ваших поклонников головы… Вы здесь цветете, а в Москве завянете. Скажите, ну что вас туда тянет?.. Что?

– Там тише, Григорий Александрович, спокойнее… Весь этот блеск и шум мне страшно надоел… В Москву я еду отдыхать.

– Грех вам будет, грех, княжна, покидать нас. Вы у нас в Питере, как светлый, ясный месяц, блеснете и скроетесь…

– На этот раз надолго, генерал, от вас я скроюсь… Очень надолго.

– И не грешно, прелестная княжна, вам так говорить, не грешно?.. Пожалейте меня хоть немного.

– Вас пожалеть? Разве вы несчастны и заслуживаете сожаления? – спроеила княжна Наташа у Потемкина.

– Несчастен, княжна, очень несчастен…

– Чем же?

– Вы хотите знать?

– Да, если это не тайна…

– О, это большая тайна, но я вам открою… Я люблю чудную девушку… я боготворю ее, преклоняюсь перед ней, – страстным голосом говорил Потемкин.

– Ну, и что же?

– Несмотря на такую мою любовь, эта девушка не любит меня. Она холодна как лед…

– Вам одно остается, генерал, оставить ее и полюбить другую…

– О, никогда, никогда, любовь моя к ней вечна… Хотите, прелестная княжна, узнать, кого я так люблю?

– Зачем… ведь это тайна…

– Вам открою я эту тайну…

– Зачем? Не надо… оставим, Григорий Александрович, про это говорить… лучше разрешите мне к вам обратиться с просьбой.

– Приказывайте, ведь я ваш раб, а вы моя повелительница…

– Не приказываю, а прошу… велите отыскать моего жениха… вы человек властный… вам стоит только приказать…

– К сожалению, княжна, этого я не могу…

– Не можете… почему?

– А, может, вашего жениха давно и в живых нет, – холодно промолвил Потемкин.

– Что вы говорите… что говорите? Разве вы что знаете… Если знаете, то скажите, Григорий Александрович, умоляю вас, скажите, что случилось с бедным Серебряковым… ведь я люблю его, люблю…

– Любите!

– Да, люблю… скажите, генерал, что мой милый жених, мой Сергей жив, где он? Да что же вы молчите, говорите же…

– Хорошо, я скажу, хоть и не хотелось бы мне говорить, но вы просите, я не могу отказать вам, только дайте, княжна, слово выслушать меня спокойно, не волноваться и не предаваться отчаянию…

– Хорошо, хорошо… говорите, что такое?

– Вашего жениха, княжна, сегодня похоронили; его вытащили из реки, он утонул, – проговорил Потемкин.

При последних словах Потемкина в горницу вошел князь Платон Алексеевич.

– Папа, что он сказал? Моего жениха похоронили… Это ведь неправда, неправда… Папа, что же ты молчишь? – побледнев как смерть, задыхающимся голосом и подавляя рыдания, проговорила княжна Наташа.

– Генерал, зачем вы это сказали? – упрекнул князь Полянский Григория Александровича.

– Княжна так меня просила… Что же мне осталось делать? – оправдывался Потемкин.

– Так это правда… он умер?

И княжна замертво упала на пол.

Немалых трудов и хлопот стоило привести бедную княжну в чувство.

Потемкин испугался не на шутку, когда княжна упала без чувств; он проклинал свою неосторожность, извинился перед князем Платоном Алексеевичем и уехал к себе сильно встревоженным.

Вскоре после того князь Полянский с обеими княжнами выехал в Москву, дав себе слово никогда больше не заглядывать в Питер.

Ехал князь медленно, делая на дороге частые отдыхи и «дневки».

Княжна Наташа нескоро поправилась от перенесшего ею удара, она была слаба, несмотря на самый тщательный уход окружавших ее лиц.

Происшествие, довольно неприятное, случившееся в дороге, чуть совсем не уложило в постель княжну Наталью Платоновну.

Происшествие было такое.

Как-то ночь застала наших путников в дороге; до ночлега оставалось им проехать еще верст пятнадцать. Ночь была светлая, лунная и притом теплая, несмотря на конец сентября. Дорога шла редким, небольшим леском. Княжне Наташе захотелось пройтись лесом, и она в сопровождении своей горничной Дуни вышла из экипажа и пошла по опушке леса.

Лошади поехали шагом.

Старая княжна Ирина Алексеевна никак не решилась отпустить племянницу одну только с горничной и сама пошла с ними, хоть это было ей и не совсем приятно.

– Не правда ли, тетя, как хорошо в лесу, даже и осенью, дышится как-то легко и на сердце становится спокойнее, – тихим голосом проговорила княжна Наташа.

– И ничего хорошего нет. Осенью лес наводит какую-то грусть: деревья стоят с опавшими листьями, листья шумят под ногами, пахнет сыростью. И днем в лесу плохо, не только ночью, – ворчливо ответила племяннице старая княжна.

– Нет, нет, тетя, осенью в солнечный день есть какая-то особая чарующая прелесть.

– Днем, может быть, но не ночью.

– И теперь в лесу хорошо, очень хорошо. Так бы, кажется, и осталась в лесу йа всю жизнь… на всю жизнь.

– За чем же дело стало, попроси отца, он прикажет для тебя в лесу построить хибарку и живи в ней отшельницею.

– Да, да, тетя, я желала бы жить именно отшельницей, подальше от людей.

– Рано же, Натали, наскучила тебе жизнь и люди. Однако ты слишком быстро идешь, я не успею за тобой, у меня слабые ноги.

– Зачем вы идете, тетя, сели бы в экипаж.

– И то сяду, мои ноги совершенно отказываются. Боже, да где же наши экипажи, я их совсем не вижу? – чуть не с ужасом промолвила княжна Ирина Алексеевна.

На самом деле, экипажей не видно было; дорога шла в гору, и экипажи остались под горой, лошади шли медленно, шагом.

– Чего вы боитесь, тетя, экипажи позади нас и сейчас нас догонят.

Едва княжна Наташа проговорила эти слова, как из кустов им навстречу вышли три каких-то неизвестных человека в охотничьих кафтанах, с ружьями за плечами.

При взгляде на этих незнакомцев старая княжна побледнела как смерть и дико вскрикнула:

– Разбойники!

Княжна Наташа и ее горничная этой встречи испугались.

– Что ты кричишь, старуха, какие мы разбойники!.. Ба, да тут есть и молоденькая, и прехорошенькая, – проговорил один из незнакомцев, быстро подходя к Наташе и к Дуне.

– Здравствуйте, мои красотки, что это вы на ночь глядя гулять по лесу задумали? – продолжал он, нахально осматривая молодых девушек с ног до головы.

– Судя по вашей одежде, вы не крестьянки. Скажите, красотки, кто вы?.. И что это с вами за кикимора? – незнакомец показал на княжну Ирину Алексеевну. А та, возмущенная нахальством прохожего, стала громко кричать о помощи.

– Да замолчи ты, старая ведьма! Эй, зажмите глотку старухе, а я займусь с молодыми.

Едва незнакомец проговорил эти слова, как на крик старой княжны поспешил князь Платон Алексеевич со своими дворовыми.

– Что это значит? Что за крик? Наташа, голубка моя, да на тебе лица нет, что с тобой? – участливо проговорил старый князь, подходя к дочери, которая от испуга едва стояла на ногах и нуждалась в немедленной помощи.

Княжна Ирина Алексеевна передала брату про нахальство повстречавшихся с ними незнакомцев.

– Уведите княжен и усадите их в экипаж, а я сейчас, только вот поговорю с этими подорожными разбойниками! – громко проговорил князь Полянский своим дворовым, показывая на незнакомцев.

Княжеский камердинер Григорий Наумович и двое лакеев повели княжен к экипажам.

Княжна Наташа была слаба и бледна как смерть, дрожала всем телом; лакеи несли ее почти на руках.

Остальные княжеские дворовые, их было человек десять, некоторые с ружьямц и пистолетами, окружили князя Платона Алексеевича, а также троих незнакомцев и ждали приказаний своего господина.

VIII

– Ну, сказывайте, разбойники, что вам надо и как вы смели напасть на княжен? – гордо проговорил князь Платон Алексеевич, бросая взгляд, полный презрения и негодования, на незнакомцев.

– Вы, сударь мой, ошибаетесь… Мы не разбойники, – смело ответил князю один из незнакомцев, выступая вперед.

– Неужели же честные люди… Думаю, честные люди не станут нападать на беззащитных девушек.

– Повторяю, мы не разбойники…

– Так кто же вы?

– Я здешних мест помещик Егор Пустошкин, а это мои холопы-охотники. Выехали мы на охоту, да охота не удалась, домой возвращаемся, сзади нас и кони мои тут, и охотники.

– Как же вы смели, сударь мой, напасть на мою дочь и сестру?.. Кажись, такое дело сподручнее одним разбойникам, а не помещикам.

– Прежде извольте сказать мне, государь мой, с кем я разговор имею…

– Хорошо, князь Платон Полянский.

– В таком случае, у вашего сиятельства я прошу прощения, что дозволил себе, по незнанию, такую вольность при встрече с вашей дочерью и с вашей сестрой. И прошу принять во внимание, князь, то, что ни у вашей дочери, ни у вашей сестры на лбу не написано, что они княжны и особы сиятельные, – насмешливо и почти гордо проговорил Егор Пустошкин.

– Прошу, государь мой, не разговаривать со мною таким тоном, а то… я научу вас вежливости, – возвышая голос, сказал князь Платон Алексеевич.

– Я, в свою очередь, тоже скажу вам, князь, не кричите на меня, я ведь не из робких… Ни вас, ни ваших холопов не испугаюсь… Говорите, что вам угодно? Удовлетворения что ли, то какое?

– Вы должны извиниться перед моей дочерью и перед сестрой.

– В чем?.. Я, кажется, их не оскорбил ничем… Я только дозволил себе в словах некоторую вольность.

– Вот в этом-то вы, государь мой, и должны извиниться.

– Я уже, князь, просил у вас извинения.

– У меня да… Но вы должны извиниться перед княжнами…

– Лишняя церемония, князь…

– Вы должны, понимаете ли, должны…

– Этого долга я не признаю… Довольно, князь, вы поезжайте своей дорогой, а я поеду своей, – спокойно проговорил помещик Пустошкин.

– Если вы не станете извиняться, то я вас заставлю! – запальчиво крикнул князь Платон Алексеевич.

– Заставите… неужели силою?..

– Да, силою…

– Плохо же, князь, вы меня знаете… Вот что я вам скажу, нет такой силы, которая бы пересилила Пустошкина. Поэтому даю вам добрый совет – оставить меня в покое…

– Если вы не хотите извиняться перед княжнами, то я прикажу вас своим холопам бить плетьми! – гневно крикнул князь Платон Алексеевич.

– Что такое?.. Меня, Егора Пустошкина, плетьми?.. Ну, князинька, ты совсем рехнулся и не помнишь, что говоришь! Тебя надо окатить холодною водой, – совершенно спокойно и невозмутимо проговорил Пустошкин.

– Гей, возьмите и свяжите этого нахала!

Князь трясся от гнева и волнения.

Княжеские слуги, всегда покорные воле своего господина, стали было подходить к Пустошкину.

– Прочь! Кто дотронется до меня, уложу на месте! – крикнул Пустошкин, прицеливаясь из ружья; при этом он как-то пронзительно свистнул.

И вдруг человек двадцать пять лихих молодцов-охотни-ков со всех сторон окружили князя Полянского и его слуг; все они были вооружены с ног до головы.

– Ну, князь, ваше сиятельство, что же ты стоишь, повтори опять приказ холопам драть меня плетьми. Говорил я тебе, князинька, что я много сильнее тебя, так оно и вышло, – грубо промолвил Пустошкин и махнул рукой своим охотникам, давая тем знать, чтобы они отошли к стороне.

– Негодяй! – вырвалось у князя Полянского.

– Это слово, князь, советую взять назад.

– Негодяй сторицею!

– Князь! – бешено крикнул Егор Пустошкин. В его сильных руках сверкнул охотничий нож.

– Что, иль убить меня, разбойник, хочешь?..

– Зачем убивать… Я не в тебя, князь. Ты вот драть плетьми меня собирался, а я и мог бы всякую пакость тебе сделать, да не хочу. Не потому, что я боюсь тебя и твоих холопишек, а так… стих добрый на меня нашел… Вот, князь, я и задумал за твое зло отплатить тебе своим хлебом-солью… Покорно прошу на ночлег в мою усадьбу, отведать моего хлеба-соли, – при этих словах, произнесенных полунасмешливо-полусерьезно, Егор Пустошкин снял шапку и низко поклонился князю.

– Что это значит? Ты еще имеешь дерзость приглашать меня к себе?

– Дерзости, князь, ваше сиятельство, я нисколько не нахожу, – ты русский дворянин, и я тоже не холоп, и брезговать тебе моим домом и моим хлебом-солью нечего. Прикажи кучеру повернуть назад, налево будет дорога в мою усадьбу.

– Ты, наглец, с ума сошел!.. Тебя я не знаю и знать не хочу и в усадьбу к тебе не поеду, – решительным голосом проговорил князь Платон Алексеевич.

– Не поедешь, так повезут, – спокойно промолвил Пустошкин.

– Насильно повезешь, что ли?

– По доброй воле не поедешь, так повезем гостей силою. У меня, князь, таков обычай, что захочу, то сделаю. Хоть ты кол на моей голове теши, а я все же на своем поставлю.

– Ну, на этот раз не поставишь!

– Ой, князь, поставлю. Ведь Егорка Пустошкин – отпетый парень, ему все нипочем.

– Я прикажу стрелять, – горячился князь Полянский.

– Напрасно только будешь людей губить. Прикажешь стрелять ты, и я прикажу. У тебя всего пять-шесть ружей наберется, а у меня их здесь десятка два будет. На какой стороне сила, ну-ка, раскуси? Стоит мне свистнуть, и все твои холопы будут мигом перевязаны. Да стрельбою ты еще напугаешь княжен, так не лучше ли тебе по своей доброй воле ко мне в гости ехать.

– А, я теперь догадался, ты атаман, а это твои разбойники. Ты нарочно заманиваешь меня в свое логовище, чтобы ограбить.

– Эх, хоть ты и князь, а смекалка-то у теоя не княжеская. Если бы я захотел тебя ограбить, то ограбил бы здесь и не стал бы тащить к себе. Ну, довольно растабарывать, прикажи, князь, повернуть своих коней ко мне в усадьбу, – властно проговорил Егор Пустошкин.

Этот голос испугал не только княжеских дворовых, но даже как-то невольно заставил вздрогнуть и самого князя Платона Алексеевича.

Пришлось князю Полянскому покориться самодуру Пустошкину, потому сила была на его стороне.

Находившиеся в дороге с князем слуги были плохо вооружены, притом их было вдвое меньше охотников Пустошкина.

Князь Платон Алексеевич подошел к экипажу, в котором находились испуганные княжны, и приказал кучеру повернуть обратно.

– Брат, скажи, видно, на нас разбойники напали. Мы… мы погибли? – дрожащим голосом спросила княжна Ирина Алексеевна.

– Нет, нет, успокойтесь. Это не разбойники.

– Зачем же мы едем назад?

– Мы едем в усадьбу к тому помещику, который повстречался с нами.

– Он не разбойник?

– Да нет, нет.

– Папа, милый, не езди к нему, не надо. Я, я боюсь его, – проговорила отцу княжна Наташа. Она так перепугалась этой встречи, что никак не могла прийти в себя.

– Почему же не ехать, Наташа? Мы там переночуем, ты отдохнешь. Уже ночь, надо же где-нибудь ночевать.

Князь Платон Алексеевич не говорил дочери и сестре, что его принуждают ехать к незнакомому человеку в усадьбу; он опасался, чтобы не встревожить еще более княжен.

Лошадей князя Полянского повернули обратно; тут повстречались с двумя тройками Егора Пустошкина.

Одна тройка, очевидно, была для самого Пустошкина, так как лошади и телега были лучше, а на другой сидели дворовые охотники; некоторые из них были верхами. Верховые вели целые своры собак.

– Не желаете ли, князь, в мой экипаж? – предупредительно проговорил Пустошкин, показывая на свою тройку и переходя с грубого «ты» на вежливое «вы».

– У меня свой есть, я не привык на чужих конях ездить.

– Как угодно, была бы честь предложена. Ну, гайда вперед! – крикнул Пустошкин. И поезд тронулся.

Впереди ехала тройка с охотниками Пустошкина, затем экипажи князя Полянского и его слуг, а сам Пустошкин ехал позади; по бокам поезда ехали верховые охотники.

Таким образом, князь Полянский с семьей очутился как бы под конвоем у Пустошкина.

Проехав несколько по большой дороге, повернули на узкую проселочную.

Эта дорога шла густым вековым лесом.

По обе стороны дороги громадными исполинами стояли высокие столетние сосны.

Дорога лесом была настолько узка, что едва можно было проехать тройками.

Кони лесом шли шагом.

– Эй, молодцы, удалые охотнички, потешьте моих гостей сиятельных веселой песней, разгоните их тоску! – громко крикнул Пустошкин, обращаясь к холопам.

И вот ночная тишина векового леса нарушилась громкой русской песней.

Эхом несется она и замирает где-то далеко-далеко.

Невольно заслушались этой песней князь Платон Алексеевич и княжны.

Обязательно и благотворно действует та песня на их расстроенные нервы.

В той песне говорится про неравную любовь добра молодца удальца к княжьей дочери. Как проведал про ту любовь неравную сам грозный князь и как предал лютой казни полюбовника своей дочери; как княжна-красавица ночкой темной на сырую могилушку друга сердечного хаживала и слезы горькие проливала, свою злую судьбину прокли-наючи.

– Стой, молодцы удалые, я вам велел моих гостей потешить веселой песней, а вы похоронную затянули, еще, чай, больше тоску на них нагнали. Пойте плясовую, да так, чтобы ноги ходуном ходили, все суставы говорили!..

И вот на смену грустной песне раздалась залихватская, плясовая… Сам Пустошкин, стоя в телеге, звонко подпевал.

– Папа, что это за люди?.. – спросила Наташа у отца, показывая на холопов Пустошкина.

– Я и сам не знаю…

– Это разбойники, непременно разбойники… Мы погибли, Натали, погибли!..

– Полно, сестра, тебе везде со страху разбойники грезятся…

– Ну кто же это, кто?.. И вид-то у них разбойничий и песни тоже какие-то разбойницкие…

– Папа, милый, посмотри, нас как под конвоем везут… Папа, ты что-то от меня скрываешь, – нас, видно, насильно везут? – с тревогой в голосе спросила молодая княжна.

– Кто говорит тебе про насилие, здесь никакого нет насилия!..

– А зачем же нас окружили эти люди? зачем?..

– Вероятно, для… безопасности, – успокаивал дочь князь Платон Алексеевич.

– Нет, тут что-то не так, нетрудно догадаться, Натали, что мы попали к разбойникам и вот этот, что на тройке едет, наверное, атаман… Не в добрый час мы выехали, не в добрый!.. – чуть не плакала княжна Ирина Алексеевна.

– Слушай, Наташа, и ты, сестра, покуда я жив и с вами ничего худого случиться не может. Я не допущу и словом вас обидеть, если что и случится с нами, дешево я не продам ни вашу, ни свою жизнь!.. С нами верные и преданные слуги, хоть их и немного, но каждый из них готов пожертвовать за нас своею жизнью: я с вами – повторяю, бояться нечего, – твердым голосом проговорил князь Полянский.

Эти слова князя несколько успокоили княжну Наташу и ее тетку.

Ночь была, как уже сказали, светлая, лунная, и скоро наши путники увидали, что подъезжают к какой-то чудной и странной постройке.

На поляне, окруженной со всех сторон громадными сосновыми деревьями, стоял дом, высокий, узкий, в три жилья, похожий на четырехугольную башню, с черепичной крышею, с вышкою.

Дом этот, или замок, обнесен был высокой кирпичной стеной с башнями по углам, похожей на монастырскую ограду.

Посреди ограды находились железные ворота.

К этим воротам прежде всех подъехал Пустошкин, громко, как-то особенно в них стукнул; в ответ на этот стук ворота быстро отворились.

На двор высыпала целая толпа заспанных людей, кое-как успевших накинуть на плечи кафтаны.

Эти люди шеренгою выстроились в два ряда и низкими поклонами приветствовали возвращение своего господина.

– Прошу покорно, князь!.. Въезжайте… – останавливаясь в воротах и показывая на двор, громко проговорил Пустошкин.

Волей-неволей пришлось исполнить это князю, и когда все въехали, за ними гулко затворились ворота, загремели засовы и замки.

– Что же, мы теперь в вашей власти, так! – посматривая на железные ворота и высокую ограду, проговорил странному хозяину князь Платон Алексеевич.

– Да, князь, только до утра!.. Утром отворятся ворота, и мы проводим вас с честью…

– Послушайте, как вас там!..

– Дворянин я, Егор Захарьин, сын Пустошкин, к вашим услугам, князь!

– Я… я должен вам сказать, что князь Платон Полянский за честь свою сумеет постоять, обиды он не прощает и обидчику жестоко мстит!..

– Ну, я не таков, князь, за обиду плачу добром. Давеча вы, князь, ругали меня, к разбойникам причислили, мало того, собирались, как холопа, бить меня плетьми, но я, мол, не злопамятен и прошу радушно князя и княжен ко мне в хоромы, ужин готов и доброе винцо найдется…

– Прошу пожаловать за мной сиятельных гостей! – громко проговорил Егор Пустошкин, показывая на отворенные двери крыльца своего дома.

Князь Полянский и княжны пошли по двору между двумя рядами безмолвно стоявших холопов.