Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 49 страниц)

– Да, княжна, вы отгадали. Я могу помочь ему, но не хочу.

– Почему же, почему?

– Вы его любите, вот почему.

– А вам-то что?

– Княжна, как будто вы не знаете?

– Не знаю, – меняясь в лице, тихо ответила княжна Наташа, опуская свою хорошенькую головку.

– Я… я вас, княжна, тоже люблю! Видите, я у ваших ног! – Потемкин опустился перед княжною на колени.

– Встаньте, генерал, я, кажется, не подала вам повода оскорблять меня. Вы забылись, вам напомнить надо, что вы говорите с княжной Полянской. Вы так увлеклись, я сейчас вам пришлю стакан воды, прощайте.

Княжна Наташа, с достоинством проговорив эти слова, кинула взгляд, полный презрения, на ошеломленного Потемкина и вышла.

– Вот так отчитала! Фу, и я хорош, нечего сказать, сейчас и на колена. А как она хороша, как чудно хороша! Стократ счастлив Серебряков. Его любит такая чудная девушка. Нет, молодчик, без бою я не уступлю тебе княжны. Хм!., без бою, кто же меня может осилить, а тем паче Серебряков, заключенный в каземат. А честно ли это? Мне ничего не стоит раздавить, стереть с лица земли соперника, но сделать это я не решусь. Бессильный соперник… Да, да, нечестно. Но ведь и я люблю княжну! Прочь с моей дороги! – так раздумывал Потемкин, сидя в карете и возвращаясь из княжеского дома.

Три дня, назначенные Серебрякову, прошли.

На этот раз Потемкин не поехал из Петербурга в Шлиссельбургскую крепость, а потребовал к себе Сергея Серебрякова под видом снятия с него допроса.

Потемкин в то время жил в здании Зимнего дворца.

И вот Серебрякова привезли из Шлиссельбургской крепости под конвоем в Петербург.

Потемкин долго заставил его дожидаться в передней, потом потребовал к себе в кабинет.

Камердинер Потемкина повел Серебрякова через длинный ряд роскошно обставленных комнат.

Потемкин, этот баловень счастья, как бы хотел роскошью удивить, уничтожить своего бессильного соперника. Был вечер, и в залах, которыми проходил Серебряков, горели люстры и канделябры, ярко освещая ту сказочную роскошь, с которой была обставлена квартира Потемкина.

Но Серебряков не удивился этой роскоши. Ни малейшего внимания не обратил он на нее.

Без страха переступил он и порог кабинета всесильного временщика, перед которым раболепствовали и унижались даже первейшие вельможи государства.

Он нисколько не смутился и от взгляда, брошенного на него Потемкиным.

Серебряков гордо и смело стоял перёд огромным письменным столом, заваленным бумагами, картами и книгами.

За столом, как раз против Серебрякова, сидел на мягком кресле Потемкин.

Он был в дорогом бархатном шлафроке и в напудренном парике.

Потемкин, прежде чем начать говорить с Серебряковым, долго и пристально на него смотрел, желая смутить его своим взглядом.

При виде бледного, исхудалого человека, убитого горем, уничтоженного судьбою, но все еще не потерявшего своего достоинства, в сердце Потемкина заговорило что-то похожее на жалость.

– Садитесь! – сказал он, показывая на стул. – Мне вас жаль, вы так много терпели, – добавил он.

Серебряков на это ничего не ответил.

– Вы на меня смотрите, конечно, как на своего врага! – продолжал Потемкин.

– Враги, генерал, должны быть равны и силою и положением, а вам, как уже вы сказали, ничего не стоит раздавить, уничтожить меня, вы сильны, а я бессилен!., вы лев, а я ягненок! – с иронией ответил Серебряков.

– Что вы этим хотите сказать?

– А то, что я вас как врага, как соперника должен бы был вызвать на дуэль, но теперь это невозможно, вы ответите смехом на мой вызов…

– Дуэли запрещены, государь мой, императрицей, и я никогда, никогда не нарушу сие запрещение!.. Воля императрицы должна быть священна для каждого, также и для вас… Не думайте, что я сробел бы драться с вами, я верю в свою счастливую звезду и смерти не боюсь!..

– Я и не думал, генерал, вызывать вас на дуэль, потому что, повторяю, дуэль между нами невозможна!

– Да, да, невозможна, кончимте миром.

– Едва ли это возможно, ваше превосходительство!

– Почему же?

– Вы требуете слишком дорогой цены за это.

– Я требую клочок бумаги, на котором вы напишете, что не любите княжну Наталью Платоновну Полянскую, – и больше ничего… Только несколько слов, и вы на свободе, мало того, вы будете зачислены в полк следующим чином, этим, надеюсь, вы оправите свое честное имя…

– Не унижайте меня этими словами, ваше превосходительство, ведь и я человек, ведь и у меня душа есть, а вы хотите играть ею… Нехорошо, генерал, нехорошо!.. Не забывайте, что есть Бог, он вступится за меня и не даст вам окончательно погубить меня…

При последних словах голос у Серебрякова дрогнул, и он, чтобы скрыть свои слезы, отошел от стола.

– Видит Бог, я не хочу вашей погибели!.. Если бы я только захотел, то вы давно бы… Ну, не станем говорить про это! Мне вас жаль…

– Эта, видно, самая жалость, ваше превосходительство, и запрятала меня в каземат крепости, – с горькой улыбкой проговорил Серебряков.

– На то была не моя воля…

– Но вы же, генерал, ведь имеете волю извлечь меня оттуда, если я откажусь от княжны, если я обману и себя и ее, ведь тогда вы выпустите, не так ли?..

– Я уже вам сказал…

– И я говорю вам, что нет и нет!

– Как хотите… Вас отвезут опять в крепость, вас осудят…

– Что же и расстреляют, как сообщника Пугачева, так-то ли, ваше превосходительство?

– Ну, этого бояться вам нечего… Ваше наказание ограничится только ссылкою в Сибирь…

– И на этом покорнейше благодарю, ваше превосходительство…

– Послушайте, Серебряков, вас осудят, сошлют, не думаете ли вы, что княжна решится идти за вами в ссылку?..

– Я этого не думал и никогда не допущу княжну до сей жертвы…

– А если так, зачем же вы упорствуете, зачем не хотите принять мое предложение?..

– А потому, что оно бесчестно, и еще затем, что я своим чувством не торгую!.. – твердо ответил Серебряков.

– Это последнее ваше слово?

– Последнее!..

Потемкин хлопнул в ладоши и, показывая вошедшему камердинеру на Серебрякова, проговорил:

– Уведи и сдай конвою!..

Несчастного Серебрякова опять увезли в мрачный каземат Шлиссельбургской крепости.

ХС

Было 10-е января 1775 года.

Сильный мороз, такой мороз, что птица на лету мертвой падала и у человека дыхание захватывало.

Несмотря на такой лютый мороз, народ валом валил на Конную площадь, и пеший, и конный.

Казалось, вся Москва высыпала на улицу, покинув свои дома.

Остались домовничать только стар да мал. Что гнало москвичей в такую стужу? На какое зрелище собрались они на обширную площадь? Что так интересовало их?

Казнь злодея Емельки Пугачева, который столько страха, ужаса вселял в сердца людские.

Посреди площади наскоро сколочен был высокий помост; около помоста стояли три виселицы.

Несколько палачей отогревали себя, в ожидании «работы», вином.

Кругом эшафота выстроены были пехотные полки в полном вооружении.

На офицерах по случаю страшного мороза, были надеты шубы.

От мороза у многих бедных солдатиков побелели уши, щеки и носы.

Вся огромная площадь буквально была залита народом. Крыши домов, лавок тоже усеяны горожанами. Любопытные лезли на деревья, на заборы, чтобы лучше видеть.

Гудит собравшийся народ, скрипит мороз. За народом стоят рыдваны, повозки, кареты, сани.

Все это море народа устремляет свой взор на дорогу, по которой должны везти преступников.

Все с нетерпением ждут этого зрелища. Вдруг все это людское море заколыхалось, зашумело.

Искрой из уст в уста пронеслось: «везут, везут!..»

И точно – Пугачева везли.

К саням, на которых везли Пугачева, был приделан высокий помост, на нем-то и сидел самозванец в полушубке, с открытой головой. Он скорчился, съежился. Мороз донимал и его.

Против Пугачева помещался старец-священник.

Тут же находился чиновник «тайной экспедиции».

За Пугачевым везли других преступников. Как впереди, так и позади позорной колесницы ехал отряд кирасир.

Пугачев низко кланялся народу и что-то шептал своими посинелыми губами.

Его подвезли к самому эшафоту. Палачи расковали и сняли его с саней.

Старец священник дрожащим голосом преподал ему последнее напутствие и отошел к стороне.

Едва самозванца ввели на эшафот, как громко раздалось: «на караул».

Чиновник внятно стал читать указ императрицы.

«По произнесении чтецом имени и прозвища главного злодея, – так рассказывает очевидец, – также и станицы, где он родился, обер-гюлицеймейстер спрашивал его громко:

– Ты ли донской казак Емелька Пугачев?

Он столь же громко ответствовал:

– Так, государь, я – донской казак Зимовейской станицы, Емелька Пугачев!

Потом во все продолжение чтения манифеста он, глядя на соборы, часто крестился, между тем, как сподвижник его – Перфильев, немалого роста, сутулый, рябой, свиреповидный, стоял неподвижно, потупя глаза в землю».

По окончании чтения Пугачев, сделав с крестным знамением несколько земных поклонов, обратился к соборам, потом стал прощаться с народом; кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом:

– Прости, народ православный, отпусти, в чем я согрубил перед тобою… Прости, народ православный!..

При этом слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать Пугачева; сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья.

Тогда он, всплеснув руками, повалился навзничь, и вмиг окровавленная голова его была в руках палача.

Палач имел тайное повеление сократить мучения преступников. У трупа отрезали руки и ноги, палачи разнесли их по четырем углам эшафота, голову показали уже потом и воткнули на высокий кол.

Перфильев перекрестился, простерся ниц и остался недвижим. Палачи его подняли и казнили так же, как и Пугачева.

Между тем Шигаев, Падуров и Торнов уже висели в последних содроганиях.

Чику отправили в Уфу, где должна была совершиться его казнь.

Отрубленные члены четвертованных мятежников были разнесены по московским заставам и через несколько дней сожжены вместе с телами.

Палачи разъяли пепел.

Помилованные мятежники были на другой день казней приведены к Грановитой палате. Им объявили прощение и при всем народе сняли с них оковы.

Так кончился мятеж, начатый горстью непослушных казаков, усиливавшийся по непростительному нерадению начальства и поколебавший государство от Сибири до Мобквы и от Кубани до Муромских лесов!

Граф Петр Иванович Панин и герой Суворов еще не скоро оставили губернии, возмущенные Пугачевым. Они в течение года оставались в тех губерниях, восстановляя города и крепости, разрушенные самозванцем, утверждая правление и искореняя окончательно смуту.

В конце 1775 года императрица Екатерина Алексеевна обнародовала общее прощение всем, замешанным в мятеже, и повелено было все дела о бунте «предать вечному забвению». Императрица Екатерина захотела уничтожить даже само воспоминание об ужасной эпохе Пугачева и приказала переменить древнее название реки, которой берега были первыми свидетелями возмущения: яицких казаков повелено было переименовать в уральских и город Яицк – Уральском.

Но следы страшного бунтовщика сохранились еще в краях, где он свирепствовал. Народ живо еще помнит кровавую пору, которую так выразительно прозвал «пугачевщиною».

Часть II

I

– А, кстати, Григорий Александрович, тот офицер, подозреваемый в соучастии с Пугачевым, надеюсь, выпущен из крепости, – спросила Потемкина императрица Екатерина Алексеевна, только что вернувшаяся из Эрмитажа.

– Нет еще, ваше величество, – тихо ответил Потемкин.

– Как, почему? Ведь, кажется, был мой манифест о прощении всех замешанных или подозреваемых в мятеже. Разве тот офицер не подходит под манифест? – хмуря брови, с оттенком неудовольствия проговорила императрица.

– Смею доложить вашему величеству, что Серебряков обвиняется в другом преступлении.

– В каком? Что он еще там наделал?..

– В неисполнении приказа, возложенного на него вашим величеством.

– Ах да, мое письмо к графу Румянцеву? Оказывается, Серебряков и в этом не виновен, это целая история и притом довольно скучная. Отдайте, Григорий Александрович, немедленно приказ об его освобождении, – приказала императрица и, пристально испытующим взглядом посматривая на Потемкина, добавила:

– У этого офицера есть невеста. Вы ее знаете – это такая хорошенькая княжна из Москвы, моя фрейлина Наташа Полянская. Бедная девочка вчера, рыдая, рассказывала мне историю своей любви и просила за Серебрякова. Не правда ли, Григорий Александрович, она ведь очень хороша?

– Если вы находите, ваше величество.

– А разве вы не находите княжну прекрасной? Вы скрытничаете, генерал, вы за ней ухаживаете.

– Помилуйте, государыня, – только и нашелся ответить смущенный Потемкин.

– Не скромничайте, я и про вас кое-что знаю, – с милой улыбкой ответила государыня.

«Ну, вот влопался! Неужели узнала? Кто-нибудь сказал, сошпионил. Боюсь, как бы не выдать себя».

Так думал Потемкин, то краснея, то бледнея.

– Что же вы молчите, говорите, оправдывайтесь, – полушутя-полусерьезно проговорила государыня.

– Я право не знаю, кто это сказал на меня вашему величеству!..

– Никто не сказал… Успокойтесь и не волнуйтесь!.. Да если бы кто мне и сказал, что вы влюблены в княжну Полянскую, я бы этому не поверила. Вы, кажется, ушли из тех лет, мой друг, когда можно увлекаться каждым красивым личиком, не так ли?..

– Совершенно верно изволили заметить, ваше величество!.. «Уф!.. Как гора с плеч!»

– Ну, этот разговор я считаю оконченным, Григорий Александрович. Офицер Серебряков сегодня будет выпущен из крепости. А за то, что он сидел напрасно, бедняга, мы должны его вознаградить… Как вы думаете?

– Это в воле вашего величества!

– Да!.. Но я хочу услыхать ваш совет, что мы должны сделать для Серебрякова? Я думаю, первое и самое главное будет: женить его на княжне, соединить два влюбленных сердца… Мне известно, что ее отец в одно время был против этого брака, но теперь он одумался, а второе будет: дать ему следующий чин по гвардии. Исполнить это я на вас возлагаю, Григорий Александрович!.. На аккуратное исполнение его я надеюсь.

– Слушаю, ваше величество!

– Я много раскаиваюсь, мой друг, в том, что я, как всякая слабая женщина, верю во многое и плохо отличаю правого от виноватого… Ах, какой это большой грех. Лучше оправдать девяносто девять виновных, чем обвинить одного невинного, а мы чуть это не сделали. Да, да, мы должны стараться восстановить честь Серебрякова!.. Бедный, сколько он вытерпел и знаете из-за чего?..

– Никак нет, государыня!

– О, это поучительная история. А вам советую, Григорий Александрович, покороче познакомиться с Серебряковым; его судьба, правда, поучительна.

«Прощай все надежды, все мечты… Каким же я дураком очутился перед этим офицеришкой. Я же должен помогать ему жениться на княжне?!. Мало того, государыня советует мне с ним подружиться… Мне с Серебряковым?.. Хм!..

Может, я должен быть шафером на его свадьбе с княжной?.. Нет, черт возьми, этой свадьбе не бывать!.. Без боя ему не уступлю княжну… Безумствую я! Я раб страстей!.. Какое право я имею на княжну?..»

Таким размышлениям предавался вернувшийся из дворца Потемкин, быстро расхаживая по своему кабинету.

Его размышления были прерваны дворецким, доложившим о приходе какого-то «неизвестного человека».

– Кто еще там?.. Я никого сегодня не принимаю… Что не сказал ему про то, старый чурбан?..

– Говорил я, ваше превосходительство. Да никакого резона не принимает… Прет, ровно в свою квартиру, право-с.

– Этот наглец о двух головах, что ли? Как он смеет!.. Где он?..

– В приемной, ваше превосходительство!..

– Хорошо, я сейчас выйду. Пусть подождет!..

– Слушаю, ваше превосходительство!..

Старик дворецкий удалился.

– Кто бы это был?.. Кто смеет напролом лезть ко мне?.. А если это Мишка Волков… Да нет, быть не может. Поди, его давно уже в живых нет. А если это он, о, как бы я рад был его приходу! Вот кто бы меня избавил от соперника. Какие мысли, какая подлость! Однако, пойти взглянуть, и, если я не ошибся, то… то злая судьба и на этот раз не жалеет несчастного Серебрякова!.. – вслух проговорив эти слова, Потемкин быстро направился в приемную.

Был зимний вечер, и в приемной царил полумрак. Огромная лампа под абажуром на мраморном пьедестале слабо освещала роскошную приемную всесильного фаворита императрицы.

– Кто вы и что вам надо? – входя в приемную, гневно крикнул Григорий Александрович желающему его видеть, который с большим вниманием рассматривал картину аллегорического содержания, находившуюся в приемной.

Незнакомец повернулся к Потемкину.

Это был здоровый, коренастый человек, с окладистой черной бородой, в которой серебрился уже белый волос. На незнакомце был надет не хо какой-то балахон, не то плащ. В руках он держал поярковую шляпу с широкими краями.

– Ты, вы?..

– Мишка Волков. К вашим услугам, ваше превосходительство, – перебивая Потемкина, насмешливо раскланиваясь, проговорил незнакомец.

– Ты жив еще!

– Ты видишь, старый дружище, ваше превосходительство!

– Следуй за мной…

– Куда?

– В мой кабинет!

– То-то… А я думал не в крепость ли, или в тюрьму…

– О, будь покоен, туда не попадешь. Вовремя пожаловал!

– Ну, иль службишка моя понадобилась твоему превосходительству?

– Идем в кабинет…

– Ну, вот так, Мишка Волков, и он в честь попал… В кабинет приглашает… да кто?., сам Григорий Александрович Потемкин… Теперь с нашим братом не шути! – насмешливо говорил Волков, идя с Потемкиным через ряд роскошно обставленных комнат.

II

– Прежде всего скажи, Волков, что есть ты за человек? – вводя гостя в свой роскошный кабинет и показывая ему на стул, проговорил Потемкин.

– Такой же, как и ты, ваше превосходительство, созданный по образу и подобию Божию, – разваливаясь на стуле и принимая самую непринужденную позу, ответил Волков.

– Ну, это ты оставь! Неужели ты думаешь, что в тебе есть Божие подобие?

– А то как же? Я такой же человек, как и все!

– Ну, пожалуй, и не такой. Ты или колдун, или, сам дьявол!

– Ишь куда хватил, ваше превосходительство.

– Да, да. Я только подумал о черном греховном деле, а ты уж тут как тут. Из сего я и заключаю, что ты знаешься с самим сатаною.

– Нет, такой чести я еще не удостоился и с его мрачностью незнаком.

– Если незнаком, то по своим действиям и делам скоро с ним познакомишься в аду.

– Может быть. Хотя я с сатаною и незнаком, а обладаю дьявольским нюхом и заранее знаю, зачем я тебе понадобился, ваше превосходительство.

– Неужели знаешь?

– Знаю. Хочешь скажу?

– Говори.

– Страстишка в твоем генеральском сердце не погасла к красавице княжне. Спишь и видишь, как бы добиться взаимности. И так, и эдак подъезжаешь к княжне. Но между тобой и княжной стоит молодой гвардейский офицер, которого ты убрал было в крепость, чтобы не мешал тебе. Помнишь, ваше превосходительство, когда-то точно так же на твоей дороге стоял князь Голицын, но я за известную мзду убарл с твоей дороги красавца князя.

– Молчать! Не смей мне напоминать о князе, – меняясь в лице, воскликнул Потемкин.

– Что, или не любишь?

– О, этот ужасный день, когда благородный князь Петр Михайлович пал от твоей руки, убийца, я никогда не забуду.

– А ты, Гриша, брось со мной считаться. Есть начнем считаться, то ведь и ты не прав, и у тебя руки не чисты.

– Довольно об этом.

– Слушаю, ваше превосходительство.

При этих словах Михайло Волков встал и представил карикатурно, как отдают воинскую честь рядовые начальству.

– Оставь балаганить, Волков, и скажи, как ты узнал, как проведал про моего соперника?

– Которого ты упрятал в крепость и которого приказано тебе выпустить на волю?

– Как, ты и про это знаешь? – удивился Потемкин.

– Знаю, Гриша. Ведь ты называешь меня колдуном, я такой и есть.

– Даже больше. Ты дьявол.

– Пускай так. Сколько же дашь ты мне за то, если я отправлю к праотцам красавца офицерика, возлюбленного княжны Полянской и твоего соперника? – спокойно спросил у Потемкина Михайло Волков, набивая из кисета табаком трубку и закуривая ее.

– Кто говорит тебе об убийстве? Я… я не хочу смерти этого офицера. Понимаешь – не хочу!

– Точно так же, как ты не хотел и смерти князя Голицына, – насмешливо промолвил Волков.

– Я, кажется, запретил тебе о том мне напоминать.

– Разве?.. Прости, брат Гриша, забыл.

– Послушай, Волков, оставь со мной такой тон… и не смей меня так называть. Я не допускаю фамильярностей. Помни – я не прежний Потемкин, которого тебе легко было запугать. Еще даю совет запомнить, что мне легко стереть тебя с лица земли… легче того, как ты думаешь.

– Ну, это, ваше превосходительство, оставь! Если я тебя не запугаю, то ты и подавно меня не запугаешь. Ты, чай, знаешь, Мишуха Волков и самого сатаны не побоится. А ты, мол, лучше говори, что дашь за работу.

– За какую работу?

– А с офицериком, твоим соперником, ведь мне придется поработать, – невозмутимо проговорил Волков.

– Я уже сказал тебе, что я убийства не допускаю.

– Да слышал…

– Ты должен взять его, увезти хоть на край света, но, повторяю, не убивать!

– Это будет ведь много дороже и для меня много хлопотливее.

– За деньгами я не постою, и за твои, как ты говоришь, хлопоты получишь от меня много денег.

– А сколько, сколько? – спросил Волков.

– Назначь сам, – ответил Потемкин.

– А ты торговаться зачнешь. Знаю я тебя, ваше превосходительство.

– Ты забываешься, я не торгаш!

– Хоть и не торгаш, а деньгу любишь.

– Довольно, мне прискучило слушать твои глупые остроты.

– Слушаю, ваше превосходительство!

– Скажи, как думаешь поступить с офицером Серебряковым?

– Прежде надо повидать его, узнать, что это за птица, и высоко ли он летает.

– Ну? Это ты узнаешь, а потом? – спросил у Волкова Потемкин, чуть не с презрением посматривая на него.

– Самое бы лучшее отправить его к…

– Я, кажется, тебе сказал, что не желаю его смерти.

– Я ведь благородным манером: придрался бы к офицеру, вызвал его на дуэль и убил бы… и вся недолга.

– Этого не будет. Понимаешь, я не хочу. Выбери что-нибудь другое!

– Надо подумать.

– Хорошо, подумай и завтра приходи сказать, что удумал. А теперь ступай!

– А денег разве мне, ваше превосходительство, не дашь?

– За что?

– В виде задатка.

– Возьми, тут пятьдесят червонцев, – Потемкин чуть не в лицо Волкову бросил деньги.

Тот ловко, на лету, подхватил бархатный мешочек с золотом и опустил его в свой карман, комически проговорив:

– Мерси вашему превосходительству.

– Смотри не загуляй с деньгами, а завтра непременно будь у меня. Не думай скрыться, на дне морском отыщу, – погрозил Волкову всесильный Потемкин и дал ему знак, что аудиенция кончена и он может уйти.

Потемкину теперь не страшен был Михайло Волков – ему, всесильному фавориту, ничего не значило «уничтожить, стереть с лица земли» убийцу князя Петра Михайловича Голицына; и если бы Волков стал говорить, что совершить это преступление его подкупил Потемкин, то его словам никто бы не поверил и его заставили бы замолчать.

Проходимец Волков хорошо это понимал и не стал посредством угрозы требовать с Потемкина деньги, а в деньгах он страшно нуждался. Все те тысячи, которые Волков получил с Потемкина за «молчание», давным-давно были прожиты…

Волков долгое время «шатался» за границей, проживая то в Гамбурге, то в Берлине, то в Париже, и везде сорил деньгами, не зная им цены.

За границей он выдавал себя и за графа, и за русского князя под вымышленными фамилиями. Когда деньги стали убывать, Волков пробовал занимать.

Ему, «русскому богачу, вельможе», открыт был кредит. Волков давал векселя и обещал огромные проценты. Ему верили. Подошел срок расплаты, у проходимца не было чем заплатить не только долг, но даже и проценты.

Кредиторы Волкова заволновались; его долговые обязательства были представлены ко взысканию в суд.

Волкову угрожала тюрьма. Его обязали подпискою о невыезде; за ним следили.

Волков был хитер и умен и не дожидался: пока за ним придут, чтобы отвезти его в тюрьму, а уезжал из того города, где был должен.

Он благополучно приезжал в другой город, здесь изобретал себе фамилию и громкий титул; под разными предлогами брал взаймы большие куши денег и, разумеется, опять ничего не платил.

Так жил пройдоха Волков из года в год, перекочевывая из города в город, из государства в государство.

«Сколько веревку ни вить, а концу быть» – так случилось и с Волковым. Ему перестали верить, смотрели на него, как на проходимца, авантюриста.

Волков обеднел так, что даже бывали дни, когда ему не было чем заплатить за кусок хлеба и приходилось по неделям голодать.

И вот, чуть не побираясь дорогою, побрел он в свою родную землю; добрался кое-как до Петербурга, поселился на чердаке одного огромного дама и стал тут умышлять, как ему жить, чем существовать.

К своему университетскому товарищу он боялся идти – Потемкин всесилен и угрозою на него не подействуешь.

«Я Гришке Потемкину угрожать, а он без всякой угрозы прикажет меня, раба Божия, связать да в тюрьму отправить; а то еще и подальше пошлет… В Сибирь угодишь. А мне туда не рука, холодно там. Нет, теперь Гришку угрозой не проймешь. Надо что-нибудь другое придумать».

И вот Волков подружился с одним из лакеев Потемкина; от этого лакея он выведал многое, между прочим, узнал, что Григорий Александрович все еще продолжает любить княжну Полянскую, что часто бывает в доме ее отца. Волков свел также знакомство с одной из горничных княжны Натальи Платоновны; от нее узнал, что княжна любит не Потемкина, а бедного офицера, который томится в крепости, замешанный по делу мятежника Пугачева.

Этого Волкову казалось достаточным, и под предлогом помочь университетскому товарищу он проник к Потемкину и, как уже знаем, пришел в самую пору. Григорий Александрович нуждался в помощи Волкова.

На другой день Волков в назначенное Потемкиным время был уже в его кабинете. Григорий Александрович приказал никого не принимать и заперся в кабинете с Волковым. Долго говорили они, а про что – того никто не знал и не слыхал.

Наконец дверь кабинета была отперта, из нее вышел Волков; довольная улыбка скользила по его мясистым губам; очевидно, он был чем-то доволен.

– Смотри, Волков, чтобы сделано было все аккуратно и притом тихо, без всякой оплошности, со всякой осторожностью, – проговорил ему Потемкин.

– Обработаю в лучшем виде, только не скупись, ваше превосходительство, и денег не жалей.

– Разве я жалею… Я дал все, что ты просил. А когда кончишь дело, получишь вдвое больше.

– Ладно, подождем…

– Повторяю, Волков, выполни обещанное – получишь большую награду; ну, если не выполнишь или как проболтаешься – в ту пору на себя пеняй… Сибири тебе, любезный, не миновать.

– Зачем в Сибирь, ваше превосходительство, там холодно, а я привык в тепле жить!

– Повторяю, это зависит от тебя. Прощай! Проводите! – громко приказал Потемкин лакеям: показывая на Волкова.

Однажды утром, когда бедняга Серебряков, сидя в каземате крепости, предавался своим невеселым мечтам, дверь в его камеру отворилась и вошедший тюремный смотритель проговорил ему:

– Вы свободны, господин офицер.

– Как?.. Как вы сказали? – не веря своим ушам, переспросил обрадованный Серебряков.

– Говорю, вы свободны и можете идти куда хотите.

– Господи, вот радость-то! Кто же меня освобождает?

– По высочайшему повелению.

– Стало быть, императрица приказала меня выпустить?

– Известно… Вы, господин офицер, обвинялись в соучастии с Пугачевым. А ее императорскому величеству угодно было все, что касается Пугачева, «предать забвению» и всех подозреваемых в соучастии и находящихся в тюрьмах – освободить, – ответил Серебрякову тюремный смотритель.

– О, чем я заплачу за доброту ее величеству! – воскликнул растроганный Серебряков.

– Верной службой ее величеству.

– Да, да, господин смотритель, вы правы, я жизнь свою положу ради службы матушке-царице.

– Из тюрьмы прямо отправляйтесь к его превосходительству Григорию Александровичу Потемкину…

– К Потемкину, зачем? Нет, к нему, я не пойду! – не скрывая своего неудовольствия, проговорил Серебряков.

Вы должны идти, господин офицер, к его превосходительству к Григорию Александровичу Потемкину, от него вы услышите волю императрицы.

– Что ж, я пойду, если это нужно.

– Непременно нужно… Ведение вашего дела поручено генералу Потемкину. Даю вам, молодой человек, на прощание добрый совет: будьте как можно почтительнее с его превосходительством… Генерал Потемкин имеет огромное влияние и силу… Не забывайте, вы находитесь у него в подчинении и всецело зависите от его превосходительства, – проговорил Серебрякову смотритель.

– Что же… я… я пойду на поклон к генералу Потемкину, – с глубоким вздохом проговорил бедняга Серебряков.

– Да, да, ступайте… Поблагодарите его превосходительство.

– Как? Мне… мне благодарить?..

– Непременно – повторяю, господин офицер, вы находитесь в полной зависимости от его превосходительства.

– В зависимости от Потемкина?.. Боже, какая пытка, какая мука! – как-то невольно вырвались эти слова из груди Серебрякова вместе со стоном.

– Что вы сказали? – спросил у него с удивлением смотритель.

– Так, ничего… Сегодня я не могу идти к Потемкину – я… я так слаб, и голова у меня кружится… Я день-другой отдохну, а там и пойду.

– Этого нельзя, господин офицер, прямо из крепости вас отвезут к генералу – от него вы получите бумагу, в которой будет написано, что с вас снимается всякое обвинение и ответственность… Без этой бумаги вам нигде не дадут жить.

– Что ж делать, я поеду…

Серебряков с чувством благодарности пожал руку честному смотрителю и направился к своему всесильному сопернику.