Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 49 страниц)

XXVI

Старик Данило без особых приключений прибыл в Москву и остановился на постоялом дворе, на Тверской-Ямской улице. Он первый раз в Москве и, отдохнув с дороги., принялся за обозревание этого векового города.

Москва своим красивым местоположением привела в восторг Данилу.

Особенно же произвел на него сильное впечатление священный Кремль, эта колыбель всей земли Русской.

Данило побывал во всех кремлевских соборах, видел все достопримечательности Кремля.

Несколько раз принимался он бродить по большим улицам и площадям; ему хотелось увидать всю Москву.

Данило узнал, где находится дом князя Полянского и отправился по указанию к этому дому-двору.

У ворот на скамье сидел один из княжеских дворовых и грыз от нечего делать семечки.

Данило подошел к дворовому и попросил дозволения с ним сесть «отдохнуть».

– Садись, места хватит.

Одет Данило был по-дорожному, просто, и дворовый принял его за крестьянина или за посадского.

– Чей это дом будет? – спросил Данило.

– Князя Платона Алексеевича Полянского, – ответил ему дворовый.

– А сам князь-то дома?

– Ни князя, ни княжен нет; весь дом пустой.

– А где же князья?

– В Питере… А тебе зачем?

– Так я спросил…

– То-то так больно любопытен, – сердито промолвил княжеский дворовый.

– А ты, любезный, винцо пьешь? – спросил у него с улыбкой Данило и полез в карман.

– Ну, пью…

– И табак покуриваешь?

– Курю, да отстань, надоел!

– Так вот тебе на винцо и на табак…

Данило дал дворовому тривну серебра; гривна развязала дворовому язык; он стал много словоохотливее и ласковее.

От него старик Данило узнал; что князь Полянский с обеими княжнами, то есть с сестрой и с дочерью, уж пошел второй месяц, как выбыл в Петербург, и в Москву вернутся еще не скоро.

– А дочка-то княжеская замужем или нет?

– Нет, еще в девицах. А уж ей давным-давно перевалило за двадцать лет, – тихо ответил Даниле дворовый.

– Что же она не выходит, неужели женихов нет? – дознавался Данило.

– Как не быть… Свахи все пороги отбили… Княжна невеста, почитай, первая во всей Москве, по богатству приданого, по знатности, ну, и по красоте тоже…

– Так отчего же она не выходит?

– Слышь, у княжны жених был, сердечный дружок, офицер молодой, гвардейский, бравый, собой красота писаная…

– Ну, ну…

– Да родом, слышь, не вышел и по богатству не под стать нашей княжне… Княжна говорит «хочу за офицера замуж», а князь-то как притопнет на нее «не сметь, – говорит, – выходи за того, кого я подыщу». И подыскал дочке старого, некрасивого графа… Наша княжна в слезы… тут и началась история, братец ты мой. Офицерика-то князь возьми да припрячь под замок, значит, посадил… Слушай, прохожий, зачем это все тебе я рассказываю, и к чему все-то знать тебе? – спохватившись, с досадою проговорил княжеский дворовый, вставая.

– Проходи своей дорогой, чего расселся, – добавил он, повернувшись спиной к Даниле.

А тому знать больше нечего; он встал и, обращаясь к дворовому, с улыбкою проговорил:

– Прощай, паренек, спасибо за рассказ, – и пошел прочь от княжеского дома.

Дворовый не преминул послать ему вслед ругань.

Данило пробыл в Москве с неделю и отправился на своих же лошадях, отдохнувших вдосталь, в Петербург.

Добравшись до северной столицы, Данило несколько дней отдыхал и никуда не выходил; продолжительная дорога утомила старика.

Потом принялся он хлопотать по делу своего брата; хлопот было немало, но все же они увенчались успехом благодаря деньгам. Даниле пришлось «тряхнуть мошной».

Устроив свое дело, Данило отправился в полк, в котором служил Сергей Серебряков, чтобы выполнить возложенное на него Серебряковым поручение, то есть узнать, как в полку говорят об его отсутствии.

Данило пришел в казармы, его направили в полковую канцелярию.

Там он застал одного только писаря, который, сидя за простым столом, «строчил» какие-то бумаги; большое гусиное перо быстро бегало у писаря по синей бумаге.

Писарь не обратил никакого внимания на вошедшего Данилу и продолжал писать.

Старик и кашлял, и слегка постукивал ногою об пол, чтобы обратить на себя внимание писаря; наконец решился с ним заговорить и подошел к столу.

– Дозволь спросить, господин писарь!

– О чем? – с досадою проговорил писарь, отрываясь от своего дела и поднимая сердитые глаза на Данилу.

– О гвардейском офицере Сергее Дмитриевиче Серебрякове, служившем в вашем полку.

– Не знаю, – отрывисто ответил писарь и принялся опять «строчить» по бумаге.

– Как не знаешь, господин писарь?

– Да так и не знаю… между господами офицерами такого у нас нет.

Данило понял, что писарю надо развязать язык, для чего он полез в карман и, кладя на стол полтину серебра, – по тому времени монета была не малая, – проговорил:

– Сделай милость, господин писарь, наведи справку об офицере Серебрякове.

Со стола серебряная монета моментально исчезла и нашла себе пристанище в кармане писаря, который вдруг стал внимателен и предупредителен с Данилою и усадил его на стул.

– Сейчас, сейчас я наведу справочку, а пока присядь, почтеннейший. Говоришь, офицер нашего полка Серебряков, так? – суетливо спросил у Данилы писарь. Он достал из шкафа толстую шнуровую книгу и стал быстро перебирать ее листы.

– Так, так, почтеннейший, офицер Серебряков точно служил в нашем полку; вот его графа, тут весь послужной список офицера Серебрякова вписан, вот, – писарь в подтверждение своих слов ткнул свой жирный палец на одну из страниц книги.

– А теперь разве не служит у вас Серебряков? – спросил у писаря Данило, притворяясь, будто ничего про него не знает.

– Может, и теперь служит, только не у нас, почтеннейший, – с глупою улыбкой ответил писарь.

– А где же?

– Там, на небе, где нет ни печали, ни воздыхания.

– Как, разве офицер Серебряков?..

– Помре…

– Как, не может быть, не может быть!

– Если грамотен, то читай, – писарь опять ткнул пальцем в раскрытую книгу.

– Читай ты, господин писарь, читай…

– Ну, слушай, почтеннейший, написано так: такого-то года, такого-то месяца и числа. Из реки Невы вытащено тело утопшего некоего человека… после тщательного осмотра медиками утопшего и на основании свидетельских показаний было признано и удостоверено, что утопший офицер гвардии Сергей Серебряков…

– Не может быть, Серебряков жив, он и не думал тонуть! – воскликнул удивленный старик Данило.

– Как? Кто жив? – спросил у него удивленный, в свою очередь, полковой писарь.

– Серебряков жив; я это отлично знаю… жив…

– Может, и жив, только не тот, а другой какой-нибудь Серебряков, а наш утонул и давным-давно похоронен…

– Да жив же, я говорю, жив! – горячился Данило.

– А ты, почтеннейший, почем знаешь, что он жив?

– Как же мне не знать, когда он живет со мною, в моем доме…

– Кто, кто живет в твоем доме?

– Да офицер Серебряков…

Старик Данило в своей горячности совсем забыл предосторожность, и что этих слов, то есть открывать, что у него живет Серебряков – не надо бы.

– Да ты, видно, почтеннейший, не в здравом уме, что ты за чушь несешь? Вишь, офицер Серебряков живет у тебя, когда его давно, говорю, похоронили…

– Странно, непонятно…

– Сам сознаешь, почтенный, что говоришь ты странные слова… Про умершего и погребенного говоришь, как про живого. Видно, у тебя голова побаливает; даю добрый совет полечиться… полечись…

– Я здоров, мне нечего лечиться…

– Говорю, почтеннейший, не мешает тебе полечиться… Ну, прощай… ступай, мне недосуг из пустого в порожнее переливать… Ступай, не проедайся…

Полковой писарь опять заскрипел пером.

– Как это живого человека в мертвецы записали? – каким-то упавшим голосом проговорил старик Данило. Он был не только удивлен, но даже поражен; Данило никак не думал, что его жилец, офицер Серебряков, столько претерпевший разных несчастий и бед, в конце концов будет еще признан умершим, похороненным и таким родом вычеркнут из списка живых людей.

– Ну, ну, уходи, почтенный, а то начальство тебя здесь застанет и прикажет упрятать тебя, раба Божия, в сумасшедший дом… Уходи, пока цел и невредим, – посоветовал полковой писарь старику Даниле и отворил ему дверь.

– Я… я уйду…

– Да, да, уходи, пожалуйста. Уходи от греха… С тобой как раз беду наживешь… Прощай!

Данило вышел, понуря свою голову, из полковой канцелярии.

– Что же это? Как же? живого человека называют мертвым. Сергей Дмитриевич живехонек, а про него говорят, что давно его похоронили… Может, писарь спьяну болтает… да нет, он и книгу показывал… В книге прописано, что тело Серебрякова вытащили из реки Невы, отпели и похоронили… Не понимаю, решительно ничего не понимаю… Может, ошибка какая вышла – надо сходить в канцелярию обер-полицеймейстера…

Данило попал в недобрый час; начальник полиции за что-то сильно распекал писарей своей канцелярии; ругал их по-всячески, не стесняясь в выражениях…

– Тебе что надо? – не спросил, а крикнул Рылеев на вошедшего в канцелярию Данилу.

– Мне бы повидать господина обер-полицеймейстера. – робко ответил старик.

– Ну, я обер-полицеймейстер, говори, что надо. Да ты, видно, приезжий, если меня не знаешь?

– Так точно, господин обер-полицеймейстер, я приезжий.

– Откуда?

– Из Киева.

– Ну, сказывай, что тебе надо? Только скорее.

– При всех мне не хотелось бы.

– Что, или секретное дело?..

– Так точно, ваше превосходительство!..

– Ну, следуй за мной.

Рылеев првдел Данилу к себе в кабинет и, развалясь в кресле, грубо промолвил:

– Ну, рассказывай, объясняй свой секрет…

Бригадир Рылеев был сильно не в духе, он тяжело дышал, и лицо его то бледнело, то краснело, глаза сверкали гневом.

Данило не сразу нашелся, как заговорить с начальником полиции о Серебрякове.

– Что молчишь, пришел секрет сказывать, так сказывай, нечего зевать!..

– Мне хочется узнать, проверить.

– Не мямли, что узнать, что проверить, говори скорей, мне недосуг!..

– Надо мне узнать про офицера Серебрякова.

– Про какого Серебрякова, что узнать?

– Про офицера гвардии Серебрякова.

– Ну, ну, не мямли, говорят тебе!..

– Про него, ваше превосходительство, мне сказали, что он утонул в реке Неве и что тело его вытащили и похоронили. А Серебряков живехонек.

– Постой, постой, дай припомнить.

Начальник полиции начал тереть свой большой лоб, думая, что это ему поможет вспомнить давно прошедшее дело о Серебрякове.

– Так, так, припомнил… Серебряков. Ну, так что же, что тебе надо, в чем же твой секрет?

– Мне сказали, ваше превосходительство, что Серебрякова похоронили?

– Ну, похоронили, тебе-то что же?

– А он жив.

– Что? Кто жив?

– Офицер гвардии Серебряков.

– Что такое, Серебряков жив?

– Так точно, ваше превосходительство, живехонек.

– Что же, ты видел его, что ли? – не спросил, а как-то прохрипел Рылеев.

– Да, он со мной живет.

– Серебряков с тобой живет? Вот оно что. Как я не знал, что мертвые могут жить с живыми. Что же, офицер Серебряков пришел к тебе с того света? Ну, говори, глупая твоя голова! – кричал Рылеев.

– Он был в неволе у турок и с моей дочерью спасея; живет теперь со мной, – робко ответил старик Данило, удивляясь, за что на него сердится начальник полиции.

– А ты-то где живешь?

– В Киеве, ваше превосходительство.

– Нет, тебе место в сумасшедшем доме, туда мы тебя скоро и отправим.

Проговорив эти слова, Рылеев позвонил и быстро вошедшему полицейскому офицеру, показывая на беднягу Данилу, проговорил:

– Запереть в сибирку!..

XXVII

Старик Данило недуманно-негаданно очутился в сибирке, под замком.

Сибирка – это тюрьма для одиночного заключения, что-то вроде темного, холодного чулана. В сибирку обыкновенно сажали для исправления и вытрезвления пьяных, поднятых на улице, воров и вообще лиц, совершивших неважные преступления; сибирки существовали в съезжих домах и кварталах.

Ни за что ни про что продержали беднягу Данилу в сибирке дня три.

Эти три дня показались ему целою вечностью.

По прошествии трех дней Данилу под конвоем двух полицейских солдат привели в канцелярию начальника полиции.

Там Данило прождал часа три, пока его не позвал в свой кабинет Рылеев.

На этот раз бригадир был в хорошем расположении духа; он насмешливо посмотрел на Данилу и проговорил:

– Ну, как показалась тебе квартира, в которую я тебя отправил?

– За что же мною мытарят, я, кажется, никакого проступка не совершил, – тихо промолвил старик.

– Нет, совершил…

– Какой же, ваше превосходительство, я проступок совершил? В чем меня обвиняют?

– В том, не суй своего носа туда, где он ненадобен… Понял?

– Плохо понимаю, ваше превосходительство…

– Кто тебя научил, или ты сам додумался до такой глупости, разыскивать мертвого человека, давно похороненного, справку об нем наводить, как будто о живом?..

– Серебряков и есть живой, ваше превосходительство.

– Как, ты опять за свое? Видно, эти три дня, проведенные тобою в сибирке, тебя не исправили?.. Смотри, старик, у меня угодишь в сибирку не на три дня, а на три года, если будешь давать волю своему языку и не перестанешь сумасбродничать! – грозно крикнул на Данилу начальник полиции.

– Я говорю правду…

– За эту-то правду ты и попадешь в каменный мешок…

– Что же, ваша воля, сажайте…

– Делаю я это не по своей воле, а по закону.

– Странные слова вы говорите, ваше превосходительство, неужели в Русской земле существует закон держать в заключении неповинного человека… и признавать живого человека за умершего… Я удостоверяю, что офицер Сергей Серебряков жив, а мне говорят – нет, он умер.

– Да, да, умер и похоронен! Офицер Серебряков не существует на белом свете!.. И тот Серебряков, который живет с тобою в Киеве, есть самозванец или однофамилец, и его, каналью, надо под суд отдать, да и тебя тоже с ним. Слышишь ли ты, глупая твоя голова! Понимаешь ли?..

Данило стоял молча, печально понуря свою голову.

– Ну, что же ты молчишь, сказывай?

– Что же мне сказывать… Вы не приказываете говорить мне правду, ну, я и молчу…

Эти покорные, робкие слова заставили смириться, одуматься бригадира Рылеева.

– Слушай, старик, про меня говорят, что я крут нравом, зол, – не верь, я только горяч и в душе добряк… Мне жаль тебя, посему даю совет – завтра же, слышишь, завтра же выехать тебе из Питера… Иначе будет плохо! Приедешь домой, прогони того самозванца, который смеет называть себя именем умершего гвардейского офицера. Я бы мог послать в Киев курьера к губернатору и требовать ареста самозванца и о присылке его на суд и расправу к нам, в Питер, но я не делаю это только потому, что не хочу хлопот и огласки. Дело об этом офицере Серебрякове долго сидело у меня вот где, – проговорил начальник полиции и показал на свою жирную шею. – Поднимать старые дрожжи я вовсе не желаю, и тебе, старик, приказываю завтра утром безотлагательно выехать… Полицейский офицер сведет тебя на тот постоялый двор, где ты остановился; он же завтра и выпроводит тебя из Питера, – добавил он и позвонил.

Вошел дежурный полицейский офицер.

– Проводишь его до квартиры, где он остановился, и завтра утром выпроводишь из Питера! – повелительно проговорил бригадир Рылеев своему подчиненному, кивнув головою на старика Данилу.

– Слушаю, ваше превосходительство, – вытянувшись в струнку, ответил полицейский офицер и подошел к Даниле.

– Не спускать с него глаз, зорко следить, и чтобы он шагу никуда не сделал. А завтра чем свет вон из Питера, понимаешь?

– Слушаю, ваше превосходительство, – полицейский офицер отвесил низкий поклон своему начальнику.

– А тебе, старик, советую записать меня в поминанье и всякий день класть о моем здравии три земных поклона, что так дешево отделался от меня… Ведь тебе предстоял острог. Ну, ступайте!

Начальник полиции махнул рукою Даниле и офицеру, чтобы они вышли.

Полицейский офицер в точности выполнил приказание своего начальника; он неотступно находился при Даниле и на другой день «выпроводил» его из Петербурга, проводив далеко за заставу.

Старик Данило, проклиная людскую неправду и кривду-лиходейку, так ни с чем и поехал к себе домой.

А в отсутствие Данилы в его доме произошло нечто особенное, выдающееся.

Сергей Серебряков, так много обязанный красавице Ольге, объяснился с ней, а последствием этого объяснения стали они жених и невеста.

Серебряков не стал дожидаться возвращения Данилы с разными вестями из Москвы и предложил свою руку Ольге.

Не скоро согласилась на это предложение молодая девушка, она почитала себя недостойной быть женой Серебрякова.

– Нет, нет, Сергей, выбери себе другую девушку, а меня забудь… тебе известно мое прошлое… какая же я тебе буду жена… хоть я и люблю тебя… так люблю, что едва ли кто может так любить тебя… О, я с радостью назвала бы тебя своим милым, дорогим мужем… но мое прошлое… – со слезами на глазах проговорила Ольга.

– Забудь свое прошлое, моя дорогая… Давай думать об одном только счастии…

– Нет, Сергей, ни ты, ни я – мы никогда не забудем этого прошлого… Буду я твоей женой, ты в минуту гнева можешь попрекнуть меня моим прошлым, и это меня обидит.

– Никогда этого не будет…

– Будет, милый, будет…

– Клянусь тебе, Ольга!

– Не надо, зачем клятвы… Я… я и так верю тебе…

– А если веришь, будь моей женой…

– Тебя я не стою… не стою…

– Предоставь, Ольга, мне судить об этом…

– Боюсь не стал бы ты, милый, раскаиваться?

– Зачем ты так говоришь, Ольга, зачем? Этими словами ты меня обижаешь…

– Ведь у тебя, Сергей, есть невеста… княжна… как же она?

– Была прежде, а теперь ты моя невеста…

– Стало быть, ты разлюбил княжну? – спросила молодая девушка у Серебрякова, не спуская с него своих красивых глаз.

– Да, разлюбил, – несколько подумав, тихо проговорил Серебряков.

И говорил он правду: в его сердце к княжне осталось одно только глубокое уважение.

– Ты правду говоришь, милый?

– Не веришь словам, готов дать клятву!

– Верю, верю, милый, дорогой… Я так глубоко тебя люблю, что готова быть твоею прислужницей, твоей рабой… но не женой.

– Ты моей женою будешь!..

– Сергей, ты этого желаешь?

– Да, желаю…

– Я твоя раба, и мой долг тебе повиноваться, – с милой чарующей улыбкой проговорила красавица.

– Вот и давно бы так, – крепко обнимая и целуя Ольгу – это был его первый поцелуй – весело проговорил Серебряков.

В это время в горницу, где находились влюбленные, вошла Марья Ивановна.

– Добрая Марья Ивановна, благословите нас и поздравьте, мы жених и невеста, – такими словами встретил Серебряков мать Ольги.

Марья Ивановна была удивлена его словами, не нашлась даже, что на них и ответить, и стояла молча, а лучшего жениха для своей дочери она и не желала.

– Мамуся, что же ты молчишь, милая?

– Постой, дочка, постой, никак я с радости и неожиданности не опомнюсь…

– А вы, Марья Ивановна, снимайте со стены икону и благословите нас, – промолвил с улыбкою Сергей Серебряков.

– Да как же это так, вдруг?.. Я, право, не приду в себя… Ты не шутишь, Сергей Дмитриевич?

– Да разве такими делами шутят…

– Отца бы, детушки, подождать… Вот приедет отец, в ту пору вместе с ним и благословлю вас…

– Мама, ты благослови, а отец после благословит…

– Ну, детушки милые, будь по-вашему.

И Марья Ивановна с глазами, полными слез, благословляет св. иконою Серебрякова и свою дочь, поздравляет их, желает им всякого счастья и долгой жизни.

Сергей Серебряков и красавица Ольга стали жених и невеста.

Стали они ждать с большим нетерпением возвращения с дальней дороги старика Данилу, чтобы при нем сыграть свадьбу.

Вот приехал и Данило, только угрюм был старик и нерадостен.

Людская неправда да кривда-лиходейка озлобили его.

Но куда девалась его и угрюмость, когда он узнал, что его дочка-любимка подыскала себе жениха.

Рад был старый Данило такому жениху. Крепко обнял он Серебрякова и голосом, полным признательности и благодарности, проговорил:

– Спасибо, Сергей!.. Ведь теперь я могу тебя так называть?

– Разумеется, разумеется.

– До земли спасибо тебе, не погнушался ты моей дочкой, призрел ее, несчастную, и за это дело на небе и на земле награда тебе будет… Еще раз спасибо! – При этих словах старик Данило чуть не до земли поклонился своему нареченному зятю.

– А мне дозволь теперь звать тебя батюшкой, – проговорил Даниле Серебряков.

– Что же, называй, если тем не побрезгуешь.

– Ну, как же, батюшка, благополучно ли ты съездил: был ли в Москве и в Питере? Разузнал ли про меня? – спросил у Данилы Серебряков, когда они остались вдвоем.

– И в Москве был, и в Питере, и про тебя, нареченный зятюшка, расспрашивал…

– Ну, что же тебе про меня сказали?

– А сказали, что тебя давным-давно на свете нет.

– Как? – удивился Серебряков.

– Да так… слышь, ты утонул в Неве, тело твое вытащили из реки и предали погребению…

– Что ты говоришь, что говоришь!..

– Что мне сказали, то и я тебе, Сергей, сказываю…

– Возможно ли, меня считают умершим?

– Да, и давно вычеркнули из списка живых людей… Я говорил им, доказывал, но мне не верили, меня назвали сумасшедшим и посадили в тюрьму… Вот, слушай, Сергей, я тебе все по порядку и расскажу.

Старик Данило подробно рассказал своему нареченному зятю о своем пребывании в Москве и в Петербурге, не умолчал и про свою беседу с полковым писарем, и про разговор с бригадиром Рылеевым, сказал также Серебрякову и о том, как ему несколько дней пришлось отсидеть в сибирке и как его, наконец, выпроводили из Питера с полицией.

– С первого раза понравился было мне Питер… а теперь и калачом туда не заманишь меня… Положим, не город виноват, а люди… нигде не слыхано, нигде не видано, чтобы живого человека к мертвецам причисляли, а вышло так. Вступился было я за тебя, Сергей Дмитриевич, так ведь мне горло хотели перервать… Ну, уж и люди питерские, нечего сказать, – такими словами закончил старик Данило рассказ о своем пребывании в Петербурге.

– Что же это, Господи!.. Этого еще недоставало, чтобы меня заживо похоронили, – закрывая лицо руками, со слезами проговорил злополучный Сергей Серебряков.

– Ох, не правдой, а кривдой живут люди на белом свете… А ты все же, мой нареченный зятюшка, не горюй… Придет время, и правда-матка осилит кривду-лиходейку… – утешая Серебрякова, проговорил Данило.

– А когда это будет?

– Долго ли, скоро ли, а все же будет…

– Я, я сам поеду в Питер; я докажу им, что я жив… что они напрасно меня причисляют к мертвецам… я буду просить царицу… Она милостива и правдива и прикажет наказать моих недругов, – горячо проговорил Серебряков, возмущенный до глубины души поступком своих врагов; впрочем, у него был один только враг, но зато сильный, могущественный временщик.

– Ох, Сергей Дмитрич, напрасна твоя горячка. До царицы тебя не допустят, но отправят тебя туда, откуда нет возврата, и враги твои сильны, тебе их не осилить.

– Что же делать, что делать? – почти с отчаянием воскликнул Серебряков.

– На время смириться надо, покориться.

– У меня было имя, было звание, а теперь и этого меня лишили. Меня лишали свободы, но оставляли имя, так этого моим врагам мало показалось… они, проклятые, превратили меня в ничто… Ведь это ужасно, ужасно…

Бедняга Серебряков предавался чуть ли не отчаянию, а старик Данило сидел молча и не утешал своего нареченного зятя.

«Пусть поплачет, может, горе свое слезами выплачет», – думал Данило.

Этот разговор Серебрякова с Данилой происходил без Ольги и Марьи Ивановны, обе они заняты были по хозяйству – обед готовили.

И мать, и дочь радовались тому, что свадьба затевается, и еще радовались тому, что Данило благополучно домой вернулся.

Печальный разговор, происшедший между Серебряковым и стариком Данилой, не дошел еще до их слуха.