Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 49 страниц)

V

Княжна Наташа провела Сергея Дмитриевича Серебрякова на свою половину, которая состояла из нескольких роскошно отделанных и не менее роскошно обставленных комнат.

С Наташей жила ее тетка, княжна Ирина Алексеевна, бывшая фрейлина императрицы Анны Ивановны.

– Ну, Сергей Дмитриевич, хоть папа и велел мне вас занимать, но я, право, не умею и не знаю, боюсь, вам со мною будет скучно, – с милой улыбкой проговорила Наташа.

– Что вы говорите, княжна, с вами разве может быть скучно?

– Но я ведь совсем не умею занимать…

– И не надо, княжна.

– Так вы меня занимайте, рассказывайте что-нибудь… Гость будет занимать хозяйку, – княжна весело засмеялась.

– Княжна, мне с вами надо поговорить, – после некоторого молчания тихо промолвил гвардеец Серебряков.

– Что же, говорите, рада вас слушать…

– Я еду в армию, на Дунай.

– Как! Вы едете? – меняясь в лице, быстро переспросила Наташа у молодого гвардейца.

– Да, я получил назначение… и приехал к вам в Москву больше затем, чтобы с вами проститься.

– Разве необходимо вам ехать? Ведь война прекращена.

– Но все же, княжна, мне ехать необходимо… Того требует мой долг… Наши войска еще находятся на Дунае.

– Если необходимо, поезжайте, – тихо проговорила княжна, печально опуская свою чудную головку.

– Княжна, мне не хотелось бы уехать от вас так, чужим, посторонним… Вы, вы, княжна, понимаете, что я говорю.

– Нет, Сергей Дмитриевич, к сожалению, не понимаю!..

– Видите ли, княжна… я… я, право не знаю, как сказать?.. Я… я опасаюсь…

– Чего вы опасаетесь? – поднимая на офицера Серебрякова свои красивые лучистые глаза, спросила у него Наташа.

– Опасаюсь отказа, княжна…

– Вы хотите у меня что-то просить?

– Да, княжна, хочу…

– Что же?

– Взаимности…

– Какой, я не понимаю…

– Я… я вас люблю, княжна, люблю сердечно, горячо, – тихо, с волнением проговорил Серебряков.

– Вот что… Я… я не знала…

– О княжна, я был безмерно счастлив, если бы мог или бы смел рассчитывать хоть на малейшую взаимность…

Наташа задумчиво молчала.

– Вы молчите, княжна, вы не хотите удостоить меня ответом?

– Мой ответ, Сергей Дмитриевич, вам готов… Не стану скрывать, я тоже люблю вас, – твердым голосом и нисколько не смущаясь, проговорила Наташа.

– Возможно ли, княжна, вы… вы меня любите? – не сказал, а воскликнул молодой офицер голосом, полным счастья.

– Да, люблю…

– О, какое счастье! Какое блаженство!..

– Постойте радоваться, Сергей Дмитрич, мы любим друг друга – это правда, но о свадьбе нашей теперь не может быть и речи… папа никогда не согласиться назвать вас своим зятем.

– Почему же? Я… я хоть и не богат, но имею положение…

– Этого недостаточно.

– Что же еще нужно, княжна? – меняясь в лице, упавшим голосом спросил бедняга Серебряков.

– Разве вам незнакомы предрассудки моего отца?.. Чтобы быть моим мужем, надо быть титулованным… Графом, князем или иметь старинный барский род…

– Вот что… я… я не знал.

– Как это ни печально, но я должна была вам сказать, предупредить вас.

– Княжна Наталья Платоновна, я безмерно счастлив тем, что вы меня любите. Я молод, буду служить, поеду на Дунай, отличусь там… Благодаря мужеству и храбрости, которые у меня есть, я заставлю о себе говорить, получу награду и тогда… и тогда, наверное, князь Платон Алексеевич не пойдет против нашего счастья, – уже голосом совершенно спокойным проговорил Серебряков.

– Я буду вас ждать… Даю слово, что с другим под венец я не пойду, в том вот вам моя рука-порука, – проговорив эти слова, княжна-красавица протянула счастливому Серебрякову свою маленькую, как бы изваянную из мрамора, ручку, которую он стал страстно целовать. Влюбленные не заметили, как вошла старая княжна Ирина Алексеевна.

– Что это значит? – строго спросила она, увидя офицера, с таким жаром целовавшего руку у ее племянницы.

– Ах, тетя, милая, рекомендую: это мой жених, – счастливым голосом ответила ей Наташа, показывая на Серебрякова.

– Сергей Дмитрич твой жених? Что ты говоришь, Натали?

– Да, да, тетя, он мой жених… я дала ему слово…

– Возможно ли?… И мой брат, князь Платон Алексеевич, дал на то свое согласие?

– Нет, тетя… С папой мы еще про то ничего не говорили.

– Натали, что с тобой? Я тебя не узнаю… Как же ты решилась на такое дело без согласия отца? Я просто ушам своим не верю!.. Всему вы виной, милостивый государь… Это ваше влияние! – строго проговорила Ирина Алексеевна, обращаясь к Серебрякову.

– Тетя, выслушай меня…

– Нечего мне слушать, я пойду к брату и все ему расскажу…

– Тетя, да выслушай же меня, – со слезами проговорила Наташа.

– Ну, хорошо… Я готова тебя выслушать. Только, Наташа, успокойся, пожалуйста. Ты знаешь, я не могу видеть твоих слез.

Теперь в голосе старой княжны слышался не гнев, а просьба.

Она так любила свою хорошенькую племянницу, что ни в чем не могла ей отказать. Когда княжна Наташа была еще маленькой, стоит ей бывало только заплакать, как все ее желания, капризы моментально исполнялись теткой.

– Тетя, милая, я не стану от вас скрывать, Сергей Дмитриевич объяснился со мною. Мы, тетя, любим друг друга, и дали слово принадлежать друг другу. Просить папу о нашей свадьбе теперь нечего, он ни за что не согласится, мы решили выждать время. Мой милый жених едет на Дунай, он храбрый, отважный и скоро дослужится до большого чина, тогда он приедет к нам, прославленный своим геройством и верной службой, и тогда…

– Наташа, ты и твой жених, какие еще вы дети, право!.. Мечтатели… На вас нельзя сердиться. Милые, вы далеко загадываете. Мечтайте, мечтайте и будьте счастливы, – снисходительно проговорила княжна Ирина Алексеевна.

– Я твердо уверена, тетя, что наши мечты сбудутся и Сергей Дмитриевич приедет полковником.

– Вот как, даже уверена… Это мило… Но ты забыла, милая крошка, что твой папа никогда не согласится на этот неравный брак. Вы не обижайтесь, пожалуйста, молодой человек, на мои слова.

– Тетя, и вы! – с упреком воскликнула княжна Наташа, слова тетки ее обидели.

– Да, да, Наташа, я говорю правду. Если бы даже и осуществились ваши мечты, то я и тогда назову этот брак неравным.

– Что вы говорите?

– Что чувствую, мой друг. Хотите сердитесь на меня, хотите нет, ваша воля.

– Тетя, по крайней мере вы ничего не скажете папе?..

– Ни рассказчицей, а тем более сплетницей я никогда не была, – сухо проговорив эти слова, княжна Ирина Алексеевна села к столу на кресло, вынула из ридикюля свое вязанье и принялась за работу.

Она решила не оставлять одних влюбленных.

Старая княжна мешала беседе Наташе и ее возлюбленному.

Скоро княжеский камердинер, старик Григорий Наумович, показался в дверях и почтительно проговорил, обращаясь к княжнам и Сергею Дмитриевичу.

– Его сиятельство, князь Платон Алексеевич, изволил встать и просят вас чай кушать.

VI

Князь Платон Алексеевич Полянский служил раньше в военной службе, отличался храбростью и скоро дослужился до больших чинов. Начал он свою службу еще при Петре Великом; участвовал во многих походах. Государь-труженик любил и ценил верную службу князя Полянского и жаловал его чинами, орденами и вотчинами.

В начале своей службы князь Платон Алексеевич подружился с одним небогатым офицером – дворянином Дмитрием Ивановичем Серебряковым.

Дружба между ними была самая тесная, чуть не родственная.

На службе князю Полянскому, как говорится, «повезло», он уж был полковником, а приятель его Дмитрий Серебряков находился в то время только в офицерских чинах и очутился в подчиненных у князя Полянского, своего приятеля.

Сделавшись начальником, князь не переменил своего отношения к Серебрякову; во фронте он был его начальник, подчас даже требовательный, а в частной жизни опять становился искренним его приятелем.

Князь Полянский, дослужившись до полного генеральского чина, стал заботиться о своем приятеле, представлял его к чинам; с помощью князя Дмитрий Серебряков произведен был в полковники; ему дали полк, но недолго Серебрякову пришлось служить в этом чине; он как-то зимой, на смотру сильно простудился и, прохворав недели две, скончался, оставив жену и десятилетнего сына Сергея на волю Божию и на милость царскую.

По смерти Серебрякова князь не оставлял своим вниманием и его семью; выхлопотал вдове Серебряковой солидное пособие, а маленького Сережу, сына своего приятеля, определил в корпус.

Вдова Серебрякова уехала в свою подмосковную усадьбу и стала хозяйствовать.

Несмотря на свои молодые годы, замуж она не пошла вторично, а занялась воспитанием сына.

Сергей Серебряков, окончив с успехом образование, выпущен из корпуса подпрапорщиком и, прослужив некоторое время в полку, был произведен в офицеры и, благодаря своей молодцеватости и росту, скоро был переведен в Петербург в гвардию.

Взяв продолжительный отпуск, Сергей Серебряков поспешил к своей матери порадовать ее.

Но недолго бедной вдове пришлось пожить с любимым сыном: как-то осенью, заготовляя на зиму разные овощи и соленья, оступилась с лестницы и упала в погреб, получила сотрясение мозга, отчего и умерла, не приходя в сознание.

Только что произведенный гвардейский офицер Серебряков остался теперь на белом свете одиноким; оплакав непритворными слезами свою мать и сдав управление усадьбой старику приказчику, своему бывшему крепостному, Сергей Дмитриевич уехал в Москву – в то время его полк находился в Москве.

Молодой офицер стал часто бывать в доме князя Полянского, почитая князя чуть не благодетелем, каким он был его умершему отцу, а также и себе.

В то время княжне Наташе было только лет четырнадцать, но и тогда она блистала своей красотой.

Князь Платон Алексеевич радушно принимал сына своего умершего приятеля, смотрел на него не как на чужого, а как на близкого человека.

Началась война с турками, и гвардейский полк, где служил Серебряков, выступил из Москвы на юг, к нашей границе, но в войне с турками не участвовал.

По прошествии трех лет Дмитрий Серебряков, проездом в Петербург, прожил в Москве недели две-три…

Всякий день бывал он в доме князя Полянского; самого Платона Алексеевича в то время в Москве не было, он поехал ревизовать свои многочисленные вотчины и усадьбы.

Серебрякова принимали в доме князя как близкого человека, почти как родственника.

Княжне Наталье Платоновне было тогда семнадцать лет.

Редкая красота княжны совсем очаровала молодого офицера; он влюбился в нее со всею страстью молодого сердца…

Но мог ли он, бедный, почти безродный офицер, рассчитывать на взаимность красавицы аристократки, и притом с огромным приданым.

Серебряков волей-неволей таил свою любовь в сердце.

Быть в княжеском доме, любоваться красотою княжны Натальи Платоновны – стало насущной потребностью, его блаженством.

Княжна обходилась с Серебряковым более чем ласково, по-родственному.

Несмотря на то, что не было старого князя дома, Серебрякова принимали всякий раз, как он приходил: его оставляли «запросто» обедать; старая княжна Ирина Алексеевна и княжна Наташа совершали с ним прогулки, катались за город.

Время летело как вихрь; и пришла пора Сергею Дмитриевичу ехать в Петербург; срок его краткого отпуска давно уже окончился.

Молодому гвардейцу пришлось проститься с дорогим ему княжеским домом и с княжной Натальей Платоновной. Не легко было ему это сделать.

Долг, служба призывали его в Петербург.

Серебряков уехал.

Более года прожил он в Петербурге, подыскивая случай хоть ненадолго побывать в Москве.

«Хоть бы одним глазком пришлось мне еще взглянуть на княжну, одним бы словцом с ней перемолвиться», – таково было желание влюбленного Серебрякова.

Случай быть в Москве скоро ему представился.

У Дмитрия Серебрякова умер старик дядя, родной брат его отцу, можайский помещик, и оставил ему порядочную усадьбу.

Имея такой предлог, Серебряков взял отпуск и, заняв на дорогу денег у банкира Сутерланда, поспешил в Москву; не столько тянуло его туда наследство, сколько хотелось ему увидеть княжну Наташу.

Сергей Серебряков получил командировку на Дунай, к фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому в штат назначался он. Поэтому Серебряков недолго пробыл в Москве и, устроив наскоро свое дело о наследстве, он с неизменным денщиком Степаном поехал в главную квартиру нашей армии.

Прежде Степан был крепостным дворовым старика Серебрякова, а потом стал служить Сергею Серебрякову, который при производстве в офицеры взял Степана с собою в качестве денщика и камердинера.

Радостным и веселым ехал в армию гвардеец Серебряков: горячо им любимая княжна Наташа дала ему слово быть его женою; он надеялся на то счастие, которое ждет его впоследствии.

«Я завоюю то счастие… Княжна будет моей женой, может, и нескоро, а все же будет… Она дала слово и не изменит ему… И старый князь поборет свою спесь и назовет меня своим зятем» – таким радужным мечтам предавался Сергей Серебряков дорогою на Дунай, сидя в дорожной повозке.

VII

Несмотря на раннее зимнее утро, императрица Екатерина Алексеевна уже встала и сидела за письменной работой в своем кабинете.

Утро было морозное, и государыня сама затопила камин, не желая беспокоить слуг.

Несколько свечей, горевших на столе, освещали как императрицу, так и ее кабинет.

На государыне надет был гарнитурный шлафрок, легкая флеровая накидка на голове.

Государыня писала и, кажется, была очень увлечена своей работой; ее перо быстро скользило по бумаге… Временем она останавливалась, тщательно прочитывала написанное и опять принималась за свою работу.

Императрица Екатерина Алексеевна очень любила писать и часто произносила такие слова:

– Я люблю писать; по-моему, нельзя прожить целый день, не написав ни строчки. Результатом ее письменной работы были целые тома ее переписки; множество критических и беллетристических, драматических произведений на русском, французском и немецком языках.

Неутомимость к труду у императрицы Екатерины Алексеевны была изумительная: между многочисленными государственными делами она находила время писать всевозможные драматические произведения и вести большую переписку с известными энциклопедистами и философами.

Тепло, уютно в большом кабинете государыни, устроенном с таким изящным комфортом и разумностью.

Всякий, кто имел счастие входить в этот кабинет, чувствовал присутствие изящной женской руки, которая так умело и так тонко распоряжалась устройством своей комнаты, местом мысли и труда. Три изящных шкапа, наполненных книгами в роскошных переплетах, украшенных императорскими гербами, составляли библиотеку государыни. Любимые ею авторы были преимущественно философы, энциклопедисты и критики: Монтескье, Вольтер, Скюдери и другие мыслители и философы наполняли библиотеку императрицы. Далее шли книги, большею частью справочные, по всем отраслям знания.

Близ письменного стола, за которым занималась государыня, стояла искусной работы этажерка с настольными книгами, приготовленными для занятий дня; рядом с этажеркой находился особый небольшой столик с альбомами, таблицами, с географическими картами и рисунками и разными выписками; между ними красовались хронологические таблицы русской истории.

Государыня у письменного стола сидела в креслах, в ногах у государыни по мягкому пушистому ковру лежал мех от ангорской козы, здесь же, в ногах государыни, на бархатной подушке, спала маленькая английская собачка Том.

Вот императрица окончила свою работу, встала из-за стола и подошла к окну, выходившему на Дворцовую площадь.

Она подняла тяжелую портьеру и стала смотреть в окно. Было почти светло, и трудящийся Петербург проснулся.

Как величественна и прекрасна была императрица Екатерина Алексеевна. Как выразительны и прекрасны были ее глаза и необыкновенно чарующая улыбка.

Все писатели, хроникеры, частные лица в записках, письмах, преданиях говорят о необыкновенной выразительности глаз императрицы Екатерины и о необыкновенной подвижности ее улыбки. Когда она хотела кого обласкать, то светло-голубые глаза ее обдавали каким-то светом особой мягкости, особой доброты и производили чарующее впечатление; обаяние улыбки в это время было изумительно. Она как бы сияла от нежности, от сочувствия, от любви ко всему окружающему. За то, когда она хотела выразить чувства противоположные, когда ее охватывала досада, гнев, ненависть, то ее глаза как-то темнели, начинали отсвечивать сталью, получали какую-то непонятную неподвижность и из-под нахмуренных бровей императрицы смотрели так, что никто не выдерживал ее взгляда и долго не забывал его тот, кому случалось его вызвать. Недаром Петр III говорил, что боится глядеть в глаза своей жене, и он был справедлив. Взгляда ненависти Екатерины можно было бояться и его нельзя было забыть. Равным образом и ее улыбку. При чувстве неудовольствия ее нижняя челюсть подавалась несколько вперед и придавала выражению ее лица такую жестокость, такое тяжелое упорство, вызывающее даже легкое дрожание ее верхней губы, которые не забывались никогда.

Вот такое-то почти неудовольствие изобразилось на лице государыни, когда вошедший камердинер почтительно доложил ей о Потемкине.

– Так рано?

– Смею доложить, ваше величество, что генерал Потемкин давно уже изволил прибыть во дворец.

– Ну, пусть войдет.

Красивый, статный Потемкин молодцевато вошел в кабинет императрицы и, преклонив колено, тихо промолвил:

– Простите, ваше величество!

– Простить? Да разве вы, генерал, передо мною в чем провинились? – холодно промолвила государыня.

– Провинился, ваше величество!

– В чем?

– Не знаю, государыня.

– Кто же будет знать?

– Вы, государыня.

– Я плохо что-то вас понимаю, генерал. Я никакой вины за вами не знаю.

– Дозвольте сказать вам, государыня, все то, что есть у меня на сердце, – каким-то особенным голосом проговорил Потемкин, опускаясь опять на колена.

– Говорите, я вас слушаю, только, пожалуйста, без коленопреклонений.

– Матушка-царица! Дозволь твоему покорному рабу правду говорить.

– Не только дозволяю, но требую, генерал! Говорите, я вас слушаю.

– Я самый несчастный человек на свете, государыня.

– Вы? Чем же?

– Тем, ваше величество, что вы гневаться на меня изволите.

– Кто вам сказал?

– Никто, государыня, но я вижу сам, чувствую. Я не вижу того благоволения, которым вы прежде дарили своего раба, верного и по гроб вам преданного. Вы не дарите меня тою чарующею улыбкою, которою так часто вы дарили прежде. Я чувствую, что в чем-то провинился пред вашим величеством, но в чем, того не знаю. Я давно хотел пасть к ногам вашим и вымолить прощение, – с пафосом проговорил Потемкин.

– Вот что? Повторяю вам, что никакой вины на вас я не имею. А что касается до моей улыбки, не видя которой вы, по вашим словам, приходите чуть не в отчаяние, отвечу вам так: я не ребенок, у которого красивой игрушкой можно вызвать довольную улыбку на лице.

При этих словах у императрицы появилась улыбка, но только не та чарующая, которая заставляла благоговеть и преклоняться, а улыбка неудовольствия, жестокая, вызывающая легкое дрожание ее верхней губы.

Потемкину хорошо известно было значение такой улыбки.

«Все, все пропало! – подумал он, бледнея как смерть.

– Еще чего-нибудь вы не имеете сказать мне, генерал?

– Смею просить, ваше величество…

– О чем?

– Милостиво даровать мне какое-нибудь назначение: или в пограничную армию, или в какую-либо губернию, – дрожащим голосом проговорил Потемкин и хотел было опять опуститься на колена, но государыня движением руки не допустила того.

– Вот что, вы просите назначения? Петербург, видно, вам наскучил. Хорошо, хорошо, я подумаю. Назначение вы получите.

В голосе императрицы слышалось неудовольствие.

– Ваше величество…

– Довольно, генерал. Кажется, вы все сказали.

Государыня дала понять Потемкину, что аудиенция кончена.

VIII

Как ошеломленный вернулся Григорий Александрович Потемкин в свою роскошно отделанную квартиру, которую занимал он невдалеке от дворца, на Невском проспекте.

Войдя в свой кабинет, он чуть не со стоном промолвил:

– Прощай, все прощай! Всему конец. Я в опале! Безумец! А я думал, мечтал о звезде своего счастья. Увы! Звезда эта поблекла преждевременно. И кто тому причиной? Кто? И что тому причиной? Красавец, богатырь, князь, он стал поперек моей дороги, он отнял мое счастье! Он заставляет меня теперь отказаться от того счастья, к которому я так давно стремился! Что же мне делать? Уйти, оставить все и на веки похоронить себя в какой-нибудь глуши? Нет, нет. Не бывать этому. Своего счастья никому не уступлю. Я хочу славы, я хочу могущества и этого я достигну во что бы то ни стало. Прочь все преграды! Я ни перед чем не остановлюсь. Я достигну цели, достигну!

– Ваше превосходительство! – приотворяя немного дверь в кабинет, робко проговорил камердинер князя Потемкина.

– Что тебе надо? Как ты смеешь лезть, когда тебя не спрашивают! – вскакивая с дивана, грозно крикнул генерал Потемкин.

– Какой-то незнакомый господин просит дозволения видеть ваше превосходительство.

– Кто такой? Что ему надо? Дурак! Я тебе сказал: не принимать!

– Я докладывал, но меня не слушают.

– Что же он нахрапом, что ли, ко мне лезет?

– Почти что нахрапом, ваше превосходительство! Никакого резона не принимает. Я говорю: генерал никого не изволит принимать, а он говорит: не твое дело, пошел доложи, меня примут.

– И я говорил правду. Ведь ты меня, Гриша, примешь? Старого товарища, однокашника? – громким голосом проговорил какой-то странный незнакомец, быстро входя в кабинет Потемкина.

Потемкин был удивлен неожиданным появлением своего старого товарища по университету, Михаила Волкова, которого он узнал с первого взгляда, несмотря на то, что более десяти лет его не видал.

– Что ты на меня таращишь глаза? Обнимай старого товарища!

– Постой… постой, – холодно было заговорил Потемкин.

– Что стоять! Я сяду, я устал. Эй, скобленое рыло! Добрую чарку вина и кусок мяса: я чертовски проголодался, – удобно располагаясь на диване, громко проговорил вошедший, обращаясь к камердинеру Потемкина, который от удивления стоял с раскрытым ртом.

– Постойте, говорю вам, государь мой! Кто вам дал право распоряжаться моими людьми?

– Простите, ваше превосходительство, ваше высокопревосходительство! Я думаю, Мишка Волков имеет на это некоторое право, – насмешливо кланяясь Потемкину, проговорил вошедший. – Эх, брат, Григорий Александрович! Не хорошо забывать старых друзей! Может, ты меня не узнал? – добавил он.

– Нет, я вас узнал, государь мой.

– А если узнал, то к чему это «государь мой»? А ты чего тут торчишь, скобленое рыло? Брысь! – топнув ногой, комически крикнул Михаил Волков.

Дворецкий Потемкина моментально исчез.

На странном госте Потемкина была надета не менее и странная одежда.

На нем был надет не то казакин, не то суконный кафтан какого-то странного покроя, полупольский, полурусский, с нашитыми спереди снурами; полы и подол, а также рукава были обложены мерлушкой. Широчайшие шаровары впрятаны в огромные сапоги. В руках он мял меховую шапку или скорее какой-то шлык.

Собою он был богатырь-детина, рослый, плечистый, с круглым, отекшим и красным от частых возлияний Бахусу лицом и с таким же носом.

Серые глаза его, окаймленные широкою бровью, были хитры и проницательны. Вечно насмешливая и полупрезрительная улыбка не сходила с толстых и мясистых губ.

До черных лохматых волос и бороды, кажется, давным-давно не касались ни щетка, ни гребенка.

– Мне желательно знать, что вам угодно и зачем вы ко мне пришли? – не скрывая своего неудовольствия, хмуро проговорил Потемкин.

– Мне угодно первое: выпить и закусить, второе – посмотреть на тебя, а в третьих – занять у тебя денег, виноват: у вас, ваше превосходительство.

– Скажите, давно вы с ума сошли?

– Слушай, Григорий, если ты таким тоном будешь со мною разговаривать, то, клянусь, я тебя поколочу!

– Выйдите вон!

– Что такое?

– Вон, говорю вам!

– Ох, Григорий, не шути! Быть тебе битому! – вставая с дивана и выпрямляясь во весь свой огромный рост, полунасмешливо, полусерьезно проговорил Волков.

– Я позову людей.

– Зови! Пусть посмотрят люди, как я тебя «дубасить» буду.

– Это черт знает, что такое!

– Не петушись, Потемкин! Садись и слушай.

– Не слушать я тебя буду, а пошлю за полицией.

– Ой-ой, как страшно! Ох, Григорий, не дури! Садись и слушай. Садись, говорят тебе.

При этих словах Михайло Волков в охапку схватил Потемкина, не посадил, а бросил его на диван, и сам сел с ним рядом.

– Сиди смирно и слушай.

Волей-неволей пришлось Григорию Александровичу покориться, потому что тяжелая лапа «приятеля» крепко держала его за руки.

– Что тебе надо? – чуть не упавшим голосом спросил у него Потемкин.

– Я уже сказал тебе, вина, закуски и денег.

– Ни того, ни другого, ни третьего ты не получишь.

– Получу, Григорий, получу, ваше превосходительство! Сам ты будешь меня угощать, сам и денег мне давать, да еще спрашивать, довольно ли?

– Едва ли когда ты этого дождешься!

– Да и ждать нечего, сейчас все будет.

– Посмотрим.

– Смотри и слушай, какое слово тебе я молвлю.

– Какое?

– А вот слушай. Появился у тебя, Григорий свет Александрович, лютый ворог, который поперек твоей счастливой дороги стал. Загородил он тебе, сердечный друг, дорогу так, что ни тпру, ни ну: сворачивай назад! Сиречь: шел ты путем-дорогой и повстречался с силою богатырем могучим, и во веки веков тебе одному не спихнуть, Григорьюшка, с той дороги того богатыря могучего. А хочется тебе убрать его, да силенки не хватает! – быстро посматривая на Потемкина, насмешливо проговорил Волков. – И про то ты, Григорий Александрович, забыл, что где силой не возьмешь, можно взять умом да хитростью, да еще деньгами, – добавил он, не спуская своего проницательного взгляда.

– Как, Михайло, ты знаешь? – как-то глухо воскликнул Потемкин.

– Знаю, ваше превосходительство, все знаю: ведь я всезнайка. Чай, помнишь, такой кличкой обзывали меня товарищи, когда мы с тобой набирались уму-разуму в нашей alma mater?

– Ты знаешь, что князь…

– Договаривай! Князь Петр Михайлович Голицын – твой непримиримый враг. Я это хорошо знаю и тебе очень хочется отделаться от него, т. е. спихнуть его с дороги, да то лихо, что князь-то богатырь, орел! Ну, где тебе с ним сладить?

– Как ты узнал? Как мог проникнуть в тайник моей души?

– Колдун я, читать умею даже то, что в твоей душе написано.

– Я никому ни слова не говорил, я ни с кем не делился тем, что у меня есть на сердце. Как же ты узнал? Как проник в глубину моей души?

– Про то, приятель, после. Теперь скажи: крепко хочется тебе убрать князька с дороги?

– Что спрашиваешь?

– А если я спрашиваю, то ты ответ держи.

– Кажись, ничего бы не пожалел, – чуть не про себя, тихо проговорил Потемкин.

– Да уж, брат, за такое дело денег жалеть нечего. На твоем месте я или кто другой также ничего бы не пожалели. Говори, сколько дашь?

– Да ты, Михайло, что?

– Я – ничего. Спрашиваю: сколько дашь мне за работу?

– За какую работу? – притворно удивляясь, воскликнул Потемкин.

– А ты, ваше превосходительство, не ломайся! Не играй со мной «комед», говори сразу, сколько дашь?

– А ты скажи, Михайло, как выполнишь, как задумал убрать князя с моей дороги?

– Тебе не все ли равно?

– Ну, нет, не все равно. Убийства я не хочу, не желаю.

– Да ты что же, ваше превосходительство, за разбойника, что ли, меня принимаешь, за подкупленного злодея? За это надо бы тебя отдубасить, ну, да черт с тобой! Прикажи подать вина и закуски: я голоден, как тысяча чертей. За чарою зелена-вина мы с тобой, ваше превосходительство, и поговорим и пообсудим, как нам князька к рукам прибрать.

– Сейчас, сейчас. Подай вина и закусок! – приотворяя дверь, приказал камердинеру Потемкин.