Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 49 страниц)

XVII

Молодой офицер Серебряков, выполняя приказание фельдмаршала, графа Румянцева-Задунайского, поспешил в Петербург.

В Петербурге, отдохнув с дороги, он отправился во дворец для того, чтобы вручить императрице Екатерине Алексеевне письменное донесение от графа Румянцева-Задунайского.

Императрица, ласково приняв посланного из армии, просила Серебрякова рассказать о состоянии наших солдат на Дунае и, удовлетворившись его обстоятельным рассказом, с своей милой, чарующей улыбкой спросила:

– Вы состоите в адъютантах при графе Петре Александровиче?

– Так точно, ваше величество!

– Сколько же времени вы состоите в этом звании?

– Только пять месяцев, ваше величество.

– Как? И в столь короткое время вы успели так хорошо познакомиться с положением нашей армии на Дунае? Это делает вам честь, господин адъютант. Графа Петра Александровича не премину поздравить с приобретением такого дельного и опытного адъютанта! – шутливым тоном проговорила государыня. – Надеюсь, вы еще проживете в Петербурге?

– Несколько дней, ваше величество.

– Так мало?

– Я должен спешить, ваше величество. На это такая воля его сиятельства, генерала-фельдмаршала.

– Граф Петр Александрович крут с вами и требует аккуратности в исполнении его приказаний? Надеюсь с вами еще увидаться, адъютант! – милостиво протягивая свою руку Серебрякову, проговорила государыня.

Счастливым, очарованным оставил кабинет великой монархии Сергей Серебряков.

Он благодарил случай, который дал ему возможность так близко видеть и говорить с императрицей.

– О, этот день будет счастливейшим в моей жизни, – думал он, возвращаясь в свою квартиру, которую он нанял на несколько дней на Невском проспекте.

Выполнив одно поручение своего главнокомандующего, Серебряков должен был выполнить еще другие два: то есть вручить письмо графа Румянцева-Задунайского генералу Потемкину и разузнать подробности о дуэли, происшедшей между князем Петром Михайловичем Голицыным и дворянином Михаилом Волковым.

Передать письмо в руки Потемкина не составило для него ни трудов, ни хлопот, но выполнить второе, то есть, разведать о роковой дуэли, было не легко.

Нельзя об этом спрашивать у самого Потемкина. К тому же Серебряков совершенно плохо его знал, да и станет ли Потемкин с ним разговаривать о дуэли?

Пришлось Серебрякову ограничиться только теми слухами, которые ходили в Петербурге об этом происшествии.

Эти слухи были совершенно различны: одни говорили, что убивший князь Петра Михайловича Голицына дворянин Волков обладал необыкновенною силою и ловкостью и был подобием Голиафа или одного из сказочных богатырей.

Другие говорили, только втихомолку, что, по их догадкам, князь-богатырь Голицын просто-напросто убит, и соучастником в этом преступлении называли Потемкина, который быстро возвышался и опять стал приближенным любимцем государыни.

С этим не мог не согласиться и сам Серебряков.

Он только не допускал мысли, что Потемкин соучастник в убийстве, и полагал, что произошла не дуэль, а убийство: в этом он был почти уверен по некоторым данным, слышанным им в Петербурге.

Отправляясь с письмом к Потемкину, Серебряков имел в мыслях вызвать его по поводу дуэли на разговор.

Не без спеси и гордости принял Потемкин посланного от графа Румянцева-Задунайского.

– Вы с письмом? – отрывисто спросил он у Серебрякова.

– Так точно, ваше превосходительство.

– Давайте.

Серебряков заметил, что Потемкин во время чтения письма менялся в лице.

Прочитав письмо, Потемкин сердито его скомкал и, бросив на пол, сказал:

– Слишком многого хочет граф Петр Александрович. В своих поступках я дам отчет Богу и государыне и больше никому. Вы слышали, господин офицер, мои слова? Передайте их графу.

– Слушаю, ваше превосходительство.

– Он слишком много берет на себя. Я, кажется, вышел из того возраста, чтобы нуждаться в наставлениях. Завистников у меня много. Я это знаю. Но до сего дня я не знал, что надо к ним причислить и его сиятельство графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского. Как мне ни больно это, но я должен сознаться в этом. Насильно мил не будешь.

– Можно мне уйти? – спросил у взволнованно расхаживавшего по своему кабинету Потемкина Сергей Серебряков.

– Можете. Ваша фамилия, кажется, ведь Серебряков?

– Точно так, ваше превосходительство.

– Граф Петр Александрович в письме еще просит меня разъяснить ему причину дуэли, окончившейся смертью князя Голицына. Скажите графу, что эта роковая дуэль причинила и мне немало горя и печали. Покойный князь Петр Михайлович Голицын был хорошим моим приятелем и другом, и я проклинаю того человека, который заставил нас оплакивать смерть князя. Поверьте, государь мой, мне очень, очень тяжело вспоминать об этом, а тем паче тяжело рассказывать. Скажите только графу, что дуэль была по всем правилам и что князь пал, сраженный пулею в сердце. Стреляли вместе. Пуля князя никакого вреда не причинила противнику, а между тем пуля противника… повторяю: лишила нас лучшего человека, лучшего гражданина и моего лучшего приятеля.

Проговорив эти слова с глубоким вздохом, Потемкин с каким-то бессилием опустился на диван.

– Смею спросить, ваше превосходительство?..

– Спрашивайте, только не про дуэль. Понимаете ли вы, это мне тяжело, слишком тяжело.

– Я только хотел спросить относительно противника покойного князя…

– Да ведь это все то же, все то же! Ну, что вам угодно?

Я догадываюсь, что его сиятельство граф поручил вам делать подобные вопросы или скорее допросы. Я бы мог вам не отвечать на них…

– Ваше превосходительство…

– Ну так и быть! Я удовлетворю любопытного графа. Как мне это ни тяжело… Слушайте!

Серебряков видел, как Потемкин волновался и менялся в лице при разговоре. Ему стало жаль его.

– Ваше превосходительство! Если вам так тяжело, то не трудитесь говорить.

– Нет, нет. Уж если я начал, то надо досказывать. Убийца – будь он проклят, стократно проклят – бесследно скрылся, когда я, пораженный смертью князя, бросился к нему, думая, что князь только ранен, и старался привести его в чувство… Но увы! Передо мною лежал лишь один холодный труп. О, ужасная, тяжелая минута! Я как сейчас вижу его спокойное, без кровинки лицо с широко раскрытыми глазами… В этих глазах я прочитал… О, это ужасно! Потемкин с отчаянием закрыл лицо руками.

Серебрякову оставалось одно: молча поклониться и выйти из кабинета будущего всесильного вельможи.

«Что с ним? Это не может быть притворством, нет! Потемкин оплакивает князя Голицына искренними слезами, или же в этом надо понимать упрек себе, своей совести. Какие мысли! А молва многих, эти слухи, но нет!.. Ложь, клевета, зависть!.. Вот что породило эти слухи и эту клевету! Но что я скажу графу Петру Александровичу? Много переслушал я различных рассказов, предположений, догадок и только… Но истинного, правдивого, ничего не узнал… Скорее в Москву поеду, в Москве как-то проще и лучше живется. Возьму отпуск продолжительный или же переведусь из гвардии и стану жить в Москве, поближе к моей милой и дорогой моему сердцу княжне. Да, да! Скорее вон из Питера!».

Таким размышлениям предавался молодой офицер по дороге в свою квартиру.

Перед отъездом он еще раз имел счастие представиться императрице.

Государыня вручила ему письмо к нашему главнокомандующему на Дунае, милостиво обласкала Серебрякова и еще раз расспрашивала его о состоянии нашего войска, благодарила за объяснения и поздравила его с чином поручика гвардии.

Счастливый Серебряков, преклонив колена, в теплых сердечных выражениях благодарил за милости монархиню.

XVII

Вновь пожалованный в поручики гвардии, Сергей Серебряков не стал засиживаться в Петербурге: его, как магнитом, тянуло в Москву.

Там находилась горячо им любимая девушка.

В то время о железных дорогах и дилижансах еще не было и слыхано; как ни спеши, как ни лети на конях, а все из Питера менее четырех суток не проедешь, и то летя на перекладных день и ночь.

Но Сергею Серебрякову пришлось пробыть в дороге почти целую неделю, да в Петербурге пробыл он дней десять, и когда вернулся в Москву, то в доме князя Платона Алексеевича Полянского произошло такое событие:

Княжна Наталья Платоновна, вопреки ее желанию, помолвлена с графом Аполлоном Ивановичем Баратынским, и назначено было ей благословение.

Сергей Серебряков приехал накануне совершения этого обряда.

Молодой гвардеец, ничего не зная, с радостным сердцем и со счастливой надеждой отправился в дом своей возлюбленной.

– Могу ли я видеть князя? – входя в приемную дома князя Полянского, спросил Серебряков у старого камердинера.

– Не знаю. Надо спросить у его сиятельства! – как-то хмуро ответил камердинер князя Полянского, Григорий Наумович.

Хмурость старого камердинера удивила Серебрякова.

Не так прежде встречал его Григорий Наумович.

– Наверно, чем-нибудь расстроен старик, – подумал Серебряков.

– Пожалуйте, просят! – как-то сухо проговорил вернувшийся в приемную княжеский камердинер.

– Григорий Наумович, что с тобой? – спросил у него Серебряков.

– А что-с?

– Ты как будто не в себе.

– Помилуйте-с, я что!.. Пожалуйте, его сиятельство вас дожидается.

Более чем сухо встретил князь Платон Алексеевич сына своего старого приятеля.

Он не подал ему руки и, окинув его суровым и презрительным взглядом, проговорил:

– Удивляюсь я, государь мой, развязности современной молодежи; скажу даже более: нахальности!

– Я… я не понимаю, ваше сиятельство… – побледнев от такой встречи, промолвил Серебряков.

– А вот сейчас поймешь.

– После всего, что ты учинил в моем доме, ты еще смеешь являться ко мне на глаза, и так развязно?

– Ваше сиятельство!.. Я не понимаю…

– Опять? Опять не понимаешь? Бестолков же ты, государь мой!

– Покорнейше прошу: объясните, ваше сиятельство!

– Прежде я думал без всякого объяснения, как только ты придешь, выгнать тебя; это сделать я хотел приказать лакеям.

– Князь! – побледнев, как смерть, воскликнул Серебряков.

– Да, да… выгнать… и ты хорошо знаешь за что!

– Нет, князь, я не знаю…

– Скажи, какой незнайка! И ты думал, ты смел мечтать быть моим зятем, мужем моей дочери! Ты имел наглость придти ко мне в дом! – сердито крикнул князь.

– Стало быть, вам, князь, все известно?

– Да, да, известно… Неблагодарный! Чем ты отплатил за все то, что я делал и для тебя, и для покойного твоего отца. Я смотрел на тебя как на близкого родственника, как на друга моего дома, и чем же ты отплатил? Ты увлек мою дочь! Да, увлек. Любви я тут не допускаю. Для тебя княжна Наталья Платоновна завидная партия! Ты забыл, мой милейший, кто она и кто ты!

– Позвольте, ваше сиятельство…

– Ни слова. Теперь твоя очередь слушать, что я стану говорить.

Чтобы завтра же тебя не было в Москве, слышишь: завтра же! Иначе ты заставишь меня принять крутые меры. Ты думаешь, что опальный князь Полянский бессилен, и он будет рад теперь первого встречного назвать своим зятем? Ошибся, господин офицер: еще князя Полянского не все забыли… И найдутся сильные люди, которые вступятся за него!.. И вот даю тебе совет за благо убраться из Москвы, иначе… иначе… вместо армии ты попадешь в крепость, а может быть, и в Сибирь.

Проговорив эти слова, князь Полянский залпом осушил стакан холодной воды.

– Вы много говорили, ваше сиятельство… Дозвольте ж и мне вам сказать несколько слов! – задыхающимся от волнения голосом сказал Сергей Серебряков.

– Говори, только покороче.

– Ваше сиятельство!.. Я вас не узнаю… Вы ли родовитый князь Платон Алексеевич Полянский, добрый, снисходительный, гуманный… Вы ли угрожаете мне крепостью, Сибирью? За что?.. Что я сделал? Неужели за то, что я так крепко, так сердечно полюбил вашу дочь! Положим, я не пара княжне, род мой много ниже рода князей Полянских. Я беден, я не знатен… Да ведь разве любовь-то разбирает это, ваше сиятельство?!. Я терпеливо перенес, выслушал. Все это я могу забыть; но не забуду того вашего попрека, что вы изволили мне сказать, будто в вашей дочери я вижу для себя завидную партию! Князь, мне не нужны ни титул, ни богатство, а мне нужна чистая, святая любовь, которую мне ваша дочь, княжна Наталья Платоновна, и подарила…

– Как ты смеешь мне говорить про это? – побагровев от злости, крикнул князь.

– Да, князь! Ваша дочь меня любит, и я тем безмерно счастлив!..

– Негодяй!.. Я убью тебя!..

– Успокойтесь, ваше сиятельство, пожалейте себя! Вот вода, она вас успокоит! – хладнокровным голосом проговорил Серебряков и подал стакан взбешенному, разгневанному князю.

– Вон, вон! Говорю тебе!

– Не кричите, князь, я и так уйду. Прощайте!

Серебряков направился к двери.

– Стой!.. Слушай!.. Если ты кому скажешь или хвалиться станешь, что любит тебя моя дочь, то знай: я отыщу тебя на дне морском. Ты жизнью поплатишься мне за эту похвальбу! Помни: князь Платон Полянский слов на ветер не бросает, а как он скажет, так и быть тому.

– Напрасно вы пугаете меня, князь. Никаких ваших угроз я, право, не испугаюсь. Но хвалиться любовью ко мне княжны Натальи Платоновны я никому не буду и не потому, чтобы я испугался этих угроз, а потому, что я так люблю княжну, так благоговею перед нею, что делиться тем святым чувством, которое я имею к княжне, я ни с кем не буду, – с чувством ответил Серебряков.

– Ступай! – махнув рукой, с бессилием сказал князь Полянский.

– Прощайте, ваше сиятельство! На прощанье я вам скажу еще несколько слов. Не знал и не думал я, что ради предрассудка вы станете губить свою дочь. Неужели вы думаете, что вашей дочери нужны графство, богатство? Пожалейте ее, ваше сиятельство! Она молода и прекрасна, зачем же вы хотите губить ее жизнь, за что вы разбиваете ее счастие? Вы не любите своей дочери, ваше сиятельство.

– Вон, вон!.. Или я позову людей! – вне себя крикнул князь.

– Зачем кричать? Люди не нужны. Зачем срамить себя и меня? Я ухожу, и рассудит нас с вами Бог.

XIX

Как узнал князь Платон Алексеевич Полянский о любви своей дочери к Серебрякову.

Граф Аполлон Иванович Баратынский, старый холостяк, безвыездно проживавший в своей роскошной подмосковной усадьбе, страстно влюбился в красавицу княжну, увидя ее как-то на балу у московского генерал-губернатора.

Граф Баратынский давно был знаком с князем Платоном Алексеевичем и вскоре после бала приехал к нему с визитом.

Во время разговора старый граф с большим увлечением хвалил красоту княжны и говорил, что тот человек, который будет мужем Натальи Платоновны, – счастливейший человек в мире.

Князь Полянский, слушая похвалы, расточаемые графом его дочери, думал.

– Вот ты бы взял да посватался: я бы за тебя Наташу с радостью выдал. Лучшего жениха для дочери я и не желал.

Граф Баратынский, как бы угадывая мысли старого князя, проговорил:

– А что бы вы, ваше сиятельство, Платон Алексеевич, сказали, если бы я взял да посватался за княжну Наталью Платоновну?

Князь вспыхнул от удовольствия и, несколько подумав, проговорил:

– Я бы ответил, что с радостью с графом Аполлоном Ивановичем готов бы был породниться.

– И вы, князь, говорите это всерьез?

– Неужели шучу. Такими словами, граф, не шутят.

– Так вы, князь, согласны выдать за меня свою дочь?

– Я уже вам сказал про то.

– Знаете ли, князь Платон Алексеевич, а я ведь больше за тем к вам и приехал. Красота княжны Натальи Платоновны совсем меня очаровала. Положим, я не молод, но это нисколько не помешает мне любить с юношеским пылом красавицу княжну. Вам, князь, хорошо известно мое положение в свете, так же хорошо известно и мое богатство. Я постараюсь сделать вашу дочь по возможности счастливой. Я окружу ее большим вниманием, я буду предупреждать ее малейшее желание и надеюсь этим заслужить ее любовь.

Я буду рабом вашей дочери, князь, а она моей повелительницей, – с юношеским воодушевлением проговорил старый холостяк.

– Вы слишком многое хотите, граф, дать моей дочери взамен ее любви. Она воспитанная, благоразумная девушка, скоро привыкнет к вам, а от привычки один шаг и до любви.

– Только согласится ли княжна быть моей женою?

– Об этом не беспокойтесь. Повторяю, что моя дочь настолько благоразумна, что не выйдет из моего повиновения.

– Если бы это так было, князь!

– Так и будет, надейтесь. Я сегодня же переговорю с дочерью. Завтра вы приедете и получите ответ.

Граф Баратынский со счастливой надеждой оставил роскошный дом князя Полянского.

– Я должен с тобою говорить, Наташа.

– Я вас слушаю, папа.

– Ты знаешь, как я тебя люблю, как забочусь о твоем счастии, о твоем благополучии.

– О, да, папа, я это знаю и так вам благодарна.

Красавица княжна не могла не удивиться, для чего отец ей все это говорит.

– Я с тобой, Наташа, не хотел бы никогда, никогда расставаться…

– А разве это нужно? Разве мне предстоит расстаться с вами, папа? – от испуга меняясь в лице, спросила у отца княжна.

– Да, моя милая дочь, придется нам расстаться. Ты теперь в таких летах, что необходимо подумать и о твоей будущности; одним словом, ты должна выйти замуж.

– Как, папа, «должна»?

– Ну, да, как делают и другие девушки.

– Я не хотела бы, милый папа, с вами расставаться никогда, никогда.

– Да, но что ж делать! Девки – товар незалежий, – как говорят простые люди. Жениха я уже тебе подыскал…

– Как – уже подыскали?

– Точнее скажу тебе, Наташа: я и не искал его, он сам нашелся.

– Кто же?

– Ты его знаешь: ты еще с ним так недавно танцевала на балу у генерал-губернатора.

– Я со многими кавалерами танцевала…

– Граф Аполлон Иванович просит твоей руки, Наташа.

– Граф Баратынский? Возможно ли, папа? – испуганно воскликнула княжна Наташа.

– Да, он. Ты, вероятно, Наташа, сама сознаешь, что граф Баратынский – жених завидный и партия для тебя самая подходящая.

– Но, папа, ведь он мне в отцы годится: ему сколько лет?

– Сколько ему лет, доподлинно не знаю, потому я на крестинах у него не был, каши не ел. Одно только скажу: лучшего зятя, а тебе мужа я и не желаю. Граф богат, знатен: тебе неплохо будет жить с таким мужем.

– Папа, милый папа! Не невольте меня, я не хочу замуж, – умоляющим голосом, со слезами на глазах проговорила княжна-красавица.

– Что это такое? Слезы?.. Оставь Наташа, ты знаешь, я этого не терплю; будь благоразумна, дитя мое, и верь, что я забочусь о твоем счастии. Графа Аполлона Ивановича я нахожу для тебя блестящей партией; я уже изъявил ему свое согласие, тебе остается подтвердить его. Ни слез, ни возражений, чтоб я не видал и не слыхал! Завтра приедет граф, ты его примешь; он тебе сделает формальное предложение. Ты, как благоразумная девушка, предложение это примешь, это мое непременное желание. Слышишь ли, Наташа, – непременное!

– Хорошо, папа, я… я… исполню ваше желание.

– Я знал это, Наташа, ты послушная дочь. Ты будешь счастлива с графом Аполлоном.

– Папа, об одном я вас только прошу и умоляю, не торопитесь свадьбой. Дайте мне еще пожить с вами, не отталкивайте меня от себя.

– Бог с тобой, Наташа, кто тебя отталкивает? Повторяю, я забочусь о твоем счастьи. Относительно свадьбы: ее можно отложить на полгода и более.

На другой день приехал граф Баратынский и сделал официальное предложение княжне Наталье Платоновне.

Княжна, бледная, как смерть, дрожащим голосом ответила, что принимает предложение, и протянула старому графу руку, которую тот страстно поцеловал.

И таким родом граф Аполлон Баратынский и княжна Наталья Платоновна стали жених и невеста.

Князь Полянский хотел было отложить свадьбу на несколько месяцев, но жених-граф на это не соглашался и просил ускорить свадьбу.

– Не томите меня так долго, князь, нареченный мой тестюшка! К чему откладывать счастье, когда оно так близко?

Я покорнейше бы вас просил сыграть свадьбу в этом мясоеде, – промолвил граф Баратынский.

– Едва ли, граф, успеем: ведь мясоеда осталось только пять недель.

– Что же? Времени довольно. Через три-четыре недели назначаем свадьбу, а благословение хоть на днях.

– Ох, тороплив же ты, граф Аполлон Иванович!

– Повторяю, ваше сиятельство, зачем же откладывать счастье? Я так полюбил княжну, что ни сказать, ни описать своей любви я не в состоянии.

– И не надо, граф. Хорошо. Благословение мы назначим на этой неделе, ну а свадьбу, как ты хочешь, придется отложить.

– Зачем откладывать, ваше сиятельство?

– Не успеем. Да и княжна меня просила отложить свадьбу.

– Что делать? Придется немножко потерпеть.

Назначен был день обручения.

XX

Богатый и родовитый граф Аполлон Иванович Баратынский проживал, как уже сказано, в своей роскошной подмосковной усадьбе «Райки».

Усадьба эта находилась верстах в пятнадцати от Москвы и по-своему местоположению, весьма красивому и живописному, вполне оправдывала свое название.

Огромный каменный дом-дворец с колоннами, с портиками служил немалым украшением усадьбы.

Прямо от дома шла густая аллея до самых ворот графской усадьбы.

Ворота каменные со львами, которые в своих лапах держали герб князей Баратынских.

Чугунная решетка красивой работы отделяла огромный сад графа от парка, разбитого по-английски.

В саду было очень много мраморных статуй итальянской работы, много затейливых мостиков, перекинутых через рвы и ручейки, всевозможных архитектурных стилей беседок.

В саду же находился очень красивый и поместительный каменный театр, в котором графские крепостные, под руководством немецких и итальянских балетмейстеров и капельмейстеров, разыгрывали различные балеты и пантомимы.

Граф Аполлон Иванович был страстный балетоман. В корифейки обыкновенно выбирались самые красивые девушки из окрестных сел и деревень, принадлежащих графу.

Бедных Акулек, Машек и Сашек отрывали от семьи, увозили в графскую усадьбу и отдавали «в переделку» балетмейстерам.

И эти Акульки, Сашки и Машки по прошествии трех мучительных для них лет появлялись перед графскими гостями в позах различных воздушных фей, сильфид, пастушек и так далее.

Графские гости награждали их громкими аплодисментами, дарили им конфеты и прочие сласти. Но как горько становилось от этих сластей бедным отторгнутым от семей девушкам.

Из своих корифеек и балерин граф составлял себе гарем и угощал своих гостей различными вакханалиями и афинскими вечерами.

Грубый, требовательный в отношении к своим крепостным, он подчас даже бывал жесток.

Присутствуя на репетициях, он собственноручно хлестал длинным хлыстом своих корифеек и балерин за дурное исполнение какого-нибудь мудреного па, и нередко на репетиции звуки оркестра заглушались рыданием и горьким плачем.

Доставалось от графа и крепостным музыкантам за какое-нибудь малейшее отступление.

Вообще, граф Аполлон Иванович не любил баловать своих крепостных, и барская расправа на конюшне происходила чуть не всякий день. Граф Баратынский в царствование Елизаветы Петровны занимал довольно видное положение при дворе, и продолжалось это в течение многих лет.

В конце своего царствования Елизавета Петровна невзлюбила графа Баратынского.

Всесильные недруги графа воспользовались этим и стали наговаривать на него, находя во всем его недостатки, так что графу Аполлону Ивановичу пришлось проститься с Петербургом и с двором и, подобно князю Полянскому, уехать в Москву.

Старый холостяк, увидя юную красавицу, княжну Наталью Платоновну, «воспылал» к ней чуть не юношескою любовью.

Корифейки и балерины ему, как видно, прискучили, и вот граф Баратынский решил жениться на княжне-красавице.

Получив согласие князя Полянского, он сделал формальное предложение и самой княжне.

Вот какими словами ответила княжна Наталья Платоновна на выспреннюю, чуть не ораторскую речь своего жениха.

– Граф, я должна принять ваше предложение: этого хочет мой папа.

– А вы? Вы сами, княжна?

– Вы хотите, граф, чтобы я вам ответила откровенно?

– Ну, разумеется.

– Так знайте, что я становлюсь вашею невестою против своего желания. Я не могу вас любить, граф, простите. Вы желали услыхать от меня откровенность, вы узнали ее.

– Как ни тяжело отозвались ваши слова на моем сердце, но надежда на будущее укрепляет меня, ободряет! – меняясь в лице, проговорил старый холостяк.

Он никак не ожидал услышать от княжны такие откровенные слова.

– Вы надеетесь на будущее, граф? На какое? – после некоторой задумчивости спросила у него княжна.

– Я надеюсь заслужить вашу любовь, княжна Наталья Платоновна!

– Не надейтесь, граф.

– Как? – широко раскрывая от удивления глаза, воскликнул Баратынский.

– Я вас никогда не полюблю.

– Послушайте, княжна…

– Не сердитесь, граф. Вы сами вызвали меня на откровенность.

– Однако эта откровенность, княжна, заходит за пределы.

– Что делать? Я должна была вам это сказать.

– Но я все же надеюсь, княжна, заслужить вашу взаимность. Я сознаю, что стар для вас, но это нисколько не помешает любить вас и угождать вам. Я окружу вас своим вниманием, вы будете моею повелительницею. Малейшее ваше желание будет моим законом. И этим, княжна, я надеюсь заслужить хоть маленькое ваше расположение, а за расположением придет и любовь.

– Вы слишком самонадеянны, граф. Пока еще можно, граф, откажитесь от меня. Разве мало в Москве красивых, знатных девушек? Выберите себе другую.

– Вы жестоки, княжна! Я люблю вас, одну вас, а вы говорите о другой.

– Полноте, граф! В ваши лета серьезной любви я не допускаю. Вы любите меня как красивую вещь, как игрушку.

– Что вы говорите, княжна?

– То, что подсказывает мне мое сердце. Так вы не хотите, граф, от меня отказаться?

– Разве от блаженства отказываются?

– Повторяю вам: я не люблю вас.

– А я также повторяю вам, княжна, что я заслужу вашу любовь.

– Но что ж мне делать, что делать! – как-то беспомощно, со слезами на глазах воскликнула княжна.

– Покориться судьбе, княжна.

– Граф, уж я вам сказала, что не люблю вас, и вы все-таки хотите, чтобы я была вашею женою? – решительным голосом, как бы что-то обдумав, спросила княжна у Аполлона Ивановича.

– О, это мое непременное желание!

– Ну, так знайте ж, я люблю другого! – вся вспыхнув, резко сказала княжна.

– А кто этот другой, кто сумел завладеть вашим сердцем? – совершенно спокойно спросил у княжны граф Баратынский.

– Это вам все равно, кого бы я ни любила!

– Пожалуй, что и так! Я не буду, княжна, допытываться, кто мой соперник; также не могу вам приказать не любить его. Чтобы сделать это, надо иметь право мужа, которое, надеюсь, у меня и будет.

– Тщетная надежда, граф!

Спокойствие Баратынского, с которым он говорил, его хладнокровие, его самоуверенность и настойчивость – все это сердило княжну и вызывало на те резкие слова, которые она как бы против своей воли должна была высказать.

– Этой надежды я, княжна, не потеряю! – проговорив эти слова, граф Аполлон Иванович церемонно поклонился княжне и вышел.

Он торопился на половину князя Платона Алексеевича, чтобы сообщить ему все то, что он слышал от его дочери.