Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 49 страниц)

XXXIV

– Здорово, Егор, когда прибыл! – спросил ласково князь Платон Алексеевич у вошедшего в его кабинет старика-приказчика.

– Только сейчас, ваше сиятельство, – кланяясь своему господину чуть не до земли, ответил ему Ястреб.

– Поди устал с дороги; ведь не мало проехал.

– Ничего нашему брату не делается, не извольте беспокоиться, ваше сиятельство.

– Ну, как княжны?

– В вожделенном здравии находятся, – ваше сиятельство. Их сиятельство изволили прибыть вдруг, нечаянно… в дому непорядок застали.

– Какой?

– Горницы были не приготовлены для их сиятельств.

– Но ведь ты не знал, что княжны приедут, потому и не приготовил.

– Так точно, ваше сиятельство…

– Ты, Егор, слышал, зачем я потребовал тебя в Москву? – после некоторой задумчивости спросил у старика-приказчика князь Полянский.

– Слышал, ваше сиятельство.

– Я хочу послать тебя в мою казанскую вотчину… Ты будешь получать от меня жалованье вдвое больше того, которое получал, управляя ярославской усадьбой.

– Всепокорнейше благодарю, ваше сиятельство.

– Не в благодарности, старик, я нуждаюсь, но в твоей преданности, – возвышая голос, как-то значительно проговорил князь Платон Алексеевич.

– Я и то завсегда, ваше сиятельство, готов.

– Ладно, старик. Я знаю, ты верен мне и предан, то и другое я уже испытал и за сие тебе большое спасибо!..

– По гроб я верный раб вашего сиятельства.

Егор Ястреб, тронутый словами и ласкою князя Платона Алексеевича, повалился ему в ноги.

– Встань и слушай, Егор!..

– Слушаю, ваше сиятельство…

– У меня есть злейший враг.

– Прикажите, ваше сиятельство, я, как ваш верный пес, глотку ему перегрызу.

– Перегрызешь, Егор?

– Перегрызу, ваше сиятельство.

– Ну, этого покуда делать не надо… ты только будешь стеречь его, зорко стеречь.

– Слушаю, ваше сиятельство.

– В моей вотчине, что под Казанью, есть под домом каменные подвалы. В них мой дед покойный сажал непокорных и провинившихся рабов. Вот в одном из таких подвалов и буду я морить моего лютого врага. Я осудил его на вечное заточение. Он до смерти будет сидеть в подвале, не отличая дня от ночи… пищею его будет только хлеб и вода. Для всех он должен умереть… ты понимаешь, что я говорю, понимаешь ли? – не спросил, а как-то крикнул князь Полянский, пронизывая своим грозным взглядом Егора Ястреба.

Хоть и не робок и бесстрашен был старик-приказчик, а все же задрожал как-то невольно, при взгляде на князя, слыша его грозные слова.

– Понимаю, ваше сиятельство.

– Ты, старик, да я только будем знать, что в заточении находится у меня не крепостной мой раб, а некий дворянин, офицер… Дворовых, что в казанской моей вотчине находятся, да их и немного, кажись, только человек пять, ты заместишь теми дворовыми, которые с тобой поедут из Москвы. Их шестеро… они мне верны и преданы. Шестеро дворовых тоже будут знать, кого я держу в подвале. Управлять казанской вотчиной будешь ты. А главное, ты должен стеречь моего ворога… На тебя я полагаюсь…

– Будьте спокойны, ваше сиятельство, вашего ворога я из своих рук не выпущу, так и сгинет он у меня.

– Убийства я не хочу; пусть он умрет своею смертью.

– Зачем убивать, ваше сиятельство, и сам он скоро ноги протянет от жизни в душном, сыром подвале.

– В плотно закрытом возке ты повезешь его в Казань безостановочно; дорогою его никто не должен видеть…

– Слушаю, ваше сиятельство.

– Скачи во всю прыть… Коней не жалеть; для смены возьми, старик, три пары коней. Хоть всех их загони, но скорей доставь на место моего ворога. Шестерых дворовых в подручные тебе отдаю; они будут слушаться тебя как меня и исполнять твою волю как мою… Понимаешь?

– Так точно, ваше сиятельство.

– Еще, чтобы дворовые ни единым словом не обмолвились, что в подвале томится некий офицер. Скажи им, чтобы держали язык на привязи; и горе тому, кто из них проболтается…

– Помилуйте, ваше сиятельство, разве кто посмеет?

– Ты выедешь, Егор, нынче ночью и, как я уже сказал, скачи безостановочно. При малейшей попытке моего ворога бежать, убей его! То же скажи моим именем и тем дворовым, которые с тобой поедут.

– Слушаю, ваше сиятельство… Осмелюсь просить у вашего сиятельства…

– Что такое?

– Какое последует распоряжение от вашего сиятельства относительно моей старухи, жены? – робким голосом спросил у князя Полянского Егор Ястреб.

– Твоя жена приедет к тебе после. Кажется, у тебя есть дочь?

– Приемыш, ваше сиятельство.

– Все равно. Они спустя немного приедут, и все твое добро прикажу с ними отправить.

– Премного благодарен вашему сиятельству.

– Только гляди, старик, не моги доверять им мою тайну… Ни твоя жена, ни приемыш не знали бы и не ведали, что в подвале сидит офицер.

– Помилуйте, ваше сиятельство, разве можно про то бабам говорить; народ они куда болтливый.

– Ну, то-то, гляди! В великом секрете надо сие иметь. Узнает кто, проведает, что мы в плену держим офицера, тогда беда!.. И ты, и я… Будем строго отвечать за сие, – проговорив эти слова, старый князь замолчал и погрузился в размышление. Думал он о своем приказе держать офицера, Сергея Серебрякова, в подвале, в душном, сыром, куда никогда и ниоткуда не проникает дневной свет… В подвале вечная, непроглядная мгла… На такую-то ужасную жизнь им осужден молодой офицер.

Как ни суров был родовитый князь Платон Алексеевич, хоть имел он и железную волю, все же и в его неподатливом сердце шевельнулась жалость к некогда им любимому Серебрякову, которого он считает теперь своим злейшим врагом.

«Да и враг ли он мне? Скорее Серебряков себе враг, а не мне! Вся вина его в том, что он полюбил мою дочь… Полюбил без разбора. Он молод, а сердце не разбирает… Виновнее его моя вероломная дочь… Как она решилась, будучи невестой другого, идти на свидание к Серебрякову? Она должна была отклонить это свидание и тем спасла бы Серебрякова от мучительной жизни, которая предстоит ему впереди… Выпустить Серебрякова теперь я не могу, в охранение себя от большой беды… Если бы он и совсем не был виновен, то и тогда я не должен его выпускать… Жалоба Серебрякова на меня, во-первых, повлечет за собою мое окончательное падение и очернит мое, ничем не запятнанное имя; и еще через сие, моя единственная дочь, обесславленная, должна навсегда оставаться в девках… Нет… Я не допущу до сего ни себя, ни дочь… Пусть лучше погибнет Серебряков, если он сам на погибель пошел», – таким думам предавался самолюбивый князь Полянский.

Так прошло несколько минут в совершенном безмолвии.

Старик, Егор Ястреб, не смея прервать размышление князя, стоял молча.

– Я, кажется, старик, приказал тебе носить к заключенному суровую пищу – хлеб и воду, так ведь? – прерывая свое размышление, спросил у приказчика князь Полянский.

– Так точно, ваше сиятельство.

– Сей свой приказ я отменяю… Я, памятуя заповедь Христосу, не хочу быть жестоким и к врагу моему… Ты будешь давать пищу заключенному такую, какую будешь есть сам… Понял?

– Понял, ваше сиятельство, будет исполнено, – с низким поклоном ответил Егор Ястреб, удивляясь перемене князя.

– Будешь изредка давать ему для поддержания сил вина.

– Слушаю-с…

– Отменяю также приказ держать офицера в неволе…

– Как, ваше сиятельство?

– Слушай! В верхнем жилье моего дома, в казанской вотчине, есть горница, или скорее кладовая, в одно окно с железной решеткой… Мой покойный дед безвыездно жил в казанской вотчине, и горница с окном за железной решеткой служила ему кладовой, в ней стояли сундуки и укладки с разным добром. Теперь в той горнице, чай, ничего нет, вот в нее-то, старик, ты и посади офицера, – голосом, не допускающим возражения, проговорил князь Платон Алексеевич.

– Будет исполнено, ваше сиятельство.

– Но чтобы из той горницы его никуда не выпускать, понял?..

– Так точно, ваше сиятельство.

– И день, и ночь держи его под замком.

– Слушаю, ваше сиятельство.

– Ступай, старик, до ночи отдохни, а ночью в путь. Твои труды и служба даром не пропадут, ступай.

Была глубокая ночь, когда со двора князя Платона Алексеевича Полянского выехала наглухо закрытая, в виде кареты, колымага, запряженная в четыре лошади, позади колымаги ехала простая тележка с шестью дворовыми князя Полянского, к телеге были привязаны еще четыре лошади для смены.

В колымаге сидел бедняга Сергей Серебряков с бледным исхудалым лицом, с ним рядом помещался суровый и молчаливый старик Егор Ястреб. Под его охраной, а также и под охраной вооруженных дворовых везли гвардейского офицера в заключение в отдаленную казанскую усадьбу князя Полянского.

Несколько дней князь Платон Алексеевич томил Серебрякова в подвале своего дома, имея ключи от этого подвала всегда при себе.

Граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский только погрозил обыскать дом князя Полянского, но не обыскал, а если бы он привел в исполнение свою угрозу, то, пожалуй, нашел бы своего злополучного адъютанта, сидевшего в подвале.

У Серебрякова, как уже знаем, находилось важное письмо императрицы Екатерины Алексеевны, писанное рукой самой государыни к графу Румянцеву-Задунайскому.

Граф не хотел позорить обыском заслуженного родовитого князя Полянского, еще не хотел полного с ним раздора и стал стараться «замять» дело об исчезновении гвардейского офицера Серебрякова.

«Надоело мне до смерти возиться с сим загадочным делом. С князем Платоном ссориться я не желаю, оглашать, что его дочь княжна бегала ночью на свидание к офицеру, тоже не хочу. Не хочу позорить девичье имя. Если Серебряков и попался в руки князя Платона, то убийства он не учинит, памятуя страшный, непрощенный грех, а только маленько его поучит. Да и за дело. Не смущай девок: я то же бы на месте князя Платона сделал; ни дочери, ни дочернину сердечному дружку повадки бы не дал, обоих бы поучил. Так и князь Платон, подержит Серебрякова в своих руках и выпустит на свободу. В ту пору и письмо, что изволила мне писать государыня, от него отберем, так я и ее величеству доложу: «офицер Серебряков, несмотря на все принятые мною меры, найден не был… Пропал, мол, бесследно… Подозрения в убийстве его я никакого не имею… Если офицер Серебряков жив, то он найдется, хоть и не скоро, а все же найдется… А если он насильственною смертию окончил свое земное поприще, то нам одно осталось: его поминать», – так вот я и доложу ее величеству… Знаю, погневается на меня государыня, ну да что поделаешь, «где гнев, тут и милость».

Так было решено дело о Серебрякове генерал-фельдмаршалом графом Петром Александровичем Румянцевым-Задунайским.

Перед своим отъездом в Петербург граф потребовал к себе сыщика Мишку Жгута.

Как ни храбр был Жгут, а все же, переступая порог важного вельможи, побледнел как смерть и, отвесив земной поклон графу Петру Александровичу, остановился в дверях как вкопанный.

– Ведаешь ли ты, господин важный сыщик, зачем я позвал тебя? – пристально посматривая на струсившего Мишку Жгута, насмешливо проговорил ему граф Румянцев-Задунайский.

– Никак нет, ваше сиятельство, – изгибаясь колесом, ответил дрожащим голосом сыщик.

– Да не кланяйся, ведь ты своим лбом не прошибешь в моей горнице пол.

– Я… я, ваше сиятельство…

– Ладно, слушай и наматывай себе на ус, что я стану говорить: поляк Зорич в остроге перед пыткой повинился…

– Как, ваше сиятельство? – побледнев как смерть, воскликнул Мишка Жгут.

Мы уже знаем, что Мишка взял с Зорича большую взятку и дал ему время бежать из Москвы, а на требование графа Румянцева-Задунайского разыскать и представить ему Зорича «живым или мертвым» хитрый Жгут «предоставил» графу для допроса подложного Зорича, т. е. поляка Ветринского, пропойцу и шулера, который ради денег готов на все.

Мишка Жгут потому-то страшно испугался, когда граф Румянцев-Задунайский сказал, что поляк перед пыткой во всем повинился.

– Ну да, Зорич показал, что он оклеветал дочь князя Полянского, облыжно на нее сказал и что офицер Серебряков пошел с постоялого двора не на свидание с княжной, как поляк говорил прежде, а неизвестно куда.

Это было и на самом деле: граф Петр Александрович, угрожая мнимому Зоричу лютою пыткою, заставил его показать так, как он хотел…

«Вот что!..» – у Мишки Жгута отлегло от сердца. Он думал, что мнимый Зорич из боязни перед пыткою не сказал ли свою настоящую фамилию и что он есть за человек.

– Негодяя поляка, который осмелился очернить князя Полянского и его дочь, я приказал в 24 часа выслать из Москвы, лишив его навсегда права жить в столицах. А ты, главный сыщик, подвергнешься еще большему наказанию, если осмелишься давать волю своему языку и взводить, подобно поляку, небылицы на многоуважаемого князя Платона Алексеевича Полянского, – погрозив на сыщика, внушительным голосом проговорил ему граф Петр Александрович.

– Помилуйте, ваше сиятельство, ни единого слова не промолвлю…

– То-то, смотри: «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами».

– Больше никаких приказаний от вашего сиятельства не будет?

– Один мой приказ тебе: забудь, что княжна Полянская выходила на свидание к офицеру Серебрякову, ступай!

– Слушаю, ваше сиятельство, – Мишка Жгут, радуясь, что так дешево отделался от грозного графа, поторопился от него уйти.

А на смену сыщику в кабинет графа вошел своей величавой походкой князь Платон Алексеевич.

Граф никак не ожидал видеть у себя князя Полянского и очень обрадовался его приходу.

– Князь Платон Алексеевич, спасибо! Вот уважил!.. Спасибо! Не ждал, не гадал, а он тут как тут, – идя навстречу с распростертыми объятиями к своему старому приятелю, веселым голосом проговорил граф Румянцев-Задунайский.

– Я к тебе, граф Петр Александрович, пришел с повинной: погорячился я в ту пору, как ты у меня был…

– Мало ли что бывает, князь!.. Что старое вспоминать! Чай, тебе известна поговорка: «Кто старое помянет, тому глаз вон».

– Уж ты, пожалуйста, граф, не клади на меня гнева… Нрав у меня такой крутой.

– Да полно, полно, князь Платон Алексеевич, я все давно забыл, одно лишь помню, что ты мой старый друг и благоприятель.

– Стало быть, граф вражды между нами как не бывало?

– И спрашивать нечего, князь… место ли вражде, где искренняя дружба… А я думал сам к тебе поехать, проститься: ведь я в Питер еду.

– Когда?

– Да дня через два-три…

– Так скоро… А я было думал, ты, граф, на свадьбе попировать не откажешься…

– На какой свадьбе? – удивляясь, спросил у князя Полянского граф Петр Александрович.

– Да ведь я дочь замуж выдаю за графа Аполлона Ивановича Баратынского, разве ты не знаешь? Не слыхал?

– Где же мне знать… впервой слышу… и скажу тебе, князь Платон Алексеевич, откровенно, не посетуй на меня: ведь Баратынский совсем не пара твоей дочери, княжне Наталье… Годен ей он в отцы, но не в мужья. Сам суди, ну какой он будет муж…

– Знаю, верно, старенек он; да где же молодых подберешь… а граф Баратынский знатен и богат…

– Прибавь еще, стар и развратен, ведь у него в усадьбе чуть не гарем…

– То было прежде, может быть, но только не теперь, – в словах князя Полянского прозвучала нотка неудовольствия и раздражения.

– Ты, пожалуйста, князь, на меня не сердись. Ведь я привык всякому «резать в глаза правду-матку»… Если бы меня спросил и сам граф Баратынский насчет своей женитьбы: то я бы ему так ответил: «Не блажи, граф, не заедай девичью жизнь, или тебе не хватает крепостных баб да девок»? А за приглашение на свадьбу, князь, тебе большое спасибо!.. Попировал бы с радостью… да надо в Питер ехать, к государыне, – так проговорил своему старому приятелю граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский.

Как решился спесивый князь Полянский ради примирения приехать в дом графа Румянцева-Задунайского?

С какою целью он то сделал?

А вот как.

Князь Платон Алексеевич приехал под предлогом пригласить графа Петра Александровича на свадьбу своей дочери; этой свадьбой он хотел графа окончательно сбить с толку и заставить не верить начинавшему ходить по Москве слуху, что княжну Наташу насильно отдают за графа Баратынского и что она любит другого.

– А скажи, князь Платон Алексеевич, мне откровенно: дочь твоя, княжна Наталья Платоновна, охотою идет замуж за Баратынского?

– Граф, а тебе разве это знать необходимо?

– Положим, необходимости нет. А все же любопытно.

– Изволь, граф Петр Александрович, я удовлетворю твое любопытство: моя дочь привыкла исполнять мою волю, мое желание.

– Из твоих слов, князь, видно, что княжна не с охотой идет за Баратынского.

– Не знаю, о том у ней я не спрашивал. Я только сказал дочери, что нашел ей в мужья графа Баратынского, – холодно ответил своему старому сослуживцу князь Полянский.

– Тебе, князь, не жаль дочери-то?

– Что за вопрос странный!..

– Странного в моем вопросе, князь, мало… Если бы я не имел расположения к тебе и к твоей дочери, то не спросил бы.

– За расположение, граф, тебе спасибо!.. А твой вопрос назвал я странным потому, что какой же отец не любит своих детей, не заботится об их счастии?

– Есть, князь, и такие отцы, которые ради пустого тщеславия или ради предрассудка губят, не сознавая сами того, своих детей.

– Надеюсь, меня к таким отцам ты не причисляешь?

– Прости, причисляю…

– Меня? – с удивлением воскликнул князь Полянский.

– Тебя, князь…

– Вот как… Впрочем, граф Петр Александрович, ты волен смотреть на меня какими хочешь глазами! – в словах Полянского прозвучала ирония и гнев.

– Ты, пожалуйста, князь Платон Алексеевич, на меня не претендуй. Говорю я с тобой как со старым моим товарищем и сослуживцем.

– Граф, я хорошо понимаю и ценю твои слова.

– Это, князь, уж твое дело.

– Оставим, граф, про сие говорить. Ты лучше скажи что-нибудь новенькое про своего адъютанта Серебрякова.

– Новенькое? – возвышая голос и пристально посматривая на князя Полянского, переспросил у него Румянцев-Задунайский.

– Да, граф… Напал ты на его след или нет? – совершенно спокойно промолвил князь Платон Алексеевич.

– Нет… Офицер Серебряков или угодил к своему недругу в руки, или его и в живых нет.

Граф Румянцев-Задунайский и верил, и нет, что его адъютант находится в руках князя Полянского, и опять поднимать об этом вопрос он избегал; как уже знаем, не хотел заводить спора или ссориться с князем Полянским.

Князь Платон Алексеевич, пробыв некоторое время у графа Румянцева-Задунайского и дружески с ним простившись, уехал к себе.

XXXV

В доме князя Полянского шло спешное приготовление к свадьбе княжны Натальи Платоновны.

В девичьей дворовые портнихи и белошвейки от ранней зари до позднего вечера сидели за спешной работой.

Готовилось приданое княжне; но ее самой в Москве не было: она с теткой, княжной Ириной Алексеевной, продолжала жить все в ярославской усадьбе, под строгим и бдительным надзором княжеского камердинера Григория Наумовича.

Князь Полянский торопился теперь свадьбою своей дочери; откладывать далее он не хотел.

Граф Баратынский был тому несказанно рад и считал дни и часы, когда назовет он красавицу княжну Наташу своей женой, единственную наследницу князя Полянского.

Несмотря на свое огромное богатство, граф Баратынский скуп был до скаредности; иметь красавицу жену и почти миллион приданого, хоть кого разохотит. Разумеется, граф ничего не знал про любовь своей невесты к молодому гвардейскому офицеру Серебрякову.

Княжна Наташа, как уже знаем, презирая своего жениха, прямо в глаза сказала ему, что его не любит и что любит другого; но не назвала, кого она любит.

Старик жених не придал большого значения словам своей невесты; ему очень не хотелось отказаться от миллионного приданого и от красавицы княжны.

Если бы даже он и знал, что княжна ходила на свидание к своему возлюбленному, то и тогда бы не подумал отказаться.

Но свидание княжны Наташи в саду с Серебряковым тщательно скрывали от старого жениха.

Граф Баратынский немало удивился, когда ему сказали, что его невеста уехала в ярославскую вотчину.

– Зачем? – не спросил, а как-то ревниво воскликнул граф Аполлон Иванович.

– В моей ярославской вотчине схоронена ее мать. Ну Наташа и поехала перед честным венцом помолиться на материной могиле и поплакать, – совершенно покойно ответил князь Платон Алексеевич своему нареченному зятю.

– Стало быть, княжна должна вернуться скоро?

– Разумеется, скоро.

– А как?

– Ну, пробудет там, в усадьбе, еще дней пять-шесть – не больше.

– Так много!..

– Не спеши, граф; успеешь еще намиловаться с молодой женой.

– Боюсь я, мой нареченный тестюшка…

– Чего?

– Пожалуй, княжна любить меня не станет?

– А ты так сделай, чтобы полюбила.

– Как сделать-то?

– Ты разве не знаешь, чем примануть девичью любовь?

– Не знаю и то, князь.

– Хочешь научу?

– Научи, князь Платон Алексеевич, о том прошу-усердно.

– А что, граф Аполлон Иванович, мне за науку дашь? – шутливо спросил у Баратынского князь Полянский.

– Все, что желаешь, князь, ничего не пожалею, только научи, как мне приобрести любовь княжны Натальи Платоновны, моей милой невесты, – несмотря на свои довольно пожилые годы, с юношеским пылом проговорил нравственно испорченный граф Баратынский.

– А ты, мой нареченный зять, тряхни мошной и хороший подарочек невесте приготовь, – посоветовал Баратынскому князь Полянский.

– За этим, князь, у меня не станет дела. Только едва ли за подарок княжна меня полюбит.

– А ты попробуй, не скупись…

– Да разве я скуплюсь, для моей милой невесты я все готов отдать.

– Ну, все-то не отдавайте, а подарите ей, граф, ожерелье из крупного бурмитского жемчуга, которое я видел у вас.

– Ожерелью тому, князь, ведь цены нет.

– Вот и жалко стало.

– Нет, нет… Стану ли, мол, я жалеть для любезной невесты? После матушки покойницы досталось мне то жемчужное ожерелье.

– И подарите его, граф, моей дочери, а своей невесте.

– Подарю, с радостью. Вы, нареченный тестюшка, пришлите сказать, когда приедет из усадьбы княжна Наталья Платоновна. И я в ту пору явиться не замедлю и ожерелье с собой прихвачу.

– В ту пору, граф, и невеста к вам станет поласковее и поприветливее. До нарядов и до камней самоцветных куда охочи девки-то было встарь, так и теперь, – весело проговорил князь Платон Алексеевич.

– Говорю, князь, ни за чем не постою, только бы полюбила меня княжна Наталья Платоновна.

– Полюбит, говорю.

– Однако, я, князь Платон Алексеевич, боюсь.

– Чего еще?

– Состоится ли моя свадьба с вашей дочерью?

– Граф Аполлон Иванович, за кого же меня вы принимаете? Данного слова я держусь!

– Простите, князь. Но с таким нетерпением жду я того счастливого дня, когда назову княжну Платоновну своей женой.

– Дождетесь. Приезжайте дней через пять и увидите свою невесту.

Радостным и довольным поехал граф Баратынский из дома своего нареченного тестя в свою подмосковную усадьбу.

В тот же день князь Платон Алексеевич послал нарочного в ярославскую вотчину с приказом к своему камердинеру Григорию Наумовичу «не мешкая, собираться и ехать в Москву; привезти с собою княжен Наталью Платоновну и Ирину Алексеевну».