Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)

XXI

Рассерженный Аполлон Иванович от слова до слова рассказал князю Полянскому весь свой разговор, происшедший с княжною Натальей.

Князь Платон Алексеевич просто не верил своим ушам, как его дочь, «благонравная девица», кроткая, послушная, решилась говорить таким тоном с графом Баратынским.

– Признаюсь, граф, я удивлен, скажу более: я поражен вашими словами. Как! Моя дочь сказала вам, что не любит вас, а любит другого? – с волнением проговорил старый князь, чуть не бегая по своему кабинету.

При вспышке гнева или какой-нибудь неожиданности Платон Алексеевич начинал быстро расхаживать взад и вперед.

– Да, да, князь, так мне княжна Наталья Платоновна и сказала.

– Может ли это быть?

– Вы, кажется, князь, мне не верите?..

– Нет, нет… не то! Я, безусловно, верю вам, но повторяю, я так удивлен, так удивлен…

– Особенно удивляться, князь Платон Алексеевич, нечему: княжна в таких летах, а тут подвернулся какой-нибудь офицерик-франтик… Красивые глазки, красивые усики, красивый мундир, – вот и начинается любовь!

– Вы ошибаетесь, граф! Моя дочь не такова: красивые усики и красивый мундир не могут ее пленить. Тут что-нибудь да не так. Я постараюсь узнать, постараюсь.

– Хорошо бы проведать, кто пленил сердце вашей дочери.

– Я проведаю, проведаю! И сегодня же узнаю, не далее как сейчас.

– О, нет, князь Платон Алексеевич, не при мне, пожалуйста, не при мне! Надо вам сказать, что большого значения словам княжны я не придаю.

– И вы не отказываетесь от намерения жениться на моей дочери? – быстро спросил князь Полянский у Баратынского.

– Нисколько, нисколько. На ваши слова, князь Платон Алексеевич, я отвечу теми же словами, которые сказал вашей дочери: от блаженства не отказываются.

– Спасибо вам, граф Аполлон Иванович!

– За что? Мне вас надо, князь, благодарить, что вы мне отдаете такое сокровище, как ваша дочь! Об одном лишь вас прошу, князь, надо как можно торопиться, чтобы не дать, так сказать, разрастись увлечению княжны.

– Вы совершенно правы: через три дня будет ваше благословение, а через две недели свадьба. Довольны?

– О, князь!..

– Теперь уезжайте. Завтра утром вы приедете как жених.

– Я просил бы вас, князь Платон Алексеевич, не быть слишком, так сказать, крутым при объяснении вашем с княжною.

– Это уж, граф Аполлон Иванович, мое дело! – сухо проговорил князь Полянский и, проводив своего нареченного зятя, быстро направился на половину дочери.

Лицо его было бледно, взволнованно.

Старой княжны Ирины Платоновны в это время не было дома: она уехала на богомолье в один из ближайших окрестных монастырей.

– Ты что же это задумала, сударыня? – бросив гневный взгляд на дочь; крикнул князь.

Княжна Наташа побледнела, как смерть: она давно уже не видала отца таким сердитым и тихо промолвила:

– А что, папа?

– Как ты смела так говорить с своим женихом? В своем бесстыдстве ты дошла до того, что призналась ему в какой-то там любви!..

– Папа!

– Молчать! Отвечай мне, кто избранник твоего сердца? Впрочем, не надо: узнать не трудно. Тебя пленил, вероятно, этот прощелыга, молокосос, Серебряков, так? Что ж ты молчишь? Говори! – выходя из себя, опять крикнул князь Платон Алексеевич.

Слезы дочери были ответом ему.

– Перестань, пожалуйста, нюнить, ведь я не княжна Ирина, не тетка твоя, которая не может переносить твоих слез!

– Папа, папа, пожалейте меня!

– А ты меня жалеешь? Жалеешь? Ты осрамила меня, осрамила мою седую голову. Вот благодарность за мою нежную отцовскую любовь! Чем ты отплатила, чем? Хорошо, что еще добрый граф после всех твоих слов не отказывается от тебя; ну, а если бы он отказался? Тогда срам на всю Москву; граф не стал бы скрывать, что принудило его отказаться. О, что бы тогда было, что было! Повторяю: благодари свою судьбу, что граф тебя полюбил; на твои любовные интриги он смотрит сквозь пальцы.

– Папа, я не люблю графа.

– Про то я тебя не спрашиваю, любишь ли ты графа или нет, но женою его будешь.

– Быть его женою – ведь это та же погибель. И вы, папа… Да, нет, нет… Я не верю… Вы не хотите моей погибели…

– А ты, Наталья, брось. Своими жалостливыми словами ты меня не разубедишь. Мое решение твердо и неуклонно. Через три дня будет твое благословение, а через две недели – свадьба. Это мое желание, моя воля. Слышишь? Надеюсь, что ты не будешь непокорной дочерью и не заставишь меня принимать крутых мер?

– Папа!

– Довольно об этом. Дело решенное. Лучше скажи, назови мне избранника сердца, ха-ха-ха? Верна ли моя догадка, или другой еще кто пленил тебя, а не гвардеец Серебряков?

– Вы, папа, хотите знать, кого я люблю?

– Да, да. Поведай мне о том, княжна Наталья Платоновна.

– Вы отгадали. Я люблю Сергея Дмитриевича, и никто не в состоянии заставить меня разлюбить его! – твердым голосом проговорила княжна.

– Вот как! Поздравляю! Убила бобра, нечего сказать. И этот голяк, без роду, без племени возымел дерзость любить тебя, дочь князя Полянского? Пусть он только покажется. Я прикажу его моим людям со двора метлой прогнать! Какова дерзость! Вот уж подлинно змееныша около своего сердца пригрел. И что же? Вы предавались, вероятно, счастливым мечтам тронуть меня, старика, мольбами и слезами, вымолить мое согласие; как вы жестоко ошиблись! Да знаешь ли ты, дрянная девчонка, я лучше соглашусь видеть тебя в гробу, чем под венцом с Серебряковым!

Бедная княжна горько рыдала.

– Перестань! Будь благоразумна; тебе хорошо известен мой нрав: от задуманного я не отступлюсь, готовься быть невестой. Завтра приедет к нам граф Аполлон Иванович, ты извинишься перед ним, потому что ты наговорила ему Бог знает что, скажешь, что, став его женой, постараешься его полюбить.

– Не могу, папа!.. Не могу я этого сказать!..

– Скажешь! Я так хочу, так приказываю, сопротивления не допускаю.

– Как хотите!.. Ваша воля, папа, но я не могу, не могу!..

Рыдания заглушали слова бедной княжны.

– Ты будешь или графиней Баратынскою, или монахиней в какой-нибудь отдаленной обители. Предоставляю выбор тебе – монахиня или графиня!

Не сказав более ни слова и не посмотрев на рыдавшую дочь, князь Платон Алексеевич тяжелыми шагами направился на свою половину.

– Григорий, ты мне предан? – войдя в свой кабинет, спросил у камердинера князь Полянский.

– По гроб своей жизни, ваше сиятельство, – с низким поклоном ответил старик.

– Я тебе доверяю; ты должен знать все, что делается в моем доме, понимаешь ли: все?

– Я и то, ваше сиятельство…

– Ты, как крот, должен до всего дорываться: все узнать, все проведать… знать, кто у меня бывает, зачем, с какой целью. Верный ты мой слуга, это правда, но за старостью лет, что ли, у тебя не стало прежнего чутья.

– Точно изволили сказать, ваше сиятельство, устарел я, нет у меня прежнего чутья, а все же недругов от друзей моего господина отличить я могу.

– Так ли, Григорий Наумович, мой слуга вернейший? Как вы изволите думать, Сергей Дмитриевич Серебряков… Как мне на него смотреть: как на моего доброго приятеля или как на врага лютого, как на вора, который хотел украсть мою дочь?

– Ваше сиятельство?..

Старик камердинер был поражен.

– Да, вот ты, старый филин и проглядел! – чутья-то у тебя и не хватило!

– Помилуйте, ваше сиятельство!..

– Ну, ладно! – гнева своего я на тебя не кладу, стало быть, ни ты, ни все мои людишки не знают, не ведают, зачем в мой княжий дом повадился ходить Серебряков.

– Господин офицер Серебряков облагодетельствован вашим сиятельством!..

– Да! За мое благодеяние он знатную оплату хотел мне учинить! Его нога не переступит больше моего порога. Ступай. Постой! Прислушивайся к разговору моих дворовых, и, если кто из них будет говорить про Серебрякова, тотчас меня известить!

– Слушаю, ваше сиятельство.

– Ну, дочка, спасибо тебе! Уважила старика отца!

Князь Платон Алексеевич махнул рукой камердинеру, чтобы он его оставил.

XXII

Молодой гвардеец Серебряков находился в ужасном состоянии. Почти выгнанный князем Полянским из его дома, перенесший кучу упреков и брани, он, шатаясь, вышел за ворота княжеского дома и направился к Тверской, где он временно остановился на постоялом дворе.

Этот постоялый двор, со множеством отдельных комнат для постояльцев, содержал Иван Зорич, происхождением полуполяк, полурусский.

Свой постоялый двор, сравнительно с другими, Зорич держал опрятно. Его комнаты для приезжающих отделаны были для того времени даже комфортабельно.

В то время ни гостиниц, ни меблированных комнат еще не существовало, и приезжающим волей-неволей приходилось ютиться по постоялым дворам.

Сергей Серебряков, приезжая в Москву, всегда останавливался у Зорича, занимая у него отдельную комнату.

Иван Зорич умел всегда угождать своим постояльцам: стоит у него прожить два-три дня, как Зорич сходился с своим постояльцем, знакомил его с московскими новостями и нередко был путеводителем для приезжающих, которые не знали Москвы, конечно, получая за свою услугу известную плату.

Зорич умел из всего извлечь для себя выгоду и нередко злоупотреблял доверием своих постояльцев, попросту сказать, обирал их под благовидным предлогом и всегда умел выйти сухим из воды.

Таким-то способом он нажил себе порядочный капитал, не отказываясь увеличивать его и «темными делишками».

С Сергеем Серебряковым Зорич был давно знаком.

Он очень удивился, увидя своего постояльца с бледным лицом и чем-то сильно встревоженным.

– Что с вами, мой добрый пан? Вы чем-то так встревожены? – делая участливый вид, проговорил Зорич.

– Я… я… ничего, – входя в свою комнату в сопровождении Зорича и с бессилием опускаясь на стул, тихо ответил Сергей Серебряков.

– Как ничего? Да на вас лица нет, вы нездоровы. Не прикажете ли врача позвать? У меня есть хороший врач, он вас разом вылечит.

– Мне ничего не надо, ничего.

– С вами, господин офицер, делается что-то неладное, вы больны.

– Ну, да, да, я болен, – чтобы отвязаться от надоедливого ему содержателя постоялого двора, как-то нервно ответил молодой офицер.

– Больны? Так я зараз сбегаю за врачом.

– Не надо, говорю вам, никакой врач в мире не поможет моей убитой душе и разбитому сердцу.

– Матерь Божия! Какие пан страсти говорит. Кто же осмелился разбить ваше доброе сердечко? Неужели коханная красотка? Скажите, добрый пан, я, может, пособлю вашему горю?..

– Оставьте меня, Зорич, оставьте.

– Зачем оставлять в нужде пана, пан мне не чужой, пока он живет в моем дому.

– Мне надо успокоиться, Зорич, понимаете ли, успокоиться. Ведь от того, что я вытерпел, что перенес, можно с ума сойти.

– О, Матерь Божия, как мне вас жаль, добрый пан. Скажите, поделитесь своим горем с преданным вам по гроб Зоричем, не отталкивайте его: он может быть полезен вам, может помочь вам. Для пана – Зорич в огонь и в воду!..

– Да, да, вы говорите, что можете мне помочь, ведь так?..

– Ну, разумеется.

– Утопающий хватается за соломинку, вот так и я, Зорич. У меня отнимают все, все дорогое!..

– Дорогое, говорит пан? Может, усадьбу отнимают, крепостных?..

– Да нет, не то.

– Так что же, пан?

– Я люблю девушку, нет, боготворю ее!..

– Ну, ну.

– И ее-то у меня отнимают.

– А, понимаю! Коханную зазнобу, зачем? А ты, пан офицер, не отдавай ее, – сразу переходя на ты, воскликнул Зорич.

– Не отдал бы, да отнимают!..

– Беда поправимая: отнимают – еще не значит отняли! Рассказывай мне все по порядку. Клянусь чем хочешь: тебе я помогу и коханную отнять у тебя не дам!

– Зорич! Если бы ты мне только помог!.. Я в ту пору наградил бы тебя по-царски! Мало того – в кабалу к тебе пойду! – горячо воскликнул Серебряков.

– Зачем кабала, пан? Мне деньга нужна.

– Все, что я имею, отдам тебе, Зорич…

– Сторгуемся после. Рассказывай, господин офицер, все по порядку, что произошло у тебя с коханной, кто у тебя ее отнимает, только, чур, без утайки: всю подноготную, как говорят русские, выложи мне!

– Что говорить, что рассказывать? Ведь ты мне не поможешь…

– Плохо ж ты, пан, знаешь Зорича! Он силен и хитер: чего силой не возьмет, то хитростью. Не раз приходилось мне выручать молодых панов и коханных им предоставлять увозом.

– Ты говоришь, увозом? – как бы что обдумывая, быстро спросил Серебряков у содержателя постоялого двора.

– Да, увозом. Еще так недавно одному пану я этим услужил. Увез ему красотку от сурового отца и в награду получил от пана полный кошель с золотом. Рассказывай же, господин офицер, мне про свою коханную!

Сергей Серебряков рассказал с малейшими подробностями про любовь к княжне Наталье Платоновне Полянской и как ее отец, против ее желания, хочет выдать насильно замуж за богатого и родовитого графа Баратынского.

– Ты, пан офицер, говоришь, что княжна тебя любит? – выслушав рассказ, спросил у Серебрякова Иван Зорич.

– Да, да, любит. Она мне об этом сама сказала, слово дала быть моею женою.

– О, пан офицер, твое дело поправимое. Зорич тебе в том поможет. Твоя коханная княжна будет твоей.

– Зорич! Что ты говоришь! – радостно воскликнул Серебряков.

– Только на это, пан офицер, много надо денег, ух как много!

– За деньгами дело не станет: я продам усадьбу, продам все; хоть и себя продам, только бы княжна была моей!

– Твоею будет, пан! В том даю тебе слово. За что возьмется Иван Зорич, успеха жди! Только говорю: не жалей денег. На первый раз давай сейчас мне их.

– А сколько надо?

– Да сотни три рублевиков: наберется у тебя, пан?

– Сейчас таких денег нет, а дня через три-четыре найдется больше.

– Ну, давай, что есть, остальные – после.

Серебряков все деньги, которые имел, отдал Зоричу.

– Ну, а теперь, пан, садись и пиши цедулку.

– Кому?

– И чуден ты, пан офицер! Спрашиваешь кому!.. Своей коханной!

– А что писать?

– Бери в руки перо, научу.

Серебряков стал писать под диктовку хитрого Зорича следующее:

«Прелестная княжна! Ваш отец так безжалостно выгнал меня. Он хочет разрушить наше счастье. Княжна! Мы суждены друг для друга самим Богом. Умоляю вас о свидании, которое необходимо. Тому человеку, который передаст вам это письмо, вы скажете или напишете, когда и где могу я вас увидеть. Повторяю, княжна: от этого свидания зависит вся ваша и моя будущность. Не откажите, умоляю вас!»

– Теперь руку приложи, пан офицер, и конец любовному посланию!

– Кто же доставит это письмо? – спросил Серебряков.

– Я! – спокойно ответил Зорич, опуская в карман письмо.

– Ты, сам, но как? Ведь пробраться в княжеский дом не легко! Тебя едва ли туда допустят.

– Это, пан офицер, уж мое дело. Зорич – колдун. У него есть разрыв-трава, перед которой ни двери, ни запоры, ни замки не устоят.

– Ты говоришь: разрыв-трава?

– Да; иначе сказать, золото. Чай, сам, пан офицер, знаешь. Золото и невозможное делает возможным. Завтра жди от своей коханной ответ! – самоуверенным голосом проговорил хитрый содержатель постоялого двора.

Это несколько успокоило бедного Серебрякова.

XXIII

В хоромах князя Платона Алексеевича Полянского происходило что-то давно небывалое, из ряда вон выходящее. Какая-то печальная тишина, слуги ходят, едва ступая, говорят шепотом.

Сам старый князь, запершись, сидел в своем кабинете, никого не принимая. Княжна Наталья тоже не выходила из своей комнаты, и вот что тайком передавала ее любимая горничная Марфутка, в людской:

– И что с княжной-голубушкой подеялось, с того раза как ее помолвили со старым графом? Совсем стала на себя непохожа; побледнела, что мертвец, и все плачет, все плачет. До обеда, до ужина не дотронулась, сердечная!

Княжна Ирина Алексеевна, вернувшись с богомолья и узнав о происшествии, случившемся в ее отсутствие в доме брата, то есть о том, как старый князь выгнал от себя офицера Серебрякова, и как княжна Наталья, ее племянница, пришла в страшное отчаяние, решилась поговорить с князем братом, для чего и отправилась к нему в кабинет.

– Брат! Дозволь мне сказать тебе несколько слов? – тихо проговорила княжна Ирина Алексеевна.

– Говори, только пожалуйста скорее!

– Что ты делаешь, или скорее, что ты сделал?

– А что такое?

– А то: ты губишь свою дочь! Ведь Натали не осушает глаз от слез. Она захворает, непременно захворает? Ее хрупкое, нежное здоровье не перенесет этого удара.

– Ну-ну, сестрица-княжна, Ирина Алексеевна! Что же далее? – с злобной усмешкой спросил князь Полянский.

– А то, любезный братец князь Платон Алексеевич, что вы станете убийцей своей дочери! – таким же тоном ответила княжна.

– Так!., и ты хочешь быть моим судьею?

– Твоим судьей будет Бог и твоя совесть!

– Громко, возвышенно сказано. По-твоему выходит, любезная сестрица, что я мою дочь должен отдать за первого встречного и что я, князь Платон Полянский, этого первого встречного должен назвать своим зятем. По-твоему, так?

– Кто говорит тебе об этом?

– Ты, ты!.. – с гневом крикнул князь Платон Алексеевич.

– Послушай, брат! Если ты будешь кричать, я уйду. Я совсем уеду из твоего дома! Я не могу переносить твоей грубости и видеть несчастие твоей дочери!

– Делай, что хочешь! От своего решения я не отступлюсь. Я дал слово графу выдать за него Наталью и выдам!

– О, мой Бог, какой у тебя нрав, брат!

– Уж какой есть, любезная сестрица! С этим нравом я дожил до седых волос и с ним пойду в могилу.

– Поступок твой с Сергеем Дмитриевичем… ведь он ужасен! Серебряков – офицер, дворянин!..

– Что ж, этого офицера, по-твоему, я должен погладить по головке и поблагодарить за то, что он увлек мою дочь, как вор, хотел отнять… да, да! – как вор! – вне себя от гнева, стукнув кулаком по столу, крикнул князь Полянский.

– Нет, с тобой невозможно говорить!

– Сделай милость, не говори. По-твоему, этот Серебряков для Натальи самая подходящая партия, да?

– Я и не думаю говорить этого. Моя племянница достойна лучшей партии. Разве у нас мало богатой, родовитой молодежи? Можно выбрать более подходящую партию для княжны, но не навязывать ей старика, которого она терпеть не может!

– А этот старик, любезная сестрица, все же будет моим зятем. Да! да!

– Пожалуйста, князь Платон Алексеевич, не говорите со мной таким тоном!

– Простите, княжна, ваше сиятельство! – вскакивая с кресла и насмешливо кланяясь сестре, прохрипел старый князь.

– Вы имеете право над дочерью, это неоспоримо, но не забывайте и того, что у меня есть некоторые права на племянницу. Покойная княгиня-невестушка, ваша жена, умирая, препоручила моим заботам и попечениям свою малютку-дочь. Как теперь, помню ее предсмертные слова. Поднимая на меня свой угасающий взор, она заплетающимся языком проговорила мне: «сестрица! умоляю. Дочку мою, Наташеньку, не покинь! Хоть отчасти, голубушка, замени ей меня»… Страдалица скончалась. Ей, умирающей, дала я слово, и это слово, князь, мой братец любезный, я выполню: племяннице не дам погибнуть! Если надо будет, я поеду в Питер, все объясню императрице, слезно буду просить ее защиты для Наташи. Наша государыня правдива и милостива: она сумеет защитить от отцовской жестокости несчастную дочь! – твердым голосом проговорила княжна Ирина Алексеевна, направляясь к выходу из кабинета.

– Я не боюсь твоих угроз! Пока ты собираешься жаловаться на меня государыне, я успею выдать мою дочь за графа. Тебе меня не переломить, так ты и знай! – грозно послал ей вслед граф Полянский.

– Поди же, господин камердинер, доложи княжнам, что продавец пришел с заграничными кружевами. Будь добр, доложи. Рублевиком за это тебя поблагодарю! – обратился в людской к княжескому камердинеру Григорию Наумовичу какой-то «черномазый», не то цыган, не то грек, подавая ему серебряный рубль и низко кланяясь.

На нем был надет суконный казакин, подпоясанный широким красным кушаком, в руках небольшой деревянный ящик с товаром.

– Да не вовремя ты пришел, не вовремя, говорю, – мрачно ответил торговцу Григорий Наумович, однако, не отказываясь от рубля.

– Как не вовремя? Ведь слышал я, княжна-то ваша, молодая, замуж выходит? Приданое будут готовить, а на отделку кружева тут как тут. А какие кружева-то! Прямо из Брюсселя получил; искусной работы и не дорого продам, – расхваливая свой товар, проговорил торговец.

– А от кого ты слышал, что у нас в дому заводится свадьба?

– Слухом земля полнится, господин камердинер! Уж доложи, пожалуйста! Продам, – еще могарыч получишь.

– Ну, что с тобой делать! Подожди здесь, пойду доложу.

Спустя немного, продавца кружев потребовали на половину княжон.

Княжна Ирина Алексеевна, чтобы хоть немного развлечь и рассеять свою убитую горем племянницу, решилась подарить ей несколько кружев.

На самом деле, кружева у продавца были такой искусной, тонкой работы, что княжна Наталья невольно залюбовалась ими и выбрала себе куска три.

– Возьми, княжна, четвертый: кружева преотменные, благодарить будешь! – проговорил торговец, предлагая один кусок брюссельских кружев.

– Довольно и трех.

– Возьми, княжна, говорю: благодарить будешь! В кружевах письмецо от милого дружка. За ответом приду завтра, – улучив время, чуть слышно проговорил торговец.

Княжна вспыхнула и взяла предлагаемый сверток с кружевами.

– Сколько тебе за кружева? – спросила у торговца княжна Ирина Алексеевна.

– Завтра, княжна, с твоего дозволения, я принесу еще кружева; может, выберете, вместе и деньги заплатите.

– Разве, Наташа, тебе еще нужно кружев? – спросила у племянницы старая княжна.

– Да, тетя… Торговец говорит, что у него есть какие-то особые.

Торговец с кружевами давно ушел из княжеского дома, а бедная княжна Наташа, заливаясь слезами, долго еще перечитывала дорогие ей слова.

На следующий день утром торговец заграничными кружевами снова явился в дом князя Полянского.

На этот раз старик камердинер беспрепятственно допустил его на половину княжон.

Старая княжна выбрала еще для своей племянницы два куска дорогих кружев и заплатила деньги, а княжна Наташа незаметно сунула в руку торговца записку, аккуратно сложенную и запечатанную.

Это был ответ княжны Наташи своему возлюбленному, гвардейцу Серебрякову.