Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 49 страниц)

XLIX

Бедняга Сергей Серебряков все еще находился в заключении; выходу ему из его горницы-тюрьмы никуда не было; дверь и день и ночь всегда была назаперти.

Зорко сторожил княжеский приказчик Егор Ястреб молодого офицера-гвардейца, выполняя данный княжеский приказ; никаких пособлений заключенному он не делал; сам, как мы уже сказали, носил ему пищу и питье.

Редко Егор Ястреб вступал в разговор с Серебряковым; неохотно, отрывисто отвечал на его вопросы.

Как-то однажды Сергей Серебряков, вызывая на разговор княжеского приказчика, спросил у него:

– Скажи, старик, долго ли князь будет морить меня в заключении?

– А я почем знаю, – грубо ответил ему Егор Ястреб.

– Чай, тебе известно…

– Ничего мне не известно; я выполняю только приказ его сиятельства.

– За что князь держит меня в заключении? Что я сделал?

– Если князь держит тебя, господин офицер, в неволе, стало быть, находит какую-нибудь вину за тобой.

– Никакой вины нет. Понимаешь ли ты, старик, никакой…

– И понимать мне нечего… Дело не мое.

– Нет, ты будешь за меня в ответе! – запальчиво крикнул Серебряков.

– Я то тут не при чем.

– Ты не смеешь держать меня в неволе, я – дворянин, офицер. Императрица и с тебя, старик, и с твоего князя строго взыщет, вас обоих предадут суду. Государыня соизволила вручить мне важное письмо для передачи фельдмаршалу Румянцеву-Задунайскому, это письмо и посейчас при мне находится; вы оба за меня будете в ответе.

– Я что, я только выполняю господский приказ, мне приказано стеречь тебя, господин офицер, я и стерегу.

– Если тебе князь прикажет меня убить? – не спросил, а сердито крикнул на старика-приказчика Серебряков.

– И убью, – спокойно ему ответил Егор Ястреб.

– Злодеем, убийцей станешь?

– Что же поделаешь, такова моя служба рабская. Только сего, господин офицер, ты не бойся, приказу на то не было, да и не будет.

– Я и без тебя, старик, знаю, что князь никогда не решится на убийство разом, вдруг, а вы убиваете меня постепенно, медленно…

– Как так?

– Вы томите меня в неволе, вы лишаете меня воздуха, я ведь здесь задыхаюсь, – чуть не плача проговорил бедный Сергей Серебряков.

На самом деле, без воздуха постоянно в душной горнице, он сильно изменился, похудел, как-то осунулся; только одна сытная пища и подкрепляла его.

Егор Ястреб, строгий исполнитель княжеских приказаний, приносил заключенному здоровую, хорошую пищу.

– Отдушину в окне можно устроить, – несколько подумав, промолвил старик-приказчик; на него, как говорится, нашел «добрый стих».

– Устрой, старик, пожалуйста, устрой, иначе я, право, задохнусь. Ты лишаешь меня воздуха, этого небесного дара!

– Да не я, а князь, а я что. Ты думаешь, господин офицер, мне валандаться с тобой охота? По-своему я бы давно тебя выпустил.

– Зачем же дело стало?

– За княжеским приказом.

– Сам князь, наверное, про меня уже забыл.

– Ну, едва ли; плохо же, господин офицер, знаешь ты князя. Его сиятельство никогда не позабудет своего недруга, он долго его будет помнить.

– Недруг! Я недруг князю Платону Алексеевичу. Господи, какая несправедливость! Я всегда князя почитал за своего благодетеля, мало того, я смотрел на него, как на своего второго отца. – Тебе, старик, чай, ведомо, за что в неволе здесь морит меня князь? – вновь спросил Серебряков у Егора Ястреба.

– Ничего мне не ведомо, разве князь про то станет со мною разговаривать. А ты будь покоен, завтра же я тебе сделаю в окне отдушину, – проговорил Егор Ястреб, оставляя заключенного.

Опять загремел замок, и опять Серебряков остался один.

«Господи, когда же эта мука кончится? Неужели нет того человека, чтобы заступился за меня, несчастного? Который месяц томят меня в неволе, ровно колодника какого… и за что? Что я полюбил княжну, и княжна тоже меня полюбила? Никакая пытка, никакая мука не вырвет у меня любви к ней! А княжна, поди, забыла меня. Может, она уже замужем? Нет, помнит меня княжна Наталья Платоновна… Неужели она жена графа Баратынского, этого гадкого, развратного старичишки? Хорош же и князь Платон Алексеевич! Кичится своим родом, а дочь свою отдал на жертву… И спросить-то не у кого! Сколько раз спрашивал у старичишки-приказчика, только и ответ: не знаю. Не ласкова, не приветлива ко мне судьба. Что же делать? Покориться ей надобно! А как душно в этой горнице? Голова у меня кружится, во рту сохнет. Хотя бы на часок на волю, на воздух выпустили, а то я задохнусь здесь. Неужели князь решил до смерти меня здесь держать. Знает ли государыня, что меня князь Полянский ровно колодника или своего холопа под замком держит? Где, чай, знать. Государыня мне письмо вручила для передачи графу Румянцеву-Задунайскому, при этом изволила сказать, чтобы я то письмо аккуратнее и скорее доставил. Я стал невольно ослушником царской воли!.. Положим, я в том не виноват: меня схватили, заперли… Ох, ведь это не жизнь, а мука!.. А все же я князю Платону Алексеевичу прощаю… Потому прощаю, что он отец княжны. Пусть судит его Бог».

Таким размышлениям предавался злополучный гвардейский офицер Серебряков, находясь в своем заключении.

Егор Ястреб сдержал свое слово, и на другой день, принеся обед заключенному Серебрякову, принялся делать в раме стамеской и молотком небольшую форточку, которая была скоро готова.

L

Воздух был теплый, приятный… На дворе стояла весна, снег давно уже стаял и на деревьях появились почки. Грачи и жаворонки давно уже заливались в княжеском саду. Яркое солнце не сходило с голубого небосклона, кругом все было весело и радостно.

Стало веселее на сердце у Серебрякова. Здоровый весенний воздух благотворно подействовал на него и Серебряков не отходил от окна, впитывая в себя этот оживляющий аромат. Из окна ему видна была только часть сада.

Старик-приказчик строго запретил заглядывать в сад не только дворовым, но даже жене своей и приемышу Танюше.

Но молодая девушка не очень обращала внимание на это запрещение, и как только укладывался спать Егор Ястреб, она тихо выходила из своей девичьей горенки и направлялась в сад.

Тянуло ее туда не оживляющая после зимней спячки природа, а тот таинственный невольник, которого так строго стережет ее названый отец.

И в тот же вечер, когда Егор Ястреб устроил отдушину в окне горницы Серебрякова, Таня с обычной ловкостью влезла на дерево, которое, как уже сказали, росло в нескольких шагах от окна за железной решеткой. Не мало удивилась молодая девушка, увидев в окне отдушину, а также смотревшего на нее исхудавшего молодого человека.

«Так вот он заключенник-то! Бедняжка, какой он худой, да бледный… И го сказать: неволя-то не красит, – думала она, не спуская своего пристального взгляда с Серебрякова.

– Кто ты, и зачем влезла на дерево? – донесся до слуха Тани из отдушины голос Серебрякова.

Он удивился, увидя на дереве молодую девушку.

– Чай, видишь кто, а зачем влезла на дерево, отвечу: чтоб на тебя взглянуть, – ответила заключенному Таня.

– Что же на меня глядеть?

– Да уж больно любопытно!

– Смеешься ты надо мной?

В словах Серебрякова слышался некий укор.

– Что за смех, я тебя жалею, – ответила Таня.

– За жалость спасибо.

– Как звать тебя, скажи, – спросила у Серебрякова молодая девушка.

– Зачем, разве тебе не всё равно?

– Нет, скажешь, – в ту пору я тебе поклон передам, – с улыбкой промолвила Таня.

– От кого? – быстро спросил у ней Серебряков.

– Вперед ты скажи, как звать тебя по имени, по прозвищу, в ту пору и я скажу, кто шлет поклон.

– Имя мое Сергей, по прозвищу Серебряков.

– Сергей Серебряков! Господи!.. Так это ты, сердечный дружок княжны Натальи Платоновны?

– Разве ты знаешь княжну?

– Пора не знать! Она-то и шлет тебе свой поклон низкий. – Теперь я знаю, за что наш грозный князь тебя, доброго молодца, под замком держит.

– На поклоне тебе, красавица, большое спасибо. – Ну, твоя очередь сказать, кто ты и как спозналась с княжной?

– Изволь, скажу, хоть и не время теперь. – Татьяной меня зовут. Егор-приказчик и жена его призрели меня, убогую сиротинку, спаси их Бог за это. В Москве, слышь, недавно я гостила на княжьем дворе; княжна немало мне про тебя говорила.

– Скажи, пожалуйста, Танюша: где княжна, что она, неужели вышла замуж?

– Это за старика-то графа? Нет, не вышла, да и не выйдет. Тебя княжна любит. Теперь, говорят, что в Питере с отцом. Слышь, государыня вытребовала ее к себе на службу.

– Как, неужели? – удивился Серебряков.

– Да, да, отец нам про то сказывал. – Ну, прощай покуда, мне пора.

– Куда спешишь? Я так рад, так рад.

– Чему?

– А тому, Таня, что ты мне столько радостных слов сказала, спасибо тебе!..

– Покуда не за что. Вот тогда скажи спасибо, когда я придумаю помочь тебе.

– Ох, Таня, ничем помочь мне ты не можешь, – со вздохом промолвил заключенный офицер Серебряков.

– Кто знает, может, и помогу.

– Едва ли.

– А ты, господин офицер, не отчаивайся, – никто как Бог!

– Из заключения меня ведь ты не выпустишь?

– Давно бы выпустила, если бы это было в моей воле: сама я, барин, почитай, подневольная, что мне прикажут, то и делаю…

– Вот то-то же и есть.

– Меня самое названый отец ровно невольницу держит… выходу только в сад, да на двор. А за ворота ни-ни… ворота у нас и днем и ночью на замке, а ключи у отца, а через стену не перепрыгнешь, высока… так вот и сижу я в четырех стенах, ровно в монастыре каком, право!.. Ну, мне пора, завтра приду, жди!

– Одно только слово, Таня.

– Спрашивай, только скорее… боюсь, отец не хватился бы, ведь беда будет, да еще какая беда-то.

– Ты говоришь, меня княжна любит?

– Любит, любит.

– Что же, княжна о том сама тебе сказала?

– Известно сама, а то кто же? И чуден же ты, господин офицер, вот чуден, – молодая девушка весело засмеялась; она быстро спустилась с дерева и, никем не замеченная, направилась в свою горенку.

Несмотря на то, что в домике старого приказчика все давно спали, Таня не легла, а стала ходить по своей горнице, обдумывая, как бы ей помочь молодому офицеру и выручить его из неволи.

Сколько ни думала Таня, сколько ни ломала она свою голову, ничего придумать не могла.

Освободить Сергея Серебрякова было почти невозможно.

Пробраться в княжеский дом можно было не иначе, как сломать у входной двери два замка, внутренний и висячий. Сделать это Тане было невозможно. Да и сломать ли ей тяжелые замки, на это, не хватило бы у ней силы.

А хотелось доброй девушке помочь молодому офицеру, хотелось из неволи его выручить; знала Таня, что тем и княжне большую услугу окажет.

И после долгого размышления молодая девушка пришла к тому заключению, что необходимо выждать время, а теперь об освобождении офицера Серебрякова и думать было нечего.

«Придется выждать время… может, куда отец уедет,, а при нем и думать нечего об освобождении офицера. Хотелось бы ему помочь, да нечем; случая ждать надо. Рано ли, поздно ли, а все же из неволи я его выручу, во что бы то ни стало… Послала бы я княжне весточку о ее друге милом, да не с кем» – таким мечтам придавалась Таня, вернувшись из сада в свою горенку.

LI

Старик-староста села Егорьевского – Пантелей вел у себя в избе вполголоса с мужиком Демьяном разговор.

Сидели они в горнице только вдвоем; дверь в сени старик Пантелей запер на крючок из предосторожности.

– Неужли, Демьян, царь-то, Петр Федорович, проявился? – тихо и как-то таинственно спросил староста Пантелей у своего соседа.

Избы Пантелея и Демьяна находились рядом, и оба эти мужика считались приятелями «по винной части», т. е. оба они крепко любили зелено вино; мужик Демьян был много моложе годами старосты Пантелея, но это не мешало им быть приятелями.

– Давно проявился, – также тихо ответил мужик Демьян.

– Неужели, правда?

– Врать не стану.

– Где проявился-то государь? И где он сейчас находится?

– В Яицке, а теперь его царское величество Петр Федорович в Казани сидит в заключении…

– Как в заключении? – удивился староста Пантелей.

– В острог упрятали нашего батюшку; ровно колодника или пленника под караулом держат! – с глубоким вздохом ответил ему Демьян.

– Да за что же? За что?

– А здорово живешь!..

– Как же смеют государя в заключении держать?..

– Стало быть, смеют. Губернатор да судьи неправедные осудили его посадить в острог.

– Это царя-то!

Старик Пантелей все более и более удивлялся.

– Судьи-то, вишь, и царицыны вельможи не признают его за царя.

– А за кого же?

– Беглым казаком его величают, раскольником Емелькой Пугачевым.

– А, может, он и вправду не царь?

– А кто же?

– Да самозванец!

– Эх, дядя Пантелей, если бы эти самые слова да не ты сказал, а кто-нибудь другой, какую бы я ему затрещину дал по морде, – сердито проговорил мужик Демьян.

– Да ты сам видел царя Петра Федоровича или про него от кого слышал? – после некоторой задумчивости спросил у Демьяна староста Пантелей.

– Где видеть… не видел, – ответил Демьян.

– Так слышал, мол?

– Известно, слышал…

– От кого?

– От Божьего странника, что в нашем селе появился.

– Какой такой странник?

– Странник-то! Да бог его ведает, лицом благообразен; власы на голове и бороде седые, одеяние иноческое, звать его отче Пафнутий.

– Стало быть, он монах?

– Инок…

– Эх, Демьянка, и дурья же голова у тебя на плечах. Чай, все едино, что монах, что инок.

– Разве все едино?

– Известно. Где же теперича этот самый инок?

– Да в моей избе…

– Что же он говорит?

– Говорит, что в Казани, в остроге «амператора» Российского морят.

– Что же он сам видел, что ли?

– Сам удостоился… И тельные, вишь, царь страннику знаки показывал.

– Какие еще там тельные знаки?

– Вишь, на груди и на спине у императора Петра Федоровича знаки есть… А какие, доподлинно не знаю. Потому странничек Божий мне про то не рассказывал.

– А ты бы, Демьян, у него расспросил.

– Хочешь, дядя Пантелей, странника-то я сам к тебе пришлю, ты у него и порасспросишь.

– Не надо, ишь что выдумал… С твоим странником как раз в беду попадешь. А ты вот что, Демьян, гони-ка своего странника. Потому я как здешнее начальство должен у этого странника скрутить руки, да в город к губернатору его представить.

– Что ты, что ты, дядя Пантелей, за что же? Разве странничек что сделал? Ты послушай-ка, как он складно про императора Петра Федоровича рассказывает, ты заслушаешься…

– Пожалуй, приведи его ко мне, послушаю. А то я, Демьян, к тебе приду.

– Что же, прошу покорно, приходи…

– Приду, приду, только бы лишнего народа у тебя не было…

– Кроме моей бабы да ребятишек в моей избе никого нет…

– А ты, Демьян, свою хозяйку на время вышли куда-нибудь… Сам знаешь, каков бабий язык.

– Что говорить! У бабы язык длинен – что наше село.

– Вот то-то же и есть. Так я к вечерку загляну к тебе, и поговорим с твоим странником, поразузнаем, поразведаем… Только не забудь на время убрать свою бабу…

– Уберу, будь спокоен.

– Вечером жди, приду.

LII

В 1773 году, летом, в казанском остроге содержался беглый казак-раскольник, Емельян Иванович Пугачев, бежавший из войска, давно покинувший свою жену и детей.

Арестанту Емельяну Пугачеву в то время было лет 30, но на взгляд ему было много больше; дурная жизнь состарила его преждевременно; небольшого роста, широкоплечий, мускулистый; смуглое лицо у Пугачева было несколько рябовато; небольшая, но окладистая черная борода и быстрые, черные глаза делали его похожим на цыгана.

Пугачев 17 лет был зачислен на службу в казаки войска Донского: женившись на дочери казака Недюжева, Софье Дмитриевой, он прожил с молодой женой всего только неделю, был послан с другими казаками в Пруссию, где и поступил в отряд, находившийся под начальством графа З. Г. Чернышева.

В Пруссии Пугачев участвовал в некоторых сражениях. По вступлении на престол императрицы Екатерины II казаки вернулись из Пруссии на родину, в числе их и Пугачев.

В то время по всем станицам был опубликован манифест о кончине императора Петра III.

Во время войны с Пруссией Емельян Пугачев находился в казацком полку и участвовал при осаде Бендер, по взятии Пугачев был отправлен на зимние квартиры. Пугачев заболел, у него «гнили грудь и ноги», и его как больного отпустили домой «на поправку», но недолго Пугачев пробыл дома, он поехал в Черкасск хлопотать об отставке.

У Пугачева было другое намерение, он решил бежать на Терек; вольная жизнь манила его туда, «но не найдя дороги на Терек», Пугачев волей-неволей вернулся в Зимовейскую станицу и как беглый был арестован.

Но Пугачеву удалось бежать в Яицк, он укрылся в доме своего приятеля казака Пьянова. Между яицкими казаками упорно держался слух, что император Петр Федорович III жив и находится или скорее укрывается у казаков.

Этот нелепый слух произошел от того, что некий казак Федот Богомолов, будучи «безмерно пьян, объявил себя императором Петром III». Это быстрее молнии распространилось в казацком войске; многие приходили взглянуть на «объявившегося императора». Начались сходки и совещания, поднялись вопросы: похож он или не похож на бывшего императора?

Кто поумнее, тот, разумеется, не находил никакого сходства пьяного казака с почившим императором Петром III. Федота Богомолова схватили и осудили наказать плетьми, вырезать у него ноздри, заклеймить и сослать на вечную каторжную работу в Нерчинские заводы; дерзкий самозванец Богомолов не дошел до Сибири и умер в дороге; но молва, что император Петр III жив, осталась еще между казаками… И вот Емелька Пугачев задумал быть подражателем умершего казака Богомолова, т. е. выдать себя тоже за государя Петра Федоровича…

Пугачеву известен был мятежный дух казаков и его недружелюбие к правительству императрицы Екатерины Алексеевны; Пугачев хотел осуществить эту свою заветную мечту и увести яицких казаков на Кубань или на Терек и жить там «на воле».

– А что здесь слышно про государя Петра Федоровича? – спросил Пугачев у своего хозяина, казака Пьянова, посиживая с ним за «горилкою».

– Да, говорят, что император жив и проявился в Царицыне, – тихо ответил своему гостю казак Пьянов.

– А ты веришь тому слуху или нет?

– Да как тебе сказать, Емельян Иваныч, и верю, и нет. Ведь того, что назвался Петром Федоровичем, плетьми нещадно наказали и в Сибирь угнали.

– Это неправда… Император Петр Федорович находится в добром здравии… Он спасся, а замучили не его, а другого…

– Да неужели? – с удивлением воскликнул казак Пьянов.

– Верь моим словам… – утвердительно проговорил Пугачев.

– А разве ты знаешь или видел императора? – таинственно спросил у него Пьянов.

– И знаю, и видел.

– Неужли! А где же теперь государь Петр Федорович находится?

Пугачев, прежде чем ответить, залпом осушил полный ковш горилки, потом встал и, устремляя свои черные быстрые глаза на казака Пьянова, громко и с расстановкой проговорил, громко ударив себя рукою в грудь:

– Я император Петр Федорович!

Казак Пьянов так и застыл от испуга и неожиданности.

Пугачев, с усмешкою посмотрев на пораженного неожиданностью казака Пьянова, проговорил:

– Дивуешься?

– Да как же, неужели ты…

– Да. Я твой царь-государь Петр Федорович.

– Ох, да ты не шутишь? Может, потешаешься надо мной? – несколько оправившись от неожиданности, спросил у Пугачева Пьянов.

– Вот шутника нашел! Встань и преклонись предо мной! – повелительно проговорил ему Пугачев.

– Да как же это так?

– Встань, говорю тебе, и преклонись.

Казак Пьянов, охая и отдуваясь, распростерся на полу перед Емелькой.

– Преклоняюсь перед твоим царским величеством! – проговорил он, вставая.

– Жалую тебя к руке.

Пугачев протянул казаку свою здоровенную, мускулистую руку, которую тот волей-неволей принужден был поцеловать.

– Кажись, ты, казак, плохо веришь мне? – пристально и вместе с тем грозно посматривая на Пьянова, спросил у него Пугачев.

– Нет, нет, я верю, верю.

– И верь, Пьянов. Я тебя своим министром поставлю.

– Неужели министром?

– Право, министром.

– Из простых казаков да министром? Вот так диво! – усомнился Пьянов.

– Дивиться нечему: что хочу, то и делаю. На то я и царь-государь. А ты мне помогай, служи верно и получишь награду.

– Готов служить твоему царскому величеству!

При этих словах Пьянов отвесил поясной поклон Пугачеву.

– Ладно. Сказывай, как вам, казакам, теперича живется?

– Плохо и худо. Мы разорены от старших, и все наши привилегии нарушены, – ответил Пьянов.

– Как не стыдно вам терпеть, храброму лыцарству сии притеснения?

– Ничего не поделаешь.

– А вы пристаньте ко мне, у меня житье привольное: вина и горелки сколько хошь пей. Поведу я вас в турецкую облась покуда. А там, как соберется у меня воинство, я и двинусь с ним на Русь-матушку, отнять престол у моей жены Екатерины. Стану сам царить, и вас, моих слуг верных, пожалую и чинами, и деньгами, и вотчинами. Только служите мне верой и правдой, а забыты мною не будете…

– Наши казаки, государь, будут рады к тебе пристать, да только как же мы пройдем татарские орды? – промолвил казак Пьянов.

– О сем не беспокойся. Орда, которая здесь кочует, рада будет нам: с почетом встретит и проводит нас.

– Бежать-то нам не с чем. Народ – беднота, голытьба.

– Я денег дам.

– Ой ли? Неужели у тебя деньги есть?

– Деньги у меня есть и еще будут! – хвастливо промолвил Пугачев.

– А коли так, мы рады служить твоему царскому величеству. Только скажи, как это тебя Бог-то сохранил? – спросил у Пугачева казак Пьянов.

– А тебе знать что ли хочется?

– Знамо.

– Бог и добрые люди спасли меня. Вместо меня засекли караульного солдата, я бежал в Польшу, был в Царьграде, а оттуда к вам прибыл на Яик, к моему верному казацкому лыцарству просить вашей помощи.

– Хорошо, государь, я поговорю с нашими стариками.

– Старайся, Пьянов, старайся, награду большую получишь.