Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)

LXXIX

Труден и продолжителен был путь Сергея Серебрякова и его спутников из Оренбурга в Москву. Как мы уже сказали, шайки пугачевцев еще бродили в той местности, хоть наши войска и разбивали их.

Полковник Михельсон, Фрейман, кн. Долгорукий, Голицын и другие начальники отрядов разбивали пугачевцев и целыми сотнями брали в плен.

Но возмущение совсем еще не было подавлено, и, разбитый наголову, Пугачев снова набирал и увеличивал свою шайку.

Пугачев, охраняя себя, переходил из одного места в другое, увеличивая шайку разным сбродом.

Башкирцы и другие инородцы, почти усмиренные, снова взволновались еще с большею силою.

По не проходимым от грязи и слякоти дорогам Фрейман и Михельсон должны были преследовать Пугачева и пересекать дороги, но страшная распутица спасла Пугачева от преследования: наши бедные солдаты положительно вязли в бездонной грязи; притом реки разлились на несколько верст.

Серебряков, Мишуха Труба и Демьян с большим трудом дошли до Казани. Здесь решились они дождаться, когда просохнет дорога, и тогда продолжать путь дальше, к Москве.

Серебряков, чтобы не навлечь на себя подозрения и не попасться в руки пугачевцам, решился нарядиться в мужицкий кафтан и вместо офицерской шляпы надел мужицкую шапку; в этом наряде его едва ли мог бы кто узнать.

Остановиться на постоялом дворе было им неудобно, потому что могли спросить у них паспорта, которых у них не было, денег тоже было мало, и они принуждены были чем-нибудь промышлять, чтобы иметь кусок хлеба и не умереть с голоду.

Мишуха Труба и мужик Демьян думали было наняться в работники, но беспаспортных держать никто не стал бы.

Как тут быть, пить и есть надо.

Целый день наши путники проходили по городу, а на ночь пошли на постоялый двор; здесь они, кое-чем утолив свой голод, измученные, усталые, скоро заснули.

Едва только стало рассветать, как здоровенный мужик Никита, содержатель постоялого двора, их разбудил.

– Пора вставать, мужички почтенные, освободить место и приниматься за дело, – не совсем учтиво толкая спавших Серебрякова, Мишуху и Демьяна, громко проговорил он.

Волей-неволей пришлось нашим путникам оставить постоялый двор.

– Куда идти? – печально спросил Серебряков у своих спутников, когда вышли они с постоялого двора на улицу.

– Куда ты, барин, туда и мы, – за себя и за своего товарища ответил Серебрякову Михалка Труба.

– Я и сам не знаю, куда идти.

– Мы тоже не знаем, барин.

– Где бы нам на время найти себе приют? В работники наняться к кому-нибудь, что ли.

– И, милый человек, ты говоришь несурьезное; разве привыкли твои руки к работе. Вот мои и Мишухины руки привыкли к делу, а твои нет, – возразил Серебрякову Демьян.

– Есть захочешь – и в работники наймешься; только жаль, нас не возьмут.

– А почему? – в один голос спросили у Серебрякова двое его спутников.

– Паспорта спросят, а у нас нет.

– Как же быть-то, баринушка, посоветуй?

– Вы тоже что-нибудь придумайте.

– Уж где нам, барин, мы не горазды думать-то, – откровенно промолвил мужик Демьян.

Они проходили по городу почти целый день и ничего не придумали, голод давал им себя знать: денег у них не было, а просить милостыню стыдились.

К счастью, наши путники повстречали на улице приказчика князя Полянского, Егора Ястреба.

– Старик, ты ли? – с удивлением воскликнул Серебряков.

Также немало удивился и Егор Ястреб, увидя совсем неожиданно Серебрякова и его спутников, которых он хорошо знал.

– Ну, господин офицер, не чаял, не гадал вас здесь встретить, – проговорил старик приказчик.

Егор Ястреб, его жена, старушка Пелагея Степановна, и приемыш Таня все продолжали жить в Казани, под покровительством губернатора, который принял теплое участие в судьбе Ястреба и его семьи, спасшейся от Пугачева.

Жил Ястреб в маленьком, но чистеньком домике на одной из улиц Казани.

Не раз Егор Ястреб порывался ехать в Москву с донесением к князю Полянскому о погроме его княжеской усадьбы. Старик приказчик не знал, что про тот погром хорошо было известно князю. Распутица дорог и отряды пугачевцев-мятежников каждый раз останавливали его от мысли ехать в Москву.

Егор Ястреб считал Серебрякова убитым мятежниками, а увидя его невредимым, удивился и обрадовался.

– Тебя, старик, нам послал сам Бог: у нас нет ни угла, ни куска хлеба, надеюсь, ты нас приютишь на время и покормишь, – проговорил Серебряков.

– Тесненько у меня, а все же милости просим, покормить вас найдется чем.

– Эх, дедушка Егор, в тесноте, да не в обиде, – весело заметил Мишуха Труба; он давно знал приказчика, а также знал, что жена приказчика Пелагея Степановна умеет вкусно и хорошо готовить кушанье, а сама ласковая и хлебосольная.

Мишуха Труба уже предвкушал вкусный обед.

– Молви, Труба, ты-то как в Казани очутился. Или тебя сюда наш князь прислал? – спросил у Мишухи Егор Ястреб.

– После, дедушка Егор, после все расскажу тебе, а теперь скорее веди нас к себе, мы просто умираем с голоду.

– Что ж, пойдемте, я живу отсюда недалеко.

– А ты, Демьян, как в Казани-то очутился? – спросил дорогою у мужика старик приказчик.

Но бедняга Демьян так устал и отощал, что едва держался на ногах, – ему было не до ответов.

– А ты, дедушка Егор, прежде дай поесть Демьяну. Соловья баснями не кормят, – промолвил Мишуха Труба.

– Ишь как, сердечные, вы заморились.

– Еще бы не замориться без гроша в кармане, – проговорил со вздохом Серебряков.

– Как, барин, неужели у вас нет денег?

– Если бы были, то и нужды не терпели бы.

– Что же, поживите у меня… А там мы все и в Москву двинемся, мне надо к князю Платону Алексеевичу с докладом.

– Мне тоже надо поспешить в Москву и также с докладом к князю, – сказал княжеский дворовый Мишуха Труба.

– Да расскажи, пожалуйста, Мишуха, зачем его сиятельство прислал тебя в стан, к злодею Пугачеву?

– Все будешь знать, дедушка, скоро состаришься, – с насмешливой улыбкой ответил приказчику Мишуха Труба.

Жена Егора Ястреба, добрая Пелагея Степановна, немало удивилась, когда ее старик муж привел незнакомых гостей. Она знала только одного мужика Демьяна.

Тани в то время не было дома, она была в гостях у подруги. И когда молодая девушка возвратилась домой, то тоже немало была удивлена, увидя у своего «названного отца» молодого офицера; она узнала Серебрякова с первого взгляда, хотя на нем был надет мужицкий кафтан, но при Егоре Ястребе Таня и виду не показала, что знакома с молодым офицером.

Улучив время, когда в горнице остался один Серебряков, Таня обратилась к нему с таким вопросом:

– Ну, барин, и удивил же ты меня. Как это ты в Казани-то очутился?

– Судьба закинула меня сюда, – со вздохом ответил ей молодой офицер.

– А мы думали, пугачевцы-разбойники тебя убили.

– Эх, Таня, лучше бы они меня убили, хоть бы один конец был.

– Что ты говоришь, сердечный?

– Правду говорю, Таня, судьба-злодейка доконала меня… Измучился я, исстрадался и смерти своей, мол, рад буду.

– Эх, барин, видно, забыл ты и про свою возлюбленную княжну?

– Уж где ее, голубку, забыть..: До смерти буду помнить.

– Помнить будешь, а сам умирать собираешься… А ты полно, барин, не все же судьба будет тебе злой мачехой, будет и любящей родной матерью, «настанет и на твоей улице праздник», – участливо проговорила молодая девушка.

Вошедший в горницу Егор Ястреб помешал их разговору.

– Ну, барин, беда: слышь, злодей Пугачев со своей ватагой к городу приближается, – тревожным голосом проговорил старик, обращаясь к Сергею Серебрякову.

Он сказал правду: самозванец, оправившийся от поражений, быстро приближался к Казани.

LXXX

Самозванец с новой ватагой, состоящей из всякого сброда, двинулся было к Екатеринбургу, но там было много войска, и он обратился к Красноуфимску.

Пугачев грозил Казани. Кама была ему открыта, и он с старшинами стал высматривать по берегам удобные места для переправы. Переправившись через Каму, самозванец стал приближаться к Казани.

Губернатор Брант принял меры к защите города.

В Казани в то время находилось только полторы тысячи войска, но вскоре составилось шеститысячное ополчение. Полковник Толстой с конным отрядом солдат выступил против Пугачева и встретился с ним в двенадцати верстах от города. Шайка Пугачева превосходила количеством отряд Толстого, но, несмотря на это, кавалеристы сражались как львы. Герой Толстой был убит, и отряд его рассеян.

Прошел день. Пугачев показался на левом берегу реки Казаики и расположился лагерем. В виду всех казанских жителей он ездил рассматривать город. Самозванец сделал приступ на город. Прямо против Лрского поля находилась главная городская батарея. Самозванец не пошел этой дорогой. Он отрядил к предместью всякий сброд, почти безоружный; казаки подгоняли их нагайками, и скоро лощины и овраги, находившиеся на краю предместья, были заняты мятежникахми.

Пригородные слободки пылали в огне. Мятежники сбили караулы и рогатки и с диким криком бросились по городским улицам. Жители и войско принуждены были искать спасения в крепости-кремле.

Казань стала добычей мятежников. Они вбегали в дома, в лавки и все предавали грабежу. Той же участи подверглись церкви и монастыри. Пугачевцы врывались в храмы, святотатственно обдирали ценные оклады с икон, выносили церковную утварь и предавали смерти всех без разбора.

Казань была залита огнем и кровью. Толпа бесновалась, и в сумятице били своих, принимая их за горожан. Крики и вопли, треск выстрелов, горевшие строения, море огня и едкий дым – все это представляло собою ад.

Пугачев, поставя свои батареи у Гостиного двора и у Триумфальных ворот, стрелял по крепости.

Скоро пожар стал общим, так как искры и головни летали по всем улицам и зажигали дома. Кремлю тоже угрожала участь города.

Во время приступа к кремлю преосвященный Вениамин, находясь в Благовещенском кремлевском соборе, окруженный клиром и коленопреклоненным народом, со слезами молил Бога о спасении своей паствы.

Молитва была услышана.

Пугачев, внезапно приказав отступить, собственноручно зажег еще несколько домов и возвратился в свой стан.

Находившиеся в кремле не знали этого, и к несчастью присоединилось другое несчастье. Небо заволокло грозными тучами, и над без того уже пылавшим городом разразилась страшная буря. Ужасный ветер рвал и метал.

В кремле от залетевших туда искр запылало несколько деревянных построек. Обвалилась часть кремлевской стены, и много людей было задавлено.

Между жителями, находившимися в кремле, поднялся плач и вопль.

Они думали, что мятежники ворвались в крепость, и ожидали себе смерти.

Но мало-помалу пальба стала утихать.

Мятежники погнали из города пленных и повезли свою добычу.

Тех пленных, которые отставали, били нагайками и кололи копьями, а женщин и детей бросали в реку.

Но вот неистовые крики мятежников, стоны и мольбы горожан стали постепенно умолкать.

Едва утихла пальба, владыка Вениамин со всем духовенством, несмотря на нестерпимый жар от пламени и на падающие головни, с крестным ходом, неся чудотворную икону Божьей матери, обошел все кремлевские стены.

Наступил вечер. Буря утихла. Ветер обратился в противоположную сторону.

Скоро ужасная для города Казани ночь сменилась ясным солнечным утром и солнце осветило разгром и пепелище города. Повсюду виднелись человеческие трупы, груды камней и головней.

Жители, проводившие ночь в страхе и трепете, ожидая ежеминутной смерти, утром поспешили на кремлевские стены. Они думали увидать мятежные полчища Пугачева и, к общей радости и удивлению, увидали гусар храброго Михельсона, скакавших в опустошенный город.

Михельсон напал ночью на вернувшихся из Казани мятежников, и в семи верстах от города произошла жаркая схватка. Молодцы-гусары, несмотря на превосходство сил мятежников, заставили их отступить; пугачевцы в беспорядке бежали, поражаемые гусарами.

Расскажем, что делали в это ужасное время Сергей Серебряков, мужик Демьян и дворовый Труба, нашедшие себе приют в жилище княжеского приказчика Егора Ястреба.

Они приготовились было выйти из Казани и отправиться в Москву, как вдруг пронеслось известие, что Пугачев с огромной ватагой мятежников приближается к Казани и в нескольких верстах от города остановился станом.

Теперь Серебрякову и его спутникам нечего было и думать оставлять Казань: дороги были запружены пугачевцами-мятежниками, и волей-неволей они должны были остаться.

– Если пойдем, как раз Пугачеву в лапы попадем, а в ту пору пощады нам не ждать, – так говорил Серебряков, обращаясь к своим товарищам по несчастью.

– Где… мукой замучает, проклятый! – промолвил Мишуха Труба; он вполне соглашался с мнением Серебрякова.

– А ты что скажешь? – спросил Серебряков у мужика Демьяна.

– Как вы, так и я. От вас не отстану – вы пойдете, и я пойду, вы останетесь, и я останусь.

– Здесь мы в полной безопасности.

– Ох, барин, не говори так, пра, не говори, – посоветовал Серебрякову мужик Демьян.

– А почему не говорить?

– Потому, милый человек, все мы ходим под Богом. Захочет Бог, предаст нас в руки Пугачеву, в ту пору как ни берегись, не убережешься.

– А все-таки, Демьян, береженого и Бог бережет. И рисковать нам нечего. Мы здесь, говорю, в безопасности. Пугачеву не взять Казани.

– Известно, барин, не взять. Стены казанского кремля крепки, Пугач свой лоб о них разобьет, – соглашался с Серебряковым Мишуха Труба.

Дом, где проживал Егор Ястреб с своими гостями, находился недалеко от кремля.

Серебряков не предполагал, что самозванец может взять Казань, и был совершенно спокоен.

Он думал, что Пугачев ограничится тем, что попугает горожан, и отойдет ни с чем от города. Но скоро ему пришлось разувериться в своем предположении.

Самозванец окружил Казань, и слободки и предместья города запылали, подожженные мятежниками.

Пушечные ядра, неся с собою смерть и разрушение, полетели на несчастный город, и объятые ужасом горожане, не успевшие укрыться в кремле, в числе таковых был и Егор Ястреб с своей семьей, а также и Серебряков с своими спутниками, метались по пылающему городу, усиливая панику, и не знали, что делать, на что решиться.

Добрая старушка Пелагея Степановна и красавица Таня, находясь в безвыходном положении, к удивлению, не потеряли бодрости и сколько могли поддерживали совсем упавшего духом Егора Ястреба.

Нападение самозванца на город произвело на старого приказчика удручающее впечатление, и он сделался как бы помешанным, не зная, что делать, где искать спасения.

– Убьют, ни за что убьют злодеи! – повторял он, бегая сам не зная зачем со двора в горницу, а из горницы опять на двор.

– Полно, Егорушка, полно, сердечный мой, положись на волю Божию! – уговаривала мужа Пелагея Степановна.

– Да ведь убьют, убьют!

– Не нас одних убьют злодеи… А «на людях и смерть красна».

– Танюшу жалко, тебя…

– За Танюшу, Егорушка, не бойся… Мы схороним ее, упрячем…

– Где, где упрячем?..

– А в подвале. Под гори иной подполье есть, так на время и укроется наша названая дочка…

– А ты как же?..

– Обо мне, Егорушка, толк невелик…

– А если тебя убьют!..

– Так что же, видно, такова моя судьбинушка… Я и то вволю пожила на белом свете… Все равно умирать надо!..

– И ты, старуха, схоронись в подвале с Танюшей.

– Что же, пожалуй… Только как ты-то, Егорушка?.. Нет, тебя одного я не оставлю, а с тобой останусь… Да, знаешь что, мой сердечный, подполье-то большое, и тебе там места хватит, – предложила Пелагея Степановна своему мужу.

– Ври еще там. Полезайте в подполье, а я найду себе место, где укрыться, – голосом, не допускающим возражения, проговорил Егор Ястреб.

Подполье под домом, где жил старик приказчик, было на самом деле довольно поместительное. В нем было можно свободно укрыться трем человекам.

В минуту крайней опасности, когда злодеи-пугачевцы, с оружием в руках, хозяйничали в Казани, предавая огню и мечу все, что им встречалось на пути, Пелагея Степановна и Танюша спустились в подполье.

Сколько они ни убеждали Егора Ястреба спрятаться с ними, старик не согласился и остался вместе с Серебряковым, Демьяном и Мишухой.

Все они, с общего согласия, решили недешево продать свою жизнь и, если нужно будет, то умереть геройской смертью. Им удалось в том убедить и старика Ястреба, и он стал спокойнее ждать своей участи.

Все четверо, с оружием в руках, в числе других воинов и горожан, верных своему долгу, собрались защищать город от неистовства мятежников-пугачевцев.

Но что значит горсть храбрецов против огромной силы мятежников?

Прошло немного времени, и Казань очутилась в руках злодеев.

Только один кремль, благодаря неприступности своих стен и геройству немногой дружины, уцелел от погрома.

Солдаты и горожане, сражавшиеся с мятежниками, были частью перебиты, частью взяты в плен.

Старик Егор Ястреб, вооруженный добытым им старинным бердышом, не уступал в храбрости другим защитникам Казани и пал геройской смертью; так же был убит и мужик Демьян; оба они своим геройством вполне искупили свои грехи.

А Сергей Серебряков и дворовый Мишуха Труба напрасно искали в бою смерти: смерть щадила их и, взятые в числе других горожан в плен, были, погнаны мятежниками в стан к Пугачеву, на «праведный царев суд».

Пугачев, как уже знаем, вдруг приказал снять осаду кремля и поспешно отступать. Причиной этого отступления было неожиданное появление гусар отважного Михельсона, шедшего на защиту Казани.

В числе пленных приведены были в стан к Пугачеву его жена Софья и двое его детей подростков – сын и дочь.

Софья Пугачева и дети жили до этого времени в Казани. Губернатор Брандт нарочно приказал привести их в Казань, чтобы уличить Пугачева посредством жены и детей.

Когда толпа пленных изнуренных была приведена к Пугачеву и он, сидя в золоченом кресле, с самодовольной улыбкой стал рассматривать несчастных, взор его случайно упал на Софью с детьми. Он узнал их – удивление и радость выразились на его суровом лице.

– Приведите вот эту бабу с двумя детьми, а остальных прочь гоните, пусть ждут моего суда и расправы, – дрогнувшим от волнения голосом проговорил Пугачев своим приближенным, показывая на Софью.

Бедная женщина с глазами, полными слез, и дрожа всем телом была подведена к Пугачеву.

– Все прочь от меня, подальше! – повелительно махнув рукою, проговорил самозванец.

Казаки послушно исполнили приказание.

– Подойди поближе!.. – проговорил жене Пугачев.

Софья подошла и молча поклонилась.

– Ты знаешь меня, узнала?! – тихо спросил у ней самозванец.

– Еще бы не узнать!..

– Кто же я… по-твоему!..

– Мой муж…

– Я… я царь… слышишь…. царь твой!..

– Муж ты мне, а это твой сын, а вот дочь, – показывая на детей, прижавшихся к ней со страхом, промолвила Софья.

– Смолкни, ни тебя, ни твоих детей я… не знаю! – хмуро и сурово проговорил Пугачев.

– Что говоришь, Емельян, побойся Бога!.. От меня, пожалуй, отпирайся, но от своих кровных детей… Иванушка и Маша тебя помнят… они тебя узнали. Хочешь, сам у них спроси.

– Вы меня знаете, ребятки? – спросил Пугачев у детей, глядя куда-то в сторону, а не на них.

– Знаем, – чуть слышно ответили дети.

– Кто же я?

– Ты нам тятя! – за себя и за сестру ответил маленький Ваня.

– Я… царь ваш!..

– Нет, тятя…

– Молчать, щенок!..

– Грешно тебе, тятя, будет обижать нас и маму…

– Однако, мальчонка, у тебя остер язык!.. Слушай, Софья, и вы… Твой муж, а мой верный слуга был казак Пугачев, он был похож на меня лицом… Пугачева убили в сражении… Давно убили… Поняли вы?

– Полно, Емельян, не бери на свою грешную душу нового непрощеного греха. Отпираться от своих детей – великий грех. Или же от тебя совсем отступился Господь, и ты весь погряз в грехах и беззакониях! – на этот раз совершенно уже твердым голосом промолвила Софья, возмущенная до глубины души поступком мужа.

– Смолкни, Софья, во мне бес сидит, не разбуди его!..

– Вижу и без твоих слов, что бес тебя обуял совсем. Ходит он по твоим следам, не дает тебе покоя.

– Слушай, Софья, мой сказ… Для всех ты жена казака Пугачева, убитого в сражении, так всем ты и скажешь.

– Ты отпирайся, а я не отопрусь.

– Я заставлю.

– Что, иль язык вытянешь?

– И вытяну… Не губи себя и детей. Если станешь называть меня своим мужем… то прикажу… повесить… тебя вместе… с детьми, – побледнев, глухо проговорил самозванец.

– Злодей… Злодей!

– Ты, как жена моего верного слуги Емельяна Пугачева, будешь жить в моем стану и пользоваться моими царскими милостями! – важно проговорил Пугачев, входя в свою роль.

– Ни мне, ни детям твои милости не нужны!..

– Ни супротивничай, Софья!

– Не кричи, не страшен ты мне… Слышите ли, детки милые, что отец говорит… отпирается он от вас сердечных… Ох, болезные, нет у вас теперь батюшки! – захлебываясь слезами, проговорила бедная женщина…

Дети тоже горько заплакали.

Как ни кровожаден был Пугачев, а дрогнуло у него сердце при виде плачущих детей.

– Да замолчи же, Софья, и прикажи не плакать своим детям… их слезы… что нож в сердце…

Пугачев хотел еще что-то сказать, но голос ему изменил и на глазах его появились слезы, может быть, первые в жизни.

Он быстро встал, подошел к сыну и дочери и дрожащей рукой стал гладить их по голове.

– Теперь, Софья, ступай… и уведи детей… Ужо вечером я пришлю за тобой…. Поговорить мне надо, помни, что ты жена моего верного слуги Пугачева, а я «император» Петр Федорович… Поняла ли?

Софья не ответила на это ни слова своему мужу, для нее навсегда потерянному и погибшему, и отошла от него, подавив в себе глубокий вздох.

– Казачество, детушки, ведомо ли вам, что эта баба и двое ребяток – жена и дети моего верного слуги убиенного Емельяна Пугачева… Я чту его память и окажу его бабе и ребяткам мою «ампираторскую» милость! – громко проговорил Пугачев, показывая на Софью с детьми, и приказал их увести.

– Гоните теперь пленных ко мне на суд и расправу!

Всех пленных поставили на колени, в том числе Сергея Серебрякова и Мишуху Трубу.

Серебряков не хотел было становиться на колени, но здоровый удар по шее заставил его невольно опуститься.

Позади пленных поставили заряженные пушки.

Поднялся страшный плач и вой.

– Баб и ребяток малых не трогать!.. – раздался властный голос Пугачева.

– Кто хочет служить мне, вставай и отходи к стороне, а кто не хочет, здесь останься… – опять послышался голос самозванца.

Площадка, где стояли на коленях пленники, опустела. Жизнь манила пленных и мучительная смерть страшила их.

На площадке осталось только двое – офицер Серебряков и Мишуха Труба.

Пугачев окинул их грозным и презрительным взглядом.

Ранее не заметя их в толпе пленных, теперь он узнал Серебрякова и дворового Мишуху, и лицо его исказилось страшной злобой.