Текст книги "Золотой век"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 49 страниц)

XLIII

Встреча с княжною произвела на Серебрякова сильное впечатление.

Его мучило угрызение совести, он считал себя виновным перед княжной Натальей Платоновной.

Серебрякову было жаль княжну; в тяжелом настроении духа вернулся он домой и стал торопиться скорее выехать из Москвы…

Своей жене про встречу с княжною он ничего не сказал.

– Сергей, что с тобой? – спросила у Серебрякова его жена.

– А что?

– Да ты такой мрачный…

– Нет, нет, ничего…

– Ты скрываешь, Сергей, с тобой случилось что-нибудь неприятное.

– Право же, ничего.

– А почему ты такой мрачный?

– Нездоровится мне…

– Только и всего?

– Чего же еще тебе…

– А я думала, с тобою вышла какая-нибудь неприятность…

– Никакой… Мне только хочется, Ольга, скорее выехать из Москвы.

– Зачем торопиться, милый… Я в первый раз в Москве и совсем ее не знаю… Мне очень хочется осмотреть городские достопримечательности, в Кремль сегодня ты почему-то меня не взял, ушел один.

– Когда я уходил, ты спала, мне было жаль будить тебя, в Петербурге мы пробудем недолго, заедем опять в Москву и тогда дольше в ней погостим… А теперь, Ольга, нам необходимо спешить в Питер.

– Что же, милый, я готова… Поедем хоть завтра.

– Да, да, завтра непременно надо выехать из Москвы.

Императрица Екатерина Великая со своим двором в то время находилась в Петербурге, вернувшись через Москву из своего путешествия по Крыму.

На великолепного князя Тавриды посыпались новые милости. «Целый ряд рескриптов императрицы свидетельствовал о ее признательности за труды Потемкина.

Ему пожаловано было 100 000 рублей в награду «за доставление продовольствия войскам с выгодою и сбережением казны».

Вот что, между прочим, писала императрица Потемкину, вернувшись из путешествия:

«Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служил, а я признательна, вот и все тут; врагам своим ты ударил по пальцам усердием ко мне и ревностью к делам Империи».

В ответ на милостивое письмо монархини князь Потемкин, выражая свои верноподданические чувства, между прочим, так писал: «здешний край не забудет своего счастья. Он тебя зрит присно у себя, ибо почитает себя твоею отчиною и крепко надеется на твою милость» [18]18
  «Русск. стар.», том XII


[Закрыть].

Теперь князь Потемкин находился на вершине своего счастья и могущества.

Врагам его пришлось смириться и волей-неволей примкнуть к партии Потемкина, иначе они рисковали попасть в немилость к самой императрице.

При дворе шли балы за балами, затмившие своею роскошью все виденное прежде; горожане, радуясь возвращению любимой монархини, тоже предавались веселью.

В самом разгаре празднеств приехал Сергей Серебряков с женою в Петербург. О его приезде доложили государыне; она пожелала видеть Серебрякова.

Императрица приняла его в своем кабинете, окруженная министрами и вельможами, в числе их находился и старый фельдмаршал Румянцев-Задунайский. Серебряков когда-то был у него адъютантом.

Старик фельдмаршал узнал его.

Государыня изъявила свое благоволение Серебрякову, который явился теперь во дворец в мундире капитана гвардии.

Все права и преимущества ему, по приказанию государыни, были возвращены.

– Я была бы очень довольна, если бы вы, господин капитан, находились в рядах моей дорогой гвардии, но, к несчастью, вы больны и вам надо лечиться. Климат Петербурга для вас тяжел; вам придется снова уехать в этот чудный Крым, – милостиво проговорила Серебрякову государыня.

– Я так счастлив милостью вашего величества, что забываю болезнь и готов нести службу вашему величеству и земле родной, – взволнованным голосом проговорил Серебряков.

– Ваше рвение к службе очень похвально, господин капитан, но нельзя забывать, что вы больны. Мы даем вам продолжительный отпуск для поправления здоровья; все время своей болезни будете получать полный оклад жалованья. Поправитесь, приезжайте, будем рады вашей службе. Я вижу, вы утомлены дорогой. Ступайте отдохните, господин капитан.

В словах великой монархини слышна были жалость, участие к Серебрякову.

И на самом деле, бедняга Серебряков с первого взгляда внушал жалость – он так был худ и бледен. При взгляде на него всякий бы подумал, что он «не жилец на белом свете».

Когда Серебряков, откланявшись государыне, хотел выйти из царского кабинета, его остановил фельдмаршал Румянцев-Задунайский такими словами:

– Вы меня узнали, господин капитан?

– Так точно, ваше сиятельство, я вас не мог не узнать, моего доброго и храброго военачальника, которому я многим обязан, – тихо ответил графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому Серебряков.

– Спасибо, спасибо, весьма польщен, весьма, – крепко пожимая руку Серебрякову, сказал старый фельдмаршал. – Не уходите из дворца; подождите, мне надо с вами поговорить о многом, – добавил он.

Серебряков ждал не долго; скоро старый фельдмаршал вышел из кабинета государыни и подошел к нему.

– Садись и поговорим, – проговорил граф Румянцев-Задунайский Серебрякову, показывая ему место на диване рядом с собой.

– Я так рад, ваше сиятельство, что случай доставил мне видеть вас, – почтительно промолвил Серебряков.

– Ну, какая радость. Что я вам?

– Как же, ваше сиятельство, я… я помню те милости, которые вы мне оказывали, когда я имел счастье служить у вас адъютантом.

– Да, да… Хорошее было тогда время, хорошее. Теперь не то. Молодые умники появились, – мы не нужны стали. Знаю, господин капитан, слышал, через кого ты столько бед и несчастий перенес. О Господи, русского дворянина и офицера, ровно раба крепостного, в неволю продают… Сему поступку злодейскому и названия не подберешь. В старое время сего злодеяния не случалось, – взволнованным голосом проговорил старый фельдмаршал. – Что же ты? Как со своим врагом поступил? – спросил он.

– Я… я его простил, ваше сиятельство, – тихо ответил Серебряков.

– Незлобивая у тебя душа; по-христиански живешь…

– Он предлагал мне удовлетворение.

– Ну, что же ты?

– Отказался…

– Зачем?.. Надо бы кровью смыть все то, что пришлось тебе выстрадать, перенести…

– За меня отдаст он ответ Богу, ваше сиятельство.

– Хорошее у тебя сердце, господин капитан. А все же поучить его светлость не мешало бы. И то молвить, пусть совесть напоминает ему о злом поступке с тобою. Ну, прощай, господин-капитан, поправишься – приезжай ко мне. Службу тебе найдем… Храни тебя Бог…

Старый фельдмаршал обнял и поцеловал Серебрякова.

Они расстались, и навсегда.

Больше им встретиться не суждено было.

После этого вскоре Сергей Серебряков со своей женой оставил Петербург и тоже направился в Москву. Серебряков в Москве, проходя по одной из больших улиц, совершенно случайно встретил графа Суворова. Герой медленно шел по улице, наклонив свою седую голову; а на нем был простой офицерский мундир без всяких знаков отличия.

Поравнявшись с Суворовым, Серебряков по-военному отдал ему честь.

Граф Александр Васильевич остановился, поднял на него свои умные глаза и, также отдавая честь Серебрякову, громко проговорил:

– Здравья желаю, господин капитал! Лицо твое мне знакомо… Я где-то тебя видел, помилуй Бог!

– Видались мы, ваше сиятельство, только давно это было.

– А как давно?

– Да лет десять, ваше сиятельство. Я многим вам обязан, граф.

– А как твоя фамиилия, господин капитан?

– Серебряков.

– Не знаю, не помню. Забыл, помилуй Бог.

– Во время Пугачевского бунта вы заступились за меня… Меня в ту пору обвиняли в соучастии с Пугачевым.

– Припоминаю… Только как будто в тумане; тебя, кажется, расстрелять хотели? Помню… А слабовата становится у меня память, помилуй Бог! Старею не по дням, а по часам…

В то время на политическом горизонте было сильно неспокойно, и отношения России и Турции становились все более и более натянутыми. В воздухе пахло войной. Войска наши стягивались к Дунаю тихо, без огласки. Граф Суворов намекнул Серебрякову про войну.

– Как, ваше сиятельство, разве война будет скоро объявлена? – спросил Сергей Серебряков, идя по улице с графом Суворовым.

– А ты и не знал, простота? Понюхай-ка хорошенько и услышишь, чем пахнет. Пойдем, капитан, вместе турок бить.

– С радостью бы, с восторгом… Да не гожусь я, ваше сиятельство.

– Не годишься!.. Как? Чем, помилуй Бога?

– Нездоров я, – с тяжелым вздохом ответил Серебряков.

– Болен, чем? Ишь, неженка!.. Солдат не должен хворать… Стройся! Во фронт! Раз, два! На приступ! – остановившись, крикнул герой Суворов, жестикулируя.

Народ, проходивший по той улице, остановился и окружил Суворова и Серебрякова; некоторые узнали героя и выказывали ему своё почтение, другие же помирали со смеху, смотря на тщедушную фигуру Суворова, кричавшего и размахивавшего руками.

Для их большого удовольствия гениальный полководец закричал по-петушиному и запрыгал.

Кто не знал Суворова, принял его за подгулявшего служивого.

– Ну, и служивый, вот уважил, не отличишь – человек кричит или петух.

– Хмель в голове, вот и потешается.

– Не похож, кажись, на хмельного.

– Неужели трезвый станет кричать!

– Известно, пьяненький, вот и блажит.

Так говорили в народе, который окружил героя Суворова.

Этот говор дошел и до слуха Серебрякова; он возмутился и сказал толпе:

– Опомнитесь, что вы говорите… Разве вы не знаете, кто это?

– И то, господин офицер, не знаем.

– Это граф Александр Васильевич Суворов…

При названии этого дорогого имени головы обнажились, и народ низкими поклонами приветствовал гениального полководца, военная слава которого и в то время гремела не только в нашем отечестве, но и в других странах.

Народное приветствие тронуло старого полководца.

– Спасибо, спасибо, помилуй Бог! Не заслужил сего вашего уважения… Спасибо!

– Как не заслужил, батюшка, ваше сиятельство, ты не раз за нас свою кровь проливал.

– Спаси тебя Бог…

– Дай тебе Бог многие лета.

– Мы за тебя Бога молим…

– Пошли тебе Бог крепость и силу на врага-супостата.

– Большое, до земли спасибо, православные, солдатская любовь и ваше воодушевление и подкрепляли меня во время брани… Служил я матушке-царице и вам, землячки мои любезные, служить буду до гробовой доски верой и правдой, по-солдатски, помилуй Бог!

Скоро к славе Суворова присоединилась еще большая… это взятие неприступной крепости Измаила.

Рапорт о взятии Измаила Суворов послал к князю Потемкину, главнокомандующему нашей армией при Дунае, такого лаконического содержания: «Российские знамена на стенах Измаила».

Трофеями славного подвига русских воинов под Измаилом было: 200 орудий, 300 знамен, 10 000 пленных турок; множество разного товара и военного запаса.

Под Измаилом было убито более 15 000 турок, а наших воинов убитых и раненых было около 10 000 человек.

Князь Потемкин пожелал видеть славного победителя Измаила и приказал устроить ему пышную встречу.

Потемкин в то время находился в Яссах. Свидание двух полководцев произошло в конце декабря 1790 года.

По словам очевидца, въезд в Яссы героя Суворова был такой:

«Его ждали с приличной его званию и летам рессорной каретой, а он прибыл на паре фурлетских, и притом ночью, в рогожной якобы поповской долгуше. Упряжь была в шорах, но веревочная. На запятках сидел в польском жупане престарелый инвалид, на козлах – кучер в широкополой молдаванской шляпе и в овчинном до пят балахоне».

На лестнице своего дворца встретил светлейший князь Потемкин победителя Измаила.

Обнимая и целуя Суворова, Потемкин проговорил такие слова:

– Скажите, граф Александр Васильевич, чем мне наградить вас?

– Я не купец, ваша светлость, и приехал не торговаться с вами, помилуй Бог! – вспыхнув от волнения и досады, ответил старый вождь и резко добавил:

– Кроме Бога и матушки-царицы, наградить меня никто не может…

Потемкин изменился в лице и в гневе на резкие и справедливые слова Суворова закусил себе губу.

С того раза Потемкин смотрел на Суворова как на своего недруга.

Серебряков, вернувшись в Крым в свой домик, стал по-прежнему гулять по морскому берегу и работать в своем саду, разводя в нем виноград.

Серебряков стал мало-помалу поправляться от болезни… Благодатный климат Крыма, тщательный уход любящей жены, а также строгое исполнение предписаний врача – все это благотворно подействовало на его болезнь; хоть совсем он и не выздоровел, но чувствовал себя настолько крепким и здоровым, что стал думать о своей службе.

«Довольно нежничать; хорошего мало быть лежебокой; пора и за службу приниматься. Даром жалованье получать не честно. Теперь здоровье мое поправилось; надо собираться в полк», – так думал Серебряков и стал не спеша готовиться к отъезду на службу.

XLIV

«Великолепного князя Тавриды» не стало, он умер среди степей Молдавии 5-го октября 1791 года. Его везли больным из Ясс в Россию, на дороге и застала смерть светлейшего князя Григория Александровича Потемкина. Карета с умирающим князем ехала медленно, он стонал и метался от удушья.

Густой туман закрывал обширные степи; кругом было полное безмолвие. Сопровождавшая Потемкина свита и доктора безмолвствовали из опасения потревожить умирающего.

– Остановитесь, я задыхаюсь, – слабым голосом проговорил умирающий князь. – Минуты моей жизни сочтены… Дайте мне умереть на воле…

На поле, близ проезжей дороги, под деревом, одиноко стоявшим, постелили ковер, а на него белый плащ и положили Григория Александровича.

Среди безмолвия степей умирал великий человек; сопровождавшие его доктора предложили ему успокоительного. Князь отказался от лекарства. Угасающий взор его устремлен был на небо, побелевшие губы шептали предсмертную молитву.

– Дайте мне образ Спасителя…

Племянница князя Потемкина, графиня Браницкая, едва сдерживая рыдание, поднесла к умирающему св. икону Спасителя; с этой иконой князь никогда не расставался; он хотел перекреститься, но рука ему не повиновалась…

– Боже, в руце Твои предаю дух мой.

Умирающий приложился к образу и стал дышать реже, реже…

Прошло несколько минут, и все было кончено.

Благоговейная тишина полей прерывалась рыданием.

После молитвы все, преклоняя колена, целовали похолодевшую руку умершего князя и орошали ее своими горячими слезами.

Потом положили его безжизненное тело в карету и повезли обратно в Яссы [19]19
  Граф Самойлов, составитель жизнеописания кн. Потемкина.


[Закрыть].

А по прошествии с небольшим пяти лет со смерти кн. Потемкина, то есть в 1796 г., 5-го ноября по всему Петербургу разнеслось печальное известие, что и императрицу Екатерину Алексеевну постиг великий недуг.

Это известие произвело сильный переполох и застало многих екатеринбургских вельмож врасплох; бросились в Зимний дворец, где умирала великая монархиня, возвеличившая Россию.

В роковой день, 5-го ноября, государыня проснулась, по обыкновению, в 6 часов утра и выпила две чашки крепкого кофе, который сама приготовила.

– Как изволила почивать, матушка-государыня? – спросила у императрицы ее приближенная камер-юнгфера Марья Савишна Перекусихина.

– Ах, Марья Савишна, я так хорошо спала, так хорошо; давно не имела такого приятного и покойного сна, – ответила императрица своей любимице.

– И вид у тебя, царица-матушка, такой свежий да бодрый.

– Смотри, не сглазь, Марья Савишна, – улыбнулась императрица.

В десятом часу в кабинет государыни вошел ее камердинер Зотов и доложил о приходе генерала Терского с делами.

– Пусть немного подождет, – проговорила императрица и пошла в небольшую комнатку, находившуюся рядом с ее опочивальней.

Прошло несколько минут, императрица все не возвращалась в свой кабинет.

Прошло еще несколько времени, государыни все не было; стали беспокоиться, особенно же Зотов.

Наконец Зотову удалось убедить Марью Савишну, и она решилась заглянуть в комнатку, отворив немного дверь.

Дверь не отворялась, как будто ее что задерживало; после некоторого усилия дверь наконец отворилась.

Зотов и Перекусихина с ужасом увидали императрицу, распростертую на стуле, причем ее ноги упирались в дверь.

Государыню перенесли в спкльню; с ней произошел апоплексический удар, лишивший ее чувств, но еще не прекративший ее жизни; лицо у государыни было сине-багровое, глаза то открывались, то закрывались.

Все старания медиков привести императрицу в чувство не привели ни к чему.

Прибывший во дворец митрополит Гавриил посоветовал причастить умирающую императрицу, а потом приступил к ее соборованию.

Послали в Гатчину к наследнику престола с известием о положении императрицы. Во всем Петербурге произошло страшное уныние, около дворца толпилось множество народа; на их лицах видна была неподдельная тоска, грусть; многие, тихо переговариваясь между собою, плакали.

Приехал из Гатчины наследник-цесаревич с супругою и с августейшими детьми.

Павел Петрович был встревожен, слезы виднелись на ejro глазах.

В 9 часов вечера лейб-медик Режерсон объявил всем собравшимся во дворце, что императрица скончалась.

В тихой молитве и со слезами державный сын преклонился перед телом матери.

По всему дворцу раздались громкие рыдания и вопли.

Скоро и весь народ русский оплакивал свою мудрую монархиню.

XLV

Прошло немало лет после описанного в последних главах романа. Немало перемен произошло за это время на святой Руси.

Престол царей русских занимал кроткий и любвеобильный император Александр, внук мудрой Екатерины.

Державный внук шел по стопам своей бабки и насаждал просвещение, преобразуя государство.

Россия благоденствовала благодаря труду своего обожаемого монарха.

К несчастью, мирное царствование императора Александра омрачилось войнами с Наполеоном I.

Однажды летом, в прекрасный солнечный день, по густым аллеям Новодевичьего монастыря задумчиво шел высокий пожилой генерал; в числе других орденов, красовавшихся на груди старого воина, виден был крест св. Георгия. В этом пожилом генерале мы узнаем героя нашего романа Сергея Дмитриевича Серебрякова, отличившегося во многих сражениях и награжденного чинами, орденами и пожизненной пенсией.

Серебряков, совершенно излечившийся от своей болезни, стал опять нести боевую службу на берегах Дуная, находясь под командою героя Суворова, который до самой своей смерти благоволил к Серебрякову.

Недолго генерал Серебряков прослужил после Суворова, скоро он вышел в отставку и навсегда поселился со своей горячо любимой женой в Москве, купив себе на окраине города небольшой дом с обширным садом.

Дом его был близ Новодевичьего монастыря, куда Серебряков любил ходить молиться, а по окончании богослужения гулять по густым аллеям монастырского сада.

Серебряков недавно поселился на Девичьем поле, поэтому не успел еще ни с кем познакомиться.

Проходя по монастырскому саду, он увидал, что ему навстречу идет стройная пожилая монахиня; несмотря на годы, лицо ее еще не совсем утратило красоту и привлекательность.

Монахиня шла медленно, задумчиво опустив свою голову, прикрытую монашеским клобуком.

Серебряков пристально посмотрел на монахиню, и на лице его изобразилось удивление и смущение.

– Если не ошибаюсь, вы… вы княжна Наталья Платоновна, – тихо проговорил Серебряков, учтиво раскланиваясь с монахиней.

– Да, прежде была ею… а теперь я смиренная монахиня Нектария, – так же тихо ответила монахиня; она подняла голову, пристально посмотрела на Серебрякова; на бледном лице ее промелькнула какая-то радость, но она была мимолетной, лицо у ней опять приняло строгое выражение.

– Вы, вы узнали меня?

– Да… узнала… Вы тоже, Сергей Дмитрич, много изменились…

– Еще бы, ведь немало лет прошло, как мы с вами не видались, княжна… А здравствует ли ваш батюшка?

– Папа давно умер, тетя тоже вскоре после папы умерла… Хотите, я покажу вам их могилы: они здесь, в монастыре, погребены.

– Дозвольте спросить, княжна, а ваши огромные поместья, усадьбы?

– Все проданы, деньги употреблены на благотворительные дела; а все наши крестьяне отпущены на волю… Себе я ничего не оставила. Да мне и не надо, ведь я монахиня.

– Княжна… вы… вы святая… Я… я благоговею перед вами…

– Оставьте, Сергей Дмитрич, что вы говорите, – монахиня Нектария покраснела и опустила на лицо густой, черный флер, находившийся у ней на клобуке.

– Вот могила папы и тети, – проговорила она, подводя Серебрякова к богатому памятнику-часовне. – Не хотите ли взглянуть, Сергей Дмитрич, на другую могилу – моего бывшего жениха графа Аполлона Ивановича Боратынского?

– Как, и граф Боратынский умер?

– Давно, прежде папы… Когда-то он был вашим соперником, – сказала монахиня.

Она показала Серебрякову на богатый мавзолей.

– Ну, мне пора… Прощайте, Сергей Дмитрии.

– Вы позволите, княжна, когда-нибудь мне зайти к вам, – робко промолвил Серебряков.

– Зачем? При взгляде на вас у меня воскресает в памяти давно минувшее, а я монахиня и вспоминать и думать о прошлом мне грешно… Прощайте.

Проговорив эти слова, монахиня Нектария быстро пошла из сада.

Тяжелым вздохом проводил ее Серебряков.